Две минуты

«И все же я счастлив. Да, я счастлив. Я клянусь, клянусь, что счастлив. Я понял, что единственное счастье в этом мире это наблюдать, соглядатайствовать, во все глаза смотреть на себя, на других, – не делать никаких выводов, – просто глазеть. Клянусь, что это счастье. И пускай сам по себе я пошловат, подловат, пускай никто не знает, не ценит того замечательного, что есть во мне, – моей фантазии, моей эрудиции, моего литературного дара… Я счастлив тем, что могу глядеть на себя, ибо всякий человек занятен, – право же занятен! Мир, как ни старайся, не может меня оскорбить, я не уязвим. И какое мне дело, что она выходит за другого? У меня с нею были по ночам душераздирающие свидания, и ее муж никогда не узнает этих моих снов о ней. Вот высшее достижение любви. Я счастлив, я счастлив, как мне еще доказать, как мне еще крикнуть, что я счастлив, – так, чтобы вы все наконец поверили, жестокие, самодовольные…»

Некоторое время дядя Гена сидел неподвижно, держа книгу в руках, – как было. Потом положил ее на стол и посмотрел в правое окно, все было белое, красный столб уличного навеса прятался за рамой, но не умещался. «Ой, блин», – дядя Гена спохватился, схватил книгу и стал ее осматривать и отряхивать, потом понюхал, повертел еще и вышел на улицу. Здесь он прочистил нос несколькими глубокими вдохами и принялся снова обнюхивать книгу. Не пахнет.

– Миш, – крикнул он и немного подождал. «Ми-иш», – опять разнеслось по заднему двору двухэтажного дома, на котором располагались несколько гаражей разных размеров. В первом этаже дома, под вывескою «Автозапчасти» располагалось небольшое помещение, в котором уже два года работала веселая, но неприятная женщина, которая до этого работала в общественном туалете возле вокзала.
– Дядь Миш, тебя зовут, – подсказал откуда-то молодой басовитый голос.
– А!? Что? Что, Ген? – донеслось из смотровой ямы.
– Книжку отнесу пойду, пока нет никого все равно. Посмотри тут.
– А. Давай. Прочитал?
– Да. Хорошая.

Дядя Гена вернулся в свою небольшую каморку, где на стене висели рукописные таблицы с какими-то цифрами, выполненные на больших листах (в половину стены). Он взял шапку и вышел обратно. Поднявшись по укатанной колее до ворот, дядя Гена прошел под вывеской «Автосервис Золотые Руки», повернул налево и некоторое время повторял линию забора, потом отделился от него, миновал продуктовый магазин, оставил позади сантехнический «Хозяин» и подумал было зайти к Машке в ее конкурирующие «Автозапчасти», облокотившиеся на «Хозяина» одним боком, но прошел мимо. Через несколько шагов перед ним появились три ступеньки полукругом и черная крашеная дверь библиотеки. Сразу за дверью начиналась скрипучая деревянная лестница, с большими ступеньками и невероятно длинная, будто она вела не на второй этаж, а  в рай. Просрочив как всегда срок возврата, старый библиотечный завсегдатай дядя Гена спросил что-нибудь о Генри, потоптался, вычертил в желтом листке стилизованную различными плавными линиями букву Г (отчего она стала походить больше на Т) и откланялся. Обратный путь был отмечен только легким подскальзыванием да некими размышлениями дяди Гены, которые иногда посещают человека на улице со сборником О.Генри в руке, к тому же сдавшего только что Набокова.

Зайдя к себе, дядя Гена обнаружил на сером деревянном столе грязный карбюратор, и следом вошел молодой человек лет двадцати.
– Вы карбюраторщик?
– Я.
– Посмотрите?
– Что не так?
– Переливает что ли? Не знаю. На свечах нагар и расход большой. Сказали к вам подойти.
– Ну, это может быть и не из-за карбюратора – нагар и расход-то.
– Ну ко мне приходил человек, смотрел, говорит, что скорее всего карбюратор. Не так может что…
– Ну ладно. То есть ты хочешь что? Чтобы я его разобрал, почистил, посмотрел и проверил на стенде? Так?
– Да, да. Посмотреть…
– Хорошо. Займет это два часа примерно, стоит четыреста рублей за работу, плюс за запчасти, если нужно, – по прейскуранту.
– Ага. Понятно. Нормально.
– Хочешь – со мной сиди, смотри. Хочешь – через два часа приходи.
– Нет, я зайду тогда, через два часа. Сейчас десять – значит в двенадцать.
– Давай.
– Все. Договорились. Спасибо, – молодой человек аккуратно прикрыл за собой дверь, неслышно сплюнул, и стал подниматься к воротам.

Дядя Гена бросил взгляд на стол, постоял секунду, потом положил книгу в чистый, «книжный» ящик маленькой грязной тумбочки слева от стола. Обогреватель уже нагрел воздух в комнате, и дядя Гена разделся, повесив спецовку на проволочный крючок, висевший на вбитом в стену гвозде, и шапку сунул ей в карман.

«Восмерошный», – беззвучно проделали все движения этого слова губы мастера, который усаживался за стол. Машинально он покрутил дроссельную заслонку, убедился, что она ходит, положил карбюратор на место и достал из-под стола чемодан, полный профессиональных хитростей и инструментов. Вращаясь словно вихрь, отвертка с намагниченным концом извлекла все наружные винты из карбюратора, и он распался на две части. С каждой минутой карбюратор обнаруживал в себе множество различных устройств: жиклеры, ускорительный насос, электромагнитный клапан холостого хода, доработанный отрыванием наконечника, и прочие органы, которые качали, распыляли, очищали бензин или же преграждали ему путь, как игольчатый клапан, напоминающий металлический карандаш.
Дядя Гена скорее бы начал есть левой рукой, чем что-нибудь тут перепутал. Через час все было продуто, почищено и собрано в первозданном виде, только сила упругости, удерживавшая все это техническое благополучие вместе, была свежая. Осталось проверить на стенде, все ли работает. Карбюратор водрузился на гнездо, любезный шланг соединил его с ручным топливным насосом, который повинуясь грязной, масляной руке стал качать бензин из стакана, наполненного незадолго до этого. Пары бензина уже давно не покидали этой маленькой мастерской до конца, но сейчас вернули себе былую силу, отнятую ночью и сквозняками. Разбуженный щелчком выключателя, пылесос под столом стал создавать разряжение в смесительной камере карбюратора. Покрутив дроссельную заслонку, проверив первую и вторую камеры, ускорительный насос, пусковое устройство, дядя Гена все выключил, вылил бензин обратно в канистру и закрыл ее.

Голова, глаза, спина и ноги образовали содружество усталых частей тела, требовавших отдыха, положенного им по уставу профсоюза органов. Дядя Гена придерживался всегда либеральных взглядов в отношениях со своим организмом. Вот и сейчас пошел на уступку: он присел на стул и откинулся на спинку, бросив руки вниз и вытянув ноги в тяжелых зимних ботинках.

Как всегда компромисс пошел на пользу обеим сторонам, приятное блаженство растеклось по его телу, содружество постепенно перестало тревожить и пыталось извлечь максимум выгоды из теперешнего положения тела.

Что случилось, что это было? Сердце? Легкое? Внутри будто что-то разорвалось, лопнуло, начало нестерпимо жечь и колоть. Несколько секунд спустя боль начала утихать, оставляя после себя шрамы, где-то внутри, и тяжесть. Было ясно, что совсем она не пройдет, это было просто небольшое затишье. Геннадий Иванович понял, что жить ему осталось минуты две. Не было в этом никаких особенных сомнений…

Несколько секунд он раздумывал сквозь туман мыслей, глядя на часы. Вид у него был сосредоточенный, но пустой… хотя кто знает, что скрывалось за этой пустотой. Думал ли он о жене и детях,… которые могли бы у него быть, жалел о чем-то или гордился чем-нибудь, молился, ругался ли, прожил ли он за эту минуту вновь свою жизнь – неизвестно. Но когда часы отсчитали минуту, он задержал дыхание и вышел на улицу. Десять секунд ушло на то, чтобы подняться и выйти из мастерской. Еще секунд сорок он простоял глядя на снег, на небо, просто глядя перед собой – в этот мир… А потом он сделал последний сладкий глоток этого неповторимого, божественного зимнего воздуха, задержался на пару секунд в конце вдоха, и медленно выдохнул.