Дорога к сыну, 2-8

Когда старик очнулся, уже было светло. Горячая лепёшка поджаристого солнца, брошенная рукой Аллаха, катилась по синим проталинам неба меж серых сугробов тяжёлых хмурых туч, которые впитали в себя ночную подлость человека. Где-то назойливо, надоедливо звенели вездесущие мухи. По земле широкими шагами шёл старик Время, по брусчатке неба весело катилось огненное колесо солнца, а старик продолжал лежать с закрытыми глазами. Он, словно зерно, чувствовал, как токи земли змеятся по его старческому телу, проникая в его сердцевину. Как солнечный луч тёплой кисточкой водит по лицу, желая ободрить и поднять лежащего человека.
Но старик не торопился вставать. Какая была ночь… Как он устал… Лучше стать снежинкой на камне и растаять пол лучами солнца. Лучше кости размолоть в муку, приготовить лепёшку из костной муки и съесть лепёшку, чем жить сейчас…
Бобо Юсуф лежал на земле, вырывал листки своих мыслей из записной книжки бытия, а рядом звенели мухи. Звенели и мешали думать. Мешали жить!
«О мухи, семя шайтана, откуда вы? – подумал старик с досадой и открыл глаза.
Открыл глаза, вздрогнул и тут же резво вскочил на ноги, будто и не лежал вовсе. Он увидел – да, да, тысячу раз да, и слава Великому и Бессмертному! – что всё это время, благодаря стараниям Ночи природы и ночи глаз своих, он лежал рядом с убитым Мустафой и ничего не знал!!!
Как горько! Как страшно! Ах ты, Ночь! Эх, Время! Эх вы, люди…
«Мы уйдём без следа – не имён, ни примет,
Этот мир простоит ещё тысячи лет», - прочитал Юсуф стихи поэта и обратился к небу с возгласом боли и отчаяния.
«Тысячи лет тоски и одиночества, - заговорил Дилкушод, - как это жестоко! О владыка Каабы и человеческих сердец, прояви же ко мне своё милосердие! Зачем ты посмеялся надо мной и продлил мои земные страдания и муки?  Зачем  вернул мне зрение и отнял Мустафу?! От молока матери до молока собственных седин твой низкий раб всегда был с тобой – не покрывал грязью позора лица Твоего. Не проклинал имя Твоё. Не плевал в глаза Твои. Прости, Божественная Истина, но это так, и Ты знаешь, что я говорю правду!»
«Когда Ты отнял Саодат, я молчал, ибо, как говорят люди, «на всё воля Аллаха!» Я согласился с Тобой и усмирил свой гнев. Когда Ты отнял Рекса, я покорно промолчал. «На всё мудрость Аллаха!» Но теперь, когда Ты отнял Мустафу, мою последнюю радость и надежду снова обрести детей и внуков, мой язык отказывается молчать. Не может он молчать, не хочет молчать и он крикнет в Твоё старое лицо, Небесный вор человеческих душ, чтоб ты видел и слышал, как доныне послушный Тебе червяк уже не боится своего Господина под сапогом Судьбы! И сейчас Ты можешь раздавить меня сердитой ногой своей, но я скажу! Я скажу Тебе всё, что думаю! Я скажу, скажу, скажу! С ума схожу…»
«Эй там, наверху, услышь мою! Обратись лицом к людям и останови реки материнских слёз! Останови реки невинной крови! Спаси собственных детей! Исцели больных и подними убитых! Подними Мустафу и Рекса, а Саодат можешь оставить себе – я уже стар для молодости…»
«И Азиза оставь», - шепнул старик-Время, но Юсуф Устоди Дилкушод не услышал его, и Время заходил вокруг тревожными шагами, протягивая свои руки, чтобы подхватить тело своего друга, Юсуфа, и тихо опустить на землю, если тот потеряет точку опоры на этом свете. Ходил старик-Время и стучал своим деревянным молоточком: тук-тук-так, тук-тук-так!
Только не услышал Юсуф слова Времени, не услышал, как последний звук растаял в опечаленном сердце. Не услышал, как секунды лет стекли по собственному лицу потоками морщин. Не услышал, как упали они под ноги. Как зазвенели и разбились.
И вздрогнула тут земля, и разверзлась у ног Юсуфа, и вышел из глубин пар и смрад. Помрачнело небо, и тень легла на солнце, и звёзды с полной луной взошли на небосвод. Прыснул яркий свет в лицо старика, ослепил зрячие глаза его, будто кто-то невидимой рукой заслонил их от белого света, и пророкотал грозный голос – перед Юсуфом и за его спиной, сверху и снизу, справа и слева – и голос прогремел: «О  возлюбленный сын мой, я, Знаток видимого и невидимого царства, прощаю твой порыв отчаяния. Ты сказал это не со зла – от безысходности, и я чувствую твою боль утраты. Сейчас души Саодат, Мустафы и Рекса стоят рядом со мной, и мы смотрим на тебя. Сейчас ты Господин этого мира, а не я, и от твоего слова будет зависеть судьба всей планеты. Только ты должен всегда помнить одну истину, что на этой земле у каждой вещи есть начало и конец, что зерно, умирая во мраке, даёт жизнь сотням других. Что текут и высыхают реки, что вырастают и сравниваются горы, что светит солнце и тает с каждым днём».
«Я могу вернуть твоих людей и животных, - продолжал голос рокотать, - но кто вернёт остальным людям ушедших близких и родных? Кто вернёт виноградной лозе прошлогодние гроздья? Кто вернёт огню утраченное великодушие и милосердие? Кто вернёт мне утраченную семью? Я очень одинок, старик, не взирая на своё могущество. И потому я создал этот мир из праха своих воспоминаний, и потому я создал человека из праха земли и вдохнул в него свою жизнь. Я, как и ты, страдаю от жестокости и несправедливости, какие происходят под луной и под солнцем, но могу ли я карать своих детей за  бедствия  и зло, чинимые ими? Ведь они не ведают, что творят, как малые дети. Вспомни , как однажды Азиз не послушал тебя и загубил корову, но ты его не наказал – не сказал даже грубого слова. Вспомни, как Негмат разбил любимый кувшин Саодат – единственную память о твоей возлюбленной, - но и здесь ты не стал наказывать. Всё приходит и уходит, пустое место занимает новый мир, но кончается и он, и сменяется другим порядком».
Голос умолк. Юсуф Устоди Дилкушод, ослеплённый и потерянный, стоял у трещины в земле, откуда исходило зловонье. Слёзы катились из глаз и падали в пропасть, падали камни из-под ног старика, и не было слышно ни звука.
«О чём ты думаешь, старик?» - спросил голос.
И произнёс Юсуф  с благочестивым трепетом священный хадис: «Самым ценным из людей будет тот, кто больше всех боится Всевышнего».  Следом  прочитал другой хадис: «Наихудший из людей тот, к кому никто не приближается, чтобы спастись от его вреда».
Слёзы остановились.
И тут громовый голос неожиданно засмеялся. Он рокотал долго и громко, что колебалась земля, и падали горы, падало небо, и звёзды срывались со своих орбит. Наконец он утих, в природе и в мире всё вернулось в своё прежнее состояние – стало таким, каким было раньше.
«Старик, - пророкотал голос, - я уважаю твою мудрость и благодарю твою хитрость. Но ты забыл, «если вознамеритесь счесть блага Всевышнего, то не исчислите их». Ты восхитил и развеселил меня, а за это я готов исполнить твою просьбу».
Призрачные души Саодат, Мустафы и Рекса испуганно вздрогнули, а душа Азиза спряталась за их спины и приникла к земле. И что-то дрогнуло в душе старика, и сердце учащённо забилось.
«Нет, - сказал старик, - чем я лучше других».
«Это твоё последнее слово?» - спросил голос.
«Да, -  ответил старик, - и я говорю «нет»».
«Это твоё последнее слово?» - повторил голос.
«Моё слово – это слово «нет»!» - снова ответил старик.
«Это твоё последнее слово?» - повторил голос в третий раз.
Тут Юсуф встал на колени и прочитал третий священный хадис: «Ради потустороннего мира старайтесь так, словно вы умрёте завтра, занимайтесь делами земными так, словно не умрёте никогда». Склонил голову, слёзы снова брызнули из глаз, и последнее слово сорвалось с языка, обернулось белым голубем и поднялось вверх. И этим словом было слово «нет».
Призрачная тень молодой Саодат подбежала к своему пожилому супругу, нежно поцеловала его в губы – это было, как лёгкое прикосновение ветра. Старик потянулся за поцелуем, но душа супруги воспарила в небо и растворилась в лазоревом проёме, который открылся среди туч. «Спасибо, милый!» - прозвучало вверху, слова упали на землю красной розой, роза разбилась в лепестки, и один лепесток опустился на шершавую старую ладонь Юсуфа. Старик вздрогнул, а лепесток вошёл в его плоть, и человек почувствовал, как ему вернулись силы.
Призрачная тень Мустафы подошла к названному отцу, почтительно встала перед ним на колени, поцеловала руки старика, а после склонилась и поцеловала ноги и землю, на которой стоял Юсуф. Старик снова потянулся за поцелуем, желая самому ответить тем же, но и душа Мустафы воспарила в небеса и также исчезла в проёме. «Спасибо, отец!» -
прозвучало вверху, и на землю упал красный тюльпан. После один лепесток вошёл в руку, и старик почувствовал, как он помолодел на шестьдесят лет.
Призрачная тень Рекса подошла к своему хозяину и обнюхала его голые ноги. Старик вздрогнул, какая-то мысль побудила его опуститься, и он сел, и собака лизнула его больные глаза. Старик почувствовал прикосновение, хотел приласкать пса, но и душа собаки вознеслась и исчезла в проёме. Вверху прозвучал радостный лай благодарения, и на землю упала красная гвоздика. Лепесток вошёл в руку старика, и он почувствовал, как глазам его вернулась былая сила.
Только призрачная тень Азиза осталась стоять в стороне и боялась подойти к своему престарелому отцу.
«Ты хочешь увидеть Азиза? – спросил громовый голос. – Ты хочешь найти своего старшего сына?»
Тень Азиза задрожала и приложила палец к губам. Голос умолк, а старик, не ведая ничего, устало прошептал: «Пусть всё остаётся, как есть…»
Невидимая рука подхватила душу Азиза, вознесла его к проёму, и голос пророкотал на прощание: «В Судный день самоё тяжёлое из того, что ляжет на весы – добронравие!»
Когда всё стихло, старик открыл глаза. Юсуф был занят своими мыслями, и они голодными псами рвали его светлую душу и требовали действия. И душа не выдержала, и зарыдала. Горько стало старику, неуютно. Порвал он одежду на себе. Встал на колени, стал бить ладонями по лицу, выщипывать бороду, сыпать прах земли на голову. Упал лицом на землю и затих.
Старик-Время был рядом, желая при случае поспешить на помощь и поддержать Юсуфа. Время – это не безвольная и плаксивая Ночь. Время не жалуется на расшатанные нервы, головные боли и уйти по ту сторону света, где мрак. Такая уж обязанность у Времени – быть всегда на виду, быть всегда стройным и живым. Но, самое главное, быть всегда рядом в горе и радость, в мир и войну, среди людей и без них, среди начала и конца. Всему свой срок, тик-так, тик-так: так было – так есть – так будет! 
Но старик не нуждался в посторонней помощи. Он уже встал на ноги, таскал камни и обкладывал ими мёртвое тело Мустафы.
«Крепкий старик, - одобрительно говорил старик-Время, - на таких, как ты, держится весь мир. Ни на слонах с черепахой, ни на титанах, а на обыкновенных земных стариках – на сухом мясе и тонких костях. С виду – муравьи, а вращают планету своими стёртыми пятками и дёргают меня за бороду, чтобы не отставал. На лицо – беспомощная старость,  на душе – великая Джейхун, полноводная и могучая река, и спешат в пустыню, чтобы напоить поникшие пальмы человеческих сердец обильной влагой доброты.
«Ты многого достоин, - продолжал старик-Время, а весь мир – от снежинки на камне до взрыва  сверхновой звезды – слушал его и соглашался с ним. - Ты достоин того, чтобы поклониться тебе в пояс, преклонить пред тобой колени и расцеловать ту землю, на которой ты стоишь, и все твои следы, что были, есть и будут. Светлое у тебя сердце, старик, и спасёт его великий Изед* от дел, ведущих к сожалению и огорчению, сохранит цветок твоей души от обломков былого, и Дане покроется Млечный Путь твоей памяти и рассудка пылью смятения и забвения».
Сказал это старик-Время и поклонился старику Дилкушоду в пояс, встал на колени перед ним, припал к земле, стал целовать камни и пыль, которые ещё хранили тепло босых стариковых ног.
А бобо Юсуф взял у старика-Времени молоток своей печали и схватил его рукою, и сел на коня своей мысли, и кинул перед собой шар своих тревог, и погнался за ним, и настиг его, и силой ударил, сжав рукою ручку молотка, и разбил цепь жестоких потерь, и оставил своё сердце, а сам поспешил на несмолкаемый зов старшего сына: «Отец, как больно! Помоги мне…»
Старик-Время искал и целовал следы мудрой старости, сам молодел душой и становился светлее лицом, а Юсуф уже спускался вниз по склону. Оставив за спиной невысокую пирамиду камней. Под ней осталось покоиться безжизненное тело Мустафы, а над вершиной возвышалась корявая сучковатая ветвь арчи, а на ветке успокоившийся Ветер развевал поясной платок Юсуфа и звонил, как в погребальный колокол, в колокольчик, снятый с ошейника Рекса. Человек и собака, четырёхлапый друг и ново обретённый сын лежали вместе на одной земле, под одними камнями, под одним небом.
Ах ты, Ночь!.. Ох ты, Время!.. Эх вы, люди…
Старик спускался всё ниже и ниже. На склоне уже не было так холодно и ветрено. Идти было легче – крутые склоны гор переходили в плавные груди холмов, будто в груди спящей женщины, лежавшей у подножия мрачных каменных мужей. Бобо Юсуф, больной и босой, голодный и холодный, зрячий и осиротевший спешил на встречу к людям и думал принести тепло в человеческие души. Он хотел разбудить землю, наделить радостью горы и принести на открытых ладонях возрождение природы и человеческого великодушия и разумения во имя Аллаха, Великого и Милосердного, во имя человека, грешного и беспутного, возвышенного и благородного. Пусть, как талый снег, сойдут с лица людской души вражда и жестокость, грех и беспутство, и, как цветы по весне, откроются люди лучам торжествующего солнца. Пусть придёт на землю и останется с ней на веки Человек, возвышенный и благородный!