Сверхделикатность

     О существовании этого человека, с не часто встречающимся нынче именем Гаврила,  мы знали уже давно от Коли Починщикова. Он называл его не иначе, как суперинтеллектуал, сверхделикатный интеллигент, ходячая энциклопедия, говорящая голова. Конечно, мы были заинтригованы им, но как-то не получалось собраться всем вместе. И вот однажды, когда я пришел к Жоре, позвонил Коля и сказал, что хотел бы зайти с Гаврилой. Это не разрушало наши посиделочные планы с желанием хорошо потрепаться, послушать музыку, естественно, сопровождая это портвейном, и Жора дал добро.

         - Гаврила Иванович, историк, филолог, философ - представил Коля седого, намного старше нас по возрасту, мужика.

         Мы устремили свои взоры на гостя. Роста он был среднего, и одет в видавший виды старомодный, бостоновый костюм, обильно запорошенный перхотью. Его буйная, косматая шевелюра, похоже, давно не дружила  с расческой. Кустистые, неухоженные брови и крупные красные уши заросли длинными седыми волосами. Толстый мясистый нос и щеки испещрены красными прожилками, намекающими на пристрастие хозяина к спиртному. Мятые брюки и стоптанные, грязные туфли органично подходили ко всему остальному.

        Мы представились по приятельски, по свойски, но Гаврила Иванович, уважительно обращаясь к каждому на "вы" и без тени панибратства сказал:

         - Я, если позволите, буду вас величать Георгий, вас - Александр, а вас, Марк, без изменений, как вы и представились.

         Он скромно устроился за столом и с благодарностью принял протянутый ему стакан. Прерванная их приходом беседа продолжилась, и было видно, что гость внимательно вслушивается в суть разговора и готовится в него вступить. А говорили мы о недавно напеча¬танных за кордоном воспоминаниях Соломона Волкова о Шостаковиче, породивших массу слухов и разговоров о композиторе.

         - Волков, что бы там ни говорили советские искусствоведы в штатском, совершенно прав в отношении Шоптаковича - с места в карьер начал Гаврила Иванович, и мы уставились на него. Во-первых, эта нарочито искаженная фамилия, одной измененной буквой рисующая волковский портрет композитора. Во-вторых, безапеляционный, уверенный тон, предполагающий либо знание вопроса, либо огромный понт. Дотошный Марк со свойственной ему педантичностью спросил:

        - А что вы, Гаврила Иванович, знаете об этом и какие доказа¬тельства можете привести?

        И тут Гаврила Иванович начал свой монолог, который даже при желании невозможно было прервать, потому что говорил он очень складно, фразы цеплялись одна за другую и разорвать их, казалось,  невозможно до окончания всего повествования. Его речь казалась несколько архаичной, но в то же время пестрила остроумными, язвительными оценками и была напрочь лишена каких-либо ругательств. Он сыпал неизвестными нам фактами, ссылаясь на литературные и документальные источники,  это делало его аргументы неоспоримыми и убеждало в том, что наш новый знакомый - интеллектуал, вооруженный знаниями и хорошо владеющий темой.

          Гаврила Иванович периодически, по мере появления каких-то исторических персонажей, делал небольшую, но часто довольно точную коррекцию в фамилиях или названиях, что вызывало у нас каждый раз одобрительный и дружный смех. Он наслаждался этой реакцией и так и сыпал своими авторскими находками:

         - Маньяковский, Шорохов, Двухарин, Каканович, Маленьков, Хрющев, Зверия, Бабубыджанян, Халдеев, Брехнев, хамсомольцы, плешевики, хапиталисты, пятилетний плач.
Выговорившись, Гаврила Иванович предложил:

         - Друзья, все равно, что бы и кто ни говорил, Шостакович велик, а то, что в жизни он иногда бывал Шоптаковичем… Друзья, человек ведь слаб. Давайте выпьем за сильное в любом слабом человеке. – Не дожидаясь, он медленно и с наслаждением потянул из стакана вино.

         В этот момент Коля победоносно поглядел на нас, и весь его вид говорил о внутреннем торжестве и удовлетворении от того, что он открыл этого человека и привел его сюда. Мы, конечно, были ошеломлены красноречием и напором гостя и чтобы прийти как-то в себя, тоже выпили. Коля, желая продолжить это шоу, и зная на чем можно завести Гаврилу, затеял разговор о последних книгах Гулага. Гаврила как будто ждал этого, и не дожидаясь даже начала какой-либо дискуссии,  начал говорить о Сожженицыне, о сталинском терроре в цифрах, об исторических корнях того, что произошло и почему это могло произойти именно в нашей стране, о параллелях между фашизмом и хаммунизмом. Он говорил убедительно и ярко, чувствовалось, что эта тема хорошо изучена им и много раз обдумана. Много, много мы узнали из его беседы, которая длилась уже около часа. Коля засобирался, ему надо было убегать. Гаврила вопросительно посмотрел на него.

         - Жора - обратился Коля - Гаврила Иванович живет за городом и уже не успевает на электричку, а я сегодня не могу его приютить. Может быть, ты как-то решишь этот вопрос?

        - Решу и этот вопрос, и вот этот - и Жора налил Гавриле и себе портвейна - не волнуйся, все вопросы решим.

        Разговоры продолжались еще долго, и  только в два часа ночи я вместе с Марком вывалился от Жоры и на такси доехал до дома.

        Утром часов в одиннадцать позвонил Жора и, захлебываясь от смеха, рассказал финал вчерашних посиделок. Они с Гаврилой еще выпили, потрепались и подались в сон. Гаврила уснул прямо в кресле. Утром, проснувшись, Жора не обнаружил Гаврилы, но следы его пребывания остались.

        На столе лежала записка:

        "Уважаемый Георгий. Мне было неудобно тревожить Ваших соседей своими проблемами с утренним мочеиспусканием и я воспользовался пустой бутылкой. Сделал все аккуратно, бутылка в углу, у двери. Спасибо за прием. Я Вам позвоню. Не смею Вас будить,  дверь закрою тихо, чтобы никого не побеспокоить. С уважением, Ваш Гаврила Иванович."
Жора, до хрипа гоготал в телефонную трубку, и я подхватил этот смех, представив, как Гаврила Иванович сверхделикатно наполняет бутылку.