Восточнославянский мир. В ожидании варягов

А.Секретарев,  1996.
В ожидании варягов

Застой, перестройка, распад Союза, становление независимого государства – все эти драматические периоды последнего двадцатилетия своей истории Украина пережила. Впрочем, как и Россия. И вот теперь начинается новый период, суть его – выбор пути развития.
В отличие от предыдущих, связанных скорее с разрушением, а потому достаточно статичных и замкнутых, новый период должен стать созидательным, а, значит, и динамичным, и требующим более широкого взгляда на окружающий мир. Ведь созидательное движение государства невозможно, если это движение не будет вписываться в более общий глубинный процесс развития всей цивилизации, к которой это государство принадлежит.
“Цивилизацию не выбирают” – это справедливо для государства в той же степени, как подобное высказывание о родине справедливо для человека. Но если человек может покинуть свою родину, то для государства эмиграция из цивилизации невозможна – эпоха великих переселений народов давно канула в прошлое.
Впрочем, даже живя на родине, человек может забыть ее, забыть своих предков, забыть о ближних, а значит – обречь себя на губительное одиночество. Такая же опасность существует и для государства: оторваться от своей цивилизации, игнорировать законы ее развития и интересы соседей – означает обречь государство на прозябание, если не на катастрофу.
Особенно это существенно в нынешнюю эпоху, когда небывалое развитие коммуникаций превратило земной шар в единую арену мировой политики, где сотрудничают и противостоят друг другу уже не столько отдельные национальные государства, сколько цивилизации.

Славянский мир: цивилизация или окраина?

В течение практически всей новой и новейшей истории, т.е., начиная с середины ХVII ст., Украина и Россия пребывали в рамках единого государства. Поэтому история взаимоотношений государства и цивилизации для обеих нынешних независимых держав в общем-то едина.
Вопросом вопросов всей истории этих взаимоотношений является сакраментальное: - существует ли славянская цивилизация со своим путем развития и российским центром или же славянские страны являются окраиной западной цивилизации и развиваются согласно законам ее эволюции?
Вот две цитаты.
“В России теперь происходит то же, что случилось на Западе: она переходит к капиталистическому строю…, Россия должна перейти на него. Это мировой непреложный закон.”
“Россия имеет свою отдельную историю и социальный строй и … будет избавлена от гнета капитала и буржуазии и борьбы сословий.”
Эти высказывания взяты вовсе не из современных предвыборных кампаний. Они прозвучали ровно сто лет назад.
Первое из них принадлежит министру финансов Российской империи  С. Ю. Витте, второе -  тогдашнему товарищу министра внутренних дел В. К. Плеве.
Впрочем, спор о том, является ли славянский мир во главе с Россией цивилизацией, начался еще в начале XIX века. Его вели норманисты и славянисты, потом – западники и славянофилы. Да и нынешние реформаторы и патриоты ведут его и поныне.
Впрочем, и на Западе, где превалирует точка зрения на славянский мир как на окраину западной цивилизации, некоторые весьма авторитетные специалисты, такие как, например, Сэмюэл Хантингтон, директор института стратегических исследований Гарвардского университета, признают существование отдельной православно-славянской цивилизации.
Похоже, что этот спор бесконечен, во-первых – из-за расплывчатости такой многозначной категории как “цивилизация”, во-вторых – из-за изменчивости политической коньюнктуры, которая этот спор чаще всего и стимулирует.
Но если поставить вопрос в практической плоскости, а именно – что оказывало большее влияние: эволюция западного мира на славянский или наоборот – то ответ видится куда более определенным.
Поток новых идей, технологий, специалистов в течение 300 лет с Запада в империю не соразмерим со встречным. Более того, (об этом подробнее будет сказано ниже) все здешние кардинальные реформы – от Петра до Горбачева, происходили после грандиозных преобразований в центре цивилизации – технологических революций, а, значит, являлись их следствиями.
Вспомните, куда устремлялись имперские диссиденты, начиная с Герцена. Все они – народники, социал-демократы, послевоенные диссиденты уходили на Запад. Именно там они получали идейную и материальную подпитку, усиливали свое влияние в империи – и, в конце концов, желанные ее преобразования происходили.
Думается, что уже этого достаточного, чтобы термин “окраинная империя”, в дальнейшем мною употребляемый, выглядел, по крайней мере, допустимым.
Предупреждая всяческие возражения, сразу замечу – признать себя жителям окраины цивилизации не так-то просто. “Что мы глупее их, что ли?” – возмутится обыватель и начнет сыпать именами и событиями – от Анны Ярославны, французской королевы, до Гагарина, от Мамаева побоища до падения Берлина.
Что касается того, что мы не глупее, так это несомненно. Но не глупее мы поодиночке, так сказать, от природы. А вот если говорить о коллективах – будь то завод, фирма, городская община или, наконец, целая страна, то здесь мы – как бы это выразить помягче – еще далеки от совершенства. И это притом, что культ общины, коллектива пронизывает всю нашу историю, впрочем, не очень долгую. Примат общины над личностью выражался в том, что наши коллективы всегда создавались скорее посредством силы, чем творческого начала. А в таких коллективах личности тесно.
Как сказал один из ранних славянофилов, “русский человек, порознь взятый, не попадает в рай, а вот целой деревни нельзя не пускать.” Что ж, видимо дело в том, что тот архаичный, общинный рай, в котором привольно целой деревне, уж больно убог и тесен для отдельного человека – для личности!
Словом, если говорить о нас как об обществе, то мы, увы, пока еще действительно, глупее. Или, если хотите, моложе.
А теперь о наших победах и, вообще, о вкладе во всемирную историю.
Ничего удивительного нет в том, что на протяжении трехсот лет окраина тоже бурно развивалась и порою добивалась удивительных результатов. И при этом оставалась окраиной.
Чтобы понять это, нужно обладать определенной широтой взгляда, а именно – исследуя какое-то явление в истории империи, в том числе с ее участием, следует обращать внимание на то, что в это время происходило в центре западной цивилизации. Зачастую это как раз и являлось толчком, первопричиной последующих событий окраинной истории.
Кстати, именно этой широты взгляда как раз не доставало и имперской историографии, и формировавшемуся под ее влиянием общественному взгляду на историю. Здесь, напротив, господствовало излишнее “пупосозерцание”, т.е. стремление рассматривать историю окраины цивилизации, прежде всего как результат реализации окраинных же инициатив.

Петровские реформы: кто был инициатором?

О Петре, “прорубившем окно в Европу”, сказано немало – именно его принято представлять главным инициатором реформ на окраине. А вот Фридрих Энгельс, например, считал модернизацию России, скорее делом рук Англии. Об этом прямо сказано в его работе “Разоблачения дипломатической истории ХVІІІ века ”, увидевшей свет в русском переводе лишь …в 1989 году.
Вот несколько цитат из нее:
“…разве сам факт, что превращение Московии в Россию осуществилось путем ее преобразования из полуазиатской континентальной державы в главенствующую морскую державу на Балтийском море, не приводит нас к выводу, что Англия – величайшая морская держава того времени, расположенная к тому же у самого входа в Балтийское море, начиная с середины ХVІІ века сохранившая здесь роль верховного арбитра, должна быть причастна к этой перемене?”
“…подлинная история покажет, что Англия не меньше способствовала осуществлению планов Петра І и его преемников, чем ханы Золотой Орды – осуществлению замыслов Ивана ІІІ и его предшественников.” (Здесь имеется в виду создание Московского государства – А. С.)
 В современных Петру английских памфлетах, широко известных всей Европе, говорилось о том, что “…его (Петра) флот следовало бы скорее называть голландским, чем московским”, что кроме кораблей голландской постройки в нем к 1717 году было “более дюжины судов, построенных в Англии”.
Одним словом, в центре цивилизации считали создание флота более своей, чем российской инициативой.
Объяснялось это преимущественно стремлением передовых морских держав, в первую очередь Англии, получать из России такие важные стратегические товары как корабельный лес и пенька не из труднодоступного Архангельска, а из более близких портов Балтики.
Ведь в результате мануфактурной революции ХVІІ века, освоения центром цивилизации дальнего мореплавания “торговля стала жизненной необходимостью для нашего государства.(Англии – А.С.) То, что пища означает для жизни, то снабжение корабельными материалами означает для флота.”(цитата из тех же памфлетов).
В конце ХVІІ века Балтика контролировалась Швецией, страной весьма сильной и трудно управляемой извне. Создание же обновленной России, чья морская мощь на Балтике становилась  хорошо контролируемым средством давления на Швецию, обеспечивало снабжение флота центра цивилизации, ядром которого тогда была Англия, русскими корабельным лесом и пенькой из наиболее удобных портов.
На фоне энергетики этих глубинных, мощных процессов глобального масштаба драматические, так хорошо нам известные подробности внутренней жизни России эпохи петровских реформ выглядят житейскими мелочами, важными лишь для их непосредственных участников.
А вот еще один мощный фактор, определяющий модернизацию окраины как результат не столько ее собственных инициатив, сколько ситуации в центре цивилизации. Он связан с инерционностью процессов упоминавшейся технологической революции.
В ХVІІ веке морская торговля была новшеством, требующим участия весьма мужественных, готовых к риску людей, новшеством, гарантирующим небывалую прибыль в случае успеха экспедиции. Этот промысел притягивал к себе самую деятельную, предприимчивую часть населения атлантических стран. Настоящей трагедией для традиционных достопочтенных английских семейств стало повальное бегство сыновей “на море”. Многие исчезали бесследно, но многие и возвращались, разбогатев за короткий период так, что вековые усилия какой-нибудь династии сквайров выглядели муравьиной возней.
Но к началу ХVІІІ века дальнее мореплавание стало уже весьма рутинным промыслом, где инициативу взяли в свои руки мощные торговые компании, и огромная сложившаяся к тому времени армия морских авантюристов осталась не у дел. Заработки моряков резко упали. Оплата их труда стала жестко регламентироваться властями – в начале ХVІІІ века был принят даже имперский акт, ограничивающий требования матросов об увеличении зарплаты.
Реакцией на это был мощный подъем пиратства. В портовых городах то и дело вспыхивали восстания, инициированные экипажами торговых кораблей, -    например, в Бостоне  в 1690-ых гг.  или в 1705 г. - в Нью-Йорке,  чье население на четверть, так или иначе, было связано с морской торговлей.
К тому же количество кораблей, благополучно возвращавшихся из дальних плаваний, стало возрастать, и т.к. возросло искусство и кораблестроения, и самого мореплавания. Поэтому большое число ранее появившихся верфей, корабельных мастеров оказались недогруженными заказами. 
Понятно, что когда на фоне этих проблем появляется новый огромный рынок России, требующий разнообразных услуг, связанных с мореплаванием, туда устремляется целая армия “варягов” из Голландии, Англии и других морских держав.


А были ли варяги?
Под термином “варяги” я подразумеваю не полулегендарных современников Рюрика – в такие исторические дали мы углубляться не станем. Мы обратимся к более близкому прошлому  - от петровских времен до наших дней, и назовем “варягами” всех многочисленных пришлецов в окраинную империю из центра цивилизации за эти 300 лет.
Влияние заимствованных из центра идей, технологий, инвестиций на развитие окраинной империи, думаю, не будут оспаривать даже квасные патриоты. Но еще более важными, особенно в периоды реформ на окраине, были людские инъекции из центра. Их масштабы и значимость обычно замалчивались. Я думаю – это одна из самых затененных страниц имперской истории.
Для вящей убедительности приведу некоторые факты.
То, что более половины офицеров русского флота петровских времен и практически все его командование составляли иностранцы, и что подобная ситуация сохранялась в течение всего ХVІІІ века – читателя, я думаю, не удивит – все-таки флот был для империи новшеством.
А вот то, что к середине ХІХ века в царской России существовало свыше 500 сельскохозяйственных иностранных колоний, в основном немецких, я думаю, известно не всякому. Еще более впечатляет то, что в Херсонской губернии, охватывающей современные Херсонскую, Николаевскую области, часть Одесской и левобережной Молдавии, в 1913 году проживало около 150 тысяч немцев-колонистов, владеющих третью всех сельскохозяйственных угодий губернии, бывшей одной из житниц Европы. Всего же в империи этого времени трудилось – и еще как трудилось! – население 2070 немецких колоний, составлявшее около 1 млн., причем на территории современной Украины – более 500 тыс.
И это только в сельской местности. Какая же картина была в городах?
Что касается заштатных городишек и местечек, то там иностранцев было немного – здесь им просто нечего было делать. А вот в индустриальных центрах Империи все было иначе. Только шведов в Петербурге в начале ХХ века проживало около 4 тысяч, причем в большинстве своем это были высококлассные специалисты – квалифицированные рабочие, техники, инженеры, медики. А что уже говорить о петербургских немцах!
Когда после февральской революции 1917 года стал вопрос о созыве Учредительного собрания в Петрограде (так было ославянено немецкое имя столицы страны, воевавшей с Германией), многие влиятельные люди того времени предлагали сделать это в Москве.
“Москва исконно русская… Созвать Учредительное Собрание в Петрограде, который по своему чиновничьему и международному характеру всегда был чужд русской жизни, было бы жестом нелогичным и неестественным”. Это цитата из телеграммы знаменитого генерала Брусилова.
А вот один из лидеров влиятельной кадетской партии, В.А. Маклаков в беседе с французским послом высказался еще более определенно о национальном характере тогдашней имперской столицы:
“Настоящее имя его – Петербург, это – немецкий город, который не имеет права называться славянским именем. ”
Вот тебе и российская столица! И не просто столица – в Петрограде была сосредоточена добрая половина всех самых высокотехнологичных промышленных предприятий Империи – вот подлинная причина его онемеченности.
 Впрочем, иностранцев хватало не только в сельском хозяйстве в промышленности, их было вдоволь и на самой вершине имперского Олимпа.
Из 2867 высших сановников Империи – канцлеров, сенаторов, министров за период 1700-1917 гг. иностранцев, в большинстве своем западноевропейцев и в первую очередь немцев, было 1079 или 37,6%!
Вот так варяги! Что же, они действительно были повсюду, и в первую очередь там, где в Империи создавались новые промышленные центры, осваивались малозаселенные земли или велось управление государством.
Их присутствие, забытое сейчас, тогда ощущалось всеми. С газетных страниц не сходили публикации, посвященные сравнению процветающих немецких поселений с соседями - захудалыми деревнями. Осознание собственной отсталости приводило в бешенство тогдашних славянофилов и вдохновляло юмористов того времени.
Вот пример – ироническое стихотворение из цикла “Славянские думы”, помещенное в журнале “Свисток” в начале 1860-ых годов. В нем обыгрывается тот факт, что пароходы того времени были иностранной постройки и капитанами преимущественно были иностранцы.

“Быстро идет пароход наш, но – движется мертвой машиной
Барка хоть тихо плывет, но – разумною тянется лямкой.
В мелких местах капитан велит делать промеры:
Я же на Запад взываю: ИЗМЕРЬТЕ ГЛУБЬ РУССКОГО ДУХА!
Как ни хитрил капитан, чтобы мель обойти осторожно, -
Нет таки – стал!..Где ж справиться немцу с красою рек русских!..
Немец у нас капитан, но русские все кочегары;
Так отразилась и здесь русская доблесть – смиренье!”

А вот цитата из “Благонамеренных речей” М.Е. Салтыкова-Щедрина (1872-1876 гг.):
“Но вот и опять дорога. И опять по обеим сторонам мелькают все немцы, все немцы. Чуть только клочок поуютней, непременно там немец копошится, рубит, колет, пилит, корчует пни. И все это только еще пионеры, разведчики, за которыми уже виднеется целая армия…
- Ныне русские только кабаками занимаются, - как бы отвечает ямщик на мою тайную мысль, - а прочее все к немцам отошло”.
Вообще, чрезвычайно удивляет то, что обилие фактов, свидетельствующих о роли Запада в развитии окраинной империи, не собрано воедино, не систематизировано, мало изучено.
Приведу еще несколько, хотя все это – капля в море.
Первая железная дорога в России была спроектирована и построена в 1837г. иностранными специалистами под руководством А.Ф. Герстнера, австрийского подданного, родившегося в Чехии. Оснащена дорога была английскими паровозами. Квасной патриотизм нашел свое утешение в том, что паровозы получили исконно русские названия - “Богатырь”, “Россия”, а на памятной медали была выбита надпись: “Строителем первой железной дороги был Франц Герстнер, родом чех, единоплеменный россиянам”
Все, что определило, в частности, промышленное развитие Украины – горнодобывающая и металлургическая индустрия, сеть железных дорог, сахарно-свекловичное производство, сельскохозяйственное машиностроение – все это создавалось при решающем участии западных специалистов и капиталов.
Причем строились не отдельные предприятия – создавались целые региональные комплексы со смеженными производствами, коммуникациями.
Создание в 1870-ых годах Криворожско-Донецкого индустриального района после двух неудачных попыток сделать это собственными силами, было, наконец, успешно доведено до конца английскими, бельгийскими и французскими специалистами и предпринимателями во главе Джоном Юзом. Нефтяные промыслы Кавказа, производство всех видов нефтяного топлива, его доставка потребителям – все это в результате деятельности английских и, в первую очередь, шведских промышленников – знаменитых братьев Нобель.
Например, на Подолье, т.н. сахарном Донбассе, иностранцы, кроме сахарных заводов, построили селекционную станцию, семенной завод, завод по производству суперфосфата, проложили сеть узкоколеек связывающие плантации свеклы с заводами.
Вся Украина второй половины ХІХ века была наводнена плугами, сеялками и другими сельскохозяйственными машинами с марками немецких фирм. Причем значительная их часть производилась не за границей, а в Елисаветграде (Кировограде), Бердянске и других южных городах, на предприятиях, построенных немецкими колонистами. Это были крупнейшие в своей отрасли заводы империи.
По словам Ричарда Пайпса, известнейшего американского советолога, профессора русской истории Гарвардского университета “основанные еще крепостными предпринимателями в центральных районах страны ткацкие фабрики (мне кажется, это ошибка, - просто механизация ткачества была новацией (на Западе) и заимствованием (на Востоке) не индустриальной эпохи, речь о которой ведет Р. Пайпс, а эпохи предшествующей – мануфактурной. – А.С.) представляли собою единственную отрасль промышленности, действительно созданную русскими людьми… Лишь после того, как главный риск взяли на себя иностранцы, в тяжелую промышленность устремился и русский капитал. Вследствие этого накануне революции треть промышленных капиталовложений в России и половина банковского капитала в ее крупнейших банках были иностранного происхождения”.
В общем, можно смело утверждать, что дореволюционную Украину, как, впрочем, и всю империю, индустриализовал Запад.
Так было и в советский период. Все современные заводы, электростанции, в том числе и ДнепроГЭС, сооружались в основном по западным проектам и под руководством иностранных специалистов. Шло планомерное развитие тех самых индустриальных регионов Украины, которые были созданы до революции.
А вот в сельском хозяйстве, особенно в украинском, преемственность была прервана коллективизацией. Одно существенное замечание. Дело в том, что в отличие от немецких колоний Поволжья, где еще до революции преобладало общинное землевладение русского типа, сравнительно легко вписывающееся в последующую коллективизацию, немецкие колонисты на украинских землях были в основном единоличниками – фермерами. Понятно, что коллективизация была здесь более разрушительной.

Что же касается послевоенного советского периода, то он характерен, особенно начиная с 50-ых годов, существенным отрывом окраинной империи от центра цивилизации. Идейные заимствования из центра прекратились еще раньше, людские, кадровые – ограничились лишь вывозом немецких специалистов из оккупированной Германии. Продолжались только технологические заимствования, причем большая их часть производилась нелегальным путем.
И хотя индустриализация империи происходила в эти годы весьма бурно, страна, в результате этого отрыва, оказалась совершенно не восприимчивой к развернувшейся на Западе постиндустриальной технологической революции.
Центр цивилизации постепенно переходил в новую - информационную эпоху, окраина  же оставалась в предыдущей – индустриальной. А это означало, что застой и развал устаревшего производства неизбежен.
Сейчас, после распада Союза, и перед Украиной, и перед Россией стоит задача привлечь западные инвестиции, чтобы с их помощью войти в новую эпоху развития своей цивилизации. Но возможно ли это, если делать упор на финансовую и технологическую поддержку, избегая широкого привлечения “варягов”? Увы, уроки истории свидетельствуют о том, что это невозможно.
Не могу хотя бы вскользь не заметить, что обилие варягов воспринималось народной массой, в общем-то, лояльно. Несмотря на обилие, скажем, немцев-колонистов, “немецких погромов” на Украине не происходило. Ксенофобия культивировалась, скорее, в верхушке общества – по понятным, я думаю, причинам.


Когда они приходят?

Пришлецы из центра появлялись на окраине всегда. Ручейки обмена людьми текут между народами постоянно. Но время от времени эти ручейки вдруг превращаются в целые потоки. Происходит это по разным причинам.
В истории окраинной Империи ХVІІ-ХХ века было два периода, когда приток выходцев из центра цивилизации был настолько мощным, что являлся едва ли не определяющим фактором окраинного развития. Это время Петровских реформ и середина ХІХ столетия.
Разобраться в многообразии причин обоих явлений мне кажется необходимым потому, что эти времена весьма схожи с нынешними.
Следуя упомянутой выше “широте взгляда” давайте посмотрим, что в эти периоды происходило в центре цивилизации. И тут обнаружится, что это были завершающие фазы двух технологических революций. Во времена Петра – мануфактурной, или как еще ее называют – пред индустриальной, в середине ХІХ века – революции индустриальной.
Как уже говорилось, и сейчас центр цивилизации пребывает в подобной стадии развития – там завершается постиндустриальная технологическая революция.
Хотя временной меткой технологических революций являются революционные технические новшества – (для прединдустриальной такой меткой может служить, скажем, океанский парусник, для индустриальной – паровой двигатель, для постиндустриальной – компьютер), коренное и весьма быстрое обновление происходит не только в технологиях, а и во всем социуме центра цивилизации. Меняются уклады жизни, идеологии, возникают новые массовые профессии, новые сословия, происходит перераспределение влиятельности между слоями общества. Изменяется и характер международной кооперации, возникают новые рынки товаров и услуг.
Одним из решающих результатов современной нам постиндустриальной революции явилась денационализация производства. Теперь мерилом богатства развитой страны служит не столько объем материальной продукции, выпускаемой на ее территории, сколько количество ее жителей, занятых производством самой дорогостоящей ныне продукции – информации.
Это наиболее привилегированное современное сословие, оказывающие символическо-аналитические услуги (определение Роберта Райма, профессора Гарвардского университета, советника президента Клинтона) составляют научные исследователи, дизайнеры, некоторые инженеры, компьютерные специалисты, банкиры-инвеститоры, адвокаты, консультанты, специалисты по рекламе, масс-медиа, издатели и др. По подсчетам того же Райма, эти специалисты представляют одну пятую населения США, но владеют более, чем половиной национального дохода.
Подобные, столь же коренные изменения в центре цивилизации происходили и в результате двух предшествующих технологических революций – и мануфактурной, и индустриальной.

Интересно, что во всех трех случаях просматривается одна и та же схема взаимодействия центра цивилизации со своей окраиной.
Вначале, когда процесс технологической революции только разворачивается (естественно в центре), окраина как бы капсулируется, отстраняется от чуждых ей новых влияний. Этот отрыв от центра приводит на окраине к застою. При этом застой зачастую трактуется самой окраиной как признак ее стабильности, традиционности. Здесь усиливаются амбиции; иллюзии относительно своей роли в мировой истории.
Затем, когда технологическая революция, пройдя первую, часто драматическую фазу приводит к модернизации центра, на окраине возникает кризис; так как и в технологическом, и в военно-политическом, и в социально-экономическом отношениях, она становится неконкурентоспособной, выпадает из складывающейся обновленной международной инфраструктуры центра цивилизации.
И, наконец, кризис вынуждает окраину прибегнуть к реформам, конечная цель которых – ее модернизация. Похоже, что при этом индикатором действенности реформ становится очередное “призвание варягов”.
Посмотрите, как схожи предреформенные события на окраине времен завершения мануфактурной, индустриальной и постиндустриальной революции в центре цивилизации.
Вторую половину ХVІІ века в России вполне можно считать периодом застоя и кризиса. Лучшими индикаторами состояния государства в те жестокие времена служат войны. Так вот, целая серия безрезультатных кампаний против турок и татар, чьи армии были весьма и весьма отсталыми, красноречиво свидетельствуют об упадке России. Городское население в середине ХVІІ века немногим превышало 500 тыс., причем города были практически большими деревнями, где ремесленное, посадское население составляло небольшую часть.
То есть, очевидно, что окраина еще не шагнула из средневековья в мануфактурную эпоху, с ее ростом производства, городов и торговли, которая в это время уже утвердилась в Европе.
Характерной чертой этого допетровского застоя являются и непомерные идеологические амбиции “третьего Рима” – так было принято величать Москву. Ксенофобия, прежде всего по отношению к Западу, культивировалась повсеместно. Въезд иностранцев в Россию строжайше контролировался властями, а те, кому въезд дозволялся, поселялись в отведенных местах, им предписывалось носить лишь иноземное платье. Заговорить с чужеземцем на улице означало навлечь на себя подозрение в государственной измене.
“Что нам до иноземных обычаев – их платье не по нас, а наше не по их” – это слова А.Л. Ордын-Нащокина, главы посольского приказа, то есть допетровского министра иностранных дел.
А теперь о застойно-кризисных явлениях в России во времена, предшествующие великим реформам 1860-ых гг.
В то время как в центре цивилизации происходил бурный процесс промышленной революции, когда в 1807 г. крепостное право было отменено даже в наиболее архаичной Пруссии, Россия все еще пребывала в мануфактурной эпохе. Да и о какой индустриализации могла идти речь, если большую часть населения империи составляли крепостные и полукрепостные крестьяне. Самоуправление отсутствовало даже в городах, жители которых за исключением нескольких наиболее крупных, все еще мало, чем отличались от крестьян.
“Мы живем одним настоящим в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя” – так в 1836 г. охарактеризовал тогдашнюю империю Петр Чаадаев в своих знаменитых “Философических письмах”.
При этом опять расцвели имперские амбиции, непомерно раздутое славянофильство. Победа над Наполеоном все еще кружила головы стоящим у власти, стремящимся утвердиться на Босфоре и Дарданеллах, стать центром панславянского мира. Но все это, увы, окончилось поражением в Крымской войне и запретом иметь военный флот на Черном море.
Технологическое отставание империи ярчайшим образом проявилось в морских и сухопутных сражениях. Практически полностью парусный флот империи выглядел беспомощным воплощением давно минувших лет, столкнувшись с современными английскими и французскими военными кораблями на паровой тяге.
При этом нельзя не упомянуть о вновь усиливавшейся ксенофобии. Отто фон Бисмарк, приехавший в 1859 г. в Россию в качестве посланника, отмечал чрезвычайную антипатию ко всему иностранному со стороны наиболее деятельной части власть предержащих.
Я думаю, что застой и кризис 70-80-ых годов нынешнего столетия достаточно хорошо известен, чтобы писать о нем подробно. Отмечу только те же самые его признаки – технологическое отставание (на сей раз пребывание в индустриальной эпохе во время перехода центра цивилизации в постиндустриальную), оторванность от центра (пресловутый железный занавес), и, наконец, все те же имперские амбиции (теперь уже как центра всех прогрессивных(!) сил человечества).
Все это, слава Богу, закончилось не войной (хотя чего стоит только карибский кризис), а экономическим, а затем и политическим поражением окраины.
Итак, мы рассмотрели периоды, предшествующие реформам Петра, Александра ІІ и Горбачева. Результатами первых двух стали переходы окраины, вслед за центром, в следующие эпохи развития – мануфактурную и индустриальную. Остается надеяться, что преемники Горбачева в России и в Украине решат подобную задачу и наши страны войдут в постиндустриальный мир.
Но переход окраины в новую эпоху неосуществим без участия ее создателя и носителя – центра цивилизации, причем участия непосредственного – финансовой, технологической помощью здесь не обойтись – все это “завязнет” в архаичной структуре окраины, живущей еще по законам прошлого. Только человек новой эпохи органично совмещает в себе все ее обновленные ценности. Ведь новая эпоха – это, прежде всего, новые люди. И построить эту новую эпоху или, вернее, ее окраинную версию, не имея перед собой человеческих образцов для подражания, невозможно.
Но приход “варягов” не может состояться без обоюдной готовности к этому – окраина должна “захотеть” принять пришлецов из центра, создав им благоприятные условия для деятельности, и, в свою очередь, в центре цивилизации должны возникнуть условия, стимулирующие приход людей из центра на окраину.
Что может их привлечь? Более высокие заработки, возможность быстрее сделать карьеру, реализовать свои замыслы – все, что можно назвать корыстью в широком смысле. Но эта корысть индивидуумов, на которых обыватель окраины привык концентрировать свое внимание, в историческом плане – всего лишь движитель, средство доставки, с помощью которого новые идеи прибывают из центра.
К тому же в самом центре возникают и интегральные факторы, тоже как бы подталкивающие варягов. Это и определенная инерционность революционных процессов, которые приводят к перенасыщению центральных социумов продуктами новой эпохи – специалистами “модных” профессий, различными их объединениями – компаниями, предприятиями, фирмами и т.п., образовательными структурами. Возникает переизбыток, обостряется конкуренция. Кроме этого появляется часть центрального социума, чьи интересы, так или иначе, находятся в противоречии с революционным процессом.
Поэтому, если к этому времени окраина осознает свою потребность в людских, кадровых заимствованиях из центра и соответствующие этому реформы уже реализованы, то приход варягов на окраину становится неизбежен.
Конечно, предлагаемая схема не претендует на исчерпывающие описание сложного процесса модернизации окраины после технологической революции в центре цивилизации. Но, во всяком случае, она весьма четко просматривается в двух уже сбывшихся окраинных модернизациях нового времени. Да и текущие события грядущей модернизации, похоже, развиваются в русле той же схемы.
Уроки заимствований

 Заимствования из центра – это, пожалуй, естественный определяющий момент развития окраины цивилизации. И в этом нет ничего унизительного, как в любом естественном явлении.
Более того, этот процесс заимствований – очень сложный, требующий от окраины максимальных творческих усилий. Сделать заимствованное органической частью собственной жизни, вписать новацию в традицию окраины – дело тонкое и, увы, не всегда удававшееся.
Любая идея или технология, заимствованная из центра цивилизации, является продуктом тамошнего общего развития, т.е. рожденной как бы «снизу». На окраине же заимствование чаще всего внедряется «сверху». При этом существует опасность заимствования лишь результата, а не процесса, ведущего к этому результату.
Возьмем петровский и, вообще, российский флот. Здесь заимствование велось весьма утилитарно – прежде всего, в военной плоскости. В России в течение XVIII – первой половины XIX в. так и не возникло мощного морского бизнеса, флот не стал средством общественного обогащения. Да этого и не могло быть, в общем-то, безграмотной и недемократической стране. Ведь флот, бывший в то время одной из самых передовых технологий, требовал притока свободных, инициативных и образованных людей. А их дворянской России «поставить» было затруднительно, тем более, что эксплуатация крепостных крестьян обеспечивала полуграмотному дворянству более надежную прибыль, чем рискованные и сложные морские предприятия.
Поэтому российский флот, являвшийся весьма чуждым российскому обществу, то и дело приходил в упадок. Государство, спохватившись, вкладывало в него новые средства, призывало в очередной раз варягов для его модернизации, но проходило время – и все повторялось.
«У нас в излишестве кораблей и людей, но нет ни флота, ни моряков… надобно признать, что наши корабли походили на те, что выходят каждый год из Голландии для ловли сельдей, а не на военные» - эти слова Екатерина II произнесла после смотра балтийского флота в 1765 году.
После этого началась модернизация флота, но опять же в первую очередь военного. Но отечественное кораблестроение так и не удалось поднять до европейского уровня. Срок службы корабля российской постройки составлял 6 лет, в то время как заказные служили 20 и более.
К началу XIX века флот снова пришел в катастрофическому упадок – был даже создан «Комитет образования флота», который, собрав и проанализировав сведения за несколько десятков лет, пришел к выводу, что построенные в Англии корабли не только отличаются лучшими качествами, а и обходятся значительно дешевле, чем спущенные на воду в России.
И, несмотря на то, что во флот снова вкладываются огромные средства, он к началу Крымской войны снова безнадежно устаревает.
К тому же и военные достижения российского флота на фоне решающих действий сухопутных армий всегда выглядели более чем блекло.
По словам председателя того же “комитета образования флота” А.Р. Воронцова “посылка наших эскадр (Ушакова и Свиридова – А.С.) в Средиземное море и другие далекие экспедиции стоили государству много, делали несколько блеску, а пользы никакой”.
Вообще, о российском флоте можно говорить долго – уж больно яркий это пример нетворческого, насильственного заимствования “сверху”, тем более, что все это в большой степени, справедливо и для новейших времен.
Создание в советские времена военно-промышленного комплекса - “империи в империи”, окутанной завесой секретности, скрывающей скорее не собственные достижения, а масштабы технологического воровства на Западе – это еще один яркий пример консервативного, негенетического заимствования.
В условиях государственной монополии, при отсутствии конкуренции и экономической целесообразности – всего, что существовало на Западе, где передовые технологии являлись чаще всего результатом общего развития системы, замкнутый и экономически развращенный ВПК , как и упомянутый флот, брал от державы гораздо больше, чем давал для ее развития.
И еще один урок неудачных заимствований. Он связан с расколом общества окраины.
Дело в том, что амбиции власти, лихорадочное стремление догнать и перегнать центр цивилизации приводили к тому, что очередное заимствование направлялось в наиболее подходящий, достаточно узкий слой общества, где создавались искусственные, тепличные условия для скорейшего утверждения заимствования. В результате, этот слой резко отрывался от всего социума окраины, пребывающем в большинстве своем, в архаичном, далеком от модернизации состоянии. В обществе возникало внутреннее напряжение, что-то наподобие статического электрического заряда. В лучшем случае это ограничивалось отсутствием динамики, в худшем – происходит “пробой” – кризис, упадок, внутренний конфликт.
Этот раскол окраинного социума как следствие “негенетического” заимствования, замечали многие.
“Сблизив с Западом высшие сословия и отделив от него низшие, Петровская реформа тем самым увеличила недоверие последнего ко всему тому, что шло к нам из Европы” – это слова Г.В. Плеханова.
“Одним из самых тревожных симптомов – это тот глубокий ров, та пропасть, которая отделяет высшие классы русского общества от масс. Никакой связи между этими двумя группами; их как бы разделяют столетия” – так накануне революции 1917 года виделся имперский социум французскому послу Морису Палеологу.
Что же касается новейших времен, думаю, самым лаконичным высказыванием о том же расколе в СССР является убийственно точное “Верхняя Вольта с баллистическими ракетами”, принадлежащее канцлеру ФРГ Гельмуту Шмидту.

Уверен, что все эти уроки заимствований чрезвычайно важны сегодня, когда и Украина, и Россия, стоят на пороге новой постиндустриальной эпохи, созданной все там же – в центре цивилизации. Принесут ли ее с собой варяги, примем ли мы новации так, что они органично впишутся в нашу традицию, или вновь в обществе произойдет раскол – это покажет время.