Встречи - прощанья. Сольвейг

...Я ее бросил. На душе было муторно. Ее было жалко, но и себя мучить не хотелось. Она все спрашивала: "Почему?!", а что я мог ответить?! Полгода ежедневных встреч выработали привычку, потом эта привычка куда-то исчезла.
  Девушка она была статная, сияющая какой-то арийской красотой - Сольвейг из сказки. Спокойная, невозмутимая. Приятно грассировала "р". Моя мать называла ее характер "ангельским".
  Сольвейг постоянно участвовала в легкоатлетических соревнованиях и кроссах, была известной фигурой в спортивных кругах. Моим прихотям она потакала, а капризы терпела с невозмутимостью мраморной статуи.
  Ее отец был полковником в отставке, немало повоевавшим во всяких заграничных локальных конфликтах. О "синдромах" мы тогда ничего не знали, поэтому когда он, выпив пару бутылок водки, заматывал голову белой наволочкой и орал: "Я - Ясир Арафат!!!", мы, зрители, признавали его бесспорную оригинальность, ничуть не считая его психом. Он был вежливым и гостеприимным дядькой.
  А вот с потенциальной тещей у меня отношения не сложились. Эта дама, усматривая во мне донжуана, постоянно за нами следила, а на мои шуточки реагировала негативно. Самой пространной речью, обращенной ко мне, было: "Каковы твои намерения? Ты хочешь обмануть мою дочь, а я этого не допущу!"
  Сольвейг я не обманывл, ничего ей не обещал, даже слов любви никогда не говорил. Кто-то нас познакомил в институтском трудовом лагере, "на винограде", потом она сама узнала мой телефон, позвонила и пригласила в гости. Через пару месяцев мы сблизились окончательно, она оказалась девушкой. Любовью Соли занималась размеренно и сосредоточенно, как будто пробегала дистанцию на эстафете.
  Сложности возникали из-за ее мамаши, которая не теряла надежды нас застукать: врывалась в квартиру и, не снимая обуви, начинала обследовать состояние постелей. Однажды, после занятий сексом я увидел в окно, как этот цербер несется к дому по финишной прямой. Выкрикнув что-то невразумительное, я начал натягивать джинсы. Соли все поняла, успела одеться и заправить кровать. Когда дверь распахнулась, мы уже сидели, уставившись в экран невключенного телевизора. Не так давно даже реклама джинсов с таким сюжетом была.
  Прошла осень и зима. Все изменилось в один вечер. Забежал я в гости к другу, у которого постоянно появлялись новинки рок-музыки. Пока его компания веселилась, сидел на низенькой тахте, впитывая какой-то новый концерт, не то "Квин", не то "Пинк Флойд". Из коридора донеслись женские голоса - пришли гости. В комнату летящей походкой вошла длинноволосая брюнетка, похожая на портрет неизвестной Крамского. Она размашисто кинула в кресло широкополую фетровую шляпу-"борсалино" и спросила меня: "А как зовут молодого человека?" Ее взгляд зеленоватых глаз в упор и хрипловатый альт произвели впечатление удара в челюсть. Я ответил, тут все бросились развлекать прибывших девочек, а я терпеть не могу, когда толпой бросаются на дам, словно регбисты на мяч: мне всегда кажется, что в свалке я буду выглядеть глупо.
  Когда Борсалино собралась уходить, кавалеры поскакали за ней к дверям. Она осведомилась: "Кто меня проводит?". Какой-то мудрец спросил, куда, мол, и красотка назвала самый дальний пригород. Заехавший в этот темный район в столь поздний час ни за что не нашел бы такси и возвращался бы в центр пешком, имея все шансы получить от местных велосипедной цепью по башке. Но, как говорят психи, голос звал меня! Молча обувшись и попрощавшись с умными ухажерами, в подъезде я небрежно бросил, что отвезу ее, дескать, на "моторе". От прикосновения руки и от ее слов я чуть не подпрыгнул. "Я, - пропела Борсалино, - живу в десяти минутах пешком!". Мне повезло!
  По дороге болтали обо всем и ни о чем. Новая знакомая оказалась спортивной танцоркой и светской тусовщицей. Пригласила меня на кофе, но кофе пить мы не стали, а стали срывать друг с друга одежду прямо в ее прихожей, совершили замысловатый танцевальный пируэт и рухнули на кровать. Слушая ее стоны в стиле органной фуги, я прекрасно понимал, что не долго буду наслаждаться ее милостью. Для нее нужны были средства, а моей стипендии едва хватало на коньяк и шоколад для девчонок попроще.
  Незаслуженно забытая Сольвейг кротко выражала недоумение по телефону. Мы встретились, объяснились и разошлись. Чувство опустошенности в душе студента обычно существует недолго...
  Через полгода, шатаясь без дела по городу, я увидел через витрину гастронома, нет, не Соли, а ее подругу - рыженькую, симпатичную и чрезвычайно общительную. На каблуках она ходила с таким "дифферентом на нос", что складывалось впечатление, будто вот-вот сорвется в пике. За это мы, институтские остряки, прозвали ее "Мессершмидтом", коротко - Мессер.
  Так вот, Мессер покупала коньяк, а мне было нечем заняться. Подойдя сзади, я ткнул ее пальцем между лопаток со словами: "Хенде хох!!!", она чуть не выронила бутылку. Выяснилось, что рыжая идет к Сольвейг, у той предки уехали на дачу и я решил присоединиться.
  На лице открывшей дверь Соли произошла последовательная смена выражений: от улыбчивого радушия к удивлению, затем от презрительной брезгливости до "твою мать!". Я заржал, довольный поизведенным эффектом, и промаршировал в квартиру: "Встречай гостей!". Моя спортсменка смерила Мессера уничтожающим взглядом, но та только пожала плечами.
  Мы пили коньяк за кухонным столом, беседа не клеилась. На все мои вопросы Соли отвечала с такой агрессивностью, какую я в ней даже не подозревал. Я сбегал, принес еще бутылку и продолжал резвиться. Немецкий истребитель уже изрядно окосела, а Соли мрачно опрокидывала рюмку за рюмкой. Видно было, что от злости она даже не пьянеет. В конце концов, Мессер рухнула, словно подбитая, и мне пришлось отнести ее на диван. Минут через десять я умудрился опрокинуть стакан компота на свои белые брюки, стянул их, милостиво кинул рассвирепевшей Сольвейг со словами "Постирай!" и завалился на ложе нше ушедшей любви - кровать в спальне ее "предков". Соли вышла из себя но, рявкнув: "Ты не можешь здесь ночевать!", ринулась в ванную - стирать брюки.
  Задремав, я слышал, как она набирает телефонный номер и, по-военному четко представившись, докладывает моей матери: "Он напился и не может идти, переночует у меня". Потом она легла, всем своим видом демонстрируя, какой я подлец. Но ярость быстро утихла, я ее нежно разогрел и быстро сломал остатки обороны. Все было великолепно, куда лучше, чем раньше! Потом я заснул, а Соли, кажется, плакала. Утром она как-бы мимоходом спросила: "Завтра придешь?". Я ее успокоил, хотя не собирался возвращаться.
  По поводу этой истории я очень эмоционально сокрушался - мне опять было жалко Соли. Дома написал стихи типа:
                Я встретился с нею опять -
                Пришлось у нее ночевать.
                Ей, думаю, было приятно,
                Что я вернулся обратно!
                Она меня не забыла, -
                Наверное, все же любила!

  И такое довольно неожиданное резюме получилось:
                Ведь это ж не ерунда -
                Чувство нести сквозь года!
 
  Ни за какие коврижки я бы ей самой эти стихи не показал!
  Прошло года два. Много воды утекло. Я встречался с одной девицей старше меня года на три. Пышная прическа "под Пугачеву", хорошая фигура, много самомнения и мало чувства юмора. Сама себя гордо величала "гедоничкой", хвасталась, что заботится только о наслаждении и в постели выпивает мужчину как паук муху.
  Вот после свидания с ней пришел я домой и сразу завалился спать. Тут телефон у кровати тихо зазвонил. В трубке я услышал картаво-грассирующее "Пррривет!". В душе моей заклубились черные облака угрызений совести - Сольвейг я никогда не забывал. Поговорили, вдруг она: " Ты, кстати, можешь прийти ко мне сегодня! Предки на даче." В голосе ее звучали жалобные нотки. Мне бы вскочить да ринуться в ночь! Но такое чувствовал сонное безразличие, что вспоминать противно! И я понес невразумительную чушь, мол, уже поздно, троллейбусы не ходят. Соли, конечно, все поняла и быстро попрощалась.
  Наверное, я тогда не созрел для любви, а за бездушие сам на себя злился.
  У нас с Сольвейг была еще одна встреча. Мы уже не были студентами. Она уже вышла замуж. Осенним вечером мы столкнулись в центре города и немного прошлись по кленовой аллее, усыпанной резными, желтыми и красными листьями. Соли была усталая и какая-то печальная. Потом мне рассказывали, что муж ее постоянно бил. Что ж, со мной ей еще повезло! А этого ей мамаша нашла, на свой вкус.
  И последнее. Иногда посещает меня мыслишка про ту пьянку, что мы у нее втроем закатили. Так вот, когда Сольвейг пошла мои брюки застирывать, ничего мне так сильно не хотелось, как пьяную Мессершмидт трахнуть, ощутить себя настоящим асом! "Ахтунг! Ахтунг!Покрышкин ин дер люфт!".