Меченные Кибелой

Картина первая

(Большая комната с высокими потолками и огромным, выходящим на балкон, французским окном с полукруглым верхом. На стенах – множество фотографий, картин и этюдов. У окна – мольберт с начатой работой, кресло-качалка и высокая коричневая напольная ваза в виде башни средневекового замка. В ней – сухой букет из прошлогоднего камыша. Вдоль стен – несколько старинных стульев с изогнутыми ножками и спинками. В центре комнаты – большой круглый стол, накрытый парадной ярко-алой скатертью.

Хозяйка квартиры – Федора (ей на вид около пятидесяти лет, полноватая, среднего роста; у нее густые, совершенно седые волосы до плеч; одета в широкие коричневые брюки и длинную блузу с рисунком в виде крупных цветов подсолнечника) – раскладывает по столу ярко-желтые салфетки и расставляет синий сервиз. Очевидно, будут гости.

На тумбочке у двери звонит телефон.)

Ф. – Алло… Ну?! Защитила?! Золотце мое, я и не сомневалась! Когда вернешься?.. Я уже накрываю на стол!

(Из прихожей слышится дверной звонок. Федора выходит из комнаты и тут же возвращается в сопровождении Алексея Петровича. Это научный руководитель Софьи, старшей дочери Федоры, которая в этот день защищала диплом. Ему лет шестьдесят, он высок, худ, лысоват, одет в белую водолазку и бежевый костюм.)

А. – Поздравляю вас, милая! Сонечка была великолепна! Нет, какая у нее светлая головка! Какая поразительная научная интуиция! У вашей девочки – великое будущее! Ведь ее дипломная работа – это половина кандидатской!

Ф. (продолжая раскладывать по столу приборы) – Ну, Соня, знаете, всегда отличалась… Класс у них, помню, очень сильный подобрался, и ведь школа с уклоном, но и там ей равных не было…

А. – И нет! Ум-ни-ца!

Ф. – Мне, знаете, даже удивительно… Никто у нас в семье наукой не интересовался. Художники, музыканты… Даже писатели были. Но ученые?..

А. – А теперь – будут и ученые! Я уверен: Сонечкин путь уже определен на долгие годы. Аспирантура при университете, кандидатская… Думаю, и докторской долго ждать не придется… Я просто любовался вашей дочерью, когда она работала над дипломом. Талант талантом, но какая преданность делу, какая увлеченность! Она, на мой взгляд, просто наслаждалась своей работой! Для успешной научной карьеры у нее есть все. Одаренность, работоспособность и ответственность.

Ф. – Приедете сегодня к нам посидеть?.. Отметим Сонечкин успех!

А. – Разумеется! Знаете, Федора, мне в глубине души жаль, что Соня уже закончила университет. Такой студентки у меня больше не будет…

Ф. – Не перехваливайте мою старшенькую. Сглазите еще.

А. – Я временно покидаю вас…

Ф. – Но мы будем ждать!

(Провожает Алексея Петровича в прихожую и появляется в комнате с большим блюдом фруктов в руках. Ставит его в центре стола.

Следом за Федорой в комнату заходит Яна – ее младшая дочь. Ей лет семнадцать. На ней – короткий бесформенный свитер с очень длинными рукавами и нарочито выцветшие, драные, расклешенные джинсы. Ее густые короткие волосы растрепаны и окрашены в интенсивно красный цвет. Яна идет к окну и садится в кресло-качалку.)

Я. – Ну что, как там наша гениальная?.. Защитилась на ура, да?..

Ф. – Твоя ирония совершенно неуместна. Ты не хочешь мне помочь?

Я. (раскачиваясь в кресле-качалке) – Нет. Боюсь, испорчу что-нибудь…

Ф. (с досадой) – Ты вот иронизируешь по поводу Сони, зато у меня душа спокойна! Она уже определилась и займет в жизни достойное место! А вот что с тобой делать – ума не приложу! Ни мозгов у тебя нет, ни рук!

Я. (поднимается из кресла и демонстративно разглядывает одну из фотографий на стене) – Это сколько мне здесь лет?..

Ф. – Четыре с половиной года.

Я. – Какая у меня тут голова большая…

Ф. – Вот мы и думали, что ты у нас тоже умная… А это, наверно, просто рахит был…

Я. (берет со стола апельсин и снова усаживается в кресло-качалку) – Ладно, не переживай так за меня. Дворники и уборщицы тоже нужны.

Ф. (серьезно) – Нужны. Да только мне совсем не хочется, чтобы моя дочь в обнимку с помойным ведром жизнь провела.

Я. – Еще бы. Не смотрюсь на фоне нашего научного светила, да?.. Что же делать, если я тупая. Каждому – свое.

Ф. – Ты не столько тупая, сколько ленивая и безответственная. Ты хоть одной дискотекой пожертвовала ради учебы?..

Я. – Еще чего!

Ф. – Поэтому оставь Софью в покое.

Я – Да. Нашу семейную гордость!

Ф. – Я очень хотела бы так же гордиться и тобой, девочка моя…

Я. – Не выйдет!

Ф. – Жаль.

Я. – Знаешь что, мама? Ведь это хорошо, что ты на меня никаких надежд не возлагаешь… Я их не обману!

Ф. – Софья тоже не обманет!

Я. – А вдруг?..

Ф. – Тьфу на тебя!

(Яна хохочет. Но ей вовсе не весело. Она обижена и ревнует мать к старшей сестре.)

(Занавес)

Картина вторая

(Городская улица. Автобусная остановка. На скамейке сидит Яна. Читает пестрый бульварный журнальчик для подростков – типа «Cool girl», пьет пиво из алюминиевой баночки и ест чипсы.

Сзади к ней осторожно подходит Ева. Ей около сорока лет, она высока и стройна, в модном джинсовом костюме стрейч в обтяжку, модельных туфлях. На лице – много яркого грима, на руках и на шее – золотых украшений.

Ева закрывает глаза Яны ладонями.)

Я. – Ой! Кто?..

Е. – Угадай с трех раз!

Я. – Тетечка Евочка!

(Ева смеется и садится рядом с Яной.)

Е. – Пьянствуешь помаленьку? Ну, рассказывай, как дела, Янка-хулиганка!

Я. – Да чего там… Вот, школу закончила.

Е. – Будешь поступать?

Я. – Да надо бы… Профессия как бы нужна. Но вот куда? С дарованиями у меня напряженка. Я не Сонечка-вундеркинд.

Е. – А Софья закончила университет?

Я. – Да. Защитилась намедни. Домой хоть не ходи. Ах-ах… Гениальный диплом! Гениальная защита! Гениальная девочка! Супер-пупер-Сонечка! Надежда отечественной и мировой науки! Сплошной кипяток ручьями и фонтанами. Слушать противно.

Е. – Ну, не расстраивайся. Ты хорошенькая и умненькая. Никого не слушай. Подумаешь – талантов нет! Не всем же холсты краской пачкать и науку вперед двигать! Зато ты, милая, любишь жизнь и живешь со вкусом. Это, если хочешь знать, не все умеют. Так что цени себя, золотая ты моя!

Я. (вскакивает со скамейки, стукает пятками кроссовок и делает под козырек) – Слушаюсь!

(Снова усаживается рядом с Евой.)

Е. (продолжает) – У тебя, в отличие от Федюшки и Софочки, есть шанс…

Я. – Какой, тетечка Евочка?

Е. – Прожить жизнь по-женски счастливо. Беда, когда голова у нашей сестры не тем забита.

Я. – Не тем – чем?..

Е. – Да всякой там жизнью в творчестве, в науке… Мозги тянут, понимаешь ли, в одну сторону, женская природа – в другую… А и туда, и сюда, и нашим, и вашим – будет ли толк?.. Да никогда. Уж поверь мне.

Я. – А если что-нибудь одно выбрать?..

Е. – А второе ты куда денешь?.. Женщине его не зачеркнуть, в помойное ведро не бросить. Или по науке с художеством тужила бы потом, или по нормальной семье с мужем и детишками.

(Молчат.)

Я. – А вы откуда? Или куда?..

Е. – Покупала сынку новый мобильничек… Старый он, вредитель, посеял…

(Вынимает мобильный телефон из сумки.)

Я. – Ух ты! Много отдали?

Е. (смеется) – Все деньги с кошельком!

Я. – А чем сейчас Васька занимается?

Е. – Жизнь прожигает. Что ему еще делать? Танцы, девки, мопед японский… Ну, на рыбалку иногда ездит.

Я. – Надо же, наш маленький Васька – и девушки!!!

Е. – Зато мой теперь от него отстал. А то прошлым летом, старый дурак, сказанул как-то: «Да я уже в пятнадцать лет баб трахал!» А я ему говорю: «Лучше бы ты их трахал в сорок пять!»

(Обе смеются.)

Я. – Балуете вы Ваську! Счастливое у ребенка детство! И ведь сильно умного старшего брата у него нет! Вот уж повезло так повезло!

(Занавес)

Картина третья

(Декорации картины первой. Звонит телефон. В комнату вбегает Яна с почтой в руках, бросает газеты на стол и хватает телефонную трубку.)

Я. – Слушаю! Нет… Ее нет дома… Она на пленэре… Или вечером, или только завтра. Если останется на даче. Что ей передать?.. Аглая?.. Хорошо…

(Кладет трубку и подходит к столу. Берет газеты. Из них выскальзывает длинный конверт.)

Я. – Ух ты… Письмо! Кому это? Фу, Соньке…

(Делает движение, чтобы положить письмо на телефонную тумбочку, но вдруг останавливается. Читает обратный адрес, рассматривает штемпель на конверте.)

Я. – Ах, вот оно что…

(Сгибает конверт пополам и заталкивает его в карман джинсов.

В комнату входит Софья. Она совсем не похожа на свою младшую сестру. Выше ростом, изящнее, ее светлые волосы аккуратно подстрижены и уложены. Одета в строгий брючный костюм голубого цвета.)

С. – Это ты взяла почту?

Я. – Да.

С. – Где она?

(Яна кивает на стол. Софья перетряхивает газеты.)

С. – Мне не было письма?

Я. – Я не видела.

(Софья уходит, потом снова возвращается в комнату с портфелем и папкой для бумаг у руках.)

С. – Я в библиотеку. Буду поздно.

Я. – Скатертью дорога! Смотри, не заучись насмерть!

(Софья уходит.

Яна прислушивается к звукам в прихожей, потом на цыпочках подбегает к двери и осторожно выглядывает в нее. Затем, пританцовывая и щелкая пальцами, идет к окну. Достает из кармана письмо, вскрывает его и садится в кресло-качалку. Читает.)

Я. (ошеломленно) – Ух ты! Во дает синий чулок! И когда только успела?!

(В комнату входит Федора с переносным мольбертом в руках. Ставит его в угол. Яна быстро прячет письмо.)

Я. – Мам! Тебе звонила какая-то Аглая!

(Федора вздрагивает.)

Ф. (после паузы) – Давно?..

Я. – Ну, может быть, полчаса назад…

Ф. – И  что сказала?

Я. – Да ничего. Просила передать тебе, что она звонила… А кто это, мам?

Ф. – Так… Одна моя давняя знакомая…

(Садится к столу, закрыв лицо руками. Потом встает, идет к окну, достает из-за мольберта старую папку с рисунками, смахивает с нее пыль. Снова садится к столу и открывает папку. Перебирает рисунки.

Яна встает из кресла-качалки и подходит к матери.)

Я. – Мам! Ты расстроилась?..

Ф. (не сразу) – С чего ты взяла?

Я. – Ну я же вижу!

(Федора молчит. Яна наклоняется над столом и разглядывает какой-то рисунок из старой папки.)

Я. – Что это за баба жуткая такая? С барсами?

Ф. – Кибела.

Я. – Ты же знаешь – я серая! Поясни!

Ф. – Фригийская богиня… Великая мать… Которой подвластно все живое… Повелевает плодородием, жизнью и смертью…

Я. (берет со стола один лист.) – А это кто?

Ф. – А это она и есть… Аглая…

Я. (внимательно рассматривает рисунок, потом переводит взгляд на тот, что лежит на столе перед Федорой) – Скажи… А почему у них – одно лицо?..

Ф. (торопливо складывает рисунки в папку) – Тебе показалось. Пошли пить чай?.. Что-то я устала сегодня…

(Кладет папку в угол за мольберт и выходит из комнаты. Яна следует за ней.)

(Занавес)

Картина четвертая

(Декорации картины второй. На скамейке сидит Федора. Рядом – сложенный мольберт.

К скамье медленно подходит Аглая. Ей тоже лет пятьдесят. Фигура у нее слегка оплывшая, но еще очень женственная, с большой грудью и широкими бедрами. Длинные пышные волосы окрашены в каштановый с рыжиной цвет и собраны в большой узел на затылке. Она в синем платье с широкой юбкой и туфлях на очень высоком каблуке.

Аглая останавливается у скамьи и молча смотрит на Федору.

Федора молчит тоже.

Аглая вдруг делает резкое движение к скамье и садится на ее край.)

А. – Хочешь, я сейчас здесь на колени перед тобой стану?..

(Федора молчит.)

А. – Прости меня! Ну, прости! Прошу тебя!

(Сползает со скамьи, становится на колени и хватает Федору за руки.

Федора вскакивает.)

Ф. – Прекрати это! Встань! Люди же смотрят…

(Аглая, стоя на коленях, плачет, закрыв лицо руками.)

Ф. – Ну, вставай же…

(Наклоняется к Аглае, берет ее под руку и помогает подняться.)

А. (плачет) – Скажи, что ты простила меня!

(Федора садится рядом с Аглаей.)

А. (достает из сумочки платок и вытирает лицо) – Пойми, наконец, как мне тяжело! Ведь ты – это все, что у меня осталось!

Ф. – Неужели?.. А сыновья? У тебя же двое!

А. – Сыновья пошли по папенькиной дорожке… Служат. И – пьют. Я решила вернуться… Сюда. Там мне давно уже нечего делать.

Ф. – А что ты будешь делать… здесь?..

А. – Не знаю. Попробую уроки музыки давать… Тем, кто совсем уж безнадежен… Отпрыскам каких-нибудь новых русских…

Ф. (смотрит на руки Аглаи) – А ты еще можешь… играть?..

А. (заметив взгляд Федоры) – Да, руки не те… Давно уже… Но гаммы, думаю, осилю… «Мурку» какую-нибудь – тоже…

(Снова хватает Федору за руки.)

А. – Ну скажи, что ты меня простила!

(Федора смотрит Аглае в лицо и молчит.)

А. – Скажи, что простила!

Ф. (отводит взгляд) – Бог простит…

А. – А ты?

Ф. – Что мне остается делать… И я…

(Аглая отчаянно плачет, закрыв лицо платком.)

А. (сквозь рыдания) – Ты не хочешь понять… Не хочешь… Я ведь пыталась тогда с тобой объясниться… Ну не я это была… Не я… Не я перед тобой виновата… Климакс ранний проклятый! Гормоны рассудка лишили… Тебе повезло, если ты никогда не чувствовала страшных эстрогеновых ударов по психике! Когда ты уже не человек – с разумом и волей… А просто существо женского пола… В каждой клетке которого визжит инстинкт размножения… Просто самка в течке, которой вот сию же минуту нужен самец…

Ф. (с горечью) – Даже если этот самец – муж лучшей подруги…

А. – Да! Да! Прости… Прости меня! Пойми же!

Ф. (печально) – Поняла – давно. Но простить все равно не могла… А сейчас – простила. Ну, не плачь больше… Где ты живешь? В гостинице?

А. – Мать мне квартирку оставила… В наследство. На набережной. Маленькую. Но мне одной хватит. Буду смотреть в окно, как река течет… Мимо… Так же, как и жизнь… А твои девочки? Как они? Наверно, уже не помнят меня…

Ф. – Ничего девочки. Разные они у меня выросли. Даже очень разные. Заходи. Если не вспомнят тебя сами – снова познакомлю…

А. – А как же?..

Ф. – Он умер. Через полгода. От инфаркта. Его я не простила. Не успела…

(Занавес)

Картина пятая

(Декорации картины первой. Федора сидит у мольберта и пишет натюрморт – почти черную розу в узком желтом бокале, который стоит на коричневой деревянной подставке. На подставку косо наброшена алая салфетка.

Из прихожей слышится звонок. Потом – невнятные голоса. Наконец в комнату быстро входит Алексей Петрович. Он сильно взволнован.)

А. – Вечер добрый!

Ф. – Добрый! Рада вас видеть!

А. – Впрочем, какой же он добрый?! Федора, милая, что у вас здесь стряслось?! Что происходит с Соней?!

Ф. (с недоумением) – Ничего… У нас все в порядке!

А. – Почему же она отказалась от аспирантуры?! По семейным обстоятельствам?!

Ф. – Как?!

А. – И вы ничего не знаете?!

Ф. – Впервые слышу! Какой кошмар!

(Бросает кисть и встает со стула.

В дверях комнаты появляется Яна.)

А. – Ничего не могу понять!

Я. (со злорадством) – Очень просто. Наше ученое светило решило податься замуж. Оно на днях отбывает к милому в Тьмутаракань.

Ф. – К кому?! Куда?!

А. – Это невозможно!

Я. – Еще как возможно. Наш синий чулочек в интересном положении.

Ф. – Ты лжешь!

Я. – Нисколько.

Ф. – Да откуда ты знаешь?

Я. – Из самого достоверного источника.

(В комнату быстро входит Софья. Она слышала часть разговора.)

С. – Ты все-таки украла письмо Дениса, дрянь!

Ф. – Так это… правда?!

С. – Да. Все правда. Я беременна, я выхожу замуж за Дениса и уезжаю во Владивосток.

А. – Я больше не могу это слушать! Девочка, что ты с собой делаешь!

(Смотрит на Софью, в отчаянии машет рукой.)

А. – Простите, простите…

(Быстро уходит.)

Ф. (с трудом шевеля губами) – Ты все решила окончательно?

С. – И бесповоротно.

Ф. – Боже мой…

(Опускается на стул у мольберта.)

Ф. – Твое блестящее будущее, твоя карьера… Ты хоть понимаешь, на что идешь?..

С. – Да. Я считаю, что мой будущий ребенок – в миллион раз важнее всей науки в мире!

Ф. – Милая моя, какая же ты еще наивная… Родить ребенка может каждая здоровая женщина, правильно воспитать его – всякая неглупая мать… Но тебе-то столько дано!

С. – Я поняла, что мне все это не нужно!

Ф. – Хорошо… Не буду трясти Евангелием и напоминать тебе притчу о зарытых в землю талантах… Но ведь ты помнишь Аглаю, мою подругу?..

С. – И превосходно.

Ф. – Помнишь, значит. Красивая была Аглая в молодости. И считалась пианисткой с огромным потенциалом. Но консерваторию она не закончила. Влюбилась. И вышла замуж. И уехала. Только не на Дальний Восток, а на крайний юг. В пустыню. Родила там мужу двоих сыновей-близнецов. Растила их. Хозяйство вела. Стирала, готовила. Муж пил. Все, что горит. Как пьют все военные на точках. От пьянства и умер в сорок лет. Сыновья Аглаи выросли и пошли по отцовской дорожке. Тоже служат. Тоже пьют. А она – одна. Что ей сейчас делать? Идти доучиваться в консерваторию… в пятьдесят лет?.. Руки у нее домашней работой угроблены. И чем ей жить теперь? Прошлым? Но ведь она не была счастлива в своей семейной жизни, милая моя девочка! Вот ведь беда какая! А каким редким дарованием Аглая пожертвовала! Сейчас бы, может быть, концерты давала – в лучших столичных залах или за границей, преподавала бы в консерватории! Неужели несчастная семейная жизнь с пьяницей стоит хоть сотой, хоть тысячной доли удачной профессиональной карьеры?!

С. – Во-первых, Денис не пьет…

Ф. (машет рукой) – Это пока…

С. – Мама, клянусь: как бы там ни было, я жалеть не буду…

Ф. – Зато я буду жалеть всю жизнь… Которая мне еще осталась…

С. (твердо) – Прости меня, но я не могу иначе.

Ф. (долго молча смотрит на старшую дочь, потом – с тяжелым вздохом, устало) – Что ж, видно, у меня такая неделя выдалась… Понимать и прощать…

Я. (с любопытством) – А кого ты еще понимала и прощала? И за что?

Ф. – За что? Действительно, за что?

(Задумывается. Потом смотрит в угол, где лежит старая пыльная папка с рисунками.)

Ф. – Помнишь, мы с тобой мои старые наброски недавно смотрели?..

Я. – Где жуткая баба с барсами и твоя старая знакомая?..

Ф. (с горечью) – Я, дорогая моя дочь, вынуждена понять и простить всех, кого пометила своим клеймом и поработила, лишив рассудка, эта самая жуткая баба…

(Занавес)