First tears

               
                A little darling, don’t shed no tears,
                No, woman, no cry.
                Bob Marley
I saw her tears first time. It was… Извините. Я видел ее слезы впервые. Случилось это несколько недель назад, однако боль и чувство грусти, возникшие во мне тогда, живы и не потеряли своей силы. Думаю, это надолго.
Мне трудно описывать то, что происходило со мной тогда, конечно, картины воображения и памяти не сравнимы, скажем с Чернобыльской катастрофой или трагическими событиями 11 сентября, но все же ее слезы отразились на моем душевном состоянии и заставали в очередной раз задуматься о многогранности жизни и вплетающихся в нее событий.
Эти чувства не переводятся на человеческий язык. О них невозможно рассказать так, как этого хотелось бы. Они не выходят наружу, живут внутри, набирают силу и постепенно, словно коррозия,  разрушают металлическую оболочку души. Медленно и бесконечно терзают они ее, переворачивают, ставят верх ногами и делают  с ней все, что им заблагорассудится. От них нелегко избавиться. Колорадские жуки совести – вот какое я дал бы им имя.
Не хочу показаться пессимистом и плакаться вам в жилетку, но я, действительно, не знаю, как ими управлять. Нереально бороться с тем, чего ты не видишь, что не можешь описать, чему не можешь дать толковое объяснение. Невидимый враг в сотни раз опасней любого лютого известного тебе противника, поскольку действует неожиданно и незаметно для тебя, изнутри, принося душевные терзания, которые, как известно, куда сильнее физических. Будто тысячи тонких игл впиваются разом в твое сердце и остаются там навечно. Вот как действует этот враг. Ты чувствуешь, как внутри тебя все сжимается, словно каменеет, дыхание становится прерывистым и. неминуемо возникает ощущение безысходности.
Пожалуй, хватит об этом. Чем больше я об этом пишу, тем запутанней начинаю изъясняться, все с большим трудом подбираю слова, и все больнее становится на душе. Это случилось 23 июня. Дата вбита огромным гвоздем в ящик моей памяти, и как бы я ни хотел выдернуть ее оттуда, ничего не получается. Ни один гвоздодер не способен на это. Дата прочно сидит в голове, оскверняя своим существованием разум.
В тот день я довольно поздно возвращался домой. Не могу сказать, что был чем-то расстроен, нет, но и веселым настроение мое назвать было невозможно. Словом, я пребывал в умиротворении, день сложился неплохо, и ничто не предвещало дурного его окончания. Я шел неспешным шагом, нет, вру, конечно же, я торопился домой, туда, где ждал меня дорогой мне человек. Та единственная, ради которой я был готов пожертвовать своей жизнью, ради которой я мог бы перевернуть всю планету, имя которой я повторял как молитву.
Я купил ей цветы. Шикарный букет гладиолусов. Я знал, что она волнуется из-за моего опоздания, и потому наряду с оправданием сочинял для нее оригинальный и жаркий комплимент. Я всегда говорил ей красивые слова или сочинял стихи, особенно, когда задерживался. Мною было придумано семь достойных моего оправдания комплиментов, и по дороге я представлял то, с каким серьезным выражением лица буду их озвучивать.
Медленно, стараясь не наделать лишнего шума, я открыл дверь и осторожно вошел внутрь, предварительно спрятав гладиолусы за спиной. Она была в спальне и ничего не слышала. Даже по ковровой дорожке ступал я на цыпочках. Добравшись до спальни, я вытащил цветы из-за спины и чуть не выронил их из рук.
По ее щеке катилась горькая слеза. Она плакала….  Мы познакомились с месяц назад, и я ни разу не видел, как она плачет. Она не заметила меня и уткнулась лицом в подушку. Каждая слезинка, вытекавшая из ее глаз, вонзалась в мое сердце и разбивалась на миллионы острых осколков.  Я не был готов к такому, мне было невыносимо трудно видеть то, как близкий мне человек плачет. Она все время была улыбающаяся, никогда не опускала руки, независимо от того, что произошло, и вот теперь такое…
Честное слово, я  сам едва сдерживал слезы, но я мужчина, все-таки, и не могу позволить себе подобной слабости. Внутри меня все содрогалось.
Я был готов проклясть весь белый свет. Как мог он допустить, чтобы такая девушка была чем-то огорчена? Как посмел он причинить ей боль? Да он и ноготка ее не стоит весь со всеми его потрохами. Он ничтожен в сравнении с ней. Ничто во вселенной не имеет права причинять ей боль. Я был вне себя от ярости, готов был рвать и метать все, что ни попадется под руку.
Подавив в себе эти чувства, я пошел к ней и обнял за плечи. До сих пор мучаюсь, что так и не сказал ей ничего. Я чувствовал, что нужно что-нибудь произнести, утешить ее, поддержать, но так и не смог подобрать нужных слов. В голове вертелось что-то вроде: «я люблю тебя» и «все будет хорошо», но эти избитые фразы, казались мне неуместными. Я мучил мозг, но он упорно посылал мне все более и более глупые фразы. Наконец, я молча поцеловал в щеку, в ту, на которой секундами ранее блестела слеза.
Она посмотрела на меня и виновато улыбнулась. Еще мгновение, и я бы точно расплакался, но она смахнула слезы, вытерла лицо и одарила меня нежнейшим поцелуем. Я чувствовал, как дрожат ее губы. Все-таки она не могла скрыть печаль. Бедная моя, любимая, ей было очень больно... Я обнимал ее и чувствовал каждый удар ее сердца.
- Ты купил мне гладиолусы? – Спросила она спустя некоторое время чуть повеселевшим голосом. Цветы лежали рядом на кровати.
- Да. – Почему-то глупо произнес я.
- Спасибо. Я их очень люблю! – И она еще раз поцеловала меня. Я же был, словно в трансе. Мне надо было улыбнуться ей, сказать какую-нибудь глупость или заготовленный по дороге комплимент, она бы засмеялась, повеселела, ей стало бы легче, и неловкость ситуации исчезла бы. Однако я не сделал этого, и теперь не могу себя за это простить.
Я не стал спрашивать о причине ее слез и вообще никогда не возвращался к этой теме. Она ничего не рассказала, видимо, решила держать все в себе.
Мы долго молчали. Я обнимал ее. Было поздно, солнце давно село, и комнату окутал мрак. Я гладил ее волосы, чувствовал легкий запах ее шампуня, целовал ее шею… Я был рад, что закончился этот кошмар. Мне не хотелось больше видеть ее плачущей, и я попросил Господа, чтобы он больше не допустил ее слез. И как, мне показалось, Он пообещал выполнить мою просьбу. По крайней мере, мне очень хотелось в это верить.
Я так и не сказал ей придуманных мною комплиментов, хотя они прекрасно влились бы в затянувшееся и потому уж довольно неприятное молчание, которое было необходимо нарушить. Слез больше не было, однако  грусть и боль по-прежнему оставались в нас.
- Знаешь, я написал новый стих. – Солгал я.
- Правда? – Она с интересом посмотрела на меня, но так и не дождавшись ответа, уткнулась головой в мо плечо.
- Конечно!
И я выдал ей экспромт. Он получился не совсем удачным, но она не показала вида. И тогда я прочел ей ее любимые стихи. Гумилев «Беатриче». Хорошо, что я знаю много стихов. Я читал их ей всю ночь….

 «Сегодня я вижу особенно грустен твой взгляд…»
Николай Гумилев…
18. 07. 2004 г.

ЗЫ: Спасибо Мураками