В одну бессонную ночь

Охохххохохх… Тихо-то как… И в избе тихо, и за окнами…Ни половица не скрипнет, ни собака не загавкает, ни с перепугу проснувшийся кочет среди ночи не кинется раньше рассвета округу будить… Тихо и темно. И я не шевельнусь уж больше…
Много в моей жизни было бессонных ночей, и радостно-сладких, и тяжёлых, и горьких, слезами умытых… а вот таких ещё не было… первая это из моих последних ночей…
И приёмник умолк – а, выключили, наверное. Пока баба в хате лежала, нельзя, грех считается, чтобы музыка играла да новости балакали… а почитай, тридцать лет без умолку стрекотало радио, никто и думать не думал, чтобы на ночь его приглушать – до двенадцати дети, как подросли, то уроки делали, то к самодеятельности своей готовились… а в шесть баба уже давно подхватившись была, и печка топилась, и корову выгоняли… Давно, давно уж и коровы не стало. И коней, как дед заболел, держать перестали…
Никого не осталось в нашем дворе. Мурзик и тот, наверное, сбежал, в соседние дворы куда, чтобы хоть кого живого почуять…
А хуже всего – остановились ходики. Каждое утро, до последнего дня, баба сама заводила по приёмнику старые, отполированные за несколько десятков лет даже её шершавыми, не больно-то уклюжими руками часы… а вот теперь и время замерло. Нет, не замерло – остановилось. Исчезло…
Ходики были чуть-чуть моложе меня. А я, скажу вам не без грустной гордости,  самая давняя обитательница этой хаты. А по правде говоря, старше даже и самой хаты. Потому как её дед перестраивал, уже когда Юрочка появился. Может, кабы не новый дом, так и жил бы всю жизнь Демьян со своей первой женкой. А вот как пришлось – из новой хаты её и похоронили…
Анютка. Звал он её – Анютка. Бабы-соседки кликали – Нюрой, родители – родителей-то я и не видала почти, разве что вот когда женились, тайком подсматривала из занавешенного уголка, да когда умерла первая жена моего хозяина, довелось с ними снова встретиться… Родители звали Нюшенькой… Одна у них она была, моя хозяюшка, единственная доченька…
А Демьян звал её Анюткой. И много, много после, уже и с Катериной дети у него были – вспоминал о ней… и ночами бессонными, и ночами счастливыми даже. И в последнюю свою ночь  - не мать, не батька приснился ему, не Юрочка – какой уж Юрочка, Юрий Демьянович давно… и не умершая дочка Галя пришла за ним, помочь перейти из нашего мира туда…
Снилась ему Анютка. И самая первая их – и моя первая – ночь…
Вот уж правду людцы говорят. Ничего нет в жизни слаще первой ночи. Много было в моей жизни всякого – вспоминать, и дней-то не хватит… а лучше той, первой ноченьки – и я припомнить не могу.
Демьян был шустрый мужик, и под старость быстрый, а уж по молодости – и говорить нечего. Смастерил он меня, почитай, за неделю… за неделю до веселья своего. Больно уж хотел он Анютке угодить… широкая я получилась, большая… и – стыдно себя хвалить-то, на старости лет – но красивая была я от рождения. В изголовье повырезывал он узоры цветами, у него и наличники оконные все в переплетениях деревянных искусных-то были, и хлебницы он мастерил – на диво деревне всей, а уж какие игрушки детям вырезать умел, когда минутка свободная выпадала… помню, прибежала Галя-покойница (ох, уж и хозяина на свете нет, и первой моей хозяйки, и второй – все уже встретились давно, а всё равно Галя, по старой памяти, покойница – тринадцать лет дитяти было, напугалась сильно, за неделю сгорела, ни травы, ни доктора не помогли...)… Так вот, прибегает Галя и ревмя кричит… Авохти, что ж это сделалось с ребёнком – а у неё соседский мальчишка прялку игрушечную отобрал. Отец-то, вишь, вырезал, как у матери, только ей малюсенькую, на потеху – а тот, шпанёнок, для сестры выкрал… ох, и заливалась наша девочка слезами тогда…
Отвлеклась я… ну, да ничего еще до солнышка далеко, успею… вот и я была красивая-то, потому как руки у нашего Демьяна умелые и добрые были… как он меня любовно делал-то, вырезал, выпиливал – и гладил… вот только слова нежные у него получались плохо… не говорун был Демьян…а сердце – сердце у него светлое было… и руки – золотые…
И невесту он себе нашёл под стать… ах, какая ж была моя Первая хозяйка красавица! Я и с Катериной свыклась – за полвека-то почти, как же не привыкнуть. Да и хорошая она была, Катерина. И Юрку любила не меньше за своих, и Демьяна слушалась, и родителей его досматривала, когда совсем старые стали, забрали их сюда они, к нам в хату…
А всё ж таки… не сравниться и ей было с Анюткой. Глаза синие-синие, косы – ниже пояса, как шёлковые – разметаются по мне ночью – и я сама будто убаюканная, окутанная ими… Говорили, потом уже, на похоронах, что Демьян в неё и влюбился – за глаза, за косы, да за талию рюмочкой. Тоненькая, как травинка, была хозяйка моя… и запястья у неё были тоненькие, пальчики длинные, а уж ножки в щиколотках – даром, что босиком считай всё лето бегала, и каблуков не знала…
Красивую невесту себе выбрал Демьян.
Только она ещё и не просто красавица. Ласковая была. Вот всякие слова говорят про женщину – а по мне, главное, чтобы ласки в ней было много… она ж как первый раз меня застилала, руки – целовали меня будто. Катерина так не умела, прости меня, Господи, что обговариваю – бабина душа ещё в хате, а я вспоминаю соперницу ейную… да не были они соперницами… они и друг друга-то не знали, Демьян Катерину привёз издалече… Когда Анютка умерла, ему невмоготу тут было оставаться. Юрочку он родителям отдал, а сам подался на заработки. И года два, наверно, я пустая стояла… а вернулся – Катерину привёз, она неместная, хохлушка была. Привезла с собой – честь по чести – приданое… и перину мягкую, и подушки, кочетами вышитые, и постилки, тканые своими руками…
А только подзоров* таких, которыми Анютка меня украшала, не было ни у Катерины, ни у другого кого во всей деревне…
Про хозяев моих сказали бы нынче, как радио любит выражаться – креативные личности… уж не знаю, какие там личности, только талант у них виден каждому был, и к жизни, и к работе… и к любви…
А что ж вы думали, на любовь тоже талант нужен… вот Юрочка, сыночек их единственный – к работе от родителей перенял умение… большой художник стал, в Минске известный, да и не только в Минске – по заграницам ездит каждый год, выставки ладит, в родительском доме реже ночует, чем в поездах с самолётами – ну, да оно и понятно, занятой человек-то... А в семье ему счастья-то не больно досталось… может, потому что материнской любви в детстве не хватило – бабки да дедки, да мачеха – все добрые были… а только мамку-то родную не заменишь…
А вот дочка у Юрочки – дай Бог счастья девочке, и в любви счастья, и в жизни - на бабушку-то и похожая. И назвали её в честь той, почти забытой уже Анютки… Наверно, и во всей деревне хорошо если три человека отыщется, кто Демьянову первую жену бы вспомнил… Да какая у нас деревня нынче, с десяток дворов, да и в тех одни бабы вдовые, только на пригорке кульгавый Хведька один… бабский батальон возглавляет, среди лесов да полей с самой жизнью сражающийся...
Анечка приезжала на Рождество прошлое, зима тогда снежная была, морозная, настоящая, как в давние времена, она и гуляла-то по деревне, словно Снегурочка молоденькая. Уже и Демьяна в живых не было, Катерина одна. Меня тогда ей уступила. Да что уступать-то, когда баба последние года четыре на печи только и спала – больно уж кости ей крутило лихоманкой какой-то, только печной жар и успокаивал чуть-чуть.
А Анечке я тогда сон наворожила – на Рождество-то сны вещие, обязательно сбываться должны, это все деревенские знают – чтобы приехала в следующий раз с красивым парнем, таким, как дед её в молодости был… и чтобы любил он её так же, как дед бабку, Анютку-старшую… а старшей было двадцать четыре годочка…
Не приехала Анечка… да уже, наверное, и не приедет… пустая хата стоит.
Четверо детей в ней росло да смеялось, Юрочка, потом Иванко, старший Катеринин сынок, Галя, и Ниночка… Помню, как барахтались они все, словно котята несмышленые, по мне ползать учились… помню, как Галя по ночам от кошмаров просыпалась, и не могла я ей помочь никак…
Как Нина привезла мужа своего в первый раз – ох, непривычно ему было на моих перинах, военному-то, после марш-бросков да палаток сырых на земле холодной… я ж самая большая, удобная, мягкая, меня завсегда гостям уступали, лучшее место ночевальное в доме… много на мне любилось народу…  и счастья было много…
Только вот тогда не посмел Демьян ко мне привести… Было это… ох, и не вспомнить-то в какой год было… а, ну да… не год важно, а то, что Иванко в больнице маленький лежал, с воспалением лёгких… и Катерина ездила к нему каждые три дня, хоть и далеко, до райцентра на автобусе, а там ещё и на электричке, говорили, до города часа два с половиной… уставала она, измученная была совсем… жалко хозяйку… а Демьяну тогда словно дымом глаза застило… вот точно… к ней и слово-то подходило – едкая точно дым. Нахальная она была баба… даже имя упоминать не хочу… вьюном в хате вертелась, только Катерина за дверь, она уж тут как тут, ни стыда, ни совести не было… благодарение Богу, что об этом так и не дознался никто, Катерина суровая была, но себя завсегда уважала, она бы ушла, терпеть не стала, Иванку забрала бы, и съехала… а Юрочка сиротой бы и остался… уж эта ему настоящей мачехой стала бы, сказочной…
Дважды они миловались… вся хата наша возмущалась… а потом – как вернулся из больницы Иванко – как отрезало Демьяна к ней. А дальше и сама она исчезла, съехала, говорили, куда-то с деревни, дальше по чужим мужикам счастья искать…
А больше и грехов не было в этом доме… дети были, внуки были. И любви было много. И работы. И горя хватило… только не хочется мне про горе в свою первую одинокую ночь вспоминать…у меня их ещё впереди много… а хочу ли я, чтобы было много – и сама не знаю… Давно Анютки нет на свете, и Демьяна нет… вот и Катерина, хозяйка моя последняя, за ними следом отправилась… как-то они там, на том свете, разберутся, кого любить и как делиться… да может, там всё иначе, лучше, да справедливее, Бог знает, как рассудить. А мне… мне только век доживать в воспоминаниях – уж мне-то хватит на остатки дней, да собственной смерти дожидаться… посекут ли на куски да в костёр выбросят, в городе-то, говорят, на свалку выбрасывают старую мебель, век отжившую… а у нас… вся деревня скоро одной могилой станет… да и хотел бы меня кто стащить – ни рук, ни силы не хватит. Юрочка не приезжает, у Иванки руки слабые, да и ходит уже тяжко, а Нинин войсковец, с непривычки боявшийся скрипу моего да мягкости, уже и сам – с тёщей да тестем разговоры ведёт да нас вспоминает…
А внуки, у внуков сила не та, им меня и места не сдвинуть. Ножка моя, как поломалась, один-единственный раз за пятьдесят с лишним лет жизни своей заболеть мне довелось – вот тогда Демьян меня выхаживал, и ножку мою намертво к полу привинтил. Так что если и вынесут меня вперёд ногами из этой хаты, то инвалидкой безногой.
Вот одно только счастье бы дождаться мне… пусть бы Анечка приехала не одна… и деток бы возила… деткам тут раздолье, и лес, и речка рядом, и трава-мурава мягкая. Грибов полные кошики когда-то детвора носила, а уж в ягодах мурзатые всё лето бегали… и земля тут – добрая, родная земля…
Ох… вот уж и солнышко в окошки стучится… Вот и ночь прошла... первая из последних моих ночей… или, Бог даст, не последние пока ещё?..

* Подзоры – вязанные крючком украшения для кровати, которые крепились чуть ниже постилок, заменявших в былое время простыни, и были видны всем.

8 Марта 2009 г.