Вовочка II. Временщик 1. Время терпит

II. ВРЕМЕНЩИК
1. ВРЕМЯ ТЕРПИТ

КЛОНИХА 
Алла казалась окружающим чуть ли не беззащитным растением, существом, покорным мужчине, который рядом, до крайности, уподобляющимся ему, покладистым, уступчивым и на все согласным. Однако она была очень даже себе на уме: во многом это было воспитание. А воспитывали детей в семье Юдиных так, что ни в коем случае нельзя упускать того, что само идет в руки и из чего можно извлечь хоть малейшую выгоду; того, что даст возможность устроиться в жизни поудобнее, так, чтобы сил тратить как можно меньше, а получать – как можно больше. Ее учили жить по принципу «лишь бы мне досталось. Ну и что с того, если при этом плохо другому».

Ее мать и отчим были меркантильны и расчетливы до гениальности, в сущности, они были никто, ничто и никак в социальном плане – посредственности, но ни в коем случае не расстраивались по этому поводу. Наоборот – незаметностью своей, как могли, пользовались: серые люди завсегда высоко ценились начальством. Именно поэтому начальник услужливой, даже как будто запуганной тихони матери направил учиться в престижный вуз на хороший факультет от предприятия именно Аллу. Ему нужен был этот социальный жест, а в качестве объекта была выбрана дочь простой работницы.   

Не взять то, что не принадлежит тебе, что по каким-либо человеческим принципам брать нельзя, несмотря на то, что оно само идет, заманчиво просится в руки, искушая, – на это в первую очередь нужны мужество, способность устоять перед искушением и воля. Была ли Алла обделена волей? Она ее никогда не развивала – это точно. Поэтому ей предложили – она и согласилась. Как всегда.

Состояние ее в тот момент было вообще сложно передать. Когда она узнала, что муж в реанимации, она для себя решила, что он для нее умер, то есть, по сути, от любимого отказалась еще при его жизни. И она отдавала себе отчет в том, что клон не нужен ей навсегда, в полном объеме, со всеми своими качествами. Она не хотела жить с ним всю жизнь, это был временный вариант. И не собиралась брать ответственности за него, его поступки, его жизнь, точнее – за жизнедеятельность. И, разумеется, смерть.

Однако Пловцов категорически настаивал вот именно на том, чтобы она взяла ответственность. И она взяла ее. 

У аморальности есть свой язык, бессловесный, но реальный. И аморальные люди перебрасываются на нем словом-другим между собой, но так, что остальные и не замечают. Вроде бы ничего и не было. На этом-то языке когда-то давно, еще в студенчестве, Алла и договорилась с Пловцовым о взаимном сотрудничестве. И о том, что условия при этом будет диктовать, разумеется, он.

Ведь что такое, в сущности, мораль? Да и есть ли она на самом деле? Вот высокооплачиваемая работа – точно есть. Есть продукты питания и предметы быта, турпоездки. А мораль – где она, эта вещь, которую нельзя ни пощупать, ни услышать, ни узреть? Любовь? Не «лишняя ли это вещь в хозяйстве»? Так рассуждать было проще и удобнее всего.

Да и как же иначе она могла поступить?! Какой должна была стать ее жизнь после смерти мужа? Начать хотя бы с малого. Что она умела делать самостоятельно? Она вспоминала свой жизненный путь, смотря на него со стороны. Ведь она всегда была ведомой. Из юности она просто не успела или не захотела перейти во взрослое состояние, так и оставшись там, где была когда-то давно. Кто учил ее жизни? Володя от нее Аллу предохранял. Он был тем человеком, который стремился воспитывать ее как личность, который увидел и развивал в ней женщину, делал политика. Ругал за то, что она не особенно стремится быть на высоте власти, что было для нее довольно тягостно. А она? Что она сама? Самостоятельной жизни она не представляла, и не была, казалось, к ней даже приспособлена. Наличие рядом заботливого мужчины – вот что ей нужно было от жизни на самом деле. И не нужна была ей эта политика вовсе. И на административной работе-то она как следует не реализовалась. Она не была самостоятельной чиновницей, она была женой губернатора, которая занимала определенную должность – такое вот незамысловатое существование. А ведь человек должен уметь что-нибудь делать хорошо, и делать это, хоть в чем-то он должен быть мастером. А иначе зачем тогда ему жизнь.

Бывало, и нередко, Володя смотрел на нее и в то же время как бы и не совсем: куда-то внутрь и вокруг, словно сквозь нее. Порой она трепетала от его взгляда, будто общалась с инопланетянином, а не с собственным мужем. «Странный он все-таки», – мысль эта не оставляла ее никогда, а перед смертью его – особенно; она, казалось, к ней прилипла: Алла с ней спала, работала, ела и все остальное прочее. 

Потому, наверное, неудивительно, что непосредственно перед гибелью Володи Алла размышляла о своей второсортности и представляла, как бы сложилась ее жизнь, не будь рядом Володи. В те минуты она пришла к выводу, что он ее затмевает, не дает выразить себя ярко, чего она, казалось ей, заслуживает. Его положение в обществе в последнее время оскорбляло ее чувства, как это ни странно. Рядом с великим человеком собственная незначительность стала ее угнетать, она сильно-сильно, чрезвычайно, захотела самостоятельности – это был каприз. В какой-то момент она пожелала даже стать молодой обеспеченной вдовой со всеми вытекающими из этого положения преимуществами. Когда он погиб, она действительно не почувствовала себя очень несчастной, наоборот, ощутила известное облегчение. Но прошло совсем немного времени – и Алла осознала: она – вообще человек затмеваемый, несамостоятельный. И еще – что ей нужен рядом мужчина, который сильнее нее как личность, а сама она рулем быть не хочет, да и не способна. 

Но ведь не ради создания новой семьи, не ради детей, не ради высших каких-то ценностей, а так просто – по большому, звездному, счету, из мелких интересов – согласилась она на все это. Для себя лично, даже уточнение – для той части себя, которая жучком грызет личность изнутри, – в угоду гордыне, чтобы оставаться в политике. Ну, и еще заинтересованность в половом партнере. Одним словом, из-за шелухи.

ДАР ПРОЩЕНЬЯ – ОЧЕНЬ ЩЕДРЫЙ ДАР
-Валентин, я никогда не относилась к тебе как ко второсортному, пожалуйста, не таи на меня обиду. Так было заведено – клонировать по возможности детей. Вот мы и клонировали Вову. Но я тебя полюбила искренне, как своего сына, и всегда относилась к тебе как к Вовиному близнецу.
-Не называйте меня Валентином. Я Вова.
-Хорошо, прости. Но это имя я дала тебе, когда ты был еще совсем маленький.
-Елена Васильевна, вокруг, оказывается, столько всего интересного, а жизнь проходила мимо меня.
-Прости. Называй меня мамой. И на «ты». Валя… Ой, извини. Вова, тебе придется притворяться больным. Полежишь в больнице. И еще тебе придется изучить много всего нового, наверстать упущенное. У тебя есть теперь Экстранет. Ты подключайся и ищи нужную информацию. Можно нажимать «изучение», можно – «присвоение», тогда нужные участки мозга будут напрягаться, и тебе будет легче запоминать необходимую информацию. Тебе господин Пловцов написал тут, что необходимо освоить в первую очередь. Не играй в компьютерные игры, учись. Мне нужно уже идти. Но я всегда теперь буду с тобой, я твоя.
-Палец дала отрезать – и нормально. А если бы сердце потребовалось?
-Не надо, Валентин. Пожалуйста. Прости. Ты простишь меня?
-Не знаю.
-Постарайся, милый мой. Ты у меня единственный, любимый. Хорошо? Была б моя воля, я бы выкрала тебя, и мы бы жили семьей, в которой братья-близнецы. Но это было невозможно.
-Ты даже не пыталась это сделать.
-Но… Прости, прости… Когда ты простишь, тебе самому будет легче. Поверь мне, это так. Прощать, только искренне, не менее приятно, чем получать прощение. Надо уметь прощать. Я знаю, что прощенье необходимо заслужить. Я постараюсь, дорогой. И буду ждать. Когда сможешь простить, скажи мне об этом. 

Елена Васильевна поцеловала клона в щеку и удалилась.

НЕХИТРОЕ СЧАСТЬЕ
Алла захотела стать для клона близким человеком, любимой женщиной: она не сразу поняла, что клоны лишены не то что таланта, но даже и способности любить, ведь это тоже дар, который выдается богом. Как курица летать не может. Но Алла так хотела привыкнуть к этому положению вещей. Она надеялась на то, что слюбится. И стерпится.

Какое-то время она даже испытывала к нему чувство – чувство жалости, замешанное на сексуальном влечении. Влечение было достаточно сильным, и Алла ошибочно приняла его за влюбленность. «У меня к нему тоже есть чувства, человеческие», – говорила она, придя однажды на неприметную безымянную могилу Володи. И в какие-то отдельные моменты она даже желала верить в то, что клон лучше погибшего мужа: она так жаждала убежать от любви к Вове! И она от всего сердца хотела сделать клона счастливым. Как бы расплатиться с ним и ему подобными за грехи всего человечества. Пусть даже осознанно обрекая на страдания самого близкого человека – а она была из тех людей, кто искренне верит в то, что покойные продолжают жить, пусть и в другой форме.

Несмотря на то, что после студенческого экспериментального путешествия в институте времени Алла прошла процедуру уничтожения памяти о будущем, кое-что в ее голове зафиксировалось. Впрочем, вид она делала такой, что помнит вообще все. Однако это была поза: разрозненные отрывки воспоминаний всплывали из памяти в виде откровений только иногда – как в тот незабываемый день, когда Вова сделал ей предложение. Но вообще это четкое ощущение того, что Володя станет ее мужем, не оставляло никогда. Разница была лишь в том, с какой силой оно проявлялось, это ощущение. И, возможно, из-за этого ощущения, да даже и точно, влюбилась она в Вову гораздо раньше, чем он предложил ей себя и свои чувства. Да сразу же после путешествия, как она ему и сказала. Так что во многом ее нынешний поступок был местью за то, что он упорно не хотел замечать ее, в то время как она… Таким образом, себя она в какой-то степени считала отверженной, подобно клону. Ведь клон же был отверженным. Кроме того, она считала себя раненной жизнью и видела в нем тоже раненного. Тем и питалась ее жалость к нему. Володю же она никогда не жалела, даже когда он умер. Может, оттого, что он не только никогда не просил жалости – напротив, требовал не жалеть его ни в какой ситуации, а исключительно помогать словом и делом, сочувствовать, сопереживать. Но – активно, без соплей и нытья, как он выражался.

Когда-то Алла согласна была на все ради того, чтобы судьба свела ее наконец с Володей. Сейчас же она с готовностью отдавала клону на растерзанье самые пронзительные подробности их совместной с Вовой жизни. И теперь она делала это для того, чтобы быть с клоном. Ей рисовались даже преимущества союза с ним – она чувствовала себя умнее. Она хотела забыть все прошлое, забыть и начать новую жизнь с клоном: Володя умер, а клон – вот он, реальный.

Как это ни грубо звучит, Алле, в конце концов, просто нравился секс как таковой. Вообще. Бесперебойный. Для нее это было важно – потребность плоти. Да, она была похотливой. Это был еще один довод, причем весьма существенный, склонивший ее к согласию с Пловцовым. Сила привычки в тот момент перевесила в ней силу характера, воли, духа.

Алла была сложной натурой, она будто бы носила в себе несколько Алл, и все они были не похожи одна на другую. Ведь вот бывает так: посмотришь на человека – а он словно животное из зоопарка. А в другой момент глянешь – перед тобой уже совершенно другая личность, причем именно личность, а потом встретишься опять – и увидишь вдруг мудреца. Но это вовсе не обязательно, животное чаще всего животным и остается. Так ведь бывает.

Итак, для Аллы этот Пловцовский вариант был еще и возможностью продолжать наслаждаться близостью тела человека другого пола. И да, это, казалось, тоже было некое человеческое чувство – чувство контакта. Оно, конечно, не было высоким, но позволяло просто получать удовольствие. Однако времени, чтобы понять, что это вовсе не то, что принято и так хочется называть чувством, а всего лишь влечение тела, низменные, примитивные порывы, ей потребовалось совсем немного, чуть-чуть.

И тогда Алла поскорее уверовала, что это есть лучше, чем зависимость от того, что называется тем самым высоким чувством, что это значительнее, чем потребность во второй своей половине. Ей виделось тогда в этом поведении проявление свободы – свободы от любви, о которой столько много говорят, но ничего толкового никто так и не сказал. Нехитрое счастье.

Сработала опять же-таки эта пресловутая иллюзия страха, когда кажется, будто пространство намеренно нагнетает у человека страх вокруг чего бы то ни было. Так обычно происходит в момент проверки на прочность. Тогда, после Вовиной смерти, жуткий страх овладел Аллой. Это был в том числе – от нерешительности до трусости – и страх перед переменами, перед перспективой реализации собственных сил, желание остаться там, где была, в привычной жизненной закваске, среди устоявшихся контактов, в предсказуемых ситуациях.

Довольно долго она не хотела или не могла видеть, насколько низко ее поведение. «Ну и что, что так получилось?! Я же не виновата. Иначе было нельзя. Не вижу в этом проблемы», – успокаивала она себя. И, подстегивая любопытство (что будет?), Алла спешила привязать к себе клона как можно сильнее. Недоумие это было или предательство? Если даже и недоумие, то скорее деланное.

Теперь то, что происходило с ней до рокового события, воспринималось как совсем другая, чужая жизнь. «Прощай, Вова», – сказала себе Алла и начала строить эту иную жизнь, предавая Вову взахлеб.

КО ДНУ
Между тем в стране произошло серьезное событие – умер президент. Он уже был очень старенький. Его похоронили, и к власти пришел молодой, либеральный и в достаточно большой мере сентиментальный.

Он тут же взял курс на утверждение национальных достоинств Северной Кореи. После войны Китай-то оттяпал часть корейской земли себе и в политику не вмешивался, а Россия присоединять ничего тогда не стала, просто держала Северную Корею в качестве сферы влияния. Развивала в культурном и научном отношениях, продавала там нужные товары, покупала в Корее, тоже что нужно, совсем недорого. И регулярно показательно слала дары: ценные и не очень. И была относительно хорошей в глазах мировой общественности. В отличие от Китая.

Корейская культура на территории Северной Кореи при этом не приветствовалась, язык был сохранен, но на нем преимущественно только говорили, и только народные массы, русский являлся более значимым, и уровень северного корейца определялся его знанием русского языка. Среди северных корейцев и прежде-то редко встречались умевшие писать на родном языке – издержки коммунистического режима, – а потом он вообще стал забываться. Проявление корейскости стало считаться чем-то вульгарным и чуть ли не непотребным. Немодным. С Южной Кореей связей практически не было. У России – были, у Северной Кореи – нет.

А новый президент сказал: у вас глубокая и очень интересная культура, вы – старая и развитая нация. У вас красивый язык. Любите себя. Он выучил несколько строчек сентиментальной песни «Саранхэ» («Люблю») и, находясь с дружеским визитом в Северной Корее, спел их.

Прошло какое-то время, и северные корейцы захотели посмотреть Ариран – культовую гору, расположенную на территории Южной Кореи. И президент разрешил общение с южными земляками. Еще немного – и жители Пхеньяна пели уже не «Саранхэ», как во время памятного посещения президента России, а «Соуль», что по-русски – «Сеул». И активно говорили по-корейски. С корейцами из Сеула. О воссоединении.

Президент разрешил.

Еще ему с самого начала понравилась идея губернатора Приморья – идея создания ДВР. И ДВР он тоже учредил. Правда, особых благ, с целью получения которых Володя затевал республиканскую возню, он не спешил предоставить. Немного дотаций – и достаточно. Плюс наказ развивать культуру. Президентом республики поставил губернатора Юсупова – как просил, а полпреда в ДВФО отозвал в столицу и поручил выполнять ему какие-то функции в правительстве. Столицей ДВР был объявлен Владивосток, тоже как просил Юсупов. И потому что президенту России нравилось название – «владение Востоком». Пусть и владеет Востоком Владивосток. Началось строительство нового здания для правительства новой республики, а пока пришлось потесниться «белому дому» – администрации края. Губернатором в Приморье назначили первого вице-губернатора Самойленко.

Японцы настойчивее принялись просить острова.

Отечественные пароходы вовсю снова стали, как в прошлом веке, под иностранными флагами лихо воровать у собственного государства рыбу. А приморские моряки опять были вынуждены наниматься на такие суда. И снова, как и сто лет назад, правительством ставился вопрос о введении заградительных мер на ввоз праворульных машин. Но не потому, что свое производство собирались развивать, а из вредности: хотелось напакостить настырным японцам. 

Вслед за корейцами желание распоряжаться своей страной самостоятельно озвучили жители объединенной Югославии. Но потом, правда, замолчали, видимо, вспомнив Косово и прочие события лихих времен прошлого рубежа веков. Совсем недавно намеревавшиеся создать содружество государств финны тоже пробормотали что-то невнятное по поводу заморозки проекта. На западе Украинской республики засобирались на Майдан. С Восточной стали переселяться в Россию. Поехали в Краснодарский край на постоянное место жительства и абхазы: грузины заговорили о независимости и о том, что в какой-то момент истории Абхазия была в составе Грузии. Осетины тоже бежали: на Кубань, в Ставрополье и в Москву. Чеченцы повалили на митинги и забастовки, стали втайне закупать оружие.

Письма о желании существовать в дружбе с Россией и настоятельные рекомендации сохранить все так, как есть, посыпались из Вьетнама и Индии. Беларусь, Молдова, Армения, Казахстан, Узбекистан и Туркмения забеспокоились, стали взращивать оппозицию, и их лидеры озвучили желание остаться в составе Российской Федерации и попросили поддержки для укрепления официальной власти.

Народы, ранее бывшие фарсиязычными, отчаянно молились в православных церквах о том, чтобы у них не отобрали веру и бога. Митрополит Всея Руси подчеркнул в своем неофициальном заявлении президенту, сколь велика была проделанная церковью работа: православие, по существу, поступилось своими установками, провозгласив двуединство Христа и Аллаха. Когда православие впитывало язычество, это было обоснованно с политической точки зрения и в конечном итоге окупилось количеством прихожан. Когда ввело систему трехперстного крещения вместо двуперстного – это тоже утрясли. Хотя и было потеряно на этом в свое время много верующих, которые, как известно, уехали на Север и откололись от официальной церкви. Но как сильно церковь рисковала после заявления о том, что ученые окончательно выяснили, что бог-отец – это и есть Аллах, и именно он послал своего сына на Землю, и поэтому надо выполнять то, что завещал сын Аллаха, Иисус, потому что это и есть последнее волеизъявление Аллаха! Рисковала потерять тех, кто в ее лоне, и не приобрести ничего. И потеряла многих, которые откололись и стали называться истинными, кое-кто традиционно подался на Север. Но православная церковь пошла на это, благо православие только на территории России, и нам никакой папа не указка. Пошла на свой страх и риск ради государства. И насаждала преображенное православие на территории Средней Азии и Кавказа. И какова благодарность! Разве так учил благодарить за поступки единый наш бог, господи прости?!

И президента сняли. Поставили нового – серого и как будто безликого. Он абсолютно не запоминался и не воспринимался. И откровенно чувствовалось, что за ним кто-то стоит.

Изменили школьную программу. Теперь обязательно нужно было учить наизусть слова Лермонтова из «Мцыри»: «…Сметает пыль с могильных плит, Которых надпись говорит О славе прошлой И о том, как, удручен своим венцом, Такой-то царь в такой-то год Вручал России свой народ. Однажды русский генерал Из гор к Тифлису проезжал…». Отрывок был чуть больше, но, с точки зрения смысловой нагрузки имел только эту – Грузия вошла в состав России давно и добровольно. Чтоб не думали лишнего. Параграф из учебника истории местами забывается, а вот выученное наизусть стихотворение оседает в памяти лучше. И введена была в программу для обязательного изучения сатира Антиоха Кантемира, первого российского сатирика, князя Молдаванского. Получалось, что как бы между прочим детям втолковывалось, что уже в XVIII веке Молдавия вовсю была российским княжеством.

И все республики вроде успокоились, и вообще все люди вроде тоже. Но понятие «Россия – Птица Феникс» перестало переходить из уст в уста. Уже не было того патриотизма, который светился во взглядах россиян еще пару-тройку лет назад.

И Северную Корею было уже не вернуть. И ДВР остался.

Автомобилисты Приморья заблаговременно, еще при прошлом президенте, официально предупредили общественность о том, что против отсоединения ДВР от России. Клон принял к сведению.

Непотопляемый Пловцов между тем, кажется, пошел ко дну: захирел окончательно. Медсестру, которая участвовала в становлении клона, он сделал своей сиделкой сразу же. У него не было наследников, и он отписал ей все свое имущество. Во-первых, ему уже нужна была сиделка, а во-вторых, куда-то надо было ее девать, как-то надо было затыкать рот. А ликвидировать он не хотел: он был жалостливый кукловод. Не любил лишней крови. Врача поступил в ординатуру в Петербурге и купил ему там квартиру, открыл счет в банке и регулярно его пополнял – докторская пенсия, говорил он ему. В итоге и медсестра, и врач жили в достатке, о котором раньше не мечтали. А у самого Пловцова была сиделка с медсестринским образованием.

Однако здоровье прощально махало ему рукой: он уже с трудом узнавал знакомых. Близких узнавал, но знакомых – уже нет. И от дел, разумеется, отошел. Должность его внутри системы управления как штатную единицу упразднили: глобальные передвижки в системе действительно произошли, как ни боялся этого Пловцов. Система в подобных людях на местах, объясняли, не нуждается, проще распределить обязанности между несколькими лицами. О клоне Пловцов никому ничего не сообщил. Да и кому сообщать, семи нянькам? Только пару-тройку человек попросил обязательно сменить Юсупова на следующих выборах. Что это чуть ли не его завет, почти предсмертная просьба. Потому что когда окажется при смерти, уже будет не до просьб.
 
ТРАГИКОМЕДИЯ
(СМЕЯТЬСЯ НАД ВОВОЙ, ВМЕСТО ВОВЫ И ВМЕСТЕ С НИМ)
Смирившись с предательством Володи, в угоду клону Алла отреклась от любви к мужу, сказав, что любит клона даже больше. И не просто предала и отреклась, а высмеяла. Высмеяла в Володе невероятно обаятельного мужчину, который, обладая, несомненно, ярко выраженной чисто мужской энергетикой, ошеломлял множество женщин. Некоторые из них его тайно или явно любили и сотни считали кумиром. Причем не только приморочки, но и жительницы других регионов: он же был активным деятелем, фигура его неизменно была в объективе общественного внимания, поведение муссировалось, а высказывания становились фразеологизмами. «Ты гораздо лучше как мужчина», – с напускной горячностью доказывала клону Алла. Она чуть было не сказала, что и внешность-то Володина не очень, чуть не сорвались с языка слова: «Не мой он даже сексотип». Но вовремя опомнилась. Однако подчеркнула, что Володя был несколько полноват, на ее взгляд, в отличие от клона. В свое время эту разницу в весе Юсупова-губернатора и Юсупова-клона, в общем-то, не слишком значительную, Пловцов преподнес как следствие болезни.

Высмеяла и человека – достойного называться человеком. Правдивого, открытого миру, созидателя, обладающего большими знаниями интеллектуала, интеллигента. Так, походя она насмехалась: честность, де, конечно, не порок, ха-ха. Кто людям помогает, тот в лоб и получает, хи-хи. Глубокие, обширные знания – конечно же, бахвальство, титульный лист политикана. Знания такие же, как у всех, а может, даже меньше. Харизма просто – вот и все. За это и любили его в народе, поэтому поставили на пост, а не благодаря уму. Хо-хо. Напротив, кое в чем он даже очень-очень глуп: плохо чувствует, как надо одеваться, как должен вести себя современный человек. А то – куда там! – строил из себя интеллигента! Носил он, видите ли, классические костюмы, когда, дескать, никто такую дрянь давно не носит. Ему нравилось, глядите-ка на него! Он – наособицу! Ведь это может быть присуще только человеку, не отличающемуся гибкостью ума, дипломатичностью и чувством меры, сетовала Алла. Клон же одевался безвкусно, но – в те вещи, которые считались модными, как было принято в среде политиков нового века. Правда, не умел их сочетать между собой.

Как у нее вырывались из уст все эти слова, Алла сама себе не смогла бы дать отчет. Но, начав вести себя так, она уже, казалось, не могла остановиться. Теперь она была повязана с клоном предательством и хотела отомстить Володе за собственную подлость, которую он в ней разбудил. Чудовищно, не правда ли? Алла была как в горячке. Унижая Володю словами и поступками, она почти что достигала экстаза, чувствуя горько-терпкий привкус своих липких слов, вязнущих на языке. Экстаз от презрения к самой себе.

Удовольствие обманывать, предавать, преступление как приправа к еде для послевкусия или как приторная до невообразимости пища – это ведь две большие разницы. Но сравнение это способно передать столь мало из той гаммы чувств, что испытывала Алла.

У нее зародилась зависть к Вове – к его свободе, к возможности быть в согласии со своей совестью. И здесь уже ей было не важно, что он мертв; в отличие от нее, он был свободен в волеизъявлении, и это являлось теперь основополагающим. Он не был на ее постыдном месте, не был принужден разыгрывать всю эту трагикомедию, хотя, она чувствовала это, переживал все вместе с ней. Она завидовала покойнику. О, как же такое стало возможно?!

Она давно перестала уважать себя и свои слова. Позволить преступление по отношению к самой себе – особая шалость, момент самоиздевательства. А оно, самоиздевательство, всегда больше любого издевательства извне. Ведь если с самого начала она предавала в угоду клону, то теперь делала это нарочно для себя. И так радовалась, когда они приходили, эти ощущения омерзительного наслаждения от осознания себя абсолютным подонком. Наверное, это было сродни чувствам, которые испытывают униженные и оскорбленные до самой глубины души, привыкшие к этим оскорблениям и унижениям и принявшие их. То, о чем писал Достоевский. Когда в грязи хочется оставаться дальше не только потому, что нет сил противостоять ситуации или хотя бы как-то сгладить ее. Когда человек доходит до крайности и смотрит на собственные поступки, эмоции и чувства как бы со стороны, он получает наслаждение особого рода – те, которые, как принято выражаться, находятся «за гранью». И от таких наслаждений очень трудно, почти невозможно отказаться. Даже если это наслаждение собственным предательством.

Самое удивительное во всем этом было ощущение спокойствия. В самые острые моменты насмешек Аллой овладевало холодящее спину непередаваемое ощущение полета вниз, в пропасть человеческой гнусности, в самую глубину низости, дальше которой некуда. И до сосания под ложечкой хотелось испытать себя полным ничтожеством. От осознания гадливости подбрасывало, почти как от счастья. Ей казалось, что она катится на санках с горы человеческих достоинств. В эти-то мгновения сознание пряталось далеко-далеко, давая выход спокойствию: все, наконец-то пришли. Ведь что еще может прийти на помощь человеку, опустившемуся до крайности.

ВОТ ТАКАЯ ВОТ КИНЗА
-Четлане, опустившиеся до унижения пацаков, – именно они настоящие преступники: какое право имеют лучшие из людей кичиться своей «лучшестью», втаптывая в грязь остальных, вместо того чтобы воспитывать в людях ценнейшее из качеств – уважение к себе и окружающим, без которого невозможно создание общества, живущего по законам справедливости. И своим поведением они не только не поднимают пацаков до своего уровня (коль скоро мы условились, что между этими людьми есть разница), но – более того – сами опускаются до уровня гораздо более низкого, чем тот, на котором находятся пацаки, выстилая путь к самовырождению планеты, – Руслан был возмущен, но сдержан. Хвастовство, которое лилось из клона, он еще как-то терпел. Но то, что произошло на только что закончившемся совещании хвастовством назвать было уже нельзя. Это был кич, грубый и оскорбительный, нахальное бахвальство, неприкрыто наглое самодовольство и хамство – именно так президент повел себя по отношению к одному из членов инициативной группы граждан столицы, предложение которого ему не понравилось. – Между прочим, дельное предложение по благоустройству пляжей. Ну да ладно, об этом речь сейчас вести не хочется: не это главное. Культура общения – где она? Что происходит? Что вообще с тобой? Это же тебе несвойственно!
-А это нормально – использовать пацаков в своих целях, не посвящая тех в планы полностью? Я имею в виду все эти проекты, в которых задействовано такое количество людей, но где каждый знает исключительно свою роль, свой фронт работы, все эти узкие специалисты, выполняющие какую-либо функцию и понятия не имеющие о том, для чего они ее выполняют, – клон научился пользоваться приемом ухода от ответа путем встречного обвинения. 
-Но всем всего не объяснишь. Да ведь и не хотят всего знать все! В общих чертах подчиненные всегда имеют представление о целях. Их спрашивают в самом начале, когда проект на стадии разработки, хотят ли они в нем участвовать. И вообще, почему вдруг ты об этом?
-Да уж, имеют они представление, – хмыкнул клон.

Руслан хотел верить, что его замечание по поводу культуры поведения губернатор принял к сведению. 

НАВСТРЕЧУ БЛАГОДАТИ И ЛЮБВИ
Дмитрий в это время пребывал в странном состоянии, когда знаешь, что совсем скоро наступит ухудшение, но вот именно сейчас все так замечательно. Через несколько месяцев, а может, недель – случается по-разному – он опять окажется в дурдоме.

А этого ему хотелось и не хотелось.

Он так уставал от дурдома! Ему каждый раз становилось все труднее восстанавливать себя после этого заведения. Главное было в том, что процесс восстановления, как представлял это себе Дмитрий, будто бы набирал разгон, итогом которого становился очередной взрыв. Но ничего поделать с этими взрывами Дмитрий не мог, а в последнее время не особенно хотел. Разгонялся в очередной раз. И этому была причина.

Когда-то он был одержим ненавистью. Ненавидел властьпредержащих. Многие годы был очень зол на чиновников, особенно на тех, кто реально у власти. И почему-то вдруг именно ему, ненавистнику правящих, пришло то роковое видение при встрече с мальчиком Володей Юсуповым. Он тогда увидел вдруг, что человек этот будет у власти и что произойдет подмена его какой-то чудовищной сущностью.

И Дмитрий, как только губернатор Юсупов пришел во власть, принялся следить за его жизнью, узнав в нем того мальчика. И, не признаваясь самому себе, подспудно и исподволь, чем дальше, тем больше понимал мотивацию действий молодого губернатора, в нем находили отклик губернаторские слова, а поступки – сочувствие. Дальше – еще больше: Дмитрий по-человечески полюбил Володю всем сердцем.

Так он отучился ненавидеть властьпредержащих. И примирился с двумя людскими пороками: гордыней и стяжательством. В тот момент он практически излечился от своего недуга. Посещал только диспансер – и все было почти в порядке.

Но тут в его жизнь совершенно неожиданно вмешались сектанты, практикующие колдовство. И поначалу все казалось захватывающе интересно. Вихрем закручивало мозги, вспенивало мысли, голова готова была лопнуть от ритмичных напевов. Но ему это почему-то нравилось. Вскоре он опять загремел в больницу.

Выйдя в очередной раз из больницы, Дмитрий, подогревая свое безумие, возненавидел все, что связано с колдовством, магией, а также религией. Недалекие, смешные люди. Как это примитивно. Кого они хотят обмануть? Окружающих? Или, быть может, самих себя? Дмитрий с пеной у рта доказывал сектантам их ничтожность.

В это время с ним стали происходить неприятные происшествия: то автобус по пути сломается, то сумку украдут. И самое обидное было при этом то, что он ведь знал, что это произойдет, шестым чувством. Но, настырно руководствуясь разумом, твердо следовал объективным доводам и сам себя подставлял под удары судьбы. В конце концов случилось такое, что страшно стало безумному: двое сектантов поймали его, связали и прикрепили на крючья к потолку в пустой комнате с ярко-оранжевыми стенами, лицом вниз, аккуратно так подвесили, почти как ребенка в «прыгунках», только чуть-чуть иначе. И продержали в таком положении несколько дней. Нет, они его кормили и поили – с ложечки, стоя на стремянке, водили в туалет – физически он почти не пострадал. «Почувствуй себя богом», – сказали они ему: их моральные и религиозные установки позволяли им совершать это, они же тоже были безумцы. Хуже всего было то, что он ведь на самом деле был как будто кем-то или чем-то информирован, что так произойдет, но не хотел соглашаться с интуицией и, с другой стороны, чего греха таить, сам хотел… почувствовать себя богом.

После этого события, по выходу из стационара, Дмитрий сделал своего рода открытие: ничего не приходит ниоткуда и не уходит в никуда – этот физический закон распространяется абсолютно на все, ведь в этом мире все уравновешено. И разум с чувством в том числе должны быть в человеке уравновешены, в нужных пропорциях.
 
А еще он понял, что здесь, на этой Земле, только истинный бог решает, с кем, как и когда поступить. Что сделать, где явить свой жест. И он вполне даже есть, бог. Да, он являет свою волю через людей, посредством их поступков, но это его воля, а люди – лишь проводники. И какая же это глупость – так самоуверенно, потеряв всякий стыд и страх, пытаться изменить мир под себя. Забывая о том, что, как это ни банально звучит, все под богом ходят от мала до велика: от коровы мясомолочной и до божьей коровки. И на суд божий предстанут все абсолютно, и судьба свершится каждого. И коровкина, и Дмитрия, и сектантов. Ему стало так жалко тех, кто этого не понимает.

Ведь абсолютно за все проступки и преступления – за воровство, предательство, убийство – за все необходимо и неминуемо последует заслуженное и справедливое наказание. И за подвешивание его к потолку в том числе; пусть даже сектанты смогут избежать наказания прямо сейчас – оно их все равно обязательно настигнет. Это же так естественно, и такие вещи стоит понимать.

И ему явилась способность воспринимать судьбы – видеть, слышать, чувствовать – и ощущать душу природы. И относиться к этому уравновешенно – к чему стремится все в этом мире.

Так у него прошла ненависть к тем людям, которые по недоумию вмешиваются в ход вещей, и к тем, кто фанатеет. И он примирился с двумя другими пороками: глупостью и желанием сотворить кумира. 

Дмитрий перестал попадать в стационар. Потекла размеренная жизнь, он устроился на работу. Как-то случайно повстречал старого знакомого. Тот пригласил его в гости и угостил грибами. Псилоцидными. Дмитрию понравился и запомнился полет. Тогда он, отойдя от состояния транса, ухудшения здоровья не заметил. И продолжил эксперименты. Но полеты почему-то прекратились, осталась только пустота от их отсутствия и мучительное об этом сожаление, и как следствие – психбольница.

Дмитрий возненавидел наркотики – все виды, в первую очередь, грибы: наркотики, доказывал он, разжижают душу. А ненависть – опять дорога в сумасшествие.

По очередному выходу из больницы его потрясло одно открытие: он полюбил медсестру, которая работает в стационаре. Он всегда относился к ней по-особому, но это, казалось, было чисто человеческим расположением. Как и когда это расположение изменило свойства и имел ли он на это право? Но надо ли это теперь знать – когда?

В один из вечеров Дмитрий брел по грязному асфальту и ему до крика хотелось изменения состояния. Алкоголь с таблетками, которые он принимал ежедневно, был несовместим. Они были особыми, эти таблетки. И он купил поштучно пару сигарет с коноплей в ближайшем магазине, рассудив так: что не запрещено, наркотиком считаться не может. Однако, придя домой и покурив, он понял, что это все-таки наркотик. Но в то же время понял и другое: коль скоро существует потребность изменения своего состояния, этот факт либо стоит принять, либо воевать против него. Воевать у Дмитрия сил не хватало. К тому же он заметил, что состояние меняется слегка: не отрываясь от земли, можно приподняться и оглядеться.

Но так ли оно было необходимо, это изменение состояния? «Что оно привнесло в мою жизнь?» – задумался Дмитрий. Собственно, ничего особенно и не изменилось, была некая иллюзия психического расслабления, отдыха. Но – иллюзия. Не более того. В нее, однако, некоторые склонны верить. Те, кому с этой верой кажется проще жить.

Так он отучился ненавидеть тех, кто убегает от реальности. И примирился еще с двумя человеческими пороками: слабоволием и неумением всегда трезво смотреть миру в глаза.

Теперь знание о том, что именно грибы или другие сильнодействующие наркотики могут в любой момент сблизить его с любимой – мгновенно ускорить сумасшествие, перестало пугать Дмитрия своей очевидностью.

Однако сумасшествие надвигалось и без помощи извне, и каждый день был приближением дня встречи с любимой.

И познавание глубин терпимости и неосуждения наполняло его спокойствием и тем ощущением, в котором Дмитрий узнавал благодать.

«Я ВАШ ЖЕЛЕЗНЫЙ КЛОУН?»   
Вова у Аллы с клоном тем временем был как мальчик для битья. Возможно, еще и потому, что даже теперь в сознании Аллы он оставался человеком, способным пережить больше, чем десятки, даже сотни, может быть, и тысячи людей. Выдержать и не согнуться. Более того – Вова был как будто тот человек, который предназначен для подобных испытаний. Несгибаемый, железный при жизни, таким он оставался для нее и после смерти. Но только роль его теперь поменялась.

Клон говорил Алле: «Вова твой – клоун, комик забавный, он расчистил мне путь в светлое будущее, придумал и обосновал существование республики, которую подарили мне. Клоун для клона. Вся эта жизнь – для меня, Вова даже оставил мне вполне симпатичную женщину. Его существование – это шутка». И она соглашалась.

Алла позволила надругаться и над Вовиным проектом зимнего сада. Они с мужем планировали в следующем году сделать пристройку к дому и разбить там цветник. Вова старался больше для Аллы, но она позволила клону высмеять эту его идею и обозвать его бабой. Это было торжество полной безнаказанности порока. Клон веселился, провоцируя Аллу на грязные обсуждения Володи. Таким образом он самоутверждался в своих глазах, самовозвышался путем унижения другого. Он не испытывал ни сострадания к погибшему прототипу, ни уважения к его жизненным достижениям, ни благодарности за уникальнейшую для клона возможность жить полноценно, которая и появилась-то благодаря Володе. Он кусал руку дающего.

Клон верил Алле, ее презренным словам о погибшем муже, недолго, почти и не верил никогда. И она скоро почувствовала это – то, что он ей не верит. Но ему нравилось принимать от нее излияния. Ведь он так долго ждал этого момента – момента наказания Володи, за которым он вынужден подбирать объедки, пусть даже и такие лакомые.

Кроме того, клону было любопытно наблюдать за Аллой, ее метаниями. Он наслаждался этим: так ей, так, пусть мучается. Он упивался тем, что изматывал ее терпение, он капал Алле на мозги: живем, дескать, мы уже немало, определи мне место в своем сердце. «Ты же моя жена», – доходчиво пояснял он. Скажите мне, дело разве в сроках совместного проживания, если речь идет о любви?! Ее либо нет, либо она есть – бессрочная. Вот так, непринужденно и как будто даже обидчиво наивно, издевался над Аллой клон. Бесчеловечная жестокость? Но ведь человеком-то он не был.

И она старалась перед ним сильнее. Захлебываясь в своих словах, она торопилась стать его рабой. Она предложила ввести традицию ежемесячно отмечать 19 число, день смерти Володи, как праздник, ведь это был день, когда клон приобрел права человека. День создания «новой» семьи. И это было верхом издевательства еще и потому, что именно 19 числа, правда, другого месяца, они с Володей утром подали заявление в загс, именно в ночь на 19 она просила небеса зарегистрировать их брак с Володей. Но правда ведь и то, что все, о чем они договорились тогда с Вовой, никто не слышал, кроме нее, его и небес. Ну, а такая формальность, как загс…

Однако гадостней всего было даже не это все. С изнуряющей регулярностью Алле снилось, будто она оплевывает Володю, а он и не собирается утираться. Нет, по порядку. Сначала она его как будто пинала, брала за подбородок и толкала изо всех сил прочь от себя. Он же, не сопротивляясь, падал в снег, шапка его летела в сторону. Она поднимала шапку, муж вставал на ноги, и вот тут она начинала в него плевать, плевать, плевать… А он смотрит не нее, униженный и оскорбленный, обесчещенный, долго так, пронзительно. И наконец спрашивает: «Я ваш железный клоун? Ну что ж, если тебе так нравится, я не могу тебе запретить поступать со мной так». Она тут же просыпалась в поту, и было невыносимо тошно. 

Однако все не так сложно, это бред воспаленного разума, успокаивала себя Алла. Надо успокоиться – и все будет в порядке. Никто не отважится сказать наверняка, посещают ли души умерших живых и плотских людей после своей смерти. С другой стороны, и обратное тоже не доказано. Ночами ей казалось, что это возможно. 

А днями Алла, не находя выхода злости на себя и на Володю – за несбывшееся – проклинала его. За то, что он был такой в ее жизни. И что оставил этот яркий след. Как она хотела раздавить в своем сердце любовь! Да только как ты ее раздавишь, любовь? Она может стать ненавистью, может лишь только это. Но и ненависть эта – не более чем лицемерие. Внутреннее.

КАК ЖИВЕТЕ, КАК ЖИВОТИК?
-Здравствуй, дорогой! А ничего, что ты вот так с работы отлучился? Ты бы предупредил, что приедешь, заранее, а не за пять минут. Я бы что-нибудь вкусненькое заказала, а так ничего нет. Только вафли. И прислуга отпущена, ты знаешь, я тебе сказала.
-Ничего, нормально. Я о тебе соскучился.
-Дорогой мой мальчик! Я тоже так сильно о тебе скучаю! Чай или кофе?
-Кофе.
-Я сейчас, быстро.

Елена Васильевна поставила поднос с чашечками и прочим необходимым на стол, засуетилась, насыпая кофе. Клон сидел молча. Она разливала кипяток по кружкам. Дождавшись, когда женщина отвернется, он насыпал в чашку, которая стояла ближе к тому месту, куда сядет она, какой-то порошок. Порошок моментально растворился.

-Как ты себя чувствуешь, как здоровье?
-Да ничего, вроде не жалуюсь. А ты как, не сильно устаешь? Дело-то для тебя непривычное, сложное.
-Да тоже вроде ничего, даже нравится.
-Вы с Володей очень сильно похожи. Всегда похожи были. Ему тоже очень нравилась власть.
-Мама, зачем ты! Я же просил не говорить о нем!
-Все, все, не буду. Но не могу же я забыть…
-Придется.
-Ой, что-то мне плохо стало. Ой! Отведи-ка меня к дивану. Что это? Голова кругом идет и тошнит. Наверное, возрастное. И боли в животе, страшные рези! Валентин! Звони в «скорую»! Мне что-то очень плохо.

Она осела, когда клон подвел ее к дивану. Посерела и позеленела. Он отвел руку за ухо, якобы для того, чтобы связаться с больницей.

-«Скорая»! Приезжайте, здесь плохо человеку! Не знаю, что…Адрес?

И он назвал адрес и возраст Елены Васильевны. Она лежала, закрыв глаза.

-Что это такое, почему так плохо…

Она начала стонать. Клон сидел и наблюдал. «Скорая» не приезжала.

-Наверное, надо было сказать, что президент республики звонит.
-Наверное. Может, они не зафиксировали звонок вообще. Что-то уж очень долго…
-Сейчас позвоню еще раз, сейчас.

Он вышел в коридор и оттуда послышался его голос. Елена Васильевна стала бредить. Клон подошел и пощупал ее пульс: еще жива.

-Валентинчик, мой мальчик, прости меня все же… Я же тебя так люблю…

И она умерла. Он пощупал ее пульс и, удостоверившись в смерти, спешно вымыл чашки и убрал кофейные принадлежности и вафли.

-Вот теперь я тебя прощаю. Так и быть. За то, что никому ничего не сказала и уже не скажешь, можно и простить.

И он покинул дом Вовиных родителей, закрыв дверь своим ключом.

МАСКАРАД
Алла стала бояться клона: она инстинктивно чувствовала, что он причастен к скандальной публикации о том, что проект автомудуля был сворован в Японии. Слишком уж странно выходило: новосибирский ученый пишет почему-то в «Формулу Азии» покаянное письмо о том, что ничего сам не изобретал, а просто срисовал то, что ему принес сотрудник спецслужбы, и присвоил себе открытие. И клон приносит это письмо и настаивает на его публикации, мотивируя тем, что в противном случае оно пройдет в другой газете. Как оно могло к нему попасть, если он не был в сговоре с этим ученым? Зачем ему вообще подобный поступок был нужен? Что-то было здесь не то.

Еще ей откровенно не понравились его слезы на похоронах матери. Определенно они были показные. Не мог он так сильно к ней привязаться, да и вообще. Ее подозрения были слишком страшны по своей сути.

Очень не понравилось и то, как он отнесся к известию о том, что отец женится вторично на женщине, вдове с ребенком не от него, коллеге, которая, оказывается, всю его сознательную жизнь была у него в любовницах. Вове бы не пришлось по душе то, что у отца была любовница, а клон, разумеется, в своем сознании этого не порицал. Но высказал отцу свое фи, чего бы Вова все-таки не сделал. И прекратил с ним всяческое общение. Ее коробило, что этому известию он, конечно, даже обрадовался. Глаза блеснули. Воспользовался этим фактом как поводом к тому, чтобы не общаться. Все это было отвратительно. И все это затягивало Аллу в омут лжи и фальши уже, казалось, безвозвратно.

А этот вирус в Экстранет! Он весь день был отключен, как будто знал о нем. Но это она уже, конечно, перегибает палку. Но покоя эта мысль не дает. Пострадало огромное количество людей. У всех страшно болела голова и другие органы – мозг-то связан со всем телом, обострились хронические заболевания. У кого было слабое здоровье, даже умерли. И так – по всей стране, все русскоговорящие были подвержены этому вирусу. А он остался равнодушен к событию. По принципу «я не пострадал – и чудненько». Разве так можно? Не до такой же степени она хотела потворствовать неблаговидным поступкам и закрывать глаза на нечистые делишки. Это ведь ужасно – что не сработал антивирус и что разработчик вируса – владивостокский парень. И то, что его убили в камере предварительного заключения. И даже на самом деле то, что со счета жены этого хакера исчезли перечисленные кем-то за грязную услугу деньги, как кричала она в суде.

А клон остался ко всему этому равнодушен. Более того – никак не способствовал поиску заказчика.

Что это было – действительно нелепое стечение обстоятельств и она, Алла, – просто жертва собственной чрезмерной чувствительности? И все недоброе ей только чудится? И клон ничего социально деструктивного не делает.

Временами ей снова, как в самом начале, становилось нестерпимо жалко клона: несчастный, он ведь освобожден от каких-либо дел и нагрузок, он мучается бездельем и беспрестанно играет в Экстранете, словно тварь безмозглая. Однако же создавалось стойкое впечатление, что он и не хочет что-либо делать, взваливать на себя какую-либо общественную нагрузку. Ах, как было бы хорошо, задумывалась иногда Алла, когда бы каждый получал, что заслужил. Поработал – получи обед, баклуши бьешь – баклуши и получи, и дальше бей их. Или они – тебя.

Без сомнения, клону нравилось не быть обремененным никакими обязанностями. Ему было удобнее так – без каких-либо обязанностей, только лишь с правами. А права он, надо сказать, устанавливал не только в рамках семьи: пользуясь неведением окружающих, он стремился диктовать и в администрации, не признавая в Алле авторитета и не считаясь с ее словами. Она выбивалась из сил, изображая такие фокусы в попытке удержать властные рычаги, каких от нее вряд ли кто когда мог ожидать. Действовала через край – Руслана, в общем, обходными путями. И все было практически без толку. Она могла назвать целый ряд важных распоряжений, действие которых клон приостанавливал, замораживал на тот или иной срок, некоторым из них так никогда и не суждено было вступить в силу. В ней нарастала уверенность, что клон строит козни за ее спиной.

Аллу раздражала его привычка надевать на лицо маску, подаренную Александром Степановичем, лопотать что-то, имитируя японскую речь и смеяться при этом квакающим смехом. Вова смеялся совсем иначе и японский знал в совершенстве. Это поведение клона было не по-детски наивно, а шокирующе глупо. Он выглядел как полный идиот. К тому же и маска была гадкой: этот хохот изображенного на ней мужика вызывал единственно неприязнь, от него появлялись мурашки. В ней было что-то звериное, и это звериное передавалось клону, причем вливалось в него очень органично. А клон говорил, что маска забавная и смешная. Алла ничего смешного во всем этом не видела.

Однажды ей попалась на глаза книга Кобо Абэ – японского классика: в Володином кабинете было много японской литературы. Но этот роман – он назывался «Чужое лицо» – заинтересовал ее изучением качеств человека в маске. Или человека в чужом лице. «Маска нужна жертве, а личина, наоборот, – насильнику», – вычитала она там.

«Кто же он: жертва или насильник?» – озадачилась Алла. И было совершенно очевидно, что и то, и другое.

ОЗАРЕНИЯ ЗА БЛАГОДАРЕНИЕ
Дмитрий догадывался, что его сумасшествие – от чрезмерного усложнения существующих вещей им самим. Однако он был уверен в том, что усложнение миропонимания намного лучше его упрощения. Ведь упрощение, полагал он, несомненно, ведет к детскости. И вообще оно есть следствие неразвитости мозга, интеллектуальной бедности.

Дмитрия, нервную, восприимчивую натуру, манил тот мир, в который уводят звуки. Музыка трогала его душу, брала его за нее, брала и гладила ее, и трясла, и качала, словно спелую яблоню на сборе урожая. И щипала неприкрытой правдой, щекотала откровениями. Ему слышалась в отдельные моменты полифония тысяч судеб, и он купался в этом океане многообразных страстей. Виделось людское горе – ведь человек на этой Земле рождается преимущественно для горя, так уж повелось. Ну, и еще для особенно ценных редких вспышек радости. Радости поднимали его душу и раскачивали, как карусель, и хотелось плакать от восторга. И было так интересно ощущать себя духом в телесной оболочке и чувствовать других людей! И даже животных.

И он видел события прошедшего и будущего, далекого и близкого, большие и мелкие. Удивляло то, что некоторые вещи сбывались. Значит, вероятнее всего, сбудутся и остальные. Приходило понимание, он как бы вел диалог с Кем-то, и это была, казалось, отцеженная истина: время, пространство и расстояние есть система мер, в которой живет человек, и она существует только для него. Такая форма жизни. Система глагольных времен в старославянском языке, например, и даже в современном английском – до сих пор! – сохраняют отголоски иного понимания времени. Ведь для человека слово, которое было в самом начале, как сказано в Библии, и есть отражение сущего, воли небес, того, что есть как таковое. А все временнОе и событийное пространство жизни – как нить веретена. Все события, плохие ли, хорошие – а без плохого и хорошего не различить – это закономерное, заложенное изначально бытие, сущее как таковое. Которое есть уже до того, как произойдет, и это событийное пространство – единица постоянная и неизменная, которая последовательно проявляет свои свойства во времени – для существ, проживающих в рамках трех измерений. И то, что будет, уже есть, просто еще не прожито. Точно так же и то, что было, – тоже есть, но уже прожито.

«За что мне это, моя любовь и это знание, почему мне дозволено прикоснуться к тому, что еще не произошло, но будет? Зачем именно я?» – задавался Дмитрий  вопросом. И приходил ответ: мудрость Земли, знание о жизни и смерти дается только тем, кто осмелится осознать себя творцом, несущим эту самую мудрость. И посвятит себя тому, чтобы сделать мир прекраснее и мудрее. Более того – кто умеет, готов и достоин страдать. И способен благодарно радоваться своему страданию. Его гибкая душа как будто становилась все более и более упругой.

Люди же в большинстве своем следуют принципам рассудка. Ими движет скептицизм, так как проще не верить в то, что материальные вещи и компьютерные технологии вторичны по отношению к сущему. И что неординарно, необычайно, выходит за рамки общепринятого, не может быть пережито и постигнуто большинством, противопоставляется конкретной логике. Количественное преимущество далеко не всегда, а чаще наоборот, не на стороне качества. Качества мысли в том числе. Но не должно в жизни быть так, как хочется слепцам по их недоумию.

А ведь разобраться, что к чему в этой жизни, в сущности, не так уж и сложно. Главное – внимательность. И нет смысла нагромождать друг на друга горы умозаключений: истина находится на поверхности, она проста и удивительна. Нестройные же нагромождения нелепых выводов из непроанализированных предпосылок рано или поздно, и скорее рано, чем наоборот, а главное, неминуемо, развалятся, как куча камней, которую накидали впопыхах на телегу, а потом покатили все это дело по бездорожью, да и опрокинули на кочке. И чем больше нагромоздили на повозку камней, тем больше будет грохота от их падения, тем больше шансов, что кого-нибудь придавит.

И во избежание серьезных и страшных ошибок человечеству необходима помощь.   

ОН АНОНИМ. ОНА НЕМА
-Маскарад дарует веселье, лишь если он только по праздникам, – увидев в очередной раз клона в маске, вспылила Алла.
-Ну и что.
-Скажи мне, пожалуйста, вот чем отличается четланин, который украл красные штаны, от четланина по рождению?
-Ой! Но ты ведь красть-то помогала. И ты не скажешь никому, что клон пригрелся у штурвала власти.
-Думается, что главное – не то, что пацаки кланяются четланам, а то, что они при этом ощущают.
-На что ты намекаешь? Ты хочешь бунтовать, ты прежде хоть подумала? Ты, небось, воображаешь, что мне хорошо, да? Мне не хорошо, мне очень нехорошо. Но уж коли мне не хорошо, так никому пусть хорошо не будет. А ты при этом молчать будешь.

КАКОВО ТЕБЕ, ИУДУШКА?..
Чем дольше не было рядом с Аллой Володи, чем глубже погружалась она в презренную и омерзительную гущу вязкого предательства, тем отчетливее понимала, как на самом деле его любит. Разлука – она всегда в этих вопросах лакмусовая бумажка: влюбленность через жалость, секс, вследствие приверженности моде, беспрекословному следованию традициям, как житейская, физиологическая потребность или любовь как порождение уважения. 

Вова, конечно, был сложным, противоречивым, мятежным и в чем-то едким человеком. Что характерно, он никогда не упивался собственным величием, не восхищался собой, как некоторые его коллеги, – не было в нем снобизма. Зато он всегда стремился изживать недостатки. Без устали подчинялся он творческой энергии – а в политике, безусловно, был творцом. «Талант плюс упорство плюс беспощадный труд равно результат», – любил говорить Вова. Алла и раньше уважала своего мужа. Теперь же она его почти боготворила. Предатели, оказывается, могут испытывать уважение к преданным. Преданным ими людям.

Клон же, недалекий и грубый, вызывал у Аллы в последнее время уныние и пронзительную тоску. Во всем чувствовалась какая-то недоделанность, отсутствие духа природы во время сотворения данного тела. Он был гротеском на ее мужа, Вовой в очень упрощенном понимании. Даже более того. От неприкрыто наглого самодовольства, нахального бахвальства, ехидства этого жалкого, скверного, нелепого создания Аллой овладевала злость. И… гнетущее ощущение беспомощности перед превратностями судьбы.

Алла стала все чаще молчать в ответ на насмешки клона над Володей, но очень, чрезвычайно сильно хотелось ей ответить ему, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Интимные отношения давно стали для нее тяжелой принудительной работой. Она, конечно, всеми силами старалась не подавать виду. Делать хорошую мину при плохой игре помогала призрачная вера в то, что все-таки это временно: такая жизнь и существование рядом этого жалкого дубликата, в душевной пустоте которого такой страшный холод.
 
Изначально-то ведь Алла, та лучшая часть ее души, которая постоянно вступала в диалог со страстолюбивой Аллой и стыдила Аллу безвольную, полагала, что, согласившись жить с клоном и скрыть факт смерти Володи, она совершает чуть ли не подвиг. Можно даже сказать, жертвует своими личными интересами ради блага общества. «Самопожертвование, порожденное чувством долга» – такое определение она сама дала своему поведению! Чего не сделаешь ради красного словца?! И она решила жертвовать на полную катушку. И так полюбила в себе страдалицу!

По своей извечной привычке перекладывать жизнь на язык образов, Алла представляла себя жертвой, поднимающейся с тяжкой ношей на гору. Однако очень скоро стало ясно: содействие тому, чтобы место погибшего Володи в ее жизни и жизни края занял клон, есть поступок скверный. Образ горы сразу превратился в ее воображении в вулкан, вершина которого оказалась дном – дном жизни, адом, куда она провалилась. Взобралась на самую вершину, оступилась, и теперь падает, падает, падает в самую нижнюю точку жерла. Недаром ведь вулкан – самый яркий символ искаженной, перевернутой с ног на голову реальности. Но это была именно та реальность, в которой Алла жила. Какие метаморфозы!

Чем дальше продвигались их отношения, чем больше событий происходило, тем отчетливее становилось ясно: это предательство, однозначно. Предательство любимого и предательство друга одновременно. Предательство, более того, распространяется как на Володю, так и на то самое общество, якобы во благо которого заваривалась каша. А также предательство себя самой. Ведь как минимум постоянное притворство, ложь и лицемерие – уже это предательство себя.

И отречение перед клоном от Володи есть не вынужденная мера, а ее собственный выбор: она сама закрутила эту чудовищную интригу. На самом деле ее согласие или несогласие решало все, ведь нет на свете такой силы, которая смогла бы заставить человека что-либо сделать против его воли, истинного желания. Тем более если речь идет о таких вещах, как любовь и ненависть. О вечных понятиях. Она сама согласилась играть эту жалкую, незавидную роль, как-то в одночасье превратившись из верной жены в предательницу мужа и из относительно честного человека – в обманщицу и притворщицу. Осознав же, что произошло, Алла, тем не менее, жила со всем этим дальше: ошибка как будто стала привычной, находя выход в насмешках над покойным мужем. А может, в ней самой было подсознательное стремление разрушить благоденствие мира? Изо дня в день она старалась доказать сама себе, что ее загнали в угол обстоятельства. Ах, этот пустой бред!   

Незваная гостья мораль зачастила к ней. Три ночи подряд Алле снилось одно и то же: будто к шее ее привязывают камень, большой, крупный камень, и, связав руки, бросают в воду. И она падает, падает на дно, а до дна далеко. Просыпаясь в первые две ночи во время падения, холодная от ужаса, она понимала: вот он, ее камень, лежит в постели. Клон лег между ними, любимыми, подобно камню, отделив их друг от друга: Алла оказалась по одну сторону этого камня, Вова – по другую. Спокойный и холодный камень. Насколько Вова был горячим человеком, настолько его двойник – бесчувственным. А страшнее равнодушия и хладнокровия нет ничего на свете. И это она сама помогала надеть на себя камень, по собственной инициативе подставляла шею и просила связать руки. И вот теперь, куда бы она ни пошла и что бы ни принялась делать, прикованная к камню, она как будто не может от него избавиться. Тяжкая, неподъемная ноша. И хочет ли она нести ее или нет, никто уже теперь ее не спрашивает. И этот камень ни сдвинуть невозможно, ни приподнять, он тянет к земле, не отпуская, в самый ил. На дно, на дно. Но куда еще ниже ей было падать?!

И все-таки она падала, стремительно погружалась на дно, и по мере погружения, казалось бы, вовсе неуместное нетерпение все больше овладевало ей: ну, когда же, когда, наконец, оно будет, самое-самое дно?! Ей даже хотелось быть в самом что ни на есть низу. В третью ночь она все-таки достигла дна. Закрыв во сне глаза, она собралась предаться смерти, но в это мгновение почувствовала, что ее тянет наверх, а руки свободны от веревок. Кто ее освободил: Чудо-Юдо-Рыба-Кит ли, Водяной ли или дядька Черномор? Но главное теперь было выбраться на поверхность, пока в легких еще остался воздух. Вот уже и солнце видно, еще чуть-чуть и…Алла проснулась оттого, что жадно вдыхала воздух: какой он сладкий. Как дорого платила она за свои ошибки. Да и не только она – другие люди, жители новоявленной республики. «Но я не виновата, меня заперли в этой ситуации, а я к ней не была готова, неправильно оценила ее, да и вообще не оценивала. Меня толкнули на этот поступок, в объятия клона, – хотелось кричать Алле. – А кто не толкал, те попустительствовали», – она имела в виду мать Володи.

И тут Алла поняла: Иуда жил в ней всегда, а в момент испытания на прочность проснулся. Все дело в том, что не ситуация определяет поведение человека, а человек познается в ситуации. Ситуация, конечно, может располагать к тому или иному поступку, действию, вынуждать на что-то. Но на самом деле решения принимает человек. На поводу у ситуации идет человек слабый духом, тот, для кого она перевешивает лучшее, что у него есть – внутреннюю суть. Ситуация – она для того и существует, чтобы дать человеку возможность выбора линии поведения, совершения того или иного поступка. И то, каким он будет, поступок, зависит от человека. Ситуация вскрывает внутренние изъяны, и если человек с гнильцой, в его жизни она обязательно возникнет – ситуация, которая заставит его проявить истинное лицо. При этом она может быть обставлена так, что подлый поступок будет выглядеть как неизбежное следствие развивающихся событий. Как благоразумная подлость. В целях, кажущихся благими. Но просто если ты не способен на предательство априори, ты не сможешь принять это следствие, найдешь другой вариант поведения, ведь из любой ситуации есть выход. А все отговорки – удобоваримые оправдательные доводы, нюни, сопли и жвачка. И цели, кажущиеся благими в момент испытания духа на прочность, так и останутся кажущимися. О, разочарование!.. 

А эта ответственность была вообще каким-то фарсом: ну почему, спрашивается, только она брала эту пресловутую ответственность за клона, а он, в конце концов, нет? Вдруг ей понадобится помощь? От кого ей эту помощь ждать? Клон не обязывался поддерживать Аллу. А если бы вдруг обязался? Что, он бы оказался рядом с ней в критический момент? «Это ужасно», – заключила Алла. Какой же эксперимент она провела над собой, сама! Опыт поставила.

Взять ответственность и быть ответственным человеком – это разные вещи. Самую главную, основную, ответственность берут единожды. И здесь уже дело в том, как повести себя, взяв свою ответственность. Либо брать другие, противоречащие данной ответственности, обязательства, либо... Следовать своему слову. Но это – дорогого стоит. А может, Алла с самого начала не собиралась быть верной данному слову? Так легко она заключила однажды брак на небесах. Это было в холодный непогожий день, который будто бы впитал в себя влагу ее клятв в любви. С тех пор прошли уже десятки тайфунов, гроз и снегопадов. Но теперь, когда Алла стала женою клона, всякий раз ненастье напоминало ей о ею преданном Володе.

ПРИМИ ДАР И БУДЬ РАД   
Дмитрий чувствовал ухудшение состояния. Земля уходила у него из-под ног, кружилась и извивалась под тяжестью тела. Он стал сокращать длину прогулок по улице, боясь внезапного падения.

Беспокойство Дмитрия усугублялось важным событием. Он получил требование совершить убийство. Именно убийство. Убить надо было клона, президента республики. Этого требовал мир.

Он ощущал это кожей. Всем телом. И чувствовал необходимость.

Ему пришло видение. Он видел Володю Юсупова, а рядом с ним – Сашу и Ольгу Олеговну. И они просили убить клона. Володя говорил, как ему тягостно, что его душит страх за будущее человечества. Просил не допустить того, чтобы из-за его нелепой смерти произошла катастрофа. Спасти мир.

Его, Дмитрия, конечно, за это не казнят. Поселят в психушку. А ведь он не особенно-то и против этого.

Для Дмитрия было, конечно, очень неприятным то, что он как бы проживал жизнь клона, вместе с ним и в то же время отдельно от него. Как раньше проживал жизнь Володи. И незримое участие в процессе не освобождало его от ответственности перед самим собой за поступки организатора этого процесса.

Но Дмитрий никогда не убивал.

На самом-то деле он, конечно, задумал уничтожить клона с первых же дней становления того во власть. Имея за спиной химическое образование, а также богатый опыт общения с медпрепаратами, Дмитрий синтезировал сыворотку сумасшествия. Как полагал он сам, определенных результатов достичь ему удалось.

В его планах было подойти к президенту вплотную, когда он будет в толпе на массовом мероприятии, и вколоть сыворотку, держа шприц в кармане и высунув только иголку. Временами это даже казалось ему реальным.

Но все эти замыслы и даже действия, химические опыты, были для него как бы игрой. Он не осмеливался позволить себе такой поступок, хотя и считал его скорее положительным. Он примерялся к нему, но все это время боялся подумать, что убивать ему придется всерьез.

В те моменты, когда земля проделывала свои шутки, к Дмитрию приходило ощущение полноты происходящего. Он был уверен в эти минуты: мир меняет качество. Это ощущение то наступало, то опять немного отдалялось – оно как будто заигрывало с ним. И Дмитрий ждал его, это ускользающее ощущение, постигал, жадно впитывал. Потом его как будто раздувало от этой полноты, голова переполнялась всеми видами мыслеформ, и тогда происходила диспансеризация.

Но в период ремиссии единственным огоньком, у которого он мог погреться, было именно это ощущение полноты. Оно было поистине странным ощущением, даже для психически ненормального человека. Переживание стирания грани между горем и счастьем.

Ведь Дмитрий не принадлежал к той категории душевнобольных, которые не осознают собственного сумасшествия. Он, конечно, не был способен постичь всей глубины своего безумия. Но в целом отдавал себе отчет в том, что его постигло это горе.

Вместе с тем он радовался своему новому открытию: сумасшедших в народе называют блаженными неспроста. Сумасшествие дается как дар мира. Для сошедших с ума это дар милосердия, ведь это милосердно, отключение ума, при условии наличия особого таланта – таланта внимать миру. Для тех, кто видит и слышит сумасшедшего, это дар возможности воздаяния. Это дар для всех: тех, кто был до сумасшедшего, кто рядом и кто придет после.

Он также выяснил, чему равна разница между понятиями «душевная болезнь» и «болезнь души». То есть, установил Дмитрий, если у человека болит душа, это одно. Но вот если перейти в некотором месте грань, то можно стать душевнобольным. Кто-то переходит, кто-то – нет. Он перешел. Но если бы не перешел, с ужасом думал Дмитрий, то не оказался бы в дурдоме. А не окажись он в дурдоме, он мог бы никогда не узнать ее. Мог просто не встретить ее в своей жизни, мог пройти мимо, не заметив в людской толпе. Мог заметить, но пройти. Но оказалось не так. Оказалось, вот она, настоящая женщина, прекрасная и удивительная, совсем рядом. И раньше или позже она снова будет прикасаться своими руками к Дмитрию, и он опять будет испытывать от этого блаженство. Но только платой за это будет безумие. Это цена его билета к ней. 

И тогда Дмитрий понял: человек приходит в этот мир, чтобы постичь любовь. Чтобы любить и быть любимым. Но далеко не все любовь находят. Некоторым же мир предоставляет этот дар. И у каждого за это своя плата, ведь всему в этом мире свое время, мера и стоимость.

Так, через этот, что ни говори, прекрасный дар Дмитрий учился прощать миру его самый щедрый дар по отношению к нему – безумие. В жизни Дмитрия оставались только безумие и любовь.

Но теперь пришло третье. Оно явилось требованием мира и представилось как предназначение, как дар полномочия вершить правосудие от имени мира. Спасти мир и быть с любимой после этого неразлучным.

ТРАДИЦИОННЫЙ СПОСОБ ВЫЙТИ ИЗ ИГРЫ
-Руслан, я ухожу в декрет. Очень скоро.
-Как, опять? Кто на этот раз тебя оплодотворил? Ты вообще понимаешь, что творишь?
-Понимаю. Отдаю отчет. А кто оплодотворил – даже не суть важно. Один молодой человек, моложе меня на несколько лет. Безумно в меня влюбленный. Носит на руках. Я позволила ему себя любить. Мы женимся, не беспокойся.
-Ты его любишь?
-Нет. Он меня любит. А я, представь, люблю Сашу.
-Тогда выждала бы хоть чуть-чуть. Времени-то с момента гибели прошло всего ничего. Неприлично даже.
-Дело не в том, что неприлично. Дело в том, что мне бы и самой этого не хотелось. Я люблю Сашу. И отчасти предаю его память. Я не могу его забыть. Он настоящий мужчина.
-?
-Да-да. Настоящий. Благородный, умный, смелый, сильный, ответственный. Я за ним как за каменной стеной была. И мужчина он настоящий. Просто ему до меня не те женщины встречались. А со мной он был настоящим мужчиной.
-Почему же тогда ты от него не завела ребенка?
-Не успела. У нас все произошло в последний месяц. Вспыхнула любовь… Жили-жили бок о бок – и вдруг вспыхнула. И тут все это произошло. Все так ужасно…

Катя заплакала.

-Ну-ну, уже не вернешь. Но зачем тебе тогда нелюбимый мужчина? Просто, чтобы был? Зов плоти? Ты такая безвольная у меня?
-Безвольная. Но это не зов плоти. Это желание уйти от дел. Мне страшно. Мне неприятно работать с твоим Вовочкой. Он совсем другой стал. Злобный и гадкий какой-то. И я сделаю себе справку о том, что у меня тяжелая беременность, которая предполагает в связи с этим обстоятельством отпуск по беременности и родам с ранних месяцев. Я не хочу работать в «Формуле». Из двух зол я для себя выбираю меньшее.
-Но в «Формуле» ведь не только Вова, оформлена газета на тебя.
-Номинально. Хозяин Вова.
-Ну, еще и я.
-У нас 49%, а у него – 51. В итоге он принимает решения.
-Мой голос тоже значит многое.
-Да-да. Особенно когда мы напечатали это пресловутое письмо новосибирца. Твой голос тогда все и решил. Я не могу простить себе этого поступка. Ведь дело даже не в том, кто изобрел модуль, а в том, что нельзя такое было печатать. И эта его угроза, что напечатает другое издание. Да мне было не жалко этот гнилой плод. Почему он тогда в Новосибирске не напечатал свое письмо покаянное? Никто не взял. Хорошо, допустим, не предлагал, сразу в республиканскую газету направил. Пусть так. Но мы не должны были этого делать. Ведь функция СМИ не только в том, чтобы информировать о чем ни попадя. Информировать и формировать мнение народа. Булгаков говорил, что интеллигенция идет впереди народа и несет знамя просвещения. И ведет народ за собой. Это ее функция. В первую очередь это касается пишущей интеллигенции, тех, кто имеет дело со словом. Здесь необходима осторожность. Сто раз отмерь, один раз напечатай. Японцы бы такое у себя ни за что не поместили в газете. Если вообразить обратную ситуацию. Понимаешь, о чем я? И вся редакция была против. Ты, я, Маша, все остальные осудили после выхода номера эту публикацию. Зачем ему это было надо? Зачем? Чтобы тираж повысить, как он сказал? Намного он повысился? Что сделалось с Володей, я его не узнаю?
-Ты знаешь, Катерина, я временами тоже. Но ему плохо, он болеет. Ударился головой. Потерял любимого брата. Сам еле выжил. Почти сразу и матери лишился. Ожесточишься тут. Ему надо помочь, посочувствовать.
-Я понимаю, но я не чувствую себя в силах это сделать. Не чувствую себя способной противостоять его следующему закидону. И мне неприятно быть редактором такой газеты. Я лучше буду корреспондентом другой, когда выйду из декрета. Если ничего не изменится. Но времени пройдет достаточно много. Я хочу уйти надолго, не собираюсь нанимать няньку, буду сама заниматься ребенком. Это не будет выглядеть странно, такое может произойти с любой женщиной. Одного ребенка поднимала почти с самого рождения няня, а другому мать решила посвятить себя полностью. Нормально. Случается. Уеду на Рейнеке, уединюсь, скроюсь.
-Бежишь, оставляешь меня?
-Я не могу тебе помочь. Я слабая. Я искала выхода из ситуации, именно выхода, не пыталась ее разрешить. Я осознанно забеременела. Я не могу находиться на одной территории с ним.
-Ты прямо настолько враждебно настроена?
-Не враждебно, а наоборот – трусливо. Я трушу. Я его теперь боюсь. Стала бояться. Непредсказуем он стал. Он очень сильно изменился, настолько сильно – до неузнаваемости. Раньше никогда бы он не сделал то, что делает сейчас. Он был крут, жестковат – не отнимешь. Но был понятен. Уважаем мной. А сейчас неприятен. Что это за идея с «серой» бухгалтерией? С этими штрафными санкциями для работников? Никогда такого раньше не было. Хорошо, что ты пристыдил. Одумался. Но все это более чем странно. Что это за наказ разжигать нездоровое любопытство? Лезть в чужое белье? Трясти им? Зачем о таком писать? Мы же раньше писали для любознательных и культурных людей, а не на потребу толпе. Тираж? У нас и так высокий тираж. А зато автомобилисты теперь пишут нам гораздо реже, с ними контакт почти потерян. А это как раз очень значительная часть населения. «Камеру интересует жизнь во всех ее проявлениях»! Если бы во всех, а то ведь только в самых низменных. Сильно, видимо, его по голове ударило. А я не психотерапевт, чтобы лечить на свой страх и риск. Я человек, который хочет счастья себе лично, который хочет жить в мире с собой, со своей совестью. И я не хочу считать часы, оставшиеся до конца работы, дни – до выходных, месяцы – до отпуска и годы – до пенсии, не хочу таким бездарным образом торопить свою старость и разменивать жизнь. Я хочу жить здесь и сейчас. А в такой газете придется разлюбить работу.
-Я тебя даже понимаю. Мне жаль, что ты меня кидаешь в достаточно трудной ситуации. Ну что ж, ты женщина, у тебя есть традиционный способ выйти из игры. Ты слабый пол, в конце концов. Иди с миром. Когда уходишь?
-Очень скоро. Ищи замену. Ставь Машу, может быть.
-Да Маше тоже некогда. Ребенок еще маленький. Посмотрю. Ладно, счастливо. Как самочувствие-то реально?
-Нормально.
-Ну, хорошо. Удачи тебе.
-И тебе. Прости, мне стыдно.
-Да ладно. Ты же моя младшая сестренка. Я всегда тебе все прощу. И не осужу. Главное – будь счастлива.
-Постараюсь.
-Уж постарайся ради меня. Ладно?
-Гуд-гуд.

НА КОЛЕНИ 
«Пороки и их последователи» – увидела Алла надпись на обложке журнала, который лежал на столе. «Что за чушь?» – подумалось. «Пророки и их последователи» – прочитала она, внимательно приглядевшись. «Все, уже с ума схожу. И все мысли – именно на эту тему! Как гадко! Я презренная мерзавка, я не достойна теперь даже ноги его целовать. Мне и пророки это говорят», – прошептала Алла и расплакалась. В последнее время она стала брезговать собой. Володя тоже брезгует ей – она это чувствовала. Она стала сама себе противна не менее чем клон, тем более что здесь ведь с ее стороны было не только соучастие, но даже месть из зависти, зависти близкому человеку. Все более путаясь в ошибках, она как бы стала клоном сама: разве может оставаться душа живой рядом с клоном? Временами, впадая в тихую истерику от отвращения к себе, она думала: «Чем я сейчас отличаюсь от клона? Кто из нас больше человек – он или я? Он не был монстром до моего согласия, он был просто клоном, потенциально полезным существом; все, что происходит, – следствие моих действий». Она все глубже опускалась в колодец познания стыда и мук совести Иуды. О, отчаянье!

Но вдруг она клона уже приручила? А вдруг он вопреки всему полюбил ее, Аллу, задавалась она вопросом. Ведь она перехватывала иной раз напряженно грустный, полный тоски, жалобный его взгляд. Полюбил ту часть ее сознания, которая была созвучна его ориентирам, представлениям о жизни, Аллу, способную на подлость, предательство? Но какая же это любовь, это есть лишь любование поведением, свойственным себе самому. Любование неспособностью на проявления высших чувств, в первую очередь, на любовь. «Но это же с моей стороны была кажущаяся неспособность! Нет-нет, я имею талант любить, имею, несомненно. Но так получилось, что в ответственный момент я выбрала не любовь, а, как логически казалось тогда, удобную позицию, компромисс», – Алла говорила вслух: очень-очень редко включала она после смерти Вовы датчик Экстранета. Насколько обесценилась ее любовь; свою способность любить сама она не ценила теперь и в грош. И не было ни одного человека на всем земном шаре, которому можно было бы довериться. Она потеряла интерес к окружающему. Где был тот разнообразный мир, который вмещал в себя ее, Аллу, раньше, где? Непродолжительное расслабление через простое удовольствие, облегчение, о, как, оказывается, дорого это стоило!

Тогда она поняла смысл стихотворения Омара Хайяма:
«Чтоб мудро жизнь прожить,
Знать надобно немало.
Два важных правила
Запомни для начала:
Ты лучше голодай,
Чем что попало есть
И лучше будь один,
Чем вместе с кем попало».

Одной быть лучше, чем мусолить чужое, чуждое тебе существо. Тем более если речь о клоне любимого человека. Тем более если стремишься представлять его на месте этого клона. Как ни старайся, все равно поцелуи будут ой как похожи на укусы. Как же клон осквернял память о любимом, представая в его обличье. И какое несоответствие внешности! О, чудовищная подмена! Как она могла! Как будто есть для нее какой-то еще мужчина, кроме Володи. Трусливая лицемерка!

Алла постигала разницу между эмоцией и чувством. И именно теперь она полюбила Володю по-настоящему. Насколько это возможно в этом мире.

Им с Вовой как будто выдали небольшой кредит жизни в любви и согласии, под большие проценты, и теперь приходится расплачиваться. О, сколько в ее жизни было несказанных слов любви, сколько недоданной нежности! И как посмела она променять его, и на что?! Володя был не просто любимый, он был достойный человек, один из немногих. Если любимый неоправданно любим, это одно, но тут… Даже ради создания среднестатистической семьи, не ради сожительства с клоном, отречение от такого духовно красивого человека само по себе было преступлением, почти равносильным убийству. О, горе, безмерное горе! 

Она продолжала жить «на автомате», она была как запертая в клетку вольная птица: за решеткой была ее душа. Пару раз от безысходности Алла даже торопила свою смерть: она казалась ей самым простым выходом из ситуации. Куда, куда бы спрятаться от этой бесприютности?..

И вот Алла увидела сон: предстала перед ней ее подруга детства, с которой Алла в свое время не очень хорошо поступила, но, правда, уже давно об этом не вспоминала, да и подруга ее, в общем-то, простила, словом, поросло все быльем. И во сне подруга говорила ей, что за неумение дорожить тем, что дается свыше как дар, Госпожа Судьба не предоставит ей второй половины в следующей жизни. Так как не может она ни постичь, ни оценить любовь, то будет лишена мужчин: они ее не заинтересуют, а она не заинтересует их. Она будет жить проще, как, собственно, всегда хотела. И не будет вдовства. Такая судьба была дана ей по ошибке, и вместе с нею, с судьбою, суженый – Володя. Она, предавшая и отрекшаяся от дружбы и любви, не достойна носить в себе вдовство. Ведь его тоже надо заслужить, а Алла считает его недостойным. Суженых достойны только те, кто готов положить к ногам любимых все самое ценное, звезду с небес и целый мир. Те, кто способен ради любимого человека на подвиг и на преступление. Алла же совершила преступление не ради любимого, не ради общества – должна же она была понимать, что общество от этого как минимум не выиграет. А потому, что так казалось проще и удобнее. И Алла во сне упала перед подругой на колени: пощады!..

КОГДА ОБЪЕДИНЯЕТ НЕНАВИСТЬ
В ДВР закипели страсти: во Владивостоке, например, люди собирались толпами на центральной площади и скандировали: «Бей жидов и режь китайцев! Гони чурок!». Это повторялось неоднократно. Раз, другой, третий. И всегда эти несанкционированные митинги радикально настроенных нацистов приказывал разогнать Руслан. Потом они стали происходить не только во Владивостоке. Президент республики от всего этого как бы отстранялся.

Руслан сначала относился снисходительно, потом такое положение вещей его разозлило: тут происходит безобразие, а президент и в ус не дует! Сидит себе и играет в компьютерные игры. Эти его игры тоже сильно раздражали Руслана. Как вышел из больницы, так все играет. Как зомби. А когда Руслан начинает заговаривать о причинах подобных выступлений и необходимых действиях, говорит, что у него болит голова.

В очередной раз разогнав демонстрацию, Руслан вбежал в кабинет президента взбешенный. «Там готовы резню устроить, а ты играешь! Ты доиграешься, смотри! Где твоя голова, что ты делаешь? Как такое можно позволять? Ты что же, прячешь голову, как страус, когда вокруг происходят беспорядки! Какой может быть нацизм на нашей территории? У нас ведь масса нерусских! Это же грозит поголовной резней! Ты хоть что-нибудь понимаешь или тебе совсем мозги отшибло? У нас никогда такого не было! В Средней полосе России на прошлом рубеже веков – было, но у нас – практически нет. Ситуация была под контролем. У нас ведь на трех русских один нерусский. Это как минимум. Да и у тебя самого род восходит к татарским князьям. Я хохол. Как ты можешь сидеть и играть?» – Руслан был вне себя от ярости.

Род Володи действительно восходил к тюркским князьям, но не к татарским, а нагайбакским, что, по большому счету, не сильно-то и разнится между собой. Князья давным-давно были приближены к царю и почитаемы им. Один из князей Юсуповых участвовал в деле истребления Распутина, неугодного государству. Кстати, он был гомосексуалистом (не оттуда ли корни Сашиного мировосприятия?). Немногие княжеские фамилии сохранились после революции, большинство исчезло навсегда, а Юсуповы выжили, как выяснилось в 2052-м году. И не было в Вове ничего тюркского – ни во внешности, ни в манере говорить, мыслить, ни в поведении, жестах. Ну ничего не было. Но что-то – было. Видно, это что-то и дало возможность выжить роду – неистребимая изворотливость, неуловимая хитрость и жизнестойкость вкупе с русской настойчивостью. При этом аристократизм. Ядреный коктейль.

Но президент ДВР ответил губернатору края, что он русский и его особенно эти разборки не касаются. Пусть разбираются, в конце концов, митингующие правы. «Вот на этом я и хотел остановиться, – перешел к главному Руслан. – Бей жидов – это понятно: традиционный песенный зачин. А вот продолжение песни... О нем стоит поговорить». И он заставил-таки себя выслушать. Правда, слова его были скорее риторическими вопросами на тему «кто виноват и что делать». Он поднял проблему, возникшую совсем недавно на рынках республики. Насколько ему было известно, почти на всех. Российские китайцы платили за аренду места гораздо меньшую сумму, чем русские. Чем не владели на рынках китайцы, выкупили выходцы с Кавказа. Такого не было давным-давно, а тут вдруг почему-то возникло. И получилось, что русских на их же исторической территории принижают и обирают. Почему так произошло? Кто за этим стоит? Почему подняла голову этническая оргпреступность? По какому праву они объединяются опять в банды? Почему криминальная хроника стала такой насыщенной событиями? Конечно, это вызывает справедливое возмущение. Но почему это вот так резко возникло практически на пустом месте? Президент обязан уделить этому особое внимание, все силы сейчас бросить на то, чтобы ликвидировать беспредел, докопаться до его первопричины. А разгон митингов – это не способ решения проблемы. Это напоминает намазывание зеленкой нарывающей раны, в которой скопился гной. Ее необходимо вскрыть. И это должен сделать не один Руслан, а вкупе с президентом республики. Иначе ее разнесут на части.

Клон говорил что-то про то, что во время становления республик всегда так бывает. Но Руслан не слушал: ничего нового, утверждал он, в укладе жизни дальневосточников нет, все как было, так и есть, и объявление округа республикой – это не образование новой на новом месте, не смена режима.

Он был прав. Но не знал самую малость. С недавнего времени президент решил поощрять оргпреступность. С рынков он получал откат, от нацгруппировок – подарки и готовность поддержать. Он сговорился с главенствующей мафией и предложил ей сотрудничать с этническими группировками, поднимать их и покровительствовать им. Бандиты ходили в его друзьях.

Более того – и митинги-то организовывали они же. При всем при том. Тоже по его указке. Собирали крикливых тунеядцев – настоящие нацисты спали крепким сном. Бездельники готовы были за деньги орать что угодно, лишь бы против. И орали. Это был не русский бунт, бессмысленный и беспощадный. Это были его провокаторы. Те, кто потом отходит в сторону.

Зачем это было надо клону, отчета он дать себе не мог. Хотелось сделать плохо людям. Тем, кто его создал таким. Отомстить за то, что он мог прозябать в санатории в ожидании того, что у него вырежут какой-нибудь непарный орган и пустят на корм скоту. Конечно, если бы не они, его бы не было вовсе. Но раз уж он есть, надо что-то делать, чтобы они поняли, как это – плохо. Как бывает больно, когда непонятно за что у тебя отрезают что-либо. Хотя бы тот же палец. Чтобы те же русские, которые его породили, оказались второсортными, каким был он до того самого счастливого случая, так высоко его вознесшего. Чтобы они резали кавказцев, а кавказцы – их. Ладно, до резни еще далеко. Все равно смута – это уже хорошо, считал он.

Но на самом деле он хотел большего – он мечтал наказать за все и всех. Хотел сделать что-то, чтобы мир дрогнул. Для начала хотя бы ДВР. В общем, планов было громадье.   

И митингующие вскоре стали скандировать не только нацистские лозунги, они принялись требовать свободы и равных с людьми прав для клонов. Это были все те же демонстранты, что требовали смерти нерусских.

ВЫ, МИЛАШКА, БЕЗ БУМАЖКИ?
Алле казалось, что даже и чисто внешне клон был такой же, да не такой: чего-то неуловимого не хватало. Парадокс, но черты лица его казались грубыми, фигура – неотесанной, как бы недоделанной, неотточенной что ли, как шкурка без выделки. Чего-то важного, что должно было, по ее представлению, присутствовать в мужчине, не было. И это что-то не продавалось ни в каком магазине запчастей, ни на «черном» рынке, это что-то нельзя было ни приклеить, ни имплантировать, этому нельзя было научиться. Оно либо есть, либо этого нет – вот и все. А не было того, что зовется душой и вокруг существования чего столько споров. Клон был пустой, поверхностный, ничего в нем за оболочкой не было, он был лишен души, и это было видно, стоило только приглядеться.

Более того, пройдя столько кругов не видимого для окружающих, своего ада, она уверовала, что способностью испытывать любовь обладают даже не все из тех, кто наделен душой, одушевлен. Вопрос о способности любить сводится не только к этому. Важно еще, чем одушевлено существо. Так, примитивный человек примитивен во всем. А любовь возможна только в случае одушевления чистой душой. Ведь это есть чистое чувство, которое рождается на Земле очень редко. Частенько бывает влюбленность, влечение, страсть – чувство тела, которым обязательно сопровождается и любовь. Встречается и любопытство к личности, и поклонение перед недосягаемым человеком – «окумиривание», а также стремление завербовать ну явно не свое – чтоб никому. Это особая задача, разновидность клептомании, этакое чувство человекособственничества – «теперь мое, присвоенное». Еще бывает, конечно же, привычка – бессознательное нежелание или неспособность что-либо менять: в детстве дружили, потом вместе жили. Но это все, конечно, формы и разновидности любвеподобия. А любовь рождается всего лишь иногда. И именно к ней, теперь такой бесплотной и незримой, как мифический источник живой воды, устремилась изо всех сил Алла, эта страждущая женщина. 

И тогда она отправилась по знакомой дорожке – в институт времени.

Бородатого профессора там уже не было. Сказали, умер. В отделении машин времени хозяйничал Венечка. Он потребовал у Аллы разрешение на перемещение во времени за подписью президента республики или губернатора. «Знаю, что Вы помощница и жена президента, но необходимо заверенное разрешение». Она упрашивала его, умоляла – тот ни в какую. Что делать? Электронную подпись клона, введенную в его мозг вместе с абсолютно идентичным Володиному контактом, подделать невозможно. Но как вернуться в прошлое и предотвратить гибель Володи? Алла терялась в догадках. Пловцов ушел от дел в свое подсознание в самый неподходящий момент. Возможно, понаблюдав, что происходит, он бы дал ей разрешение. Хотя, вероятнее всего, нет. Ведь это было категорически запрещено – менять что-либо в прошлом. Но тут ведь исключительный случай.

Или ей так кажется? Может, ей все-таки кажется, и он не так уж и гадок? Может, не организовывал он ни вируса в Экстранет, ни покаянного письма об автомодулях? Может, показалось ей, что он связался с мафией, может, это не он разговаривал тогда с бандитского вида мужчиной? Он же сказал, что она ошиблась, что это был, конечно, не он. Но в тот момент он был где-то неизвестно где и вразумительного ответа на вопрос о том, где находился, дать ей не смог. Ничего было не доказать. Все строилось на догадках, предположениях и женской интуиции, обостренной великим нежеланием жить с таким человеком. Не человеком, а клоном. Который вдобавок ко всему так похож на любимого.

«Так быстро, Алла Викторовна?» – спросила Аллу, когда она выходила из института, Стела Ахиллесовна. И поинтересовалась, с какой целью пожаловала к ним жена президента республики. Сказала, что при необходимости готова ей помочь, если сможет. И если, конечно, Алле ее помощь нужна. Что она искренне симпатизирует смелой студентке, путешествовавшей во времени, ставшей в настоящем известным политиком. Алла задумалась: а может, рассказать все, как на духу, Стеле Ахиллесовне и проникнуть в прошлое тайно ото всех. Договориться со Стелой, взять ключи. Говорят, Стела Ахиллесовна разбирается в перемещениях, что она участвовала в опытах, но, выйдя на пенсию, перешла работать на вахту. Зато, сидя на вахте, все знает: кто пришел, кто ушел и куда направляется.

Но она отогнала эту мысль, поболтала со Стелой Ахиллесовной о том о сем и ушла ни с чем. «А если она вместо помощи заявит на меня? Тогда меня казнят как государственную преступницу», – подумала Алла. Она взвесила в уме два варианта: дождаться, когда клона снимут и развестись с ним или рискнуть и, возможно, оказаться казненной, и выбрала первое. 

РАЗВЯЖИ МНЕ ГЛАЗА. И РУКИ   
-Я в шоке, не могу работать с этим человеком. А ведь он мой друг. Я должен был помочь ему, когда все произошло. А я все в «белом доме» пропадал, почти и не посещал его в больнице. Не поддержал тогда – теперь расхлебываю. Он сломался, Маша, потерялся. Я не знаю, что теперь со всем этим делать... Подскажи.
-С кем? С Вовочкой твоим? Не знаешь, что с ним делать? Оставь его в покое, пусть себе играет.
-Ты что такое говоришь?! Как я могу оставить друга и вообще. Он ведь и другим людям кое-что должен. Он президент или кто?
-Кто-кто! Клон в пальто – вот он кто!
-Как ты говоришь? Клон в пальто? Клон?! Ты соображаешь?
-Очень даже и вполне. Это же очевидно. Я не знаю, почему ты до сих пор, находясь все время рядом с ним, не понял простых истин. Ты же был близким Володе человеком, так неужели ты не видишь, что ЭТО – не Володя. Вовочка. Клон. Вот тебе и ответ на вопрос о том, почему не пресекаются митинги в защиту прав клонов. И остальные митинги – тоже. Он монстр. А ты до сих пор не понял? Странно. Вообще-то умный человек. Ведь у тебя, губернатор, глаза должны быть и на пятках.
-Я не мог такое допустить. Да и сейчас, честно говоря, не особенно тебе и верю. Ты все придумываешь, фантазируешь. Ведь так? Скажи мне правду.
-Да, конечно, если тебе это хочется услышать. Но только президент республики сегодня – клон. Вовочка – не Вова. А Вова, друг твой, погиб. И нет его, и ты не знаешь даже, где его могила.
-Зачем ты бьешь меня словами?
-Чтобы ты принял факт. Осознал его. И уже исходя из этого действовал. Чтобы не прикончил он и тебя так же, как мать Володи, чтобы противостоял ему достойно. Чтобы в свои руки взял управление – больше некому.
-Но постой, что ты говоришь. Ты слышишь?.. Подожди-ка, Петька... Петька тогда, когда Володька в лохматом году палец себе отрубил, поражался возможностям медицины. Палец в чан упал, сварился. А пришили нормальный, не вареный! Да. Это было. Очевидно. Клон. Пронзительное откровение. Ладно, управление. Управление – возьму. Но так ведь...
-Что ведь? Уж не задумал ли ты вмешаться в это?
-А ты уверена, что он клон?
-Уверена на 100. Но не вздумай вмешиваться, если не хочешь, чтоб тебя казнили.
-За что же меня казнить? За правоту?
-А ты откуда знаешь, чтО есть правота? Если ты поднимешь этот вопрос официально, как любишь поступать, тебя могут премировать, но могут и казнить – лишние свидетели никогда не были уместны. И еще вопрос возникнет – почему раньше не сообщил. Ты скажешь, что только сейчас заметил, да? Тебе поверят? Обязательно? Ты уверен? А я? А Настя? Как?
-Ты, Маша, не дави на меня, пожалуйста. Насчет себя и Насти. Я сам разберусь, как мне поступать. Я присягу давал, прежде чем приняться исполнять государственные полномочия. Ты понимаешь? Это выше, чем ты и Настя вместе взятые. И выше страха перед казнью. Казнь. Еще вопрос ведь в том, как все подать, донести. Вовсе не обязательно, что казнят. Совсем не обязательно.
-Но может такое быть. Может. Понимаешь??? А я хочу быть с тобой рядом! Видеть тебя, слышать, осязать, вдыхать твой запах, пробовать тебя на вкус. И чувствовать вибрации твоей души. Ты слышишь? Я этого хочу!
-Так это будет.
-А вдруг не будет? Из-за твоих обязательств! А обязательства перед семьей – это как, не обязательства?
-Это другие обязательства, Маша. Они внутри тех, что я давал еще до того, как встретил тебя.
-Ну, не надо! Зачем же я тебе сказала! Мы же так насыщенно живем! Идем по жизни рука об руку. Идем же дальше прямо, как мы шли. Забудь! Не надо кидаться под танки, пожалуйста, прошу тебя! У нас есть ты, а у тебя есть мы.
-И край. И теперь, оказывается, еще и ДВР. Вот как получается. А прямо, Маша, – это не всегда вперед. И я не собираюсь ничего забывать. Забывчивость только вредит человеку. Если только он достоин носить гордое имя «человек». Если только он не животное. Сердце и душа мои советчики. Кстати, о животных. Собаки лают, ты говоришь – а они лают, перебивают. Голодны они, что ли? Покорми их.
-Я их уже кормила. Не знаю, почему лают.
-Я знаю. В Датском королевстве неспокойно.
-Ты бредишь, милый. Все не так уж плохо. Просто не давай ему управлять – пусть будет номинальным, а там, глядишь, и нового поставят президента. Все очень просто. Надо переждать.
-Не получится.
-Но почему же? Почему ты так в этом уверен?
-ТАКОЕ без последствий не обходится. Вопрос лишь в том, каковы будут последствия. Вот и все. Нельзя такое делать, понимаешь? Нельзя было Пловцову ставить клона. А теперь уже, раз он поставлен, что-то будет.

ЗЕМЛЯ
В Китае началась возня: во время неофициальной встречи министров экономики и обороны с президентом ДВР последним были затронуты вопросы, давно волновавшие и так же давно благополучно забытые жителями Поднебесной. Вопросы присоединения территорий Приморья. В первую очередь, реки Туманной – места, где уже планировалось строительство мощного порта – альтернативы Владивостоку и Находке. Небольшой кусочек земли. Но какой важный!

Президент российской ДВР говорил также о возможности присоединения в дальнейшем других территорий. Но при условии поддержки его инициативы отсоединения от России.

Что касается Туманной, то здесь было несколько проще: Юсупов вел переговоры со столицей, доказывая выгоду от продажи никому, как он представлял этот вопрос, ненужной реки и прилегающей территории. Были, конечно, доводы против. Первым сопротивленцем оказался губернатор Самойленко. Но по рангу он должен был подчиняться Юсупову, и при благоприятном для Китае решении вопроса так оно и должно было произойти.

В российском правительстве между тем, за дальностью ли расположения, или по другим причинам, склонялись именно к такому решению – продать Туманную. Деньги фигурировали немалые, часть из них должна была осесть непосредственно в карманах политических деятелей. К тому же от ДВР с некоторых пор столица как бы открестилась: вроде и в России эта республика, а вроде и сама по себе. Рыбу, лес дает – хорошо. Таможня работает – замечательно. А что там внутри творится – разве разберешь. Так, может, лучше и не надо разбираться? Хлопотное это дело. Словом, столица руководствовалась как будто примерно такими измышлениями.

Китайское правительство готово было перечислить средства за Туманган, как у них называют реку, и прилегающие территории сразу же. Однако выступать против правительства России в поддержку президента ДВР не спешило – опасалось. Но Юсупов давил и настаивал, обещал территории очень даже большие и удобно расположенные, с выходом к морю или леса. Сулил огромную выгоду. И тогда Поднебесная дала ответ: после передачи Туманной.

Говоря начистоту, китайцы не особенно верили в успех задуманной президентом ДВР кампании, тем более что ни в правительстве республики, ни в краевой администрации он поддержки не искал. На вопросы о том, кто из русских поддержит выступление, отвечал: найдутся люди, не переживайте. Китайцы особенно и не переживали – выжидали. Того же пожелали и Юсупову.

Но Юсупов события изо всех сил торопил. А имевшиеся на счетах собственные средства перевел за границу.

ФОТО: Аттракцион «Сюрприз».
Авт. Валентин Воронин aka direqtor - http://shaman.asiadata.ru