85-й километр - Орехово-Зуево

А надо вам заметить, что гомосексуализм изжит в нашей стране хоть и окончательно, но не целиком. Вернее, целиком, но не полностью. А вернее даже так: целиком и полностью, но не окончательно. У публики ведь что сейчас на уме? Один гомосексуализм. Ну, еще арабы на уме, Израиль, Голанские высоты, Моше Даян. Ну, а если прогнать Моше Даяна с Голанских высот, а арабов с иудеями примирить? - что тогда останется в головах людей? Один только чистый гомосексуализм.
Прошло уже три года, как я впервые столкнулся с контролером Семенычем. Между нами говоря, Семеныч именно из отъявленных пидарасов, потому как профессия обязывает. Кроме того, других грехов он тоже не чужд, склонен к пьянству, унынию и фатализму. Скверный пример он подает подрастающему поколению: поглядит на него комсомолец, едущий на стройку социализма куда-нибудь в Храпуново, да и разочаруется в жизни и сам запьет горькую и развратится вконец. Словом, не место таким в советском обществе.
В обществе, может и не место, но на горьковской железной дороге Семеныч место свое нашел, брал штрафы с безбилетников по грамму спиртного за километр, а если безбилетник молодой да симпатичный попадался, так не гнушался и натурой.
Вот и я чем-то ему приглянулся. Билета до Петушков я не брал принципиально, пока страна строит коммунизм, что ей мои полтора рубля за проезд! А как построят коммунизм лет эдак через двадцать, так к тому времени и вовсе деньги отменят!
Но Семеныч не проникся моей логикой и сказал: "Голубчик мой, так ведь пока коммунизм не наступил, деньги существуют, и увы, мы все вынуждены с этим считаться. И печаль моя не меньше, чем твоя. Так что изволь, милашка, накапать сто двадцать пять грамм в мой стакан или пойдем в тамбур, пообщаемся как мужчина с мужчиной".
Я, признаться, не имею ничего против пидоров, и их самих тоже не имею, но и не имею желания, чтобы они меня имели тоже. Поэтому я поведал Семенычу о вырождении Римской империи из-за всеобщей педерастии, рассказал про Антиноя и восстание Спартака, и вот когда я перешел к рассказу о нравах и быте римских легионеров и о том, что они собирались сделать с плененными рабами, электричка как вкопанная остановилась в Орехово-Зуево, и Семеныч вышел, заинтригованный чрезвычайно.
В следующий раз, он подбежал ко мне с вопросом: "Ну что, кто кого трахнул, легионеры рабов или рабы легионеров?". Я поведал ему о печальной участи восставших, а затем плавно перешел к первым шагам христианства во времена Нерона. Семенычу очень импонировал сей шаловливый император, поэтому ровно к тому мгновенью как наш поезд, неумолимый как ****ец, остановился в Орехово-Зуево, я довел свой рассказ до фразы: "И вот, во время очередной оргии в обществе юных римских мальчиков император Нерон созерцал зарево полыхающего Рима...".
И так три года, каждый воскресный день я пересказывал Семенычу мировую историю и особенно, как он меня и просил, освещал активную роль гомосексуалистов в ней. Героями моих рассказов были отчаянный Ричард III, ужасный Торквемада, гениальный Леонардо да Винчи, трагически погибший от рук завистников Чайковский...
Но всякая история имеет свой конец, так и я в прошлый раз описал странные с точки зрения пошляков-обывателей поцелуи между сами знаете кем.
Поэтому в этот раз пьяным вдребадан Семеныч посмотрел на меня хитро и сказал:
- Ну что, Веня, сто двадцать пять или пойдем в тамбур?
- А скажи, Семеныч, - воскликнул я, - есть ли в тебе воображение и левитация мысли?
- Друг мой, если бы они были, как думаешь, работал бы я контролером в Орехово-Зуево или писал поэмы?
- Думаю, что даже работая контролером, ты сможешь устремиться сегодня со мной в светлое для тебя будущее!
- Ну-ну, валяй, Шехерезада!
- Так слушай же, - вскричал я - и настанет день, и взойдет голубая луна, и вострубят с голубых экранов голоса ангельские! И узрит доктор Фауст брата своего, доктора Живаго, и воскликнет: "Остановись, мгновенье, ты - прекрасно!" И о плечо Элтона Джона ударится клинок и Вавилонская блудница станет хорошеньким Вавилонским блудником...
- Аллилуйя, брат! - зарыдал на моем плече Семеныч, смердя на весь вагон перегаром и какой-то импортной парфюмерией.
- И женщина Востока, угнетенная женщина Востока снимет с себя паранджу, и узрит ее бедный мужчина Востока и в ужасе отвратит от нее свой взор и возляжет с другим мужчиной Востока!
- О-О-О! Придет ли этот чудный час?!
- И в эту эпоху думами нашими и умами будут владеть только мужчины, красивые, сильные, с подведенными бровями и накрашенными губами...
- А-А-А!!! - застонал Семеныч. - Скоро ли она? Скоро ли будет? - и вдруг, как гитана, заломил руки, а потом суетливо, путаясь в одежде, стал снимать с себя и мундир, и форменные брюки, и все, до самой нижней своей интимности...
Я, как ни был пьян, поглядел на него с изумлением. А публика, трезвая публика, почти повскакала с мест, и в десятках глаз ее было написано громадное "ого!" она, эта публика, все поняла не так, как надо было б понять...
Я с трудом поднял разошедшегося Семеныча на ноги и повел в тамбур, благо, поезд уже подъезжал к платформе Орехово-Зуево, и вытолкал его в распахнушийся зев дверей.
Уже в закрывающиеся двери, глядя на меня своими увлажненными от чувств и спиртного глазами непонятого трагика, Семеныч спросил:
- Веня, мой дорогой, скажи, так признают нас сверхлюдьми эти презренные гетеросексуалы?
Я не успел ответить. Поезд, как вкопанный, остановился на станции Орехово-Зуево, и дверь автоматически растворилась...