Первые неудачи

Мне казалось, что все пойдет легко, и я стану учиться легко, как в школе. Да не тут-то было. Некоторые предметы, например, начертательная геометрия, стали для меня настоящим кошмаром. Удивительно, что, вызывавший непроходящий стыд – воблообразный учитель, и институтский преподаватель начертательной геометрии были чем-то похожи друг на друга. Это было постоянным напоминанием мне о моем грехе.
Не пошло сразу, и вот перед глазами назойливо стоит учитель, тощий как бумага. Я еле вытянул на “три” за семестр и имел серьезный разговор с Павлом Авксеньтьевичем Загорцом, которого безгранично уважали все. Загорец пообещал отчислить меня с физико-химического факультета при повторной тройке - такие строгие правила царили на физхиме. Кого это отчисляют из института сегодня? Видимо, только того, кто убил собственную бабушку.  Мы гордились не только факультетом, но даже тем, что получали повышенную стипендию – 45 рублей.
Вторая беда, навалившаяся на меня, состояла в том, что меня замучили чирьи. Тот, кто не знаком с этой напастью – счастливец. Конечно, это не способствовало лучшим показателям в учебе в первом семестре. Я почти уверен, что чирьи были следствием ужасных условий жизни в Жаворонках по Белорусской дороге. Правду сказать, я страдал этим мучительным заболеванием еще в Молдавии и пил там пивные дрожжи, которые, говорят, помогают.
Не всем досталось общежитие, и часть первокурсников снимала дачи в Жаворонках. Как назло, зима была с лютыми морозами, и приходилось спать в той же одежде, в которой ходил в институт, включая пальто и укрываться еще одним матрацем. Ни о каких серьезных занятиях в Жаворонках не могло быть и речи. Для изучения предметов задерживались в библиотеке до ее закрытия. Затем студенты, с конской колбасой в сумке, полуголодные, спешили в Жаворонки, до которых электричка шла почти час.
Основной едой на завтрак была все та же конская колбаса, замерзающая за ночь так, что куски приходилось отрубать топором, потом нести колбасу к хозяину дачи (Степановичу). У него была печь, на конфорках которой мы быстро разогревали завтрак. Мылись в бане мы только в Москве на Селезневке. Чистка зубов была возможна только при положительной температуре или при благосклонности Степановича.
Несмотря на холод, мы не унывали. Правда, некоторые из ребят попали в больницу с чирьями и другими радостями, как я.
Однажды весной я спешил с чертежами на электричку, подскользнулся и упал, зачерпнув грязь чертежной трубкой. Слезы душили всю дорогу, но принимающей оказалась добрая преподавательница. Она посмотрела листы понимающе и бросила их в корзину, поставив 5, при этом сказала: “Прекрасно выполнено!”. У меня глаза полезли на лоб. С этого момента наступила полоса везения.
Закончилась весна. Мира Львовна была мной довольна, а физика и химия оказались любимыми мной предметами. Ну, как не быть в восхищении от рассказов профессора Анатолия Федоровича Капустинского?! Все шептали, что он недавно вернулся из США, где стажировался у самого Льюиса. Я не записал ни одной лекции: просто сидел и, как зачарованный, открыв рот, слушал.