Эссе

Сидоров вернулся со свидания. Он волновался. Он хотел поцеловать Машу, но она засмеялась и убежала. Сидоров дома включил телевизор, стал переключать программы и наткнулся на эротический фильм. Он и она в совокуплении.
У него во взгляде порочном и рыночном было  чувство потребления, а у неё, когда она стонала, как у механической игрушки, чувство заданности. Отключи и замолкнет.  А заплати, опять застонет.
А Маша? До неё дотронуться целое событие, весь мир в сознании перемещался из одного значения в другое. Она не дала ему списать математику, и он не разговаривал с ней, а потом она не хотела мириться.
Сидоров подошёл к окну, стал мечтать о Маше.  За окном сверкали луна и звёзды.  За спиной раздавался стон из ящика.  Сидоров выключил телевизор.
Сидоров не выдержал, позвонил Маше и, когда она отозвалась, сказал: «Маш, а давай поженимся? Тайно.  Никто не будет знать, а мы муж и жена».
Маша ответила: «Дурак! С чего  ты взял, что я за тебя выйду замуж?»
И положила трубку.  Сидоров в сердцах сказал сам себе: «Ну и пускай!», - и повесил трубку.
Стал ходить по комнате, думая о Маше. Строит из себя. Вот найдет себе шлюху, заплатит, и она так же будет стонать.  В душе что-то предательски дрогнуло… Как перед рингом, когда забудешься, и страх сожмёт сердце.  Сидоров на мгновение оцепенел, но тут же мир ему показался скучным, неинтересным. Под ложечкой что-то заныло.
Сидорову стало невмоготу.  Мужское желание  пыталось в нем взять верх, но Сидоров усилием воли  взял себя в руки, подумал - будь что будет! И снова позвонил Маше.
В трубке раздался её голос: «Алло?».
У Сидорова заныло сердце.  Он хотел говорить как можно тверже, но он начал, запинаясь: «Маш, а надежда у меня есть? Я ведь дружу только с тобой».
Голос у Маши стал загадочным, и она промолвила: «Надежда есть».
Сидоров вдохновился,  ему хотелось  что-то воскликнуть  из Пушкина…Но Маша повесила трубку. Сидоров взял ручку, чтобы написать стихи.  Машинально включил телевизор, там  всё ещё продолжалась та же сцена…
Сидоров буркнул: «И не надоело вам?»
И переключил программу. Захотелось чего-нибудь о любви…

***

В Третьяковской галерее есть картина  Пукирева «Неравный брак».  Я учился в начальных классах ещё при Сталине, и помню, как нас воспитывали в духе идеалов на примере этой картины: что вот, мол,  такая молодая,  но бедная, и приходится бедняжке выходить за старика.  И у нас детворы в младших классах сердце сжималось от ненависти  к таким богатым негодяям, и мы крепли в классовой солидарности.
Столько лет прошло… Переживаем демократию, попадаю на выставку, вижу эту картину «Неравный брак», а в душе уже совсем другое чувство: не мешало бы подправить картину - улыбку невесты сделать более весёлой,  а у старика с деньгами выражение более хозяйственно-свойское.  Ведь за свои кровные товар покупает.  И непременно поменять название - скажем, «Нашла спонсора».

***

«Святая простота», -обронил Джордано Бруно, когда костер никак не разгорался, и одна милая старушка пыталась подбросить в него свою охапку дровишек.
И кто из них оказался этой святой простотой? Народ не пошевелился в его защиту.  Может, кто в душе и сочувствовал, но сказать боялся.  А старушка-то та была не так проста.  Она видела власть, присутствующую на этом мероприятии, и была уверена, что её рвение заметят, оценят и, возможно, её дети выдвинутся в придворные…
Кто-то гибнет за идеалы, а кто-то торгует этими идеалами в угоду господам.
Но и сейчас находятся ещё те, что как Джордано Бруно, горят на костре…

***
Сидоров снова вернулся в этот сад…Он сел на лавку, а на асфальте лежал лист клёна… Как тогда.  Тогда он присел на эту лавку отдохнуть, а рядом сидела девушка с книжкой в руках.
У Сидорова было хорошее настроение, и он без задних мыслей спросил: «Интересная книжка?»
Девушка, увлеченная чтением,  ответила: «Очень!», - потом спохватилась, взглянула недоуменно и слегка отодвинулась.
Сидоров соврал: «А я живу вот в этом доме», - и показал на высотку на той стороне улицы. Девушка спросила: «Значит, соседи? Что же я вас раньше не видела?»
Сидоров что-то придумал в ответ, а потом заметил, что ему нравятся люди, которые так увлеченно читают. Они разговорились, и под конец решили встретиться вновь.  На той же лавке на следующий день.
И стали встречаться. Сидоров особо не задумывался, просто ему было хорошо с Леной, а что будет дальше, пока не думал.
А тут случилось  это: Сидоров выступал за «Локомотив» в полутяжелом весе, и в конце первого раунда пропустил сильный удар. В голове его раздался звон,  но он только отрезвил Сидорова,  и тот, когда соперник ринулся на него во втором раунде,  опередил его и стал бить.  И выиграл бой.
Тренер было накинулся на него: «Почему в первом раунде такой удар пропустил?»
Но тут подошел Егорыч, занимающийся профессионалами, лысоватый, но энергичный, с чертиками в глазах, потряс ему руку, потом выпалил: «Ну молодец! Не ожидал.  Знаешь хоть, с кем дрался?  Это же Селезнев, надежда «Динамо», а ты его так накормил!»
Тренер было начал возражать, но Егорыч перебил: «А ты молчи! Такого бокснра вырастил, а всё скромничает.  Если он не против, я заберу его от тебя», - и обернувшись к ребятам из своей группы, спросил, -«Ну что, берете его  под своё попечение?»
Их было шестеро, они окружили Сидорова,  поволокли с собой, а один из них, Водопьянов,  сказал: «Поехали ко мне,  я из Штатов недавно, там бой выиграл.  Но ты молодец.  От удара Селезнева не поморщился, а его накормил. А ведь Селезнев провел серию боёв как профи, заработал. И ты сможешь зарабатывать на ринге».
Сидоров жил в  жестком противоречии внутреннего напряжения - увлечении боксом и боязни ударов, но всё же ставку делал на свои мозги, на карьеру инженера, поэтому сказал: «Мне бы институт закончить…»
Игорь воскликнул: «Одно другому не помешает.  Боксом тоже надо заниматься с головой…Выходи раз в месяц подготовленным, и деньги будут, и мозги в порядке…»
Когда же выпили водки у Игоря дома, при такой сервировке стола, что было ясно, что деньги в этом доме водятся,  тут   вышла сестра Игоря, миловидная десятиклассница, и восторженно отозвалась о бое Сидорова с Селезневым, который видела с трибуны. Сидоров пожал ей руку и ощутил прелесть её молодости в этом касании. Ира предложила познакомить его с подругой, пойти вместе на дискотеку.
Но на дискотеку они не попали.  Слишком вульгарной она показалась со стороны.  Подругу проводили до дома, Ира привела его к себе в комнату и прильнула со всей нерастраченной страстью.
Сидоров не осмелился противоречить, хотя что-то его сдерживало.  Что? И тут он вспомнил ту лавку и кленовый лист около.  Он не пришел сегодня к их месту встречи.  А ведь он до сих пор не знает ни адреса, ни номера её телефона.
У Сидорова появилось желание выскочить из комнаты, и, одеваясь на ходу, броситься к той скамейке. Но было уже поздно.
На следующий день Ира позвонила днем и попросила встретить её из школы.  Только через несколько вечеров Сидоров добрался до той лавки,  то Лены там не было.  И на другой вечер тоже.  А потом Ира позвонила и сказала, что беременна.
Именно в такой последовательности Сидоров вспомнил всё, что с ним произошло.  Противоречие осталось. Между тем, что  и в боксе были успехи, и как инженер Сидоров был не из последних.  И мог выехать на Запад.
А Ира отдалялась от него всё дальше и дальше.  Тогда, в десятом классе Сидоров был для неё всем.  А теперь вокруг неё вертелось много успешных людей. Ирина завладела всем его существом. Такая, с виду, доступная, но это только видимость. Сидоров начинал её тяготить, хотя никогда не вмешивался, куда она пошла и с кем.
Один бизнесмен предложил ей руку и сердце, и уже увивался и вокруг Игоря, но когда речь пошла о свадьбе, Игорь был на стороне Сидорова.
Как-то Сидоров ехал в трамвае, и видел, как к девушке пристают трое молодцов. Один из них, особо наглый, сказал: «Пора выходить из детского возраста», - и протянул к ней лапы. Сидоров, чрезмерно дружески улыбаясь, сказал им: «Ребята, так нельзя».
Сидоров не стал церемониться. Одному носком ботинка ударил в коленную чашечку, второму по голеностопу, а третьего ударил в грудь так, что он потерял сознание.
Потом разобрался и с соперником-бизнесменом.  Бизнесмен в ярости не мог прийти в себя несколько дней.  Выходит, жизнь принадлежит не таким, как он, нахальным, с деньгами, со связями? И решил действовать в рамках закона.  Внутренне собравшись, пригласил Иру в ресторан и сделал официальное предложение руки и сердца. При этом намекал, что согласен для неё организовать ансамбль, чтобы она выступала за границей.
Ира была не против.  Перспективы рисовались заманчивые. А так, если б не Сидоров, скучно.
А с Сидоровым творилось что-то не понятное.  Ему с Ирой становилось всё скучнее.  Особенно, когда Сидоров отказался от поездки в Штаты, где предстояло встретиться с раскрученными уже боксерами за неплохие деньги, а стал пропадать на работе, усовершенствуя какое-то изделие. И она всё чаще стала откликаться на звонки бизнесмена, встречаясь с ним.
Но, получив предложение, не знала, что сказать.  Обещала подумать.
Сидоров чувствовал себя странным.  Его снова потянуло к той лавке, где встречался с Леной. В тот вечер он пришел уже при звездах.  Минут через двадцать его начал пробивать озноб,  захотелось подвигаться.  И Сидоров решил: приду завтра.  Потом на слегка выпавшем снежке начертил «Лена».  И вдруг рядом кто-то вывел его фамилию.  Он вздрогнул и обернулся. Рядом была Лена!

***

Случай на холодильнике.

Случай этот произошел из-за того, что на хладокомбинате, в просторечьи, холодильнике, работали два человека с похожими фамилиями: Чересов и Черезов.
Чересов, незаметный трудяга, работал на фасовке масла, и о нем из начальства мало кто знал. Парторг лет пять заходил в цех, и все трудящиеся для него на одно лицо: все скромные, советские, все хотят достойно трудиться и достойно получать.
Черезова же на предприятии знали все. Его то обсуждали на общем собрании за появление на рабочем месте в нетрезвом виде, то за хищение в виде продуктов.
Иной раз доходило до крайности.  Даже директор решился уволить его с работы, это случилось, когда холодильник инспектировала комиссия из главка, а Черезов, пьяный до невменяемости, упал с погрузчика прямо ей под ноги, когда комиссия проходила мимо.
Но когда последовало собрание трудового коллектива, Черезов провел на территорию холодильника свою семью: жену и семеро детей. Сам бухнулся перед народом в ноги и жена тоже, чтоб оставили кормильца на работе.
Тогда стояло застойное время, отношения в коллективе были семейные, и коллектив простил.
А Чересов тем временем скончался.  В отдел кадров пришло скорбное извещение, и начальник отдела кадров пришел с этой новостью и со всей документацией к директору. Тот удивился, прочитав характеристику на Чересова: ни одного взыскания за двадцать лет, не замечен ни в пьянке, ни в хищении. Это надо же какой идеальный облик труженика!
Заместитель директора заметил: «Видать умный был. Через водителя продукты выносил.  Не наглел. Потому не попадался».
Директор задумался: «Не знаю.  Но фактам надо доверять. Напишите некролог, подчеркните там его честность.  Пусть знают все, каких людей мы теряем».
Потом заместитель позвонил профоргу: «Вы в курсе, что Чересов умер?»
Профорг опешил.  Еще недавно он говорил с Черезовым, ставил ему на вид недостойное поведение, и на тебе. Его уже нет.
А заместитель директора подчеркнул: «Напишите некролог, повесьте в проходной.  И в некрологе подчеркните, что Чересов не был замечен ни разу ни в пьянстве, ни в хищении продуктов с комбината».
Профорг хотел крикнуть: «Да это ж то, что свалился с погрузчика под ноги комиссии, из-за которого вышли такие неприятности!» Но на том конце уже повесили трубку, а перезванивать не хотелось. И он решил в некролог внести такую формулировку: «Хороший семьянин, трезвенник, охраняющий социалистическую собственность».
Некролог был готов.  А на следующий день его уже вывесили на проходной. Народ, шедший на работу, толпился возле него. Никто не мог поверить в случившееся.
Кто-то сказал: «Да ведь я только вчера с ним разговаривал, и он был бодр, крыл трехэтажным…И на тебе!»
Кто-то охнул: «Не приведи господь…»
Кто-то сказал: «Глянь, что пишут: трезвенник…»
Кто-то поправил: «Тут написано «семьянин». Это верно. От семьи никуда. Не то что, некоторые».
Кто-то всхлипнул. Кто-то вспомнил, каким Черезов был товарищем.
И вдруг кто-то охнул: «Ба, а вот и он!»
Все обернулись: действительно Черезов, собственной персоной. Тот, ёжась с жестокого похмелья, прятался в воротник так, что торчал один сизый нос.  Толпа расступилась перед ним, и взгляд его упал на некролог. А потом, повернувшись к товарищам, возмущенно крикнул: «Это что? Кто повесил?»
Шок от известия о смерти уже прошел, и присутствующие отнеслись ко всему с долей юмора.  Кто-то произнес: «Тут написано, что вы ведете правильный образ жизни и печетесь о сохранности социалистической собственности. Как это вам удаётся?»
Черезов сорвал плакат со стенда, пошел прямо к директору и, застав их с главным инженером в предбаннике у секретарши, потрясая плакатом, громко заявил: «Кто вам дал право издеваться над человеком? Говорить, что я трезвенник, что забочусь о сохранности социалистической собственности?»
Директор ничего не понял из его речи и спросил: «А что плохого в том, чтобы быть трезвенником? Вести достойный образ жизни?»
Черезов побагровел: «Другие больше берут, но умеют, не попадаются, и про них не пишут такой чепухи!»
Профорг, вошедший в кабинет вслед за Черезовым, пояснил директору: «Ошибка вышла. Умер не Черезов, а Чересов…»
Но Черезов, махая некрологом, побагровев, орал: «Нет, это я умер! Теперь весь холодильник будет в насмешку повторять, что я хороший товарищ, трезвенник, забочусь о социалистической собственности…Проходу не дадут! Как будто я хуже других».
И Черезов уволился с комбината.

***