Без

 Ему очень хотелось, чтобы всего было больше. А когда ему хотелось этого, он с мукой обращался к тому времени, когда ему чего-то не хватало,  и вспоминал то странное чувство в суставах и то, как его глаза начинали бегать сами по себе. Он называл это «средами». В этот день его квартира всегда казалась ему более белой, а звуки более резкими. А ему было все мало и мало, даже вода текла не с тем напором, когда, казалось, ручка была на пределе. Он мерил шагами комнаты, которые сужались и расширялись по мере того, как ухудшалось его состояние и шло время. Он просыпался, когда небо выглядело ликерным, и строил планы в своей голове с тем же упрямством, с которым давным-давно Ной строил Ковчег на этом же самом месте, разговаривая с каждой неотесанной доской. Он говорил со своей головой тем же языком, языком жестов, ударов и взглядов. А когда кто-то из них побеждал, он смотрел на часы и видел, насколько время убежало от него на своих двух стройных ногах и одной невидимой. Тогда он поднимал себя с кровати медленными рывками и вставал головой вниз, и тогда ему казалось, будто сейчас не шесть часов вечера, а всего лишь двенадцать дня. Комната становилась менее белой, мимолетная улыбка заходила в гости на его лицо, как добрый и старый сосед, и планы в голове поднимались со своих колен. Это продолжалось, пока кровь и не прильет к ней и не постучит уверенными стуками, развеивая ликерную легкую дымку, и превращая легкость в дерево. Ему ничего не оставалось, он сшивал своими шагами все трещины в квартире, как красной ниткой по Китаю пролегла Великая Стена, заполняя чем-то все «без» на свете.
Бесспорно, ему хотелось большего. Но меньшее приходило и плакало на плече, будто покинутая подруга. Однажды он оттолкнул это, оно наглухо заклеило белые стены обоями и ушло, а небо по утрам больше не было ликерным, как будто весь город пил его жадно, пока не выпил до конца. Здесь больше не было его «сред», Ковчег был закончен навсегда, Стена катилась по утесам и горам, и больше не было «без», к которому он привык. Он остановился посередине, меньшее ушло, большее не выдержало его сомнений и оглядок назад. Ему не нужно было ни на кого смотреть, город был пьян, время было слишком стройно для него, а белый цвет ушел из жизни так же, как уходят старые обиды. Но все равно он часто вставал на руки и бегал глазами по стенам. Голова давно не разговаривала с ним, теперь заговорили руки: «Мы устали держать тебя, хватит!» А он начинал говорить так же, глазами, а попробовав жестами, он упал и долго лежал, слушая, как ходят по дому люди. «Ни тихо, и не громко, устали» Он ложился на кровать, убаюкивая себя мыслью о том, что неделя осталась без одного дня и, значит, терпеть каждый раз придется меньше.