Помолитесь

С неба сыпался мокрый, основательно подтаявший снег, быстро покрывавший голые тротуары. Уже который год зима была холодной и почти без снега. Хотя на количестве льда, неизменно застывавшего под ногами в конце декабря, это никак не сказывалось. Я оглянулся на быстро пустеющую улицу, по которой медленно ползли разноцветные машины и устало брели по своим делам прохожие. Городской пейзаж перед часом пик казался уныло однообразным. Под ногами чавкала замерзающая каша. Короткий путь от метро до двери закончился под бетонным козырьком подъезда, но пальцы успели закоченеть: перчатки я забыл на работе. В порыве ветра зашевелилась небольшая кучка опавших листьев под одиноким деревом, мерцавшим в свете уличного фонаря. Движение листьев, сначала беспорядочное, сложилось в спираль, поднявшуюся на полметра над землей, и через мгновение улеглось. Отметив про себя эту странность, я повернулся и вошел в теплый подъезд.   Поднимаясь по лестнице, я окончательно выбросил из головы мысли о работе, предвкушая чашку горячего кофе и почти ощущая его запах. Поэтому, оставив плащ, шапку и ботинки в коридоре,  сделал шаг в направлении кухни. И сразу понял, что ноги все же промочил, несмотря на вчерашние ухищрения. Устало плюхнувшись на стул, я стащил с себя промокшую, как оказалось — насквозь, одежду, и глубоко вздохнув, медленно переоделся. Вот, оказывается, почему такая усталость — от переохлаждения.
На столе лежала записка — последнее, что осталось от прежней хозяйки, дородной дамы лет шестидесяти, коньком которой были мистика и спиритизм.
«И еще забыла сказать Вам — каллиграфическим почерком было выведено на стандартном листе писчей бумаги, - в квартире завелся какой-то Кук. По ночам,иногда по вечерам, в спальне у кровати скребет и кукует, словно добраться до меня хочет. Против него «Отче наш», а после — молитву святого Франциска читайте, негромко, но внятно. И перед сном обязательно помолитесь.» Я перевернул листок по наитию, и не сразу разобравшись в мелко написанном тексте, я понял, что передо мной — молитвы.
«Отче наш, сущий на небесах, да освятится имя Твое, да пребудет царствие твое как на небе, так и на земле — гласила первая строчка, - хлеб наш насущный на каждый день дай нам ...  -, Ага, а самим уже настолько тяжко, что без Господа ну никак, - подумал я и начал читать дальше, - прости нам, как мы прощаем врагам нашим, - интересно, много ли вообще мы прощаем, да и прощаем ли?  - мелькнула в голове мысль, чтобы тут же переключиться на последнюю строчку — спаси и сохрани нас от лукавого.» Следующий текст заставил серьезно призадуматься:
«Господи, дай мне силы мира сего, - ну да, снова проснулся во мне едкий сатирик, только дай. И таблеток от жадности не забудь, да побольше, побольше! - Чтобы там, где ненависть, приносить любовь, чтобы там, где обида, принести прощение, и туда, где заблуждение, принести истину, - ну и самомнение: весь мир под себя перекроить хочет, снова промелькнуло в голове, - чтобы туда, где отчаяние, принести надежду, чтобы свет зажигать там, где тьма, и туда, где горе, приносить радость, - да, утопий было много. Если бы глаз по форме был изогнутым рубчатым цилиндром, его бы назвали глазным ананасом. Подумал я, и продолжил чтение, - чтобы не меня понимали, но чтобы я понимал, чтобы не меня любили, но чтобы я любил, - Угу, не причиняйте никому добра, - вспомнил я пословицу, и отложив листок вслух добавил: По вере вашей будет вам дано. После чего догонено и дано еще раз. »
С кухни открывался удивительный вид на лесопарк, выделявшийся темной колышущейся массой, на которой сияли блики окон стоящих неподалеку новостроек. Отвернувшись от окна, я склонился над джезвой. Приготовление кофе давно стало священнодействием, надолго поглощавшим внимание.  Лишь когда запах отстаивающегося напитка поднялся в воздух, я вновь глянул на растущие внизу деревья. Необычно сильный порыв ветра ударил в окно, задрожавшее под порывом. Посреди деревьев на пару мгновений опять проступила спираль, и расправилась, не оставив после себя ни следа. Следующий порыв ветра отозвался ударом гудящего колокола в груди, стиснув живот. С чего бы это? - мелькнула мысль, тут же угаснув.  Перелив  густую жидкость в чашку, на дне которой лежала горка коричневатого сахара, я  вдохнул дразнящий аромат, размешивая содержимое чашки. Попробовав, я добавил еще сахару, размешал, и с сигаретой отправился на балкон.
Буйствовавшая еще недавно стихия на время угомонилась, и в этой тишине я получил полное удовлетворение. Уходя с балкона, я почувствовал крепкий толчок вновь поднимающегося ветра. К  его шуму примешивалось что-то еще, лишь смутно уловимое. Стоя на кухне возле раковины, опять услышал ЭТО. Скрип? Вскрик? Откуда ему взяться там, где никого нет? Хотя нет — был я. Один. И не издавал ничего подобного.  Непонятный звук исчез, чтобы появиться снова. На этот раз я точно определил, откуда именно он доносится, и отправился туда. Моим глазам предстала стена комнаты, покрытая обоями. Теперь в звуке слышалось растянутое кваканье. Куда выходит эта стена? С чем она граничит? Не зная ответов, я решил их выяснить, и взяв ключи, отправился за порог квартиры.
Этой частью коридора, ведущей с лестничной площадки в неизвестную темноту, никто из соседей не пользовался. Отгороженная старинным, без ножек, книжным шкафом, который мне пришлось отодвинуть, чтобы попасть за него, она была местной Tera Incognita, известной Льву Никаноровичу — старику семидесяти лет, с наступлением холодов не выходившему из своей квартиры. Именно ему принадлежал шкаф, который пришлось сдвигать. между тем, звуки усилились, к ним прибавилось поскребывание когтей о бетон.  Я направил луч небольшого фонарика, висевшего на связке ключей, на стену в поисках выключателя, и довольно скоро его обнаружил. Нажатие на него пробудило ото сна неоновые лампы в запыленных плафонах; их ядовито-синий, неживой свет выхватил уходящий изгибом коридор, пол которого устилал ковер из пыли да кое-где в беспорядке валявшихся пластмассовых банок из-под стиральной пасты. В ноздри бил запах мышей.  За поворотом я застал отощавшую и явно бродячую кошку,  тащившую в пасти удушенную крысу. 
«Вот и причина звуков» - подумал я, глядя на убегавшего по пожарной лестнице зверя.