Глава 12. Субботняя проверка

    Яков ушёл за полночь, пообещав утром заскочить в штаб и забрать мой пуховик, а я остался у Хельги. Пешком через весь проспект, да ещё ночью — холодно... И Ника меня всё равно не ждёт... А завтра до обеда надо поискать Титова. Если он ещё не ТАМ, я найду его в баре. По субботам поручик Титов торчит в баре. Полковник Тишина по субботам торчит в музее — в баре он появился только однажды, ещё подполковником, и вот уже четвёртый год как перестал появляться. При мне.
    До Парамушира майор Тишина работал у НИХ и, по всей вероятности, чем-то ТАМ провинился. На Парамушире же он моментально окопался в штабе соседнего с нами ДД-5, так как ни на что иное был не способен. А спустя две недели пятый дивизион остался без штаба. Тишину мы отрывали от полевого разрядника по частям, и всё это время он продолжал давить гашетку, хотя барабаны ПРТ-512 были давно пусты. Штабные фургоны, все три, майор сжёг настолько основательно, что даже не удалось выяснить, был ли у кого-нибудь из штабистов иммунитет (и было ли вообще нападение). У Тишины иммунитет был — и после обязательного 15-суточного карантина он отбыл на материк. Не исключено, что внеочередную звезду он получил как раз за этот подвиг, а по срокам быть бы ему разве что подполковником...
    Где сейчас работает полковник Тишина, я не знаю и знать не хочу, а в Клубе он является одним из трёх сопредседателей Исторического Общества. Вот уже год, как он давит на все инстанции, тщась отобрать у нас пару «гостиничных номеров» для двух новых экспозиций: «Миротворческие традиции Запорожской Сечи (рейды на запад)» и «Ермак Тимофеевич — первый русский миротворец в Сибири».
    Предупреждать этого «историка» о чём бы то ни было глупо и небезопасно. В особенности, об опасности ОТТУДА. Потому что либо ОНИ ему ничего не сделают — либо ТУДА ему и дорога. Такие спят спокойно, личные сны у таких приятны и в меру волнительны.
    А что сегодня приснится мне? В ночь с пятницы на субботу мне, как правило, снится всякая ерунда, стыдно рассказывать. Белый слон хулиганит. А тут ещё водка...
    Хельга уже спала (не у меня на плече, как любит Ника, а так же, как я, на спине) и держала меня за руку. Плитку она усыпила на ночь, но я не мёрз, наверное, потому, что Хельга держала меня за руку... И карниз, державший занавесочку, тоже спал, но у краски на потолке уже началась старческая бессонница, она продолжала слабо светиться. Ещё месяц-другой, и она наконец-то уснёт навсегда... Уже засыпая и сам, я вдруг подумал, что, кажется, я знаю, что ИМ нужно от парамуширцев. Это была настолько дикая мысль, что я поспешно отнёс её появление на счет водки и постарался прогнать. Это был типичный значок — его не было. И, чтобы прогнать значок, я стал снова думать о поручике Титове: увижу ли я его завтра в Клубе?
    Если бы у Хельги был транслятор — всё было бы просто. Я приснился бы Титову, не называя себя, и попросил бы его зайти утром в бар. И если бы он не пришёл, я бы точно знал, что он уже ТАМ. Но транслятора у Хельги нет, только приёмник, да и тот одноканальный. Хельга всегда спит одна... И сниться ей вот уже три года, как некому, значит, транслятор она продала. А пенсия... Вдовы, живущие на пенсию, рано или поздно продают всё и приходят в Клуб. В номера...
    Я скрипнул зубами, и Хельга моментально проснулась.
    — Ты злишься, — шепнула она. — Не надо.
    — Я не злюсь. Я пытаюсь уснуть.
    — Ты злишься на значки — и видишь только их. Хочешь, мы поспим вместе?
    — Мы и так спим вместе.
    — Нет, я имею в виду третье: спать и видеть один и тот же сон. Хочешь?
    — Значит, у тебя есть транслятор?
    — Он не нужен. Наоборот, он только мешает.
    — Слишком много значков? — улыбнулся я.
    — Ты уже всё понимаешь. Ещё чуть-чуть — и будешь совсем колдун. Тебя усыпить?
    — Попытайся.
    — Поспим вместе?
    — Да.
    — Спи, — шепнула Хельга, и я уснул...
    Материк был громаден и ещё никак не назывался. Название ему придумают потом, когда его не станет. Очень красивое название, оно звенит и светится через весь материк. Вот так:
    Г О Н Д В А Н А
    Только это будет уже не материк, а сплошной значок... А пока что он весь живой: двигается, дышит, стареет.
    Я опустился на алмазный пляж северного побережья. Когда материк станет значком, этот пляж уйдет под Гималаи. Алмазов не станет. Они обнажатся в других местах, но перестанут быть просто песком и камнями. Песчинки и камни окажутся значками, из-за которых начнут убивать. Из-за значков всегда дерутся и убивают, и получается, что убивают сами значки. Которых нет. Которых больше, чем даже песчинок на этом пляже... Я посидел у воды, пересыпая песок из ладони в ладонь, а потом отряхнул ладони и побрёл вглубь материка, прочь от пляжа. Хорошо, что он уйдет под Гималаи. А то ведь жутко подумать, какая свалка могла бы тут произойти спустя сотни миллионов лет.
    Я продирался через густые заросли высоченных папоротников, протискивался между жёсткими зелёными стеблями и увязал по щиколотки в жирной хлюпающей земле. Из-под ног, пищ`а, порскало что-то живое. Со всех сторон рычало, ворочалось, чавкало, предсмертно орало, ликующе и трубно возвещало о том, что сумело выжить и вот сейчас насытится.
    Потом я брёл, увязая по щиколотки в горячем песке. Что-то живое с сухим шелестом порскало из-под ног и, сухо шелестя, зарывалось по самые кончики дрожащих, звонких от сухости хвостиков. Кто-то огромный, натужно хрустя сухожилиями, полз вдалеке, равномерно вбивая в барханы чугунные тумбы ног, беспорядочно ныряя в песок маленькой головкой на длинной шее и влача бесконечный, как товарняк, чешуйчатый хвост. Трескучий рой диковинных насекомых, с мою ладонь каждое, снялся с гребня ближайшего бархана и завис надо мной, двигаясь одновременно и резко, как вертолёты на смотру, то влево, то вправо.
    Вода в реке, которую я переплыл, была жёлтой, вязкой и тухлой, как недоваренный позавчерашний кисель. Потому что в ней тоже жили — по крайней мере, начинали жить.
    Отряхнувшись, я вскарабкался по невыветренным базальтовым обнажениям, на цыпочках взбежал по обжигающему лавовому склону и заглянул в кипящий кратер. Гора жила. Я грудью чувствовал, как она ворочается и вздыхает.
    Я отпрянул, подпрыгнул и стал подниматься, уклоняясь от свистящих перепончатых крыльев с когтями на концах и от лязгающих рядом крокодильих пастей. Воздух был насыщен жизнью.
    Материк жил и собирался жить миллионы лет. Ему не нужно было как-то называться. Я оглядел его сверху, весь. Мне было одиноко. Ни один камешек не был просверлен насквозь, ни один прутик не был гладко обструган и заострён с конца — тоска. Я прищурился одним глазом, протянул руку и пальцем вывел через весь материк невидимое: «Гондвана».
    Материк треснул и разломился на пять громадных кусков. Треугольник с алмазным пляжем, поворачиваясь, двинулся навстречу северному материку — они встретились в грохоте горообразования. Вздыбились Гималаи и погребли под собой несостоявшиеся значки.
    Хельга сильно сжала мою руку, и я проснулся. Грохот горообразования повторился: в дверь беспорядочно стучали кулаками.
    — Кто это может быть? — шёпотом спросил я.
    — Не знаю, — шепнула Хельга.
    — Не Яков?
    Она отрицательно помотала головой и прижалась ко мне.
    — Сколько их?
    — Я их не вижу! — отчаянно прошептала она.
    — Лежи спокойно. — Я бесшумно встал и начал быстро и бесшумно одеваться.
    — Есть кто живой? — заорали за дверью и опять грохнули.
    — О, Господи, — с облегчением сказала Хельга, соскакивая с кровати. — Сегодня же третья суббота — я совсем забыла!
    — У вас по третьим? — спросил я.
    Она кивнула, уже запахнув халатик, оживила карниз и пошла открывать. Я присел к столу. Субботняя проверка — всего-то навсего. Потерпим. У нас она по вторым субботам месяца, а в этом районе, оказывается, по третьим. Я посмотрел на часы. Было 03.42.
    — Крепко спите! — сказали за дверью и шагнули через порог. Их было трое. Никого из них Хельга не «увидела». Хельга видит живое. Колдунья — больше, чем ведьма, но бесполезней.
    — Служба Консилиума, — представился один из троих, демонстрируя нам с Хельгой значок на отвороте кителя.
    Значок... Я усмехнулся и сказал:
    — Здравствуйте.
    — Здравствуйте, сограждане. Напоминаю: все, что мы увидим и услышим здесь, является врачебной тайной.
    Второй сразу же после этих слов подошел к приёмнику над изголовьем кровати, сорвал пломбы, снял кожух и начал там копаться. Третий водрузил на стол ящик с аппаратурой, присел на табуретку и занялся настройкой.
    — Хозяйка квартиры вы? — спросил первый, открывая блокнот.
    Хельга кивнула.
    — Парадонова Ольга Михайловна? — прочёл он.
    — Да.
    — А вы, сударь? — он повернулся ко мне.
    — В гостях, — сказал я. — Тихомиров Виктор Георгиевич.
    Первый записал.
    — Томич или приезжий?
    — Томич.
    — Хорошо-о... Профессия?
    — Дизайнер-инструментальщик.
    — Тво-орческая... — пробормотал он, записывая. — Военнообязанный?
    Я кивнул.
    — Звание?
    — Капитан резерва, десант. ТРДД-4.
    — Кома-андный... деса-ант... Четыре?
    — Я живу не в этом районе. На северо-востоке.
    — Понимаю. Тогда, если не возражаете, начнём с вас. Ещё раз напоминаю: всё, что вы мне скажете, является...
    — Врачебной тайной, — закончил я. — Начинайте.
    Третий протянул мне обруч, и я надел его на голову.
    — Наблюдайте вон за той стрелкой, — сказал первый, — и вы сами увидите, насколько правдивы будут ваши ответы.
    — Начинайте, — повторил я. — Быстрее начнем, быстрее закончим.
    — Вы видите личные сны? — спросил он.
    — Да, — сказал я. Стрелка не шелохнулась.
    — Что вы видели в последний раз?
    — В моём личном сне? — уточнил я. (И подумал: не в Хельгином, а в моём).
    — Разумеется.
    — Пирожное. — Стрелка чуть-чуть шевельнулась.
    — Вкусное? — после паузы спросил первый.
    — Не знаю. Наверное, сладкое.
    — Вы не ощутили вкуса?
    — Я его не ел. Я угощал моего друга.
    — То есть, вы видели во сне друга... Он любит пирожные?
    — Он большой сладкоежка, — сказал я, думая о своём белом слоне. — Очень большой.
    — Гм... — Первому что-то не нравилось в поведении стрелки. Мне тоже. — Вам было приятно угостить друга?
    — Я несказанно обрадовался, когда он попросил пирожное. Я сам ему предлагал, он долго отказывался, но потом наконец взял... — (Стрелка подрагивала, но едва заметно).
    — Так-так... Он, этот ваш друг, живой?
    — Живее, чем вы.
    — Понимаю. Но я-то имею в виду: не во сне, а в действительности. Он не умер? То есть...
    — То есть, не являются ли ко мне в снах души умерших? Я не знаю, жив ли мой друг, или уже умер. Последний раз мы виделись двадцать два года тому назад. В детстве. (Вот теперь я точно не соврал. Я не знаю, жив ли тот белый слон и сколько вообще живут слоны).
    — Ностальги-ия... — бормотал первый, записывая. — Детская дру-ужба... доброжела-ательность. Что ж, замечательно! Для десантника у вас — на редкость здоровые личные сны. Теперь о трансляциях... Какой уровень восприятия идеологических трансляций вам доступен?
    — Лекция. Иногда диспут.
    — Участник диспута?
    — Слушатель.
    — При-мити-ивный... В этом нет ничего плохого, господин Тихомиров. Наоборот: чем проще, тем надёжнее. Та-ак... Какую трансляцию вы видели в последний раз и когда?
    — Гастрономическую. Вчера. — (Сон Хельги не был трансляцией: я видел его без транслятора. Стрелка не шелохнулась).
    — В какой интерпретации?
    — Завтрак в молочной столовой.
    — Примити-ивная... Было вкусно?
    — Сытно. — (Я не ел: я был сыт. Стрелка не шелохнулась).
    — Благодарю вас, достаточно, — сказал первый. Я снял обруч. — У вас крепкая нервная система. Для десантника — преотменно крепкая. Уступите место хозяйке.
    Я уступил.
    Хельга поведала им, что видела много алмазов на берегу, но такого берега на самом деле, наверное, нет. Да, она очень хотела бы там побывать. Нет, алмазы ей не нужны — просто побродить, поглазеть. Попутешествовать. Нет, она нигде никогда не бывала, кроме Томска. Уровень восприятия трансляций у неё тоже оказался примитивным...
    — Мечты-ы... — бормотал первый, записывая. — Тяга к перемене ме-ест... — Кажется, он был удовлетворён.
    — В порядке? — спросил он у того, кто рылся в приёмнике.
    — Одноканальный, — ответил тот, надевая кожух, и щёлкнул пломбиром. — Настройка не сбита. Альфа-ритмы в норме.
    — Не сбита... одноканальный... Следующую ночь вы проведёте здесь, господин Тихомиров? Напоминаю: всё, что вы...
    — Является врачебной тайной — помню... Я не знаю, где я проведу следующую ночь.
    — Поймите меня правильно: я вовсе не намерен вмешиваться в вашу личную жизнь. Но если вы будете спать здесь, необходимо установить ещё один приёмник. Или можно заменить этот на двухканальный, так будет дешевле. — Он покосился на кувшин и пошевелил носом. — Даже дешевле, чем водка.
    — Я заплачу, — сказала Хельга. — Они ведь у вас с собой?
    — Не надо, — возразил я. — Следующую ночь я проведу дома.
    — Ну, а если всё-таки здесь, — сказал первый, — то будьте добры, господин Тихомиров, зайдите днём в Консилиум и купите приёмник. Или возьмите напрокат — это и вовсе гроши. Не следует подводить хозяйку...
    — Не беспокойтесь, — заверил я. — Идеологических трансляций я не пропускаю. К тому же завтра будет интересная тема: подвиг Великомученика Степана. Я с детства преклоняюсь перед этой исторической личностью. Он был истинный миротворец!
    (Обруча на мне не было.)
    — С детства? Любопытно... — пробормотал первый. — А впрочем, раз вы стали офицером Миротворческих Сил, вам было виднее. Спокойных снов, сограждане!
    Третий закрыл свой ящик, и они наконец-то ушли.