1. ТУПИК УЧЕНИЧЕСТВА
... Однажды по-над временем... В одно из тех прошедших времён, которое жило...
Эволюция Вселенной представляется ей самой таким образом, что космический корабль выглядел бы спиральной галактикой, если бы...
Грохот пылил, и столетия проносились над каменной площадью, пока пространство медленно пополнялось сельской местностью, которая текла с поверхности культурного слоя, как вязкая вата...
Или нет... Проносились нули – и выстраивались вслед за единицей, отмечая 10 во всё большей степени, пока обезьяна отстукивала на пишущей машинке ураган, собравший рибосому из деталей «Боинга» на свалке. А то иначе – откуда и сама обезьяна, и поп, отрицающий происхождение от неё...
Нет… Что это, в самом деле? Нельзя отключаться, нельзя давать волю усталости. Сейчас, когда совсем скоро – экзамен...
Кламонтов встряхнул головой, словно отгоняя наваждение. Мгновенное полузабытьё прошло, беспорядочное течение мыслей и ассоциаций прервалось, но глаза, как бы на мгновение отметив, где он – у окна в коридоре учебного корпуса – тут же снова закрылись вдруг отяжелевшими веками. Как он устал ещё до экзамена... Кламонтов с трудом заставил себя вновь открыть глаза и вернуться к реальности, но взгляд беспомощно скользил по страницам учебника политэкономии, который он, задремав на мгновения, чудом не выпустил из рук.
«Значит, так. Причина возникновения товарного производства – экономическое обособление производителя от потребителя. Так, ладно. Дальше… Дифференциальная земельная рента… Худший участок земли определяет общественно необходимые затраты труда... Что ж, это я помню. Теперь так… 1-е «с+v+m» + 2-е «с+v+m»… Или нет. 1-е «v+m» + 2-е «v+m» = 1-му… Нет, 2-му… Да, вот этого я не помню. Ладно, посмотрю потом. Так, что ещё… Меновая стоимость представляет собой пропорцию, в которой конкретный труд обменивается на абстрактный труд... Или нет. Овеществлённый труд, которым работник переносит потребительную стоимость на стоимость, называется... Опять не то. Абстрактным трудом работник переносит на конкретный труд стоимость потреблённых основных фондов... или нет, общественных фондов потребления и накопления, которые, в свою очередь, формируются из... Ой, да о чём это я?..»
– Хельмут! Кламонтов! Ты помнишь определение, что такое общественно-экономическая формация?
Голос старосты группы ворвался в полусонное сознание Кламонтова, отдаваясь гулким эхом. И в тот же момент страница дрогнула и поплыла перед глазами куда-то в сторону. Кламонтов даже не сразу понял, что сам невольно обернулся на голос. Чувство равновесия не подсказало ему этого – голова равномерно гудела от напряжения. Как же его вымотала подготовка к экзамену! А сам экзамен был ещё впереди...
– Общественно-экономическая формация?– переспросил Кламонтов – услышав свой голос как чужой, незнакомый, и тоже отдающийся эхом внутри головы.– Ты, что, серьёзно не помнишь? Плазма, газ, жидкость и твёрдое тело!
– Не понял…– удивлённо переспросил староста.– Можно ещё раз, только медленнее?
– Подожди!– спохватился Кламонтов, вдруг поняв, какую глупость сказал. И как у него могло так, с ходу, вырваться первое, что пришло на ум? Да и то хорошо, что – не там, на экзамене. А то достаточно одной тройки, всего одной – и прощай надежда на диплом с отличием…– Я сказал не то! На самом деле общественно-экономическая формация – это совокупность всех общественных отношений в системе координат…
– Ты это о чём?– ещё больше удивился староста.– У тебя, что, в учебнике так написано?
– Ой, нет… На самом деле это будет базис, делённый на надстройку… Или наоборот… Базис – он же внизу, потому и базис… Нет, подожди, сейчас вспомню…– стал припоминать Кламонтов, чувствуя, что говорит не то – но не мог сообразить, что именно не то. Понятия и формулировки были знакомые, но то, что нужно, из них не складывалось.– Базис – знаменатель общества, значит, надстройка – его числитель. Базис – основание, значит, надстройка – кислота...
– Какая кислота?– недоуменно переспросил староста.– Ты, что, разве не политэкономию сейчас сдаёшь?
– Нет, ну как же? Политэкономию, как и все. И я же говорю: в обществе есть базис и есть надстройка...
«Или я опять сказал какую-то чушь?– вдруг забеспокоился Кламонтов.– А то и правда – при чём тут кислота? И что со мной происходит? Нет, надо собраться, скоро экзамен... Ну, значит, так: цилиндр, конус и шар… Или нет: окружность, эллипс, парабола, гипербола... Тоже нет. Тогда так: профаза, метафаза, анафаза, телофаза. Опять не то...»
– А, вот и Хельмут,– донёсся голос ещё одного, только что подошедшего студента. Он недавно перевёлся к ним, заочникам, со стационара, и его фамилию Кламонтов не помнил.– Слушай, Хельмут, ты понимаешь, что такое «искусство как форма общественного сознания»? Можешь ты мне это объяснить?
И, казалось бы, к чему сейчас – но, с другой стороны, почему было не ответить? Ведь это он, кажется, помнил...
– Это – совокупность всех общественных отношений...– уверенно начал Кламонтов – и снова спохватился, что уже как бы по инерции своих предыдущих слов говорит не то.– Ой нет, то другой вопрос, а это... Подожди, я сейчас вспомню...
«Искусство как форма...– Кламонтову показалось, что до него наконец дошёл смысл вопроса.– Искусственное формирование... Но чего? Ах да, бактериальных клеток с нужными человеку свойствами. Например, с азиатским способом производства животных и растительных белков. Или нет… Со встроенным животным или растительным геном, кодирующим нужный белковый продукт…– Кламонтову пришлось сделать над собой усилие, чтобы правильно построить фразу.– Так, что там ещё... Гибридомы, моноклональные антитела... Ой, что это я…опять?– уже не на шутку встревожился Кламонтов.– Мы же не генетику сейчас сдаём... Так что он меня спросил? Ах да, азиатский способ производства… И чем он характеризуется? Отсутствием частной собственности у муравьёв и термитов? Нет, опять не то. Да, а что такое вообще способ производства? Это – производительные силы плюс производственные отношения плюс электрификация всех стран соединяйтесь минус суверенизация всех стран разъединяйтесь минус два икс игрек плюс игрек квадрат... Ой. Нет. Как же это…»
Поток мыслей оборвался, и Кламонтов застыл в оцепенении, не понимая, что происходит. Сколько он себя помнил, подобного с ним не случалось. Бессонница, головокружение, головная боль, отключение внимания на уроках, просто забывание отдельных слов в неподходящий момент – да, но не такое… А ведь тут – уже не просто тройка в зачётке. Может дойти до вызова на экзамен психиатра. И что тогда – не только в учёбе, вообще в жизни?
– Что, не помнишь?– разочарованно спросил бывший стационарник.– А мне говорили, что ты отличник. И я даже думал, ты прямо на экзамене что-то подскажешь, если надо...
– Говорил я тебе, не учи так много, переучишься,– пробормотал староста.– А то не хватало ещё, чтобы ты оказался не готов к экзамену. Ты же у нас остался последний отличник на всю группу...
– Что, серьёзно Кламонтов к экзамену не готов?– донёсся сзади eщё чей-то голос – и тоже словно из призрачного далека.– И что теперь будет?
– Нет, подождите... Понимаете, я вообще, когда готовлюсь к экзамену – бывает, что не могу вспомнить всё по порядку, вопрос за вопросом, билет за билетом, как ни стараюсь. А на экзамене возьму билет – и всё сразу всплывает в памяти...– ответил Кламонтов уже больше для собственного успокоения, и даже не очень обращая внимание, слышит ли его кто-нибудь. Хотя...– Нет!– тут же возразил он себе.– Надо вспомнить! Надо! Итак, общественно-экономическая формация... Потребительная стоимость… Деньги-товар-деньги... Купон – не деньги – не товар... Нет, не то... Единичное, общее, особенное... Искусство как форма… Хотя что же тогда как содержание? Или нет... Каждая прямая и каждая плоскость есть не совпадающее с пространством непустое множество точек...
Говоря это, Кламонтов не заметил, как его голос постепенно перешёл в шёпот, а затем во внутреннюю речь, так что хорошо хоть, последних из этих слов однокурсники не слышали. Но что с того – если сам он не мог совладать со своей памятью? Крутились отдельное термины, формулы, обрывки определений, перед внутренним взором плыли, перекрываясь и путаясь, страницы учебников с разными иллюстрациями, таблицами, диаграммами и графиками – но то, что нужно сейчас, не вспоминалось? И хотя он по-прежнему не мог понять, что происходит – вдруг понял: в таком состоянии экзамен не сдать. Если только он не соберётся, не мобилизует силы...
– Ну что, вспомнил?– спросил староста, видно, так и не понявший состояния Кламонтова.
– Загляни в учебник, пока ещё можно,– посоветовал тот же голос сзади.– А то там уже философ зашёл в аудиторию, раскладывает билеты. А он позавчера предупредил, он ждать не будет.
– Точно,– произнёс в ответ ещё кто-то.– И как раз начнёт с вашей первой группы. Вы же ещё вчера по плану должны были сдавать. Вот сразу – прямо, как есть в списке, и пойдёте...
– Как... уже?– не вполне осознав услышанное, переспросил Кламонтов. Он думал – в запасе есть хоть немного времени. Но если по списку в групповом журнале – который начинался с подгруппы проходящих специализацию на кафедре физиологии человека и животных, а в ней фамилия Кламонтова стояла четвёртой – то времени практически не оставалось. Хотя – ещё что-то было странно, не сходилось – и он не мог понять, что с чем. Или только казалось от переутомления…
– Разве уже?– староста недоуменно оглянулся, потом посмотрел на часы.– Действительно, что ж это он так рано? Всего 8. 43. Я думал, можно ещё полистать учебник...
– Нельзя уже полистать учебник!– вдруг загремел (но тоже странно призрачно) на весь коридор голос преподавателя философии, а затем и сам он появился из-за распахнувшейся двери ближайшей аудитории.– Сами напросились сдавать экзамен двумя группами в один день, так и не жалуйтесь теперь! Имели время всё выучить! Я один, а вас сколько? Чуть ли не семьдесят! Так что давайте начинать. Староста первой группы, где журнал? И быстро, чтобы не терять времени – пять человек, первых по списку, заходите!
– Пять человек, первых по списку…– растерянно повторил староста, отдав философу журнал, и тут же вернулся.– Слушайте, а кто ещё видел хоть кого-нибудь из физиологов, кроме Хельмута? А то я смотрю – тут из нашей группы одни генетики...
– Ну, Хельмут, не подведи,– кто-то, до сих пор ничего не понявший, подтолкнул Кламонтова сзади в плечо.
– Я... Да вы что... Я сейчас… ещё не готов...– сорвалось со вдруг пересохших губ Кламонтова.– Откуда я мог знать, что экзамен начнётся так рано…
– Так, а что же делать?– забеспокоился староста.– Ну сам видишь – из вашей подгруппы ты один, больше никого! А надо же кому-то идти первым…
– Ну сколько вас ждать?– поторопил философ.– Первая группа, подгруппа физиологов, которая по расписанию ещё вчера должна была сдавать экзамен! Где вы?
– Хельмут, ну что ты переживаешь? Ты же отличник, ты же всё выучил!– стали уговаривать Кламонтова обступившие его студенты.– А то он ещё подумает, что у вас в подгруппе забастовка...
– Забастовка?– переспросил философ.– Если я вас верно понял, в подгруппе физиологов забастовка? Ну знаете ли, это не в ваших же интересах,– философ недоуменно развёл руками.– По расписанию половина из вас уже могла – и должна была – сдать экзамен ещё вчера, но вы сами просите перенести его на сегодня, я иду вам навстречу, соглашаюсь – а вы сами же и не являетесь! И по какому случаю забастовка?
– Да нет, я ничего такого не знаю! Наверно, они просто ещё не пришли!– поспешно заверил староста, и снова повернулся к Кламонтову:– Ну, Хельмут выручай… А то видишь, вся ваша подгруппа может оказаться виноватой... А тебе-то это зачем?
– Ну что ж, будем считать – подгруппа физиологов в полном составе на экзамен не явилась,– с холодным безразличием констатировал философ.– И пусть они потом сами оправдываются перед вашим деканатом – а мы пока начнём с подгруппы генетиков…
– Нет, подождите! Я из подгруппы физиологов!– неожиданно для себя решился Кламонтов. А то разбирательство вокруг забастовки – было куда серьёзнее, чем провал на экзамене... И хотя он тут же сообразил, что это было лишь чьё-то внезапное предположение – ни о какой забастовке сам он не знал – теперь ему осталось только последовать за философом в аудиторию, где должен был проходить экзамен.
«А если провал?– гулко отдавались в голове Кламонтова его же мысли.– И тогда – пересдача… А ведь нигде ещё ничего не пересдавал – ни в школе, ни здесь. Всё – с первого раза… Или просто признаться, что нездоров, и уйти? Но потом заново зубрить всю эту чушь… И так-то чего стоило запомнить – и что, зря? Опять часами сидеть над тем же учебником? Тем более, на той сессии ещё сколько всего сдавать... Или рискнуть сейчас, просто чтоб избавиться? Рискнуть… А если тройка? И её потом уже не исправишь… Двойка – хотя бы возможность пересдачи, а тройка сразу ставится в зачётку – и всё, больше не отличник. С таким успехом мог сдавать всё на тройки с самого начала…»
– Так... Это кто у нас – Кламонтов?– механически-задумчиво переспросил философ, раскрыв его зачётку.– Какой билет?
– Восьмой,– дрогнувшим голосом ответил Кламонтов – и только тут понял, какую глупость сделал... Оказывается, он уже как-то автоматически, отработанными на всех предыдущих экзаменах движениями, успел протянуть зачётку и взять со стола билет. И пока это дошло до него, он уже садился за третью парту среднего ряда.
«Зачем я это делаю? Почему не сказал сразу, что нездоров, что переутомился? А теперь-то как объясню, почему не в состоянии сдавать экзамен?»
Но, как бы там ни было, билет уже был в руке – и Кламонтов решил прочесть вопросы, а уж потом думать, что делать дальше. И, прочтя, едва не вздрогнул... Как ни удивительно, попались ему те самые: «общественно-экономическая формация» и «искусство как форма общественного сознания». И только третий был странно неразборчив, как будто рычаги пишущей машинки на доли миллиметра не достали до бумаги – вот было и не разобрать, что и в свете решений какого именно съезда составляло этот вопрос.
«А может быть, всё-таки вспомню?– с внезапным приливом решимости подумал Кламонтов.– Вспомню – и сдам! Ведь два вопроса знакомы. Но как прочесть третий? Нет, ладно, потом, сначала – первый. Значит, так...– Кламонтов сжал ладонь правой руки левой, пытаясь собраться с мыслями.– Базис внизу, надстройка вверху. Каждая прямая и каждая плоскость отделяет базис от надстройки... Высота, опущенная из вершины квадрата на его сторону, не является высотой. Так, хорошо, это я помню. Дальше... Самец жабы откладывает икру в знаменатель полного дифференциала... Или нет... Три источника и три составных части на одной орбитали... Хотя это было бы вопреки... правилу фаз... Гиббса? Или... Гюйгенса?»
Кламонтов снова встряхнул головой и растерянно оглянулся, словно опять очнувшись. И тоже странно – как будто не засыпал, не отключался. A тут – и в аудитории что-то стало не так, как раньше. Ах да, другие студенты успели рассесться по партам со своими билетами и, сосредоточенно склонившись над ними, готовились к экзамену. И всё же что-то было не так – и он снова не мог понять, что… Или снова только казалось от переутомления? Но тогда тем более – как в этом состоянии пытаться сдать экзамен?
«Нет… Давай ещё раз...– Кламонтов ещё сильнее сжал правую руку левой, будто делая отчаянный мысленный рывок в попытке вызвать из памяти нужную информацию.– Итак, свет решений Съезда... Проходя через оптически неоднородную среду, свет образует конус светорассеяния… Но то – потом, третий вопрос, а тут надо разобраться с первым .Значит, так – низы не хотели, верхи не могли… Наверно, была полупроницаемая мембрана, создалась осмотическое давление. И низы не хотели, чтобы верхи диффундировали к ним через неё, а верхи не могли... Ой, нет...– снова спохватился Кламонтов – и тут перед его внутренним взором встала иллюстрация из учебника, похоже, наконец к нужному вопросу.– Ах да, ну вот же оно: буржуй складывает в сейф прибавочную стоимость. А пролетарий застёгивает пояс на проценты... Хотя и не говорить же так буквально... Тем более – опять не совсем то. Нет, давай сначала... Значит, так: ёмкость, индуктивность... Нет... Ионное произведение воды... Нет… Уровни компактизации ДНК в хромосомах… Нет… Ну так, может быть, двойное оплодотворение... пролетариата – беднейшим крестьянством? Опять не то... Ой, что делать... Какой ужас... Как мне это сдать…»
И тут что-то снова привлекло внимание Кламонтова, прервав течение его мыслей. Он даже не сразу понял, что слышит чей-то голос – но, чуть повернувшись, краем глаза увидел философа, который сидел рядом за партой и что-то говорил. Странно – философ сам подсел к нему… И когда? Кламонтов даже не заметил… И что теперь? Признаться наконец?
–… Ну, и… вот так, значит, двойное оплодотворение и происходит...– полувопросительно произнёс философ, протягивая лист с рисунками, изображавшими стадии двойного оплодотворения у цветковых растений. Хотя не совсем – одна из стадий попала сюда явно по ошибке. Но зачем это вдруг могло понадобиться философу?
– А... это?– вырвалось у Кламонтова – и ему пришлось указать толь концом своей ручки на то, что было ошибкой в схеме. Хотя – ошибкой ли? Он почему-то вдруг начал сомневаться...
– Это... гиф... Нет, гипофиз...– замялся философ.– Нет, этот... как его... гименеций...
– Какой гименеций?– ещё больше удивился Кламонтов.– Нет же в ботанике такого понятия... А если вы имеете в виду гинецей, так то – совсем другое. (Кламонтов хотел сразу и уточнить – но вдруг понял ,что не помнит определения. Нет – он не забыл, он зрительно представлял себе эту часть цветка, но опять не мог вызвать из памяти нужные слова.) А это – гаметофит,– продолжил наконец Кламонтов.– Но дело в том, что это у папоротника он такой. А двойное оплодотворение свойственно только цветковым, у которых он выглядит совсем иначе,– закончил Кламонтов, всё ещё не понимая, зачем это философу сейчас.
– Ну, а хоть троечку – можно?– жалобным, просящим голосом вдруг обратился к нему философ.– Я же всё-таки что-то учил. И потом, я сразу сказал, что хлороформ состоит из туго переплетённых гиф столбчатой губки...
– Да троечку-то можно,– автоматически, не подумав, ответил Кламонтов, ставя тройку в зачётку, протянутую философом. И тут снова что-то показалось ему странным... И тоже – что? Ах, да... В самом деле – почему философ был тут со своей зачёткой? Ведь зачётка – студенческий документ, документ преподавателя – диплом… И значился он там, в зачётке, почему-то студентом химического факультета...
«Подожди, как же так? Философы на химфаке ботанику сдают? Вот не знал… Да, но к чему сейчас? Если я сразу пойду отвечать ему же...»
И тут в сознании Кламонтова будто что-то стало проясняться – и неприятный холодок пробежал между лопатками от внезапного нехорошего предчувствия.
«Ой... Нет… Подожди... Как я могу готовиться сдавать экзамен, если я ... принимаю экзамен? Или нет... 8-й билет по философии… Нет, а «хлорофилл из гиф столбчатой губки»? И... он, философ, сказал такое? Да как же это, в самом деле?»
Всё более чувствуя неладное, Кламонтов перевел взгляд на билет – вернее, просто на свою руку, в которой его почему-то не оказалось. Ах да, он на самом деле держал зачётку – билет же, оставленный философом, лежал на парте... Но рука Кламонтова сама собой потянулась к билету, поднесла к глазам, Кламонтов беглым взглядом, прочёл билет один раз, потом, не поняв, другой – и его будто током ударило: билет был не по философии, а по… неорганической ботанике! Под стать названию предмета были и вопросы: «свойства трёхвалентных мхов», «внутреннее строение листа хлороформа» и «двойное окисление у цветковых папоротников».
– Это, что, серьёзно...– начал Кламонтов почти шёпотом, переводя взгляд туда, где ожидал увидеть философа – и тут же умолк, не в силах продолжать. От того, что он увидел, ему едва не сделалось дурно. Оказывается, это он сидел не за третьей партой – за которую, казалось, раньше садился – а за преподавательским столом, и перед ним же были разложены экзаменационная ведомость и зачётки, раскрытые каждая на первой странице. За третьей же партой сидел с бессовестно вылезающей из рукава шпаргалкой-«гармошкой» и что-то торопливо срисовывал с неё на двойной тетрадный лист, явно готовясь к ответу на экзамене... преподаватель неорганической химии, который на первом курсе вёл в их подгруппе лабораторные работы – а ещё поодаль за партами сидели другие знакомые преподаватели и, ничего не замечая вокруг, сосредоточенно списывали что-то каждый со своей шпаргалки. А вот философа – как и его зачётки – не было. Но неужели он действительно поставил в эту зачётку оценку? Он, студент, принял экзамен у преподавателя? И тот, как ни в чём не бывало, ушёл с поставленной им тройкой? А тут и размышлять было некогда – идти отвечать собирался химик...
«Но этого не может быть...– заметались в глубине сознания мысли.– Это просто какой-то сон... Бред... Галлюцинация от переутомления...»
И даже трудно сказать, сколько так прошло – несколько секунд, а, возможно, больше минуты – пока с Кламонтова сошло оцепенение, и он понял, что должен принять происходящее как реальность, и что-то делать в соответствии в ролью, в которой так неожиданно оказался… Хотя – что? Продолжать принимать экзамен?
–… Мох представляет собой сложный эфир гриба и водоросли, произрастающий на азотистом основании...– донёсся голос уже сидевшего рядом химика. Как и философ, тот нёс галиматью, счесть которую наукообразной мог ещё школьный двоечник, но уж не студент-отличник, тем более – преподаватель.– А это… Ну… так когда вода идёт вверх но стволу бензола, она при этом делается красной…
Что-то смутно знакомое вдруг вспомнилось Кламонтову при этих словах. Ну да, точно – из школьного курса ботаники. Только там подкрашенная вода поднималась по стволу не бензола, а бальзамина, ведь бензол – химическое соединение... И однако, в билете № 7 – теперь уже по органической ботанике – по которому отвечал химик – вопросы были именно такие : «сложный эфир гриба и водоросли» , «строение ствола бензола», да ещё и – «жилкование листа у непредельных спиртов».
–… И, что, этого на тройку не хватит?– снова донёсся голос химика.– Но я же учил...
«И этот согласен на тройку... Ну дела... Студентов гоняют на опросах перед лабораторными работами – а сами... Ой, подожди, что это я... Нет, но это же не всерьёз,– попытался успокоить себя Кламонтов – хотя у него пробежал озноб, едва он увидел свою экзаменаторскую запись в зачётке химика.– Так не может быть наяву. Я проснусь – и это пройдёт. Хотя наяву мне самому что-то сдавать... Искусство как форму решений Съезда, что ли...»
–… В процессе эмбрионального развития организма образуются два слоя клеток,– услышал он ещё голос. Ах да, успел подсесть другой химик – с кафедры физколлоидной химии.– И сначала внешние обеспечивают питание внутренних, то есть они соответственно – клеточной пролетариат и клеточная буржуазия. А затем в подполье собирается первый съезд мезенхимных клеток...
«Нет, но это как же?– едва не поперхнулся вздохом удивления Кламонтов.– Трофоэктодерма, из которой формируется плацента – пролетариат, а сам зародыш – буржуазия... Надо же додуматься... Хотя… что вообще за предмет?»
Однако, взглянув на билет, Кламонтов вновь едва поверил своим глазам. Билет № 6 действительно был по предмету (мог ли он представить подобное?)... «эмбриология КПСС», и вопросы в нём были о зародышевых листках пролетариата, первом съезде мезенхимных клеток и гаструляции правящей партии у теплокровных государств.
«Нет, а если... не сон?– почему-то подумал Кламонтов.– А то как же: я знаю, что сплю – а не просыпаюсь. Хотя бывают и очень яркие сны, и как бы пробуждения ото сна во сне... Нет, а всё-таки? Гаструляция – на самом деле стадия эмбрионального развития...– стал припоминать Кламонтов.– И мезенхимные клетки – именно клетки зародыша организма, а не что-то вроде партийных ячеек... И что, это – не сон? И как же экзамен – там, наяву?»
–… Ну как, на тройку достаточно?– прервал размышления Кламонтова, как он вдруг понял, уже подсознательно ожидавшийся им вопрос.
«А и то правда – зачем ему, химику, эмбриология?..– подумал Кламонтов, краем сознания отметив, что поставил тройку уже без колебаний.– Итак, я не просыпаюсь. И значит, это не сон. Но что же тогда? И почему оно настолько реально? А если всё-таки сон – что надо сделать, чтобы проснуться?»
Но пока место рядом занял бывший преподаватель истории КПСС (которого Кламонтов помнил лишь в таком качестве и, хотя продолжал встречать в университете, не знал, что и где тот преподавал теперь). И он что-то говорил, отвечая на вопросы своего билета – но понять, что имел в виду, было трудно: речь шла о темпераменте, характере, каких-то рекомендуемых педагогических мерах, тут же – о строении брюшка, крыльев, хоботка...
«И я же вообще прочёл столько литературы по вопросам оккультизма, паранормального. Но как доходит до дела – попробуй пойми, что такое сон, галлюцинация, аномальное явление, где вообще какая-то грань между ними… И что теперь? «Познать происходящее как иллюзию», игру моего ума – как рекомендует тибетская «Книга мёртвых»? Или египетская? Нет, то – другая... Хотя в той, тибетской, как будто рекомендуется и вообще весь наш мир считать иллюзией… Или нет, там как-то иначе: разум творит мир, воспринимаемый им же как явь – но это, похоже, относится только к астральной реальности. А обычный сон тогда – к какой реальности? А египетская...– Кламонтов вдруг понял, что не может вспомнить, о чём думал несколько секунд назад.– Египетская ложка... Или нет, тибетская чашка... Или это кобра дословно «змея-ложка», кажется, по-малайски. Хотя к чему это сейчас...»
–… Ну, не знаю я больше. И если хватит на тройку, то я согласен,– снова в который paз донеслась всё та же просьба.
«Билет №5,– прочёл Кламонтов.– Предмет – педагогика беспозвоночных. «Педагогическая характеристика внутреннего строения пчелы»... «Типы личности у паразитических червей»... «Задача»... Что, просто «задача» – и всё? Ну, и откуда я возьму задачу? Из своей головы, что ли? Хотя я ему уже так, без решения задачи, тройку поставил…– забеспокоился Кламонтов.– И вообще всем ставлю оценки практически наугад. Я же понятия не имею, что такое «неорганическая ботаника», «педагогика беспозвоночных» – и что остаётся делать? Да, но почему я в такой роли... И правда: почему я – экзаменатор? Нет, а почему они – студенты? И сдают всё это, будто так и надо? Нет, а я – принимаю, будто так и надо? Хотя... Подожди, а с чего началось? Я же помню, что собирался сдавать экзамен, а не принимать, и садился за третью парту, а не за стол… Но не спрашивать же их теперь – зачем они, преподаватели, сдают студенту экзамен? Тем более – сам принял всё как должное уже тем, что поставил первую оценку. И – не могу понять, как это произошло...»
–… Каротидный синус есть тригонометрическая функция сонной артерии,– услышал Кламонтов уже голос преподавателя зоологии беспозвоночных.– И точно так же, придавая сонной артерии определенное числовое значение, мы вычисляем соответственно каротидный косинус, тангенс...
«Билет № 4. Математическая анатомия...»Теорема Боткина о подобии группы крови при деление почек на печень данного диаметра… Теорема Гальвани о второй производной желудочно-кишечного тракта… Каротидный синус числового аргумента… Но бред же... Самый настоящий бред…»
–… Ну мне-то вы, надеюсь, тройку не поставите?– почти утвердительно прозвучал у самого уха голос зоолога.
И теперь, после всех предыдущих согласий на тройки, это было так неожиданно, что Кламонтов вздрогнул, как от удара током. И как-то вихрем пронеслось в сознании – что в протянутой eмy зачётке были только отличные оценки, и он не имел морального права, поставив зоологу тройку, лишить его надежды на диплом с отличием только потому, что сам не знал предмета – так что вроде был прав, поставив «отлично» – а вообще оценка, как он вдруг понял, и не должна зависеть от уровня знаний студента, ведь зависит она в первую очередь от предыдущей оценки... Правда, тут же мелькнуло сомнение – тригонометрической функцией чего является каротидный синус. Но рядом садился yжe преподаватель высшей математики...
«Но это же не всерьёз...– снова попытался убедить себя Кламонтов – и вдруг понял, что не очень верит в это.– Нет, а если для них – всерьёз? А я, не зная почему, по какому праву, принимаю у них экзамен! Хотя... вот именно – они сдают, я и принимаю. И вообще какой спрос со студента, если сами преподаватели что-то ему сдают? Правда, тогда студенты – они, в том-то и проблема... Нет, а я тогда кто? И знаком им всем именно как студент. Сдавал лабораторные работы, зачёты, экзамены…»
–… Произведение растворимости зелёной жабы...– донёсся уже голос математика.– Но ведь жаба нерастворима. Плавает же, и ничего ей не делается… Ну ладно, давайте так: берём сто грамм жабы и растворяем... Или нет, лучше двести...
«А может быть, жабу надо набирать по объёму, пипеткой?– вдруг чуть не вырвалось у Кламонтова – и он снова едва не вздрогнул от мысли, что мог произнести такое вслух. Хотя – после всего уже сказанного...– Ну да, вот именно. Наяву хоть было бы чувство, что правильно, а что нет – а так… И вот опять же – билет № 3. Аналитическая зоология. Произведение растворимости зелёной жабы, титрование двухвалентной вошью и нитрование бычьим цепнем... И что это, в конце концов, такое? А то и на сон непохоже. И не сошли же они все наяву с ума... Или... Точно!– Кламонтову вдруг показалось, что он нашёл объяснение.– Утечка психотропного вещества! Мало ли что и зачем могли синтезировать наши биохимики... И тогда у меня – совсем не переутомление. А у них – какой-то коллективный психоз. Надо же, вообразили себя студентами… Да, но что теперь делать? Этому ставлю четвёрку – у него до сих пор одни четвёрки и были – а дальше? А номера идут обратном отсчётом… И вот уже билет – третий, и зачёток осталось три. А дойдёт до единицы – что тогда? Нет, а что вообще делает экзаменатор после ухода последнего студента? Несёт ведомость в деканат? Но в чей деканат нести, если они тут – с разных факультетов, а предметов таких ни на одном нет? И как я её понесу, если сам в общем студент? Но и их не спросишь, раз они в такой роли. Экзаменатор должен сам знать. А я не знаю даже, почему я – экзаменатор. Ладно, уйдут – подумаю, что делать...»
Но пока рядом сел ещё один химик – с кафедры аналитической химии. И он что-то говорил про стержневые и мочковатые корни квадратных уравнений, отвечая на вопросы билета № 2 по предмету «ботанические методы в математике» – «прорастание семени квадратного уравнения с отрицательным дискриминантом», «развитие древесины неопределённого интеграла» и «типы соцветий кубической параболы».
«А может быть...– просто шутка?– вдруг возникла новая – и, как показалось сразу, самая правдоподобная версия.– Коллективная шутка преподавателей над одним отдельно взятым студентом?»
Или даже не просто шутка… Ведь бывали, к примеру, в древности какие-то ритуалы с переменой ролей, когда господа временно становились слугами и наоборот. И тут – что-то подобное, только более приспособленное к современной реальности? A то – как раз мода на возрождение всего досоветского, дореволюционного, старинного – и что только не пытаются возрождать...
Да, но как он сам сможем объяснить последствия – в виде записей в зачётках и ведомости его почерком? И записей – бредового содержания? Пусть сами они как будто не возражали, глядя, как он делает записи – но не где-нибудь, в официальных документах!
Или нет... Опять, не то... Потому что правда: зачётки, билеты, ведомость – на настоящих типографских бланках! Дорогостоящая получается шутка… И с коллективным психозом непонятно, откуда бы у всех взялись настоящие бланки зачёток с их фотографиями. Снова не сходится...
А тем временем к Кламонтову подсел уже обладатель последней оставшейся зачётки – преподаватель предмета «математические методы в биологии». (И тоже странно: если это серьёзный предмет, который в своё время пришлось сдавать и Кламонтову, почему «ботанические методы в математике» – чушь? И он, как бы ни было, только что оценил эту чушь на четвёрку...)
И тут новое – вернее, не замеченное прежде – обстоятельство привлекло внимание Кламонтова. Да, зачётка лежала одна – но за задней партой сидел ещё преподаватель английского языка, чьей фамилии не было и в ведомости…
Фамилии? Снова как-то вдруг заподозрив неладное, Кламонтов схватил ведомость... Так и есть! Как мог не заметить сразу, что они так и значатся: Философ, Неорганик, Физколлоид, Матметод? Как их называли в разговорах студенты...
«Неужели вот так и сходят с ума?– подумал Кламонтов, чувствуя, что ещё немного – и им начнёт овладевать отчаяние.– Но как же это, ведь сначала были фамилии… Или нет? Или... что вообще происходит, что и насколько тут настоящее? Или в самом деле – какая-то другая реальность? И в ней – другие понятия, значения тех же слов? И сами они – не те, за кого я их принимаю, а только их двойники?»
От этой мысли Кламонтову стало совсем не по себе, и пришлось собрать всю волю, чтобы заново оценить ситуацию. Итак, на столе лежал билет №1 по физической филологии с первым вопросом о плавлении и кипении неопределённого артикля и двумя другими, столь неразборчиво вписанными от руки, что прочесть их было делом безнадёжным, сидящий рядом преподаватель матметодов что-то столь же неразборчиво бубнил непонятно на каком языке, читая с тетрадного листа, неизвестно чего ждал преподаватель английского языка – и что следовало думать? Их общий, коллективный психоз, его собственный сон, галлюцинация, аномальное явление? Но тогда – какое? И главное – что делать?
«Нет, подожди… Я же в самом деле могу не знать обычаев «коренной нации»... Так... прямо спросить их, что происходит? Или ладно уж, ставлю и этому четвёрку, раз я для него экзаменатор. Ставлю – и пусть уходит, Но тот-то чего ждёт? Зачёток больше нет…»
Вписывая в ведомость уже после ухода преподавателя матметодов последнюю четвёрку – и всё ещё не решив, как понимать происходящее и что делать дальше – Кламонтов сделал неловкое движение локтем, и билеты посыпались на пол. И теперь, чтобы поднять их – что, кстати, давало и отсрочку разговора с преподавателем английского языка – Кламонтову пришлось нагнуться, а затем – и привстать со стула. Странно, что при таком головокружении это не привело к потере равновесия – тем более, собственные движения вдруг показались какими-то «невесомыми» и трудноощутимыми. И пока Кламонтов собирал с пола билеты, мимо как будто никто не проходил – но затем, встав, чтобы положить билеты на стол, он увидел, что за столом сидел преподаватель английского языка, держа в руках зачётку… Чью? Откуда она взялась?
– Прошу вас,– как ни в чём не бывало, произнёс преподаватель английского языка.– А где тексты, которые я вам давал?
От изумления Кламонтов даже не смог раскрыть рта. «Но это-то как же? Я, что, опять студент?– снова заметались мысли.– И что я сдаю? И какие тексты? Не помню, чтобы он мне их давал...»
– Не перевели? И как вы собираетесь определять точку кипения артикля по тексту, который даже не перевели на английский язык?– странным «плавающим» голосом спросил преподаватель английского языка, одновременно так же странно преображаясь, словно перетекая в другую внешность – преподавателя матметодов. Кламонтов никак не ожидал увидеть подобное, и выглядело это так жутко, что через всё его тело снизу вверх прошла тугая волна дурноты – и билеты выпали из руки, веером рассыпавшись по столу. И вместе с ними словно рассыпались и все объяснения, которые приходили на ум. Ладно бы так меняли облик мистические, трансцендентальные сущности – но преподаватели?
– Так что, собственно, вас смущает?– спросил преподаватель матметодов уже своим обычным голосом, будто ничего особенного не произошло.
– Точка кипения артикля!– растерянность Кламонтова внезапно сменилась решимостью отстаивать здравый смысл до конца.– Согласитесь, мы не проходили ничего подобного! И вообще, артикль – понятие из области грамматики, а не физики!
– О чём это вы?– переспросил преподаватель матметодов.– У вас вопрос о прорастании семени квадратного уравнения с отрицательным дискриминантом! Так в какую сторону прорастают корни такого уравнения? Ну, что вы так смотрите? Вам, что, незнаком этот материал? Вы этих лекций не посещали?
«Всё пошло назад!– с ужасом понял Кламонтов.– Билет № 2! И лекции-то я посещал все, какие были – но что я могу тут сказать? Кроме разве того, что корни такого уравнения – комплексные числа? Нет, но надо как-то привести его в чувство… Хотя… кого – «его»? Кто это на самом деле? Или… это «на самом деле» вообще потеряло тут всякий смысл?»
– Давайте я принесу сюда учебники, если это там есть, я готов признать свою неправоту,– нашёлся наконец Кламонтов – однако тут же вспомнил, что учебник по математике он вернул в библиотеку ещё три года назад. Или тут скорее нужен был учебник по ботанике...– Но я уверен, что семенами математическая абстракция не размножается,– закончил тем временем Кламонтов.
– Значит, по-вашему, зелёная жаба – математическая абстракция?– переспросил уже преподаватель аналитической химии.– Ну, и как вы собираетесь учить детей определять произведение её растворимости, если она – математическая абстракция?
– Да я не собирался учить этому детей! Ведь разве я – студент пединститута?– Кламонтов вдруг ощутил какое-то напряжение, как если бы сказал неправду, но продолжал:– И разве в школьной программе вообще есть что-то подобное? Да и вы сами преподавали у нас химию, а не зоологию? Разве не так?
– Кто преподавал зоологию?– удивлённо воскликнул математик.– Вы будто не знали, что идёте сдавать? Не выучили теорему Боткина – так и говорите!
– А вы разве учили нас делить почки на печень? Это же не числа, это – органы тела!
– Что – органы тела?– раздражённо переспросил зоолог.– У вас вопрос о педагогической характеристике внутреннего строения пчелы! Ну, и как вы собираетесь составлять такую характеристику, если рассматриваете не всю пчелу в целом, а отдельные органы?
– Да я и не собирался! Я шёл сдавать…– Кламонтов понял, что не знает, как продолжить начатую фразу. Не мог же он сказать зоологу, что собирался сдавать... что? Оказывается, сам не мог вспомнить...
– И как вы собираетесь преподавать ученикам самую передовую в мире идеологию, если понятия не имеете о зародышевых листках пролетариата?– воскликнул историк КПСС.– Ну, какие слои общества заворачиваются внутрь, чтобы в нём зародилось классовое сознание?
– Самые нищие и неграмотные...– наугад ответил Кламонтов, одновременно пытаясь вспомнить, что должен был сдавать.
– И какое это имеет отношение к сложному эфиру гриба и водоросли?– коварно переспросил преподаватель физколлоидной химии.– Какие нищие? Чему вы научите детей с такими знаниями?
– А вы нас чему учили? Вспомните, вы же не ботаник, а химик! («Но что они всё – об учёбе детей?– снова мелькнуло сомнение.– Неужели действительно пединститут?»)
– Естественно, химик,– ответил химик, только уже неорганик.– Так что вам непонятно в билете?
– Всё непонятно,– ответил Кламонтов, поспешно пытаясь припомнить вопросы в исходном, 8-м билете по неорганической ботанике.– Ведь у нас ни в учебнике, ни в конспектах ничего подобного нет... («Так, в самом деле, какого вуза я студент? Куда я поступал? Ведь не в пединститут же… Но и не в медицинский... А куда? Какой ужас. Надо же – забыть такое... Ну, а хоть что должен был сдавать? Термодинамику света решений Съезда? Или нет… Физколлоидную философию человека и животных...»)
– Общественно-экономической формации нет в учебнике?– возмутился философ.– Искусства как формы общественного сознания нет в учебнике? Да что вы такое говорите? А если вы имеете в виду третий вопрос – так по нему надо было просто прочесть в газете доклад на съезде, только и всего!
– Да, но зачем это мне?– вырвалось у Кламонтова, согласного после бесплодного спора со сменяющимися преподавателями на любое, лишь бы скорее, окончание этого кошмара.– Я же поступал учиться не на философа и не на историка... Ой, правда – а на кого?– и, только произнеся это, Кламонтов понял, что выдал себя.
– Вот это да! Он не помнит, на кого он учился! Это надо же такое...– философ, казалось, олицетворял само оскорблённое педагогическое достоинство.– Ну знаете, такому студенту у нас вообще делать нечего,– он снова, как тогда, перед экзаменом, весьма красноречиво развёл руками.– И как это вы дошли до четвёртого... или до какого там... до пятого курса? Да, сколько лет уже принимаю экзамены, а такое слышу впервые... Слушайте – а, может быть, вы вообще не студент? Может быть, вы не Кламонтов Хельмут Александрович? И зачётка эта не ваша?– спросил философ, протягивая зачётку Кламонтову.
– Нет, зачётка моя,– ответил Кламонтов, узнав зачётку по фотографии. И только после этого он заметил, что слово «университет» (ну да, конечно! Как мог забыть?) было перечёркнуто и от руки почерком старосты переправлено на «пединститут».– Хотя подождите…– Кламонтов вдруг почувствовал, что с него довольно, и надо выяснить всё начистоту.– Скажите прямо: вот это тут так было исправлено или нет?
– А это тут так было?– философ перелистнул несколько страниц и... потрясённый Кламонтов увидел свои же экзаменаторские записи все вместе на одной странице.– Аналитическая зоология, педагогика беспозвоночных – что за чушь? И всё – одним почерком! И фамилия экзаменатора, смотрите, везде ваша же: Кламонтов! Это, что, у вас в группе такой студенческий юмор? А что вы будете объяснять по этому поводу в своём деканате – вы подумали? Особенно с учётом вот этого... Или вы скажете, и этого тут так не было?– философ стал нервно листать зачётку – и новый удар постиг Кламонтова, не успевшего опомниться от предыдущего: он увидел, что все его собственные отличные оценки за все курсы превратились в удовлетворительные. Причём остались прежними почерки экзаменаторов, их фамилии, росписи, названия предметов, даты экзаменов, изменились только оценки.– Одни тройки – и не стыдно? И только интересно, кем вы сами представляете себя в перспективе с такой успеваемостью? И вообще, вам не кажется, что вы занимаете чужое место в жизни? А то, может быть, кто-то пять раз поступал сюда – и не прошёл, потому что прошли вы!– всё больше распалялся философ, не давая Кламонтову возразить, что как раз ему удалось поступить в университет лишь с пятого раза.– И ещё приносите на экзамен зачетку без фотографии!– философ перелистнул страницы назад, и Кламонтов увидел, что фотография, всего несколько секунд назад бывшая на месте, теперь грубо оторвана.
– Вы, если я не ошибаюсь, наш новый методист по заочному?– тут же, не дав опомниться от этой череды внезапных потрясений, спросил подошедший откуда-то дворник с метлой, в котором Кламонтов с трудом (но уже без особого удивления, словно способность удивляться истощилась) узнал декана – но, не поняв, кого тот имел в виду, на всякий случай не стал возражать.– А почему вы не на субботнике? Вопрос с Кламонтовым решаете?– на этот раз декан обращался явно к самому Кламонтову. Кламонтов, совсем растерявшись и не зная, что отвечать, как-то невольно забрал зачётку у обалдело взиравшего на это философа и протянул декану, ожидая его реакции.– Да, такая зачётка всё равно никуда не годится…– произнёс декан, едва взглянув в зачётку и тут же опустив ее в карман своей дворницкой спецодежды.– Ну, правда, теперь он говорит, что он не сам это сюда вписал, что кто-то подделал его почерк – но теперь это уже неважно. Ну что ж, будем исключать.
– За что?– так и обмер Кламонтов.
– Ну, как же? Разве вы не знаете, что с нового учебного года наш факультет переходит в основном на целевую подготовку педагогических кадров для национальной школы? Мы же теперь суверенная республика, и нам такой круглый дурак широкого профиля, который устраивал московских империалистов, не нужен. Нам дурак – то есть, извините, педагог – нужен свой, с развитым национальным сознанием… А этот – какое национальное сознание сможет нести ученикам?
– Но позвольте, он же в самом деле другой национальности...– вырвалось у Кламонтова, решившего подыграть декану в надежде, что с его ответных слов прояснится хоть что-нибудь.
– А зачем они нам тут нужны – другой национальности? Boт пусть по месту проживания своей национальности теперь и учатся! А то все студенты со всех курсов – понимаете, все – подали в деканат заявления о переводе преподавания на государственный язык – и только он один отказывается! Говорит, не затем к нам поступал... Он, видите ли, хотел работать на благо всего человечества! Слышали мы уже что-то подобное ото всех этих манкуртов и янычаров, которые служили «системе» за объедки с московского стола!– вдруг почти в истерике выкрикнул декан.– А теперь на благо нации, выстрадавшей независимость, они, оказывается, работать не намерены!
– Но, вы знаете, мне тут ещё не всё понятно...– рискнул продолжить начатую игру Кламонтов, одновременно пытаясь вспомнить, могло ли на самом деле быть то, что он сейчас услышал. А то он не помнил, но вдруг начал сомневаться…– Я же всё-таки новый методист, и ещё не вполне вошёл в курс дела… («Нет, но не глупо ли, не делаю ли я ошибки?» – спохватился Кламонтов, но, начав, уже не мог не продолжать.) Но я так понимаю, что университет выпускает ещё и научные, а не только педагогические кадры. А наука в принципе интернациональна... Нет, сам я – не империалист и не янычар,– сразу добавил Кламонтов,– я только хочу уточнить, за что конкретно мы его исключаем?
– Вот именно! Он так и будет вам говорить – что собирался работать в научно-исследовательском институте, а не в школе! Он же – из этих психопатов, уверенных, что они – гении, которые годами штурмуют приёмные комиссии! Средняя школа – это, видите ли, ниже их достоинства, они себя считают птицами высокого полёта! И родственники у таких постоянно куда-то пишут, жалуются, угрожают – а мы совершенно беспомощны перед ними! Ну, что мы можем – пипетками от них отстреливаться, что ли? Куда нам деваться, как мы ему докажем, что в науке он – пустое место? Вот и приняли его наконец с пятого раза, чтобы сам в этом убедился. И вот вам результат: его курсовая работа – чисто реферативная, сборник чужих цитат, не более того. Это работа десятиклассника, а не студента. И вообще, всё, что он может – это вызубрить и оттарабанить на экзамене, а собственных мыслей – никаких. Его ничего не интересует, это зубрила, начётчик, и только. И на лабораторных работах – больше командует другими студентами, чем что-то делает сам. Вот вам и цена всех этих высоких порывов и претензий на гениальность. А у нас – наука практическая, в ней надо уметь работать руками, так что просто ходячий справочник тут не нужен.
– Ну, а... если он станет говорить о том, какие проблемы собирался решать в науке? Или об этом лучше не спрашивать?– вырвалось у Кламонтова уже почти в безумном отчаянии. Вот ведь какого мнения был о нём декан...
– Да, он может вам заявить, что хотел изучать возможность регенерации у высших животных и даже у человека, проблемы возникновения психических расстройств и борьбы с ними, и даже назовёт ещё кое-какие марсианские идеи из научной фантастики,– от этих слов декана сознание Кламонтова будто помутилось, на мгновение: тот знал его сокровенное, о чём Кламонтов никому здесь не рассказывал!– Но я же говорю, что он не понимает: настоящая наука так не делается. Студент должен сначала понять, что сделано в науке до него, а не бросаться сразу на штурм вершин. Хотя до этого, я думаю, разговор у вас вообще не дойдёт. Вы ему просто намекните, что у нас выпускнику присваивается квалификация учителя биологии и химии, и значит, он должен уметь провести в школе урок – в национальной школе, на государственном языке – а вот тогда и спросите, как он намерен обойти эту трудность. А то у нас педагогическая практика стоит в учебном плане, и без неё он просто не получит диплом. Вот и увидите, чего он стоит.
Декан закончил, и настала немая сцена. Молчал и Кламонтов, не представляя, что говорить и делать теперь. Сообразить в несколько секунд, как «обойти эту трудность», он не мог... Так, может быть... наконец просто признаться, что на самом деле он не методист, что он и есть Кламонтов? Но тогда и всё сказанное – относится к нему... И что дальше? Тем более – и непонятно, сколь всерьёз его принимали за экзаменатора, троечника, теперь – за методиста...
– А это ещё что такое?– вдруг раздалось сзади.
Кламонтов обернулся – и увидел не философа, как ожидал, а... настоящего методиста по заочному. Стоя у преподавательского стола, тот недоуменно переворачивал со стороны на сторону большой лист бумаги, по формату соответствующий ведомости. И на этом листе Кламонтов снова увидел свои экзаменаторские записи – но только теперь уже просто по белому фону бумаги, безо всяких граф, да ещё на обороте была скопирована со стены мужского туалета студенческой библиотеки запомнившаяся Кламонтову нецензурная угроза в адрес студентов некоренной национальности, А на столе всё так же веером лежали – но уже рукописные (и тоже его почерком!) те самые «экзаменационные билеты», к тому же прокомпостированные, как автобусные...
– Студенческие шутки. Они, наверно, думают, что это очень остроумно,– ответил декан (уже в плаще и не с метлой, а с портфелем), выходя из аудитории. И методист, зачем-то подхватив со стола все бумаги, последовал за ним – оставив Кламонтова одного, в полном недоумении, и даже – без каких бы то ни было вещественных доказательств случившегося.
– Да как же так?– Кламонтову хотелось кричать, звать кого-то на помощь, чтобы тот объяснил, что происходит – но из груди вырвался только слабый шёпот.– Это просто какой-то театр абсурда! В реальной жизни так не бывает! И что, меня действительно исключают? Или я просто схожу с ума? Или – с кем говорил декан как с методистом? И откуда все эти билеты, зачётки, ведомость, откуда в билетах мой почерк? И вообще, кого мне теперь искать, кому и что доказывать?
А впрочем, что можно было доказать – теперь, когда бредовые бумаги, заполненные его почерком, методист унёс в деканат? А декан – зачётку... И это как раз – доказательства всего, что произошло. Вернее – как бы доказательства и того, чего он не делал (не сам же изготовил эти билеты), но что теперь будет выглядеть как содеянное им – и, как логичнее всего предположить, в умопомешательстве... В самом деле – по каким уж тут начальственным кабинетам ходить, чего добиваться? И кто вообще в здравом уме поверит в эту историю, попробуй он рассказать всё так, как оно было?
– И это, что... конец всей моей учёбы?– вырвалось у Кламонтова уже вслух.– На пятом курсе? В 29 лет?
Какой ужас… И ради такого финала он пять раз поступал сюда… И, инвалид с детства, отдал столько сил и времени изматывающей тупой рутиной работе – ведь учиться заочно и нигде не работать не разрешалось даже инвалиду. И перелопатил такие горы неинтересной и ненужной лично ему информации, готовясь ко всевозможным контрольным работам, зачётам, экзаменам. Чтобы теперь так запросто пошли прахом усилия стольких лет жизни...
И тут словно что-то сорвалось в душе у Кламонтова – и мысли сами собой хлынули неудержимым потоком, уже не очень разбирая, что могло и чего не могло быть наяву. И хотя умом он понимал, что прежде всего надо разобраться в этом – но уже не мог совладать с собой. Вернее – с этим шквалом гнева, горечи, ярости и отчаяния...
Ну, в самом деле – почему? Ведь он – не студент пединститута, который претендует на не положенные ему и не предусмотренные программой послабления! Он – студент университета, куда поступал вовсе не затем, чтобы стать школьным учителем! Поступал – с твёрдым намерением добросовестно пройти всю программу – университетскую, не пединститутскую. И вдруг от него требуется преподавание в национальной школе, на государственном языке... Возможно ли наяву?
А хотя, с другой стороны – разве не знал он ещё с прошлой попытки поступления сюда, что в учебном плане тут есть предметы «педагогика», «методика преподавания биологии»? (А уже поступив – узнал, что почему-то ещё «и химии»...) Ну, знал, а что с того? И куда, по идее, мог поступать, если не сюда? Где проходят подготовку будущие научные кадры? В университете. А кого выпускает университет? Школьных учителей… Бред? Да, похоже. Но тогда и сам учебный план – бред. Потому что школьный учитель и научный работник – разные профессии, и требуют от человека разных качеств! Так что школьная педагогика – уж никак не сержантский состав науки, не её второй эшелон! И это, казалось бы, очевидно... И, тем не менее – он, Кламонтов, не имеет права быть научным работником, если не сможет провести в школе урок? И неважно, почему не сможет?
Но в чём виноват он сам? Что он – человек необычной судьбы, инвалид с детства, чьи школьные годы прошли больше в окружении взрослых, чем в среде сверстников, больше дома, чем в школе? Что при этом ещё и опережал сверстников в развитии, и потому тем более не может интуитивно сопоставить обычного школьника с собой в том же возрасте, чтобы иметь представление, каких знаний и нравственных понятий от него ожидать? Или – что из-за последствий той давней черепномозговой травмы и сейчас бывает не всё в порядке с речью? (И кто поймёт, каково всякий раз опасаться этого на экзамене...) Но он же, зная это, и не думал претендовать на диплом педагога! И ему совсем не нужна эта дополнительная квалификация! Но без неё и той, основной, не будет – диплом-то один. И главное, сани же приняли его – такого, как есть – доучили до пятого курса, ни о чём не предупреждая. И вдруг – педпрактика. И он уже недостоин окончить университет, стать специалистом? Сейчас, уже сдав первую курсовую работу?
Ах да, курсовая... И тоже что правда то правда – чисто реферативная, самостоятельной научной ценности не имеющая – хотя и она как реферат оценена на «отлично». Но опять же – его ли вина? Ведь чему его научили, что он узнал здесь – да не вообще, а именно из области его интересов – сверх той чисто книжной, теоретической подготовки за счёт самостоятельного домашнего чтения, с которой пришёл на первый курс? И – как это получается, что физиология преподаётся им, заочникам, большей частью только на пятом курсе – а первую курсовую изволь представить на четвёртом? И с какой, спрашивается, подготовкой, навыками работы на каком оборудовании, каким вообще представлением о предмете, который только начал осваивать, должен студент это сделать? И зачем до тех пор три года морочили по физике, химии, английскому языку, зачем все эти лабораторные работы уровня его же самостоятельных домашних опытов лет в 12-13 – вместо возможности попробовать себя в качестве биолога-исследователя? А под конец третьего курса – вдруг извольте определяться со специализирующей кафедрой, с темой своей первой курсовой. Да и то вспомнить, как выглядело… «Так где вы работаете? Ах, в обыкновенной поликлинике? Но что-то у вас там делают? Анализы крови, мочи, кала?» Вот, мол, и состряпай подобие самостоятельного исследования на случайно подвернувшемся материале – а теоретическую часть, если занятий по данной теме пока не было, в крайнем случае вызубришь сам. Будто и учится студент-заочник не в вузе, а «по месту основной работы»... Три курса отпахал сполна – а теперь иди побирайся по больничным лабораториям, проси цифры, результаты анализов, мешая и без того занятым людям. Или в крайнем случае пиши просто реферат по литературным источникам – сами же разрешили. И вот – «работа десятиклассника, а не студента»... Хотя много ли прибавили к его знаниям десятиклассника, чтобы ожидать большего?
Или он чего-то не понимает? И то, что представлял как серьёзную работу – исследования на томографе, компьютерная обработка энцефалограмм – действительно уже не студенческий, а аспирантский уровень? Но позвольте – а что же тогда такое студенческий уровень? Школьные по сути переводы с какого-то странного английского – совсем не того, на котором говорят и пишут английские учёные? Такого же школьного уровня гербарная практика по ботанике? Суматошные лабораторные работы, которые именно из-за спешки трудно провести корректно? Это уровень студента, готового сдавать курсовую работу? И они, неизвестно до каких пор готовые числить студента в несмышлёнышах, будут взывать к его гражданской ответственности, вопрошать, кем видел себя в перспективе, попрекать чужим местом в жизни?
«Чужое место в жизни»… Хотя тоже, позвольте – а где в таком случае его место? И как это место найти? Разве может выпускник школы просто прийти в научное учреждение, как в орден древних мудрецов, рассказать, кем хотел стать, что изучать, что уже читал по каким проблемам, посоветоваться, что ещё надо знать и уметь – и быть в принципе принятым, если он им подходит? Где и о чём станут говорить всерьёз без диплома? И вообще неважно, что он читал и о чём думал сам, значение имеет лишь то, что «сдал» в установленном порядке. (Пусть даже – как бутылки: сдал и забыл.) И всё равно приходится выбирать из числа реально имеющихся специальностей, заранее зная, что нужная информация не собрана воедино ни в одной из них, везде она имеется лишь частями, разбавленная ладно если просто чем-то посторонним – а то возможно, и неприемлемым, и непосильным лично для него. Попробуй найди, например, специальность, где и физиология без педагогики, и психиатрия без хирургии, и кибернетика без экономики или сопромата – не найдёшь же… И конечно, всегда можно сказать: занял чужое место в жизни, отняв у кого-то возможность стать хирургом, школьном учителем, психоаналитиком. Как будто был реальный шанс не перейти своим выбором ничью дорогу там, где готовят исключительно специалистов-практиков – а учёный должен взяться ниоткуда, ибо, пока он студент, его как бы и нет! И он просто вынужден сперва не состояться как кто-то другой – например, получить диплом учителя, а в школу работать не пойти – чтобы только потом уже стать научным работником! Так где и какое у него своё место – чтобы попрекать чужим?
Или декан сказал «пустое место в нayкe»? И тоже вопрос: где и какая была возможность проверить себя как учёного? Если здесь он зря прождал её пять лет, а потом оказалось, что даже так называемые спецкурсы – не серьёзная самостоятельная работа по личному выбору, а просто занятия на специализирующей кафедре, одни и те же для целой подгруппы: по физиологии крови, пищеварения, а на шестом курсе, кажется, ещё и выделительной системы – и всё, больше никаких других! И если с желудками собак приходится иметь дело всем, то с тем же томографом или энцефалографом – никому! И вот так студент с «неподходящими», по чьему-то мнению, интересами, может окончить вуз, не прикоснувшись к тому, ради чего поступал. Или... он вообще состояться как специалист должен по месту основной работы? Но тогда, во-первых, зачем сам вуз, а во-вторых, это же только называется, что студент работает по профилю будущей специальности! На самом деле – просто фopменное издевательство: с одной стороны, это должна быть работа, подходящая для человека с ещё не высшим образованием, но с другой – непременно из более-менее соответствующего профилю, в данном случае медико-биолого-химико-педагогического круга профессий, но не у всех же есть среднее специальное образование, при котором возможна работа медсестры, фельдшера, рентгентехника! Вот и приходится, у кого обычное среднее – как у него – работать санитарами, пионервожатыми, лаборантами в школе, руководителями внешкольных кружков – да и то ладно, ведь теоретически, по формальным признакам, это может быть работа и школьной уборщицы, и мелкого чиновника в обществе охотников и рыболовов, и в вытрезвителе, и на бойне, и в морге – так что ему, медрегистратору, ещё очень повезло. Хотя, по идее, если студент и так учится в вузе – почему возможности состояться как специалист должен искать на стороне? А здесь только что-то «сдавать», и «сдавать», и «сдавать» – так что мысль уже еле ворочается под завалами перегруженной памяти, и ни сил, ни времени не остаётся сосредоточиться, оглянуться, задуматься, осмыслить пройденный путь? Но ведь постоянно держать столько всего в памяти студент (как и преподаватель) не в силах – так кого вынужден обманывать, зазубрив на пару дней непомерные объёмы информации и делая на экзамене вид, что помнит это постоянно? И как и когда состояться как специалисту – раз за разом так отрабатывая у преподавателей непрофильных факультетов, которые сами не обязаны знать физиологию и биохимию, своё право на диплом биолога? И ещё говорят, ходячий справочник не нужен… Так зачем превращают память студента не то что в справочник – в могилу, кладбище обрывков информации? Почему мало того, чтобы он умел работать с литературой, знал и понимал основное, мог сам додумать подробности? Почему вместо этого нужно, чтобы делал вид, будто помнит всё, постоянно нагружен уймой частных фактов на все случаи жизни? И хоть криком кричи, что не быдло же поступает в вуз, а личность со сложившимися интересами, которую не нужно пичкать чем попало, и вообще знаний на все случаи жизни так не напасёшься хотя бы потому, что открытия, как известно, делаются на стыках наук – но в том-то и дело, что нет же заранее нужного стыка сразу в готовом виде! И всё равно специалисту со стажем приходится осваивать то, что в студенческие годы не зубрил и не сдавал – ибо кто мог предвидеть, например, стык астрономии с фольклористикой, или физиотерапии – с почти промышленной технологией? И значит – хотя бы потому и студенту, и специалисту нужна определённая гибкость ума, готовность к усвоению нового… А эти – нагружают сверх всякой меры, и, когда уже готов свалиться как загнанная лошадь, самодовольно заявляют: зубрила, начётчик, которого ничего не интересует. Будто он сам интересует их как личность...
Или... прежде всего сам и должен быть откровенен насчёт себя как личности, своих планов, идей, сомнений? Чтобы и они перестали быть для него лишь суровыми контролёрами успеваемости по конкретному предмету – и сами раскрылись как учёные? Которые тоже были студентами – и как биологи могут понять, что человеческая психика в принципе подвержена расстройствам от переутомления, а просто как образованные люди наверняка знают и про «аномальное». Так, может быть, рассказать им всё как есть? И об этом, сегодняшнем странном происшествии, и тогда уж – всё вообще? И, возможно, они не захотят его потерять?
Хотя – по крайней мере, с деканом говорить уже бесполезно. И можно представить, что скажут остальные. Почти то же самое…
Да... Вот... То-то и оно... Он может попытаться рассказать – но как прозвучит оно теперь? И кто захочет понять, что ему пришлось определяться с этим во времена иных представлений, когда и мироустройство, и смысл жизни виделись совсем по-иному? И его уверяли, что нет ни биополя, ни души, ни иных миров, окружающий землян космос пуст, и сам человек не есть ничто иное, чем совокупность химических реакций в его теле, и личность – это только мозг, а интеллект – уже вся личность? А что и публиковалось об «аномальном» – всё равно нельзя было понять: есть за что браться серьёзному исследователя – или он осрамит себя как учёный в погоне за пустотой ни на чём не основанных сплетен и мифов? И хоть бы кто-нибудь за десятки лет вялотекущих споров о цирковых фокусах, суевериях, буржуазном идеализме и больной психике сумел вразумительно ответить: это есть или этого нет?.. Но зато ук как бредили «последовательные материалисты» в ранге профессоров и лауреатов неким «человеком нового типа» – додумываясь до такого, что теперь и представить страшно. Хотя на том уровне знаний – звучало вполне в духе времени. Но разница в том, что, если другие высказывали подобные идеи больше в плане фантастики – то он, Хельмут Кламонтов, увлёкшись, всерьёз поверил, будто подобное вполне допустимо на практике – и конечно, для блага... Вот именно – того, что на том уровне знаний представлялось человеческой личностью. А теперь, когда человечество ужаснулось всем прежним механистичным утопиям – как признаться в том, ради чего поступал учиться? И пусть те же профессора и лауреаты как будто покаялись и исповедуют иные ценности (вопрос – насколько искренне) – они же от этого своих научных регалий не теряют! Другое дело – утопизм студента, которому не прикрыться диссертациями, орденами, премиями...
А с другой стороны – как тут вообще говорить об этом на уровне нынешних знаний? С ними, по-прежнему зацикленными на рефлексах – о тонких энергиях, иных мирах? Чтобы они переглянулись и высокомерно изрекли: ну это, мол, не наука, это мистика – а что вы собираетесь делать именно в биологии? И окажется, что ничего. Ведь то, что его интересует – как оказалось, не составляет предмет биологии и не исследуется её методами, а собственно биологических проблем, решение которых было бы его призванием, нет. И стало быть, здесь он доучивается но инерции. Вот что в первую очередь вскрыла бы такая откровенность...
Хотя и оставаться – тоже, среди кого? Ведь кто они, если задуматься? Узкие предметники, «знатоки всего ни о чём», потихоньку обгрызающие гранит науки вокруг беспроигрышных, отработанных тем? И всегда правые сами перед собой, потому что в студенческие годы интересовались только чем «положено» – пищеварением, выделением, кровью – не заглядывая слишком далеко вперёд. И сейчас добросовестно и без лишних мыслей преподают студентам каждый один или два своих предмета – а кто чувствует себя носителем их суммарного образовательного брака, то уж его, студента, и вина, и проблема? Не будь «марсианином», иначе сам виноват?
Да и... что есть наука в их понимании? Одни собаки слушали музыку, других обругали матом, у тех и этих измерили напряжение кислорода в затылочной доле или скорость реакции на звонок, свели в таблицы, вывели средние величины, отклонения – и это публикуется в журнале или сборнике со ссылками ещё на сотню подобных работ. И попробуй перелопатить накопленные горы подобной «научной продукции» в поисках чего-то ценного… Но это неважно, главное – так растёт число публикаций данного конкретного автора, вот и тащат в печать что угодно – каждый узкий частный факт, случайную корреляцию – пользуясь тем, что вообще зависимость чего-то от чего, какой-то одной величины от другой – это же неисчерпаемый кладезь, золотая жила! Ведь какая-то корреляция, положительная или отрицательная, всегда найдётся между чем и чем угодно, будь то даже урожайность бузины на подмосковном огороде и падение реальной зарплаты киевских дядек. А с другой стороны, статистическими выкладками ничего не стоит и опровергнуть реальность достаточно редкого явления – как уже опровергали и телепатию, и рассеяние альфа-частиц в опыте Резерфорда, ну а взрыв Тунгусской кометы и подавно статистически недостоверен – его просто не с чем сравнить, он такой за всю историю отмечен один-единственный... То есть в общем и целом – считай, что легко считается, отвергай, что не лезет в простые схемы, и за это – степени, звания... Но при чём тут наука, познание мира? Это нечто иное – обоснование цифровыми играми привычных, устоявшихся воззрений, но никак – не откровение, не прорыв в новую область, знания, и даже не уточнение чего-то существенного и не конкретное, пусть малое, благодеяние человечеству. Так что, конечно – куда им до роли каких-то жрецов от науки, какие из них мудрецы и исповедники...
И однако, такими они воспроизводятся из поколения в поколение – потому что вообще это понятно, но что делать несчастному выпускнику, которого такая система образования исторгла из своих недр измотанным до предела после тупого обтёсывания под шаблон «учителя биологии и химии» – а теперь извольте идти работать по специальности? А он уже не может, у него уже нет той энергии, энтузиазма, и все радужные надежды так изгажены и исковерканы тупой перегрузкой, что совсем не до высоких стремлений, хочется просто на покой – но и пенсионный возраст ещё далёк, работать где-то надо. Вот он и работает – вернее, подрабатывает в науке где попало, кое-как оправдывая из оставшихся сил звание специалиста. И бывает не прочь порассуждать, особенно в кругу молодёжи, о кропотливом труде в науке – попутно не забывая и выставить на посмешище чьи-нибудь «марсианские идеи», слишком, по его мнению, дальний полёт мысли. И вряд ли думает – как скажется его «авторитетно»-глумливое мнение на чьём-то начинающемся пути в науку... А потом чего стоит сам – если другой, кто вовсе не обивал пороги вузов, не трясся над оценками, а уже с ранних лет вступил на иной путь познания, теперь запросто овладевает мощью биополя, прозревает в грядущее, в иные миры – и не нужно ему для этого шестнадцати лет учёбы в школе и вузе? И даже вот сравнить: какой-нибудь фабричный рабочий с неполным средним образованием в 25 лет – уже специалист, мастер своего дела, а тут и в 30 – всё ученик, и ученик, и ученик, и конца ученичеству не видно. И пока поступил в вуз – прошли годы, да потом ещё аспирантура, ну а уж если и оттуда выйдешь разочарованным и измотанным – где и чего ещё искать, и на какие сроки жизни это рассчитано? И главное – на какого человека? Кто готов зубрить что прикажут, и потом останется демонстративно благодарен не за то, что ему дали знания и возможность применить их на практике – а за поломанный ритм жизни, исковерканную молодость, расстроенное здоровье, испорченное зрение? Кто в итоге всех принесённых жертв согласен быть лишь дипломированной пародией, учёным в представлении неуча, который изображает мудреца на великом пути познания, на самом деле всего лишь карикатурно-лакейски гоняясь за малыми частностями? Ну так вот он, Хельмут Кламонтов, уже понял: он по призванию – не батрак, на шабашник от науки, и не мусорщик на свалке ни к чему не ведущих мелочей. Его не интересуют мелкие частные закономерности. Его интересует Истина. А Истина познаётся интуитивно, в спокойствии духа, а не в суете перенапряжённого ума, не в погоне за удобной для каких-то расчетов цифрой и последующим одобрением её неким начальством. (Тем более – что есть «начальство» там, где ищут Истину?)
Да – вот оно, главное. То, чего никакие объяснения и оправдания уже не изменят... Ну так тем более – за что держаться здесь? И разве не достойнее, честно признав это, честно и уйти отсюда? Да он и собирался после выпуска идти по линии новых, нетрадиционных исследований – только не решил ещё, каких именно. Разве просто заново определиться в жизни, когда рушится всё, во что верил прежде, на чём строил прежнее мировоззрение и планы? А теперь придётся уходить, не дожидаясь выпуска, без диплома, только и всего. Да, не выдержал – но стоит ли, чтобы выдерживать? Счастливо оставаться соискателям доходным мест в номенклатуре от науки, но им не по пути…
Но нет – облегчения эта мысль не принесла. Не появилось чувства «гора упала с плеч». Что-то ещё держало его здесь.
Ах, да... В самом деле – а как же его отличные оценки? Почему он должен терять их и остаться с одним школьным аттестатам, в котором есть тройки? А ведь он – давно уже не вчерашний выпускник школы! На абитуриентские неудачи и метания по следам чужих ошибок ушли годы, и сейчас ему уже под ;30 ! И теперь не будет даже документа об этом? Документа, который, в конце концов, парапсихологу и оккультисту тоже не помешал бы – многие из них вышли из «традиционной» науки с «традиционными» дипломами.… И что останется – запись в трудовой книжке о работе, с которой справляются те, у кого и есть лишь неполное среднее? (Ну, или это он числится на такой – но и с его фактической работой, чисто бумажной, канцелярской, мог бы справиться компьютерный принтер.) А сколько за эти годы так и не прочитано книг, сколько журнальных статей лишь полусонно просмотрено и забыто, сколько сил и времени могли найти иное, лучшее применение… И в итоге – вернуться на исходные позиции?
Или нет... Ведь бывает и неоконченное высшее образование... Или это придумалось сейчас, по аналогии с неполным средним? Нет, кажется, бывает. И когда с дистанции сходит старшекурсник, ему дают какой-то документ, что он – хотя и не полноценный выпускник – больше полпути к диплому всё же прошёл. И это лучше и достойнее, чем претендовать на послабления (да и какие, в чём должны состоять?), раз уж ни к чему сам диплом...
И что, справедливо это? Его обманули, проморочив впустую столько лет и лишь сейчас огорошив педпрактикой – и он, уже столько потеряв тут, у них, должен терять что-то ещё?
Нет – а что терять? Полноценный диплом... о неполноценном образовании? Но зачем он? Положить, как сувенир, на полку? Хранить как напоминание, на что зря потрачены время и силы? Но в таком качестве сойдёт и справка – или как она называется – о «неоконченном высшем». Тем более, с такой зачёткой – какой диплом? Тут и «неоконченному высшему» будешь рад. И где уж надеяться, что они не захотят его потерять, допустят пересдавать философию – тем более, «империалистическую», старопрограммную...
Но тут уже какой-то новый проблеск в сознании Кламонтова вдруг остановил поток мыслей – замерших, будто в стоп-кадре. Ведь только сейчас дошло – что с чем не сходилось перед экзаменом...
В самом деле, как это: сейчас – экзамен по той, старой философии? Или даже не так… «Какая кислота? Ты, что, не политэкономию сейчас сдаёшь?» Вот именно... То есть – политэкономию у них собирался принимать философ? И тоже – ту, старую?
Или почему вообще философ явился принимать экзамен? Если по самой философии им уже нечего сдавать? Диалектический материализм сдан на третьем курсе, исторический – на четвёртом, и на этом философия по программе уже вся… А политэкономия? По старой программе – как будто ещё нет, ведь и она состояла из двух частей: политэкономии капитализма – на четвёртом курсе, и социализма – на пятом. Но то – по старой, а теперь, по новой, всё это войдёт в один предмет «экономическая теория» с одним экзаменом на четвёртом курсе, а они на четвёртом и политэкономию капитализма уже сдали. А сейчас собрались сдавать философу... политэкономию социализма? Политэкономию, которой уже нет – по программе, которой уже нет?.. Или как?
Хотя – а студент, что спросил про искусство как форму общественного сознания? Вопрос – по философии, а не экономической теории! И он был потом в билете...
Ах да, тот студент... А... нет же у них группе такого студента! Но что странно: внешность – знакомая, голос – знакомый... Высокий, приятный, совсем ещё детский голос с такими характерными вибрациями, тёмные волосы, широко расставленные большие серые глаза… Но кто же это, где Кламонтов мог его видеть? И староста не удивился его присутствию, вопросу...
Ну в самом деле – что всё это такое? Или... действительно, так и сходят с ума?
Кламонтов невольно обернулся, чувствуя, как в самом буквальном смысле голова пошла кругом при этом движении... И тут внезапная затаённая мысль заставила его вздрогнуть: зачётка! Она лежала на первой парте! На самом деле декан не унёс её!
Что-то с новой силой всколыхнулось в нём... Так, может быть... ничего и не было? И все эти записи в зачётке – бред? И гневная тирада декана – бред? И педпрактика – бред? И надо только раскрыть зачётку, чтобы в этом убедиться?
А впрочем... Если методист унёс с собой «билеты» и «ведомость», похоже, всё-таки наяву – какой наяву могла оказаться и зачётка? Тем более, если это действительно сделал он сам – под влиянием бреда, галлюцинаций?
Мгновенная надежда, уже было вспыхнув, отхлынула, сменившись таким же внезапным замешательством. Какие-то мгновения Кламонтов ещё колебался, застыв в напряжённой позе, затем, решившись, дрожащей рукой потянулся к зачётке, поднял за обложку, она раскрылась – и Кламонтов, выронив её на парту, едва подавил в груди вздох ужаса. Это была лишь обложка от зачётки, а к ней изнутри – приколота вскрытая и выпотрошенная лягушка. Сердце её ещё сокращалось, и на парту медленно стекали капли крови.
«Как? Опять? Да сколько же можно?» – едва не вырвалось у него в сдавленном крике.
«Вот она, цена твоего образования здесь,– вдруг словно прозвучало в глубине сознания Кламонтова.– Ты знал, на что идёшь. А теперь посмотри сюда.»
Не поняв, куда это – «сюда», Кламонтов почему-то перевёл взгляд к доске – и тут же в аудитории всё мгновенно изменилось. Шторы оказались задёрнуты, создавая полумрак, оказавшийся неожиданно тоскливым и жутким, на стенах появились потёки и трещины штукатурки, преподавательский стол и первая парта были сломаны. Но даже не это более всего поразило Кламонтова – а то, что доска, покосившаяся и упирающаяся углом в пол, превратилась будто в окно, экран или зеркало – и в ней или сквозь неё он каким-то образом видел... эту же аудиторию – такую, как прежде. Но в той аудитории на столе лежал распластанный декан с выпученными от ужаса глазами, привязанный за руки и ноги к ножкам стола – и огромная, с легковой автомобиль, лягушка в дворницкой спецодежде деловито примеривалась к нему скальпелем на длинной ручке, другой конец которой заканчивался метлой. А на доске, висящей прямо, как раньше, ярко белела надпись мелом: «Лабораторная работа № 1. Внутреннее строение декана». Что – он, Кламонтов, с его зрением, отчётливо видел на таком расстоянии?
– Нет, но какой ужас, правда?– как-то замедленно, заунывно, призрачно вдруг донеслось словно отовсюду и вместе с тем ниоткуда.– Лягушка декана режет! А всем и наплевать! Какой кошмар, правда?
– Да ерунда,– не дав опомниться, заговорил подошедший откуда-то староста.– Это мы уже сдавали. И деканов у нас в морозильнике ещё много. Зарежет этого – другого возьмёт. А нам что? У нас на следующей паре – уже лабораторная работа № 2. Внутреннее строение студента. Вот я и думаю: кем конкретно пожертвуем? Или давай ты решай, ведь ты же у нас отличник...
– Да пусть бы они тут сами друг друга и резали!– внезапно сотряс аудиторию крик, яростный и отчаянный. Кламонтов даже не сразу понял, что голос был похож на его собственный. Не было чувства, что кричал он сам – и голос, и ярость словно откуда-то извне прокатывались чего него, переполняя сознание.– А то – разве затем студент поступает в вуз, чтобы стать грешником с отягощённой кармой? И как же вы сами – грамотные, образованные люди – теперь-то можете продолжать резать лягушек, да ещё и студентов заставлять в этом соучаствовать? Ведь если вы неспособны задуматься о дальнейших судьбах ваших душ – это ещё не значит, что и студенту безразлична своя! А ему с какой стати нести на себе кармический груз вашей низости и невежества – и делить потом с вами где-то в иных мирах вашу незавидную судьбу? Вы хоть это-то можете понять – вы, тупые живодёры с правом преподавания в национальной школе, лягушачьи мясники широкого профиля?– голос продолжал греметь в полуоглушённом им сознании, словно уже был не в силах остановиться.– Варвары, дикари, каких ещё империалистов вы считаете хуже себя?..
2. ВОСХОЖДЕНИЕ В ПРОПАСТЬ
…«Взять 2 пробирки, в каждую налить по 10 мл дистиллированной воды...»
Тёмный, сумрачный, какой-то мертвенный коридор, звук глухих гулких ударов... Где-то с потолка капает вода... Как здесь неуютно, тоскливо… Но где это он? Как сюда попал? И куда идти дальше?
«…затем в одну добавить 5 капель крови своего научного руководителя, а в другую – 6 капель той скверны, что скапливается на стенах лаборатории, где режут лягушек…»
Ах да, он и шёл в эту лабораторию. И – на эту paбoту… А, может быть, не надо? Какое-то недоброе предчувствие будто хочет остановить его...
«… встряхнуть, энергично взболтать, поставить на водяную баню в гроб Минвуза, который, жалобно стеная, парит над рекой крови вот уже 200 лет…»
Но всё-таки – где у них на факультете такой коридор? Почему он не бывал здесь раньше? И шли же сюда всей подгруппой... Так почему он один? Где остальные?
«...По истечении 200 лет вынуть пробирки из гроба, закрыть их пробками, смятыми из листов зачётки, затем, произнеся магическую формулу «в гробу я видел такой Минвуз», рассмотреть пробирки на просвет. Установить, цветам национальных флагов каких суверенных государств соответствуют получившиеся слои жидкости. Особо отметить, если наблюдаются осаждения в виде фигур сражающихся или убитых воинов с мечами, чертей, грешников, ведьм, скелетов, палачей, повешенных...»
И придумывает кто-то такие работы... Тут и так не по себе...
«...мифологических чудовищ, лягушек, деканов о метлой и без метлы, методистов с ведомостью и без ведомости, учителей биологии или химии, мигрантов, оккупантов, империалистов, манкуртов, янычаров (ненужное зачеркнуть)…»
Да, но где же все? И куда и зачем он идёт здесь один – вместо того, чтобы подняться наверх и поискать свою подгруппу там?
Но и с этой мыслью ноги будто сами несли его дальше, в сумрак коридора, куда ему совсем не хотелось идти. Хотелось остановиться, повернуть назад – но он вдруг почувствовал: он даже не знает, что для этого сделать, какое усилие предпринять. Ведь он совсем не ощущал своих шагов – будто не шёл, а плыл в невесомости...
И вдруг он – сам не заметив, как это произошло – резко остановился, отпрянув в испуге. Прямо перед ним на полу лежала огромная, в человеческий рост, лягушачья кожа, заканчивающаяся, что было ужаснее всего, головой декана. И он отчётливо видел в такой темноте, что это именно голова декана – и слышал, как она произнесла голосом его научного руководителя:
– Что, страшно? А ещё биолог...
В ужасе, с судорожным вздохом, Кламонтов открыл глаза. И первым, что он увидел, была его же рука, лежащая на парте, и раскрытая зачётка... Или – не его рука? А то, хотя она была в рукаве его рубашки, сам он ощущал положение тела совсем не так…
Кламонтов попробовал сделать движение правой рукой – но не почувствовал её. И рука на парте осталась при этом неподвижной. Но внезапный испуг заставил его повторить движение с большей силой – и на этот раз его рука (да, и уже ощущаемая им) дрогнула и согнулась в локте, придвинув зачётку к лицу. Но как? Левая сторона разворота зачётки была почти вся заполнена записями. A y них за время учёбы ни в одном семестре больше пяти экзаменов не было – но тут пустыми остались две нижние строки, заполнены были восемь. Восемь экзаменов... Как же так? Или это не его зачетка? Ах, да...
Всё происшедшее вспыхнуло в памяти Кламонтова как-то мгновенно, сразу. Экзамен, взаимопревращения преподавателей, разговор с деканом, отчаянные размышления в пустой аудитории, наконец, кошмар на доске-экране – всё снова явилось ярко, отчётливо, совсем не как сон. Да оно, кажется, и не было сном. Сном было другое – тот коридор, план какой-то бредовой лабораторной работы. А это – какой сон, когда вот – зачётка. Хотя... Такое – наяву? Не может быть...
Кламонтов схватил зачётку и стал быстро листать... Фотография, отличные оценки – всё было на месте, не было приписки «пединститут», пятен лягушачьей крови. Но сами-то записи, сделанные его рукой, остались! Почти вся страница за шестой курс, 11-й семестр, была занята ими – неорганической ботаникой, эмбриологией КПСС... И это – здесь, сейчас, наяву! Значит – не просто сон, галлюцинация? Что-то – при всей кажущейся невероятности – было на самом деле? И всё же придётся что-то объяснять – paз дело коснулось его зачётки?
– Они же биологи, они поймут...– как-то само собой сорвалось вдруг с губ Кламонтова.– Грамотные, образованные люди...
И тут же – снова, как тогда, в аудитории – будто какая-то волна накатила, придавая мыслям опредёленное направление и не давая думать ни о чём другом. Он даже почувствовал, как сжимаются челюсти – от бессильного гнева, отвращения к человеческой низости и тупости.
В самом деле – перед кем он уже готов был каяться, исповедоваться, кому довериться в том, что произошло, и – в своём сокровенном? Вот этим резателям лягушек? Этим буквоедам, догматикам, зацикленным на сенсациях позавчерашнего дня и столь же дремучих нравственных понятиях, которые однажды вложены в них на совершенно ином уровне знаний? И потому неспособным задуматься – во имя чего умерщвляют живые существа, к тому же заставляя студента брать на душу грех соучастия в этом? Хотя нет даже учебной, медицинской, или иной серьёзной необходимости – лишь грубая демонстрация, пустой кровавый ритуал... И что им судьба студента (тем более – лягушки), если так явно наплевать даже на свою – настолько важнее сейчас отработать зарплату в существующей системе образования? Выпуская школьных учителей, пропущенных через лишённое всякого смысла варварство – чтобы... варвар пришёл работать в школу? Но попробуй так прямо поставь перед ними вопрос – и что в ответ? Да, мол, мы тоже наедине с собой, дома на кухне, всё правильно понимаем – но есть система образования, учебная программа, не нами придуманная... И в общем это по отдельности они – интеллигентные, благообразные, но собственно не с ними как с личностями имеешь тут дело – а с чем-то суммарным, чугунно-твердолобым и столь тупым в своей неповоротливости, что взывать к этому суммарному разуму и совести – всё равно что пытаться наполнить из водопроводного крана «чёрную дыру» или сверлить дрелью физический вакуум. А они – «винтики системы», продолжающие с тупостью неисправного механизма отрабатывать не ими придуманную программу, и даже некого спросить, зачем «лягушачьи» лабораторные работы конкретно студенту, который собирался изучать человека как разумное существо, его психику, интеллект, сознание – ведь не будет он делать и это методами живодёра? И – о том, как вообще сможет студент, пройдя через подобное, думать ещё о какой-то работе на благо человечества, и кем считать себя сам – помня, на что оказался способен, чтобы не быть отчисленным из университета? Их интересует только, всё ли это он «отработал» по программе» всё ли «сдал». И о каких высоких материях речь, если сами они давно переступили через сострадание к живому, ещё в студенческие годы перегрузка памяти иссушили их душу и разум – и они вряд ли способны открыться чему-то новому, подняться над рутиной будней – и осознать, что делают сами и на что толкают других? И даже – что живут-то в преддверии новой эпохи, знамением которой будет новая духовность новая методология познания мира, которая сделает просто ненужным это варварство! И вряд ли тогда их чёрная карма будет намного легче от того, что это была скорее жестокость тупости, недоумия – чем сознательная и обдуманная...
Или… они в самом деле смотрят на это так, что студент должен быть «повязан» кровавой жертвой, нравственным падением, полагающимся по программе? А хочешь остаться с чистой совестью – уходи, не претендуя на диплом, который даётся через кровавое жертвоприношение? К тем, кого они наверняка считают дураками, слюнтяями, и наивными мистиками… Возможно. Но – как он, Кламонтов, мог забыть об этом? За своими студенческими бедами и проблемами не задуматься: чего стоит лабораторным животным его учёба здесь? И более того – готов был ухватиться за любую возможность удержаться в качестве студента! Хотя – что они смогут дать сверх старых догм и представлений? И ради чего? Тex всё равно провалившихся, неосуществимых и глубоко греховных замыслов? И... если бы не сегодняшнее происшествие – у него не возникло бы мысли сойти с накатанного пути, с этого конвейера, который так и нёс бы его дальше от одной лабораторной работы, одной зарезанной лягушки – к другой? И он не смог бы решиться на единственно правильный и достойный в его положении шаг?
Увы, это так. И им всем тут – проще тупо повторять старое варварство, чем обратиться к чему-то новому – и он проявил себя не лучшим образом. Даже не вспомнил о том, о чём должен был в самую первую очередь. О страданиях невинных живых существ, которыми оплачена эта пустая, жвачка устаревшего и пустота якобы великих и дерзновенных замыслов… Но всё-таки – что это было? Ведь он как учёный – пусть только начинающий, вернее, пока несостоявшийся – не может не задать этого вопроса. Тем более – дело касается лично его. И трудно поверить, что наяву кто-то мог принимать облик разных преподавателей, а лягушка резала декана – который сам частично оказался лягушкой… (Хотя нет, то – уж точно во сне. Но остальное...)
«Не о том думаешь»,– снова, как тогда прозвучало в глубине сознания Кламонтова.
Не о том? А правда – не о том. Потому что не это сейчас главное. Не физические механизмы происходящего – а нравственная суть, не то, как оно возможно – а что означает. Истинная цена здешнего диплома для него самого, его «ценность» для общества, глубина интеллектуального и духовного падения тех, от кого зависит получение диплома. И, стало быть, это...
Конечно! Как он не понял сразу?
Только недостаток кислорода заставил Кламонтова сделать судорожный рефлекторный вдох. Оказывается, он был настолько ошеломлён внезапной догадкой, что какое-то время даже не перевёл дыхания. И тут же, спохватившись, он осторожно обернулся, чтобы проверить – не один ли он в аудитории. (Странно – почему не подумал сразу, как только проснулся?) Но аудитория была пуста, на партах не лежало даже ничьих сумок или конспектов, что означало: занятий или экзаменов в ближайшее время здесь не предвидится. Ничто не мешало собраться с мыслями, сосредоточившись на так ошеломившей догадке…
Контакт... Неужели это он и есть – контакт с иными мирами, высшими сферами? То, о чём столько слышал и читал – но не переживал сам, удивляясь, почему такое происходит с людьми, казалось бы, менее подготовленными и меньше способными понять, а с ним – нет? И вот удостоился-таки контакта – в форме видения-аллегории, видения-предупреждения? Но как же, оказывается, был самоуверен насчет «менее подготовленных» – и только тут понял, сколь менее готов сам. Другой на его месте давно покинул бы такой вуз, тем самым доказав, что духовно готов, даже если менее подготовлен образовательно – а он, отличник, с его знаниями и устремлениями, ещё чего-то ожидал… Вот ему и дали понять – не как готовому к миссии контактёра молодому учёному, а как заблудшему и запутавшемуся последователе чужих грехов и ошибок – чего стоит это ожидание. Ни для чего большего он, получается, ещё не созрел духовно. А это было испытание – и что оно выявило, надо честно, без обиды, признать...
И тут взгляд Кламонтова упал на раскрытую зачётку – и что-то шевельнулось в сознании. Что-то нехорошее, нечистое, недостойное – и уж особенно в такой момент... Кламонтов попытался отогнать это чувство, подавить, убрать из сознания – но оно всплывало снова, отравляя осознание контакта как предупреждения, знака судьбы – и заставляя думать: что же в нём настолько несовершенно, порочно, чтобы в этот момент прорвалось низкими, недостойными сомнениями?
Зачётка... Неужели – это из-за неё он мог усомниться в праве Высших поступить так? Хотя что она значит теперь – когда наступает эпоха высшего духовного познания и высшей космической нравственности, в которую зачетки и дипломы будут анахронизмом, музейными экспонатами? А уж как будет выглядеть человек с дипломом биолога – учитывая, что ему пришлось пройти, чтобы этот диплом получить... И как он, столько размышлявший о совершенном и высокодуховном человечестве, сам выглядел бы в нём с таким образованием? Так в чём он сомневается? Ведь он уже знает, что есть высшие учения, в которых ему откроется несравненно больше – и не такой нравственной ценой! Ему предлагается прикоснуться к высшей мудрости, сохранив при этом чистую совесть – а он сомневается из-за зачётки: могли ли, мол, Высшие пойти на такое? Его предостерегает от роковой жизненной ошибки, дают шанс сойти е ложного, ведущего к падению, пути, обрести истинных учителей и под их руководством вступить на путь Истины и Блага, а от него в ответ – мелкие, недостойные сомнения? Как он мог даже на мгновение подумать о таком? Тем более – они и сейчас наверняка слышат его мысли… И каким он предстаёт перед ними – если все его высокие стремления могут споткнуться о такую малость, как зачётка? И… если они вообще отвернутся от него, решив, что он не стоит их усилий? Как тогда самостоятельно найти путь к очищению от уже совершённых в неведении грехов, как определить, где и когда начать всё снова с нуля, со смиренного ученичества? Если, возможно, он уже покинут, оставлен Высшими из-за мимолётной мысли о зачётке? А то – будто пропало чьё-то внимание к его мыслям, бывшее несколько секунд назад...
Кламонтов почувствовал отчаяние… Но – неужели он столь греховен и несовершенен, что Высшие не видят смысла вести его к духовному восхождению? Неужели только и достоин быть оставленным на распутье? Но ведь он искренне желал земному человечеству блага! И просто не обладал достаточными знаниями, чтобы понять, чем могли обернуться его идеи на практике! И даже не представлял – знаний о чём именно ему не хватает, и где и как их получить. Но и сделать что-то реальное во зло, к счастью, не успел...
…«Почему вы ищете каких-то особых путей?» – вдруг опять будто произнёс чей-то голос в глубине сознания.
А это – о чём? Кламонтов даже невольно обернулся, словно ища ответа. Но нет – кажется, какое-то воспоминание... Хотя тоже, случайно ли?
...«От вас уходит ваша самость. Вы парите на грани бытия и сознания ...» – снова зазвучал в памяти размеренный гипнотический голос.
Но – что это? Откуда? Кламонтов почувствовал, что должен вспомнить...
«...и ощущаете, как поток неизречённой космической воли вливается в вас... Вы уже не принадлежите себе…»
И тут в памяти будто проявилось видение какого-то собрания. Полутёмная комната, какие-то люди, усевшиеся в круг на полу и ритмично покачивающиеся в такт звучащей откуда-то музыке... И среди них… он, Кламонтов? Ну да, он видел всё так, будто сам был в этом кругу. А в центре стоял... гуру, или как его... В общем – руководитель этого собрания или медитации. Но – где и когда это могло быть?..
…– А что же ты не паришь на грани бытия и сознания?– испытующе спросил гуру, в упор глядя на Кламонтова.
– Не получается...– ответил... он? Ну да – он же не мог не узнать свой голос...– И что, я так и не смогу войти в контакт с Высшей Реальностью?
...Не может быть. Не было с ним такого... Но откуда – само воспоминание? Хотя раньше как будто и не помнил подобного...
...– Так ты готов?– бесстрастно переспросил гуру, всё так же глядя в упор.
– Думаю, что готов,– ответил Кламонтов. (Или снова – как бы услышал свой ответ со стороны? Но нет – он знал, о чём речь, и что собирался делать. И не испытывал ни тени неуверенности или сомнения...)
– Прямо сейчас?– переспросил гуру, как видно, всё ещё не веря в его решимость.
– Так я на это и рассчитывал,– ответил Кламонтов. И правда – он давно уже продумал это шаг, давно решился на него...
– Тогда иди по коридору. Дверь в торце. Там тебя встретят...
Всё более проясняющиеся воспоминания накатывали, то ли вплетаясь в окружающую реальность, то ли вытесняя её. Два плана времени как-то так странно сопоставились, сместились, что трудно было понять, где – прошлое, а где – настоящее, что вспоминается, а что происходит сейчас...
…И вот он поднялся и пошёл по коридору, удивляясь, как просто и буднично всё совершается. А ведь он шёл не куда-нибудь, а на встречу с Высшими, где его ждало соприкосновение с трансцендентальным – и при этом был странно спокоен, будто вовсе не ощущал величия момента, его значения в своей судьбе. Или сознание всё же было несколько изменено в результате неудачной попытки войти в транс? Или он уже был настолько уверен в своей готовности – что и все сомнения, и сама напряжённость ожидания давно перегорели в нём? Или его воображение даже не бралось представить – что там, за дверью? Но, как бы ни было – он продолжал идти вперёд ровным уверенным шагом, не испытывая малейших колебаний. Да и с чего бы – ведь там его ждал не «научный руководитель», который снисходит как важный барин, всем своим видом давая понять, где в его шкале ценностей находятся студенческие проблемы – там были Высшие, которым не безразличен тот, кто ищет Истины и Блага...
Однако уже у самой двери Кламонтову вдруг показалось, что его движения странно замедлились – хотя он приближался к ней, не сбавляя шага. Или это было ещё одной – уже, видимо, последней – проверкой его решимости. Во всяком случае, мелькнула такая мысль (тогда или сейчас?), но он отогнал ее (опять же – тогда или сейчас? Трудно понять – он словно как-то «раздвоился», наблюдая со стороны свои мысли и действия) – и, уверенно приблизившись, потянул за ручку...
Комната за дверью оказалась пуста. Да, вот чего он никак не мог ожидать... Кламонтов словно по инерции, ещё не веря себе, переступил порог и сделал два или три гулко отдавшимся эхом шага к центру комнаты, а затем, обернувшись, окинул её взглядом уже изнутри – но в ней не было даже мебели, лишь пустой патрон от электролампочки, свисавший с потолка. Но как же так? «Дверь в торце»... А в торце коридора и была только эта дверь. Или он ошибся и пришёл не туда? Но что теперь? Идти обратно и спрашивать, туда ли пришёл? После того, как уже настроился на встречу с Высшими – и вошёл в эту дверь, ожидая увидеть их здесь?
И вдруг непонятно откуда – с потолка, сзади, как-то сразу во всём объёме комнаты – прозвучало:
– Кто ты? Чего здесь ищешь? И кто тебя сюда прислал?
– Кто здесь?– вырвалось у вздрогнувшего Кламонтова.
– А разве ты не знаешь, с кем хотел встретиться?– голос, явно никогда не слышанный прежде – властный, завораживающий – на мгновение, однако, показался странно знакомым.
«Не так надо было начинать...» – тут же с досадой подумал Кламонтов. И в самом деле – откуда подвернулось это дурацкое «Кто здесь?»
– Да, знаю,– ответил он – и только тут вдруг понял, что не знает, с чего начать. Конечно, ведь он ждал не такого начала, вот сразу и не мог собраться с мыслями.– Я... только не знаю, как мне вас называть,– нашёлся он наконец.
– Мы – Махатмы Востока и Запада,– прозвучал ответ.– Посланцы высшей цивилизации из шарового скопления Плеяд. (Во всяком случае, так понял Кламонтов – а то не «Махакальпами» же назвали себя говорившие с ним. Ведь Махакальпа – это мировой период…)
– Шарового? Но с Земли оно видно как рассеянное...– и снова у Кламонтова вырвалось первое, что пришло на ум. А ведь казалось, что готов к любому повороту событий. Но – уже самое начало, оказавшееся непохожим на всё, чего он мог ожидать, настолько его смутило, что он никак не мог обрести нужный – уверенный, спокойно-деловой тон. И спросить хотелось так о многом – что теперь, когда наконец дошло до реального контакта, он даже не мог сообразить, с чего начать. И начало оказалось далеко не лучшим.
– Вы видите не все звёзды нашего скоплении. Звёзды, вокруг которых обращаются высшие планеты, излучают в духовном диапазоне. Своим грубым зрением вы не можете их видеть.
– В духовном диапазоне?– переспросил Кламонтов.– Но как это понять? Это – определённый диапазон какого-то из известных нашей, земной науке видов излучений? Или это – в принципе нечто иное?
– Иное. Неизвестный вашей науке вид энергии, которым вы не можете овладеть из-за вашей бездуховности. Когда высшая цивилизация, овладевает духовной энергией, она уходит из материального мира и перестаёт быть видимой из него. Но вы ещё не готовы постичь сущность духовной энергии, и мы не можем открыть её вам. Такие, как вы есть, вы претворите новое знание только во зло, как вы поступаете со всяким новым знанием.
– Из земной литературы по эзотерике и уфологии мне известно такое мнение высших цивилизаций о нас, землянах,– сразу ответил Кламонтов. К такому повороту разговора он был готов. Ждал этого, знал, что оно будет сказано…– Но тогда скажите: есть ли среди нас те, кого вы… по их духовному уровню готовы признать хоть в каком-то отношении равными себе? (А ведь Кламонтов хотел сказать не так… А «по их интеллектуальному и духовному уровню готовы признать равными себе» – но слово «интеллектуальному» в последний момент выпало из уже начатой фразы, и в итоге она сложилась по-иному. Неужели и тут, в такой момент, недостаток речи мог подвести его?)
– Мы не можем открыть это тому, кто сам не достиг достаточного духовного уровня. Почему ты думаешь, что достоин такого знания? Какое у тебя право претендовать на него?
– Но... разве это не естественно для разумного существа – стремиться к мудрости, к высшему знанию?– снова не сразу нашёлся Кламонтов – и снова ответил не лучшим образом.
– Такого знания достоин не всякий. А теперь скажи: чего именно ты ищешь здесь? И чего ждёшь от нас?
– Информации о том, что происходит с земным человечеством, что может его ожидать, к чему оно идёт...– начал Кламонтов уже более уверенно. Он хотел продолжать, что ищет также информацию о возможных путях дальнейшей эволюции земного человека и его совершенствования как разумного существа, об истиной природе его разума и разума вообще, об иных мирах, аномальных явлениях, о том, какие тайны Мироздания всё же могут быть доверены земному человечеству на его нынешнем уровне – но не успел, так как в ответ сразу прозвучало:
– К тому, чтобы повторить судьбу Атлантиды. Ты мог бы понять это и сам.
– Да, я знаком с земной литературой по таким вопросам, знаю, какие бывают пророчества...– ответил Кламонтов, преодолевая непонятно откуда взявшееся чувство слабости и неуверенности.– Но нас интересует, что и как можно предотвратить...
– Почему вы ищете каких-то особых путей, особой мудрости?– (Услышав это, Кламонтов вновь чуть не вздрогнул. Опять те же слова…) Почему вам мало того, что уже было дано вам в высших откровениях? И почему бы вам просто не прекратить убивать живое и не жить в согласии со священными писаниями, соблюдая заповеди Господни? Но вы и того, что вам уже было дано, не претворяете в жизнь – так чего вы хотите ещё?
– Но тут есть вопросы, непонятные для нас, землян,– поспешно ответил Кламонтов, ощущая какое-то вдруг возникшее напряжение. Он наконец понял, с чего следовало начать. Когда разговор и так вышел на вопрос, ответа на который он искал долго и безуспешно...
– Какие же это вопросы?
– В отношении того, чтобы «прекратить убивать живое»... Да, насчёт бессмысленного умерщвления живых существ – как, например, у нас в учебных заведениях, якобы в целях учёбы студентов – тут я безусловно с вами согласен... (Ну, почему его фразы должны быть построены так неудачно?) Но как быть в случаях, когда человеку приходится умерщвлять живое исключительно для поддержания своей собственной жизни? А вы же знаете, что на Земле людьми населены и такие природные зоны, в которых прокормиться одной растительной пищей человеку практически невозможно... И организм людей, живущих там, имеет свои физиологические и биохимические особенности… в том смысле, что он тысячелетиями отбора в этих условиях приспособлен к ним, а значит – и к животной пище. Есть даже целые этнические группы с таким набором ферментов, что организм этих людей растительную пищу практически не принимает... не усваивает...– почему-то сейчас правильно строить фразы было особенно трудно.– И вместе с тем в земное литературе по вопросам духовного совершенствования нам постоянно встречается пропаганда вегетарианства… И иногда даже прямо заявляется, что, если человек ест мясо – то только потому, что сам находится на уровне сознания хищного животного… То есть необходимость употребления им животной пищи выводится исключительно из его собственной духовной испорченности, несовершенства... Причём – со ссылками на высшую мудрость, нравственность, духовность, на учения, данные землянам высшими цивилизациями – то есть, возможно, даже и вами... И уже как бы с опорой на ваш духовный авторитет утверждается, что среди землян есть не только отдельные личности, но и целые народы и расы, чья духовно-нравственная ущербность, по сути, биологически обусловлена таким образом… Так вот, скажите прямо: вы действительно – такого мнения об этих народах и расах землян?
Кламонтов закончил. В комнате повисла звенящая напряжённая тишина. И лишь какие-то звуки, смутно похожие на далёкие голоса или шёпот, едва пробивались из коридора через запертую дверь. (Но когда и кем запертую? Ведь он, войдя, только открыл её – и потом как будто не закрывал?)
– Вы не слышите меня?– встревоженно переспросил Кламонтов.
– Слышим. Расселение землян в этих природных зонах не было запланировано. Оно явилось результатом вашего грехопадения. Изначально земной человек был сотворён приспособленным к питанию только растительной, пищей, с которой он принимал бы в себя исключительно светлые энергии – но теперь с животной он принимает в себя чёрные, хотя растительной пищи вполне достаточно человеку любого народа и расы для восполнение его сил.
– Но тогда объясните: как было сотворено наше человечество? Какой вы знаете историю его сотворения? И кем не было запланировано такое его расселение?– спросил Кламонтов, мысленно уже заготовив следующие вопросы: о незаменимых аминокислотах, разной пищевой ценности растительных и животных белков, особенно для растущего детского организма...
– А разве в священных писаниях, данных вам издревле, ты ничего не нашёл об этом?– в ответе Кламонтову почудилось даже что-то похожее на иронию.
– Но я хочу понять, как согласовать то, что в них утверждается, с моими знаниями землянина 20-го века... Нет, сам я понимаю, что древним землянам не всё можно было сказать прямо, многое им приходилось давать в иносказаниях – но сейчас традиции толкования этих иносказаний у нас мало кому известны, и накоплен большой груз ошибочных трактовок. Вот я и прошу такого объяснения, чтобы я мог принять его на уровне моих нынешних знаний.
– Но ты знаешь, что первыми земными людьми были двое – мужчина и женщина, которых вернее всего называть Инь и Ян – хотя чисто условно пусть будут Адам и Ева? И они по воле Господа были непосредственно сотворены высшей цивилизацией, ещё более древней, чем наша. Однако чёрной цивилизацией Сатаны по образу и подобию Евы была сотворена Лилит, и Адам согрешил с ней, причём согрешил вполне сознательно, пойдя против воли Господа. Так в потомство землян впервые вошла чёрная энергия. Люди стали блудить и есть мясо, и их женщины стали рожать в муках. С тех пор земной человек изгнан из рая, которым было его прежнее состояние чистой духовности. Это ты способен понять на уровне своих знаний?
– Значит, грехопадение изменило саму биологическую природу земного человека? Его физиологию, биохимию?– переспросил Кламонтов, чувствуя, что всякий раз что-то упускает, не успевает выяснить. Нить разговора будто разветвлялась – и он мог держаться лишь за одну из ветвей, упуская остальные, тут же уносящиеся вдаль.
– Да, соответственно уровню вашего духовного падения. Возможен обратный процесс, но для этого нужны ваши собственные духовные усилия.
– Но... исходный биологический материал, из которого сотворён земной человек... Сам он – земного происхождения?– спросил Кламонтов, тут уж рассчитывая на утвердительный ответ.
– Нет. Он был доставлен на Землю с планеты Трон, находящейся в невидимой с Земли духовной галактике.
– Но как же тогда понимать все доказательства родства земного человека именно биосфере Земли? Как же все те данные земной науки – молекулярной биологии, палеонтологии, эмбриологии – которыми оно как будто подтверждается?
Снова наступила пауза – но на этот раз она была недолгой.
– Всё живое сотворено и существует по единым законам Вселенной, установленным Господом ещё при начале мира.
– Но так ли это надо понимать, что эволюция живой материи на каждой планете... на всех планетах, где может разиться разумная жизнь, совпадает даже в самых малых и частных деталях?– неудачно сформулировав мысль, Кламонтов решил построить вопрос иначе.– То есть, я имею в виду – везде появляются одни и те же виды, роды, семейства, классы и типы живых организмов? А у них – абсолютно те же рудиментарные и атавистические признаки, что и у соответствующих земных, те же белки и гены с той же структурой и функциями в организме, и даже сходные их мутации? А то земной наукой установлена последовательность эволюционных изменений многих конкретных белков, генов, типов клеток, тканей, органов и их систем… у разных групп земных живых организмов...– Кламонтов чувствовал себя полностью уверенным в своей правоте, но и тут ему казалось, что он не всегда удачно подбирает слова.– И в общем ряду эволюции земной живой материи слишком очевидно находится место и земному человеку, чьё тело состоит из тех же белков, клеток, тканей и органов... Так каким образом он чужероден земной биосфере?
– А ты будто и не понимаешь, что кощунствуешь на высшее, пытаясь объяснить его через низшее? Вот он, твой уровень знаний, вот твоя земная наука. Мы говорим, что законы эволюции живого во всей Вселенной едины – а ты готов понять это чуть ли не как происхождение земного человека от обезьян планеты Трон. Но Трон – духовная планета, обезьян на ней не было и быть не могло, так как она изначально не испытала падения в грубую материальность. Человек появился на ней иным, недоступным вашему грубому разуму способом. И вообще все ваши представления о происхождении человека – результат ограниченной самоуверенности ваших учёных. С планеты Трон происходит исходный биологический материал, а не готовые гены и хромосомы, тем более – не готовый организм вашей земной обезьяны.
– Так что же тогда было перенесено на Землю с планеты Трон?– удивлённо спросил Кламонтов, не представляя, как понимать такое с позиций известной ему биологии.– Что же было этим исходным материалом? На каком уровне организации материи?
– Сама постановка вопроса в принципе неверна. С планеты Трон на Землю была перенесена духовная сущность человека, а не физические гены и хромосомы.
– Но вы говорили об исходном биологическом материале...– Кламонтов снова почувствовал, что теряет всё более ветвящуюся нить разговора.– Что же тогда является им?
– «Био» у вас означает жизнь, не так ли? А мы имеем в виду жизнь в высшем, духовном аспекте. Духовные гены, духовная наследственность – вот что было перенесено с планеты Трон в грубую земную материю.
– И... когда это произошло по земному счёту времени?– спросил Кламонтов, чувствуя, что всё меньше понимает, о чём идёт речь.
– Вопрос поставлен неправильно. Ваш земной счёт времени – не единственно возможный. Лишь чисто условно вы можете пользоваться вашей геохронологической шкалой.
– Но... какое же тогда первое земное живое существо было одарено высшей, духовной жизнью? Что оно собой представляло?– попытался Кламонтов зайти с другой стороны, надеясь следующим вопросом всё-таки выяснить, что представляют собой духовные гены. Или теперь уже важнее был вопрос о счёте времени...
– Оно представило собой дикого, бездуховного человека, которого вы называете неандертальцем. Первой парой одухотворённых людей были Адам и Ева. Лилит была физически таким же человеком, как они – но только физически, так как она получила лишь сатанинскую имитацию некоторой части духовных генов и осталась существом низшей психической природы. Затем в потомстве Адама от Лилит произошло смешение генов божественного и сатанинского происхождения – а так как впоследствии смешалось и само потомство Адама от Евы и от Лилит, духовно чистых людей почти не осталось. Люди стали расселяться на запретных для них территориях Земли и обратились к чёрной магии, что и привело прародину земного человечества – Атлантиду – к гибели. Сейчас вы снова рискуете повторить её судьбу.
– Ну, а... предпринимались ли в дальнейшем высшими цивилизациями попытки повторить акт творения духовно чистых людей?– этот вопрос возник у Кламонтова как-то неожиданно, сам собой. Ведь он хотел спросить о другом – откуда взялись эти теперь уже сатанинские гены, и что они собой представляли...
– К вам направлялись пророки, посланцы высших цивилизаций, чтобы вернуть вас на праведный путь, но вы отвергали их, продолжая упорствовать во зле. Ты должен знать об этом из истории земного человечества.
– Но я сейчас имею в виду совсем не то. Я хотел спросить, были ли такие попытки на основе других биологических видов – например, так называемого «снежного человека» или дельфина... («Ой, да о чём это я?– вдруг спохватился Кламонтов.– Разве это самое важное? Я же не узнал главного – как понимать все эти пророчества, что нам реально угрожает, и что мы можем и должны делать перед лицом этих угроз...»)
– Почему тебя интересуют только точные факты, но совсем не интересуют духовные основы? Вот это и есть беда всей вашей науки. Вы стремитесь к установлению фактов, к овладению мощью, но совсем не стремитесь к духовности. Вы хотите овладеть большими знаниями, ничем не доказав своего права на обладание ими. Разве ты сам не видишь, что ваше земное человечество зашло в тупик? И разве вам ещё мало технически мощи, способной погубить вас же? Но вы по-прежнему жаждете только знаний и мощи, теперь уже – снова на путях чёрной магии, как и атланты. И от нас вы хотите получить только такие знания, овладев которыми, вы могли бы угрожать и нам. Неужели ты считаешь себя достаточно совершенным для того, чтобы мы доверили тебе такое знание?
– Мне трудно судить о степени моего личного совершенства или несовершенства,– начал Кламонтов,– но в чём я уверен – так это в том, что моё стремление к более полному знанию о Вселенной и человеке как её части продиктовано не поверхностным любопытством и тем более – не жаждой власти над кем-то. Правда, я не знаю, как мне доказать вам это – но моей целью, напротив, как раз и является достижение земным человечеством такого уровня духовности, на котором оно, и овладев новыми знаниями и мощью, не представляло бы собой угрозу для других цивилизаций Вселенной. Но тут перед нами, землянами, действительно встают серьёзные вопросы, которые я никак не могу обойти, и ответы на которые пока не получил и от вас...– пока Кламонтов говорил, возрастало какое-то напряжение, и всё большие духовные усилия могли потребоваться, чтобы подвести разговор к тому, о чём он собирался спросить. Однако уже и отступать было некуда, и продолжать затянувшееся предисловие более не имело смысла.– Итак, вы утверждаете: причина несовершенства биологической природы земного человека – в сознательном грехе одного лишь Адама. Другие земляне сами, лично в этом грехе не виновны, однако как следствие этого греха все они получили искажённый генетический код, на основе которого развивается организм, неспособный обойтись растительной пищей. И вот вы предлагаете нам всем попытаться изменить своими собственными духовными усилиями нашу генетически запрограммированную биологическую природу – всем, без различия народа, расы, условий проживания, возраста, состояния здоровья, и вообще каких бы то ни было индивидуальных особенностей организма – с тем, чтобы полностью обходиться без пищевых продуктов животного происхождения... Я не знаю, может быть, вы – настолько высшие существа по сравнению с нами, землянами, что вам трудно представить себе, так ли это просто для нас – да и мне, наверно, трудно представить, насколько существам чисто духовным знакомы проблемы существ телесных – но дело тут вовсе не в нашем нежелании стать совершеннее и духовно чище, а в том, что и насколько земной человек может реально изменить в себе таким образом! И что ещё непонятно: почему обязательно – только своими усилиями? Ведь, если это так серьёзно, как вы утверждаете – то неужели вы, более совершенные существа, со своей стороны ничем не поможете нам, несовершенным, в обретении нами вновь того, прежнего, чистого, генетического кода? Разве вам при ваших знаниях и мощи не легче помочь нам в этом – чем нам самим восходить от своего нынешнего несовершенства к той, прежней, утраченной нами генетической и духовной чистоте через какую-то психофизиологическую ломку… через состояния, сходные с голодом или болезнью? Не но искупление же греха Адама заставлять страдать тех, кто лично этого греха не совершал... И если всё это понимаю я, земной студент – то наверняка понимаете и вы, представители высшей цивилизации… Вот я и пpoшу вас ответить мне, землянину, долгие годы размышлявшему над проблемой совершенствования земного человека как телесной и духовной сущности: можно ли воспользоваться достижениями науки высших цивилизаций для обратного изменения генетического кода землян без причинения им лишних тягот и страданий? Если же нет, то объясните хотя бы – почему?
Кламонтов закончил, ожидая ответа. В комнате опять повисла напряжённая, будто туго натянутая тишина, в которой слышались лишь гулкие удары его сердца (и Кламонтов вдруг понял, что они же и были тем глухим ритмичным гулом в коридоре из его сновидения). И хотя он по-прежнему явственно ощущал чьё-то присутствие – но секунды текли, а ответа всё не было.
– Вы не слышите?– переспросил Кламонтов.– Почему вы не отвечаете?
Он напряжённо вслушивался в тишину, но никто не отвечал ему. И только в глубине сознания, как из непонятного далека, смутно звучало мгновениями что-то похожее на те обрывки слов и мыслей, что бывают слышны в дремоте перед сном. Сперва в какой-то момент ему показалось, что он услышал «вот видите», потом – что-то похожее на «низший» или «нечистый» (и странно – тут это был даже скорее смысл, чем звучание), потом – ещё несколько слов, из которых удалось разобрать лишь слово «белок»... То ли это вправду были обрывки его собственных подсознательных мыслей, прорвавшиеся в сознание – то ли кто-то тут же, в учебном корпусе, думал о своём – каком-то белке, недостаточно чистом препарате, эволюционно низшем организме – и эти его мысли неведомыми путями долетели до Кламонтова… (Но...как – здесь, в учебном корпусе? Разве в учебном корпуса был он сейчас?)
– Поверьте, я действительно готов принять от вас такую информацию!– уже почти в отчаянии воскликнул Кламонтов, невольно подняв взгляд к потолку, будто надеясь увидеть там того или тех, с кем вёл разговор.– Я действительно хочу блага земному человечеству!
Ответом ему снова было молчание. Даже за дверью вдруг стало пугающе тихо. (A, кажется, несколькими мгновениями ранее оттуда ещё доносились какие-то голоса или шум.) И лишь однажды в какой-то момент на фоне сгустившейся тишины мелькнуло что-то неотчётливое, похожее скорее даже на вздох или немой вопрос, чем на осмысленное слово.
– Ну, почему так?– словно что-то сорвалось внутри у Кламонтова.– Неужели вы считаете нас настолько несовершенными, что ниже вашего достоинства говорить с нами на уровне наших знаний? Ну, в каком таком зле упорствует земной человек, если такова его реальная биологическая природа и реальные условия его жизни? И неужели вам кажется справедливым, чтобы он изживал своё несовершенство в муках, как преступление? А от вас – получал одни упрёки в бездуховности и угрозы планетарных катаклизмов? Но, если земная цивилизация так серьёзно больна, как вы говорите – то неужели больной заслуживает лишь упрёков медперсонала... что он не может прооперировать себя сам? Особенно – если медперсонал говорит с ним на уровне знаний его далёких предков... Но правда – почему бы нам не обратиться к нашему нынешнему сознанию? Почему вместо этого вы строите всё на наших же древних мифах? Ну, пусть древние земляне вас в чём-то не поняли или оказались хуже, чем вы ожидали – сейчас-то мы уже не те! Сейчас у нас есть международные организации, в которых обсуждаются глобальные проблемы, есть телевидение, по которому можно обратиться ко всем землянам и объяснить им всё как есть... Так почему вместо этого – одни иносказания отдельным случайным контактёрам?..
И тут, спохватившись, Кламонтов остановился. От прилива крови к лицу ему даже стало жарко... Что он наделал! Разве так следовало вести разговор? И ведь сколько землян – образованных, высокодуховных – за всю жизнь ни разу не удостаивались контакта, а он удостоился – и... в единой вспышке выплеснул всё, что должен был выяснить тактично и постепенно! Будто забыл, что это – не обычный разговор с обычным землянином… Или контакт прервался раньше, и не по этой причине? (А это он, значит, договаривал в пустоту...) Но тогда – что и в какой момент прервало контакт?
И ведь – знал он из той же литературы, что уже многие контакты заканчивались подобным образом. Не он первый, не он, видимо, и последний... Всё – вокруг да около, а как до дела – так или «вы ещё не готовы к такому знанию», или просто обрыв, без объяснений. Хотя сам надеялся на иной исход – всё же студент-отличник… И вот – тот же результат, что у многих, должно быть, тоже надеявшихся на большее. И – до скольких вопросов не дошла речь, сколько он их не успел задать...
Например – в каком смысле говорившие с ним сослались на волю Господа? Если тут речь – явно не о чисто мифологическом персонаже и не о традиционном племенном божестве самих древних землян – но тогда о ком и о чём, что есть Господь в представлении их, высшей цивилизации? А чёрная цивилизация Сатаны? Что представляла собой она, и зачем ей грехопадение земного человечества? А какие конкретно территории Земли не были предназначены для заселения людьми, и какая их часть осталась сушей после затопления Атлантиды? А – что имелось в виду под терминами «духовная наследственность», «духовные гены» – и как они соотносятся с генами физическими? И в каком смысле земной счёт времени – не единственно возможный? Да, сколького так и не узнал… Как не сочли его достойным и информации о посвящённых среди самих землян, и о природе звёзд и целых галактик, невидимых из материального мира и излучающих лишь в духовном диапазоне. И разве что о возможном будущем земного человечества и мерах по предотвращению глобальных катаклизмов он получил какой-то ответ, да и то – пойми его с позиции современных земных биологических знаний! Ну, мыслимо ли всерьёз: полинезийцы, чукчи, кочевники Сахары, австралийские аборигены – вегетарианцы? А… как это у неандертальца благодаря «духовным генам» с планеты Трон вдруг не стало ничего общего с чёрной энергетикой земных животных? Ведь человек сам – не растение… И какова тогда энергетика человеческого материнского молока, если и оно – пища не растительная? А энергетика непентеса и росянки – растений, питающихся мелкими животными, или эвглены, сочетающей в себе признаки животной клетки и водоросли? И он не успел даже сообразить это… А ведь и так хотел спросить о многом: о тех же иных мирах, высших сферах, высших состояниях сознания, и причинах столь разительного расхождения в этом разных религий, эзотерических доктрин, контактов и откровений; об НЛО, Шамбале, той же Атлантиде, Лемурии, Бермудском треугольнике, Туринской плащанице, Тибетском Евангелии; обо всех этих видениях святых, ауре на культовых предметах, материализации нерукотворных икон, и о том, как соотносятся с этим средневековая инквизиция , богослужение перед вылетом бомбардировщика на Хиросиму, отказ некоторых экстрасенсов помогать некрещёным больным и те же контакты, столь по-разному и порой противоречиво толкующие события религиозной мифологии; да тогда уж и вовсе – почему в контактах столь много мифологического, иносказательного, и мало конкретного, практического… Ну и, конечно – о нетрадиционных теориях и гипотезах, охватывающих практически все области знания: от физики элементарных частиц – до эволюции звёзд и галактик, от происхождения и тайн живой материи – до тайн истории земного человечества, включая те же палеоконтакты, от новейших, перспективных супертехнологий – до толкования пророчеств и самой природы времени... Ах да, и ещё что: ведь если никакого потомства Адама от Лилит предусмотрено не было, земное человечество сперва должно было состоять из одних лишь Адама, Евы и потомков Адама от Евы – но что дальше? Как продолжить род им – ближайшим родственникам между собой – чтобы это не привело к вырождению человечества как вида из-за накопления гомозиготных мутаций? Ведь речь не о мифах – о реальности! И ему – современному земному студенту-биологу – не сочли возможным разъяснить даже это?..
Так... что узнал он в контакте? И в чём его реальная ценность? А впрочем, тогда уж – и многого, что публикуется как информация, полученная в контактах. Тоже – речь о чём-то космически великом, судьбоносном, касающемся высот духовности, упоминаются боги, пророки, ангелы, высшие планеты, вековые тайны земной истории – но всегда непонятно, как совместить это со знаниями самих землян, с той реальностью, что уже познана земной наукой? Хотя до сих пор у него была надежда, что когда-то он в своём контакте узнает больше – но что теперь? И к чему была сама эта решимость, и проверки её со стороны гуру, и зачем он вообще пришёл на собрание – чтобы в итоге ничего не узнать и не понять, как многие другие контактёры?
Или нет… Как – пришёл на собрание? Ведь контакт был только что, отсюда, из этой аудитории! Или началось в самом деле – как воспоминание о каком-то собрании… И только потом – странно совместилось с происходящим в данный момент, в университете... А – где и когда могло быть? Или всё это – каким-то непонятным образом – в самом деле было... здесь и сейчас?
И туг взгляд Кламонтова снова упал на страницу зачётки. И снова в памяти всплыло то смутное чувство, что уже было несколько минут назад (всего несколько? А кажется, как давно это было…) при виде той же страницы. Но теперь не было ни душевных сил, способных противостоять этому чувству, ни желания это делать. Напротив – что-то новое стало проявляться в сознании, требуя объяснения...
В самом деле – он остался, мало того, что без ответов на все вопросы, ещё и с такой зачёткой, что даже трудно представить, как объяснит это в деканате. Если и на контакт сослаться не сможет – они же тут, видите ли, «последовательные материалисты», в такое не верят. Вот и придумай теперь для них отдельно – причину ухода из университета, и отдельно – версию, что произошло с зачёткой. Ведь зачётка – лишь повод, толчок к принятию решения – а сама причина, глубоко продуманная, давно выношенная? Какую причину своего ухода он им представит?
То есть как – ухода? Кламонтов даже вздрогнул от этой мысли. Он, что, действительно принял такое решение?
И ведь, кажется – была такая мысль. Была – но теперь казалась какой-то далёкой, чужой, неестественной и несерьёзной – будто не он, а кто-то принял решение за него. Да и – какое решение? Уйти – куда? «По линии новых нетрадиционных исследований»? Но каких именно? Ведь таких путей много – и он сам ещё на распутье... И – как раз надеялся, что подскажут в контакте! Но не узнал и этого...
И – что в итоге контакта? Испорченная зачётка, могущая вызвать сомнения в его психическом здоровье? Ведь почерк этих записей – его, а не чей-то другой! И это – при инвалидности по неврологическому заболеванию! А от неврологии – один шаг до психиатрии... И – надо было столько лет преодолевать слабость здоровья, чтобы теперь предстать с такой зачёткой? Что уж не объяснить головокружением, приступами тошноты, отключением внимания, как было на уроках в школе... Да и в каком качестве что-то объяснять? Кто он теперь – не ученик, обманутый несостоятельными учителями, и даже не кающийся, но с достойной уважения нравственной позицией, грешник – а просто сумасшедший, неспособный отвечать за такую фopмy протеста (кстати – против чего именно?), на которую и не подумал бы пойти в здравом уме? Так, получается, решили Высшие? А если нет – зачем это, зачем так поступили с ним? Или для них важнее всего, чтобы он просто ушёл – всё равно куда? С «неоконченным высшим» – и ладно? А эти резатели лягушек настолько достойны презрения, что их мнением о себе как сумасшедшем можно попросту пренебречь?
Нет, что-то было не так. И – были же у него сомнения в их праве поступать подобным образом. Ещё до собственно контакта, в надежде на конкретные предложения, указания, по крайней мере – какую-то такую информацию, в сравнении с которой его учёба здесь теряет смысл. А что думать теперь, когда ему и ничего не посоветовали, и никаких сомнений не разрешили? И вообще – как-то странно и неестественно всё было. Не осталось чувства значительного события в судьбе – не говоря уж о посвящении, избранничестве – просто пронеслось и уже ушло, улетучилось что-то непонятное. И в самом деле – что?
Какое-то давнее воспоминание, так ярко и отчётливо проявившееся на фоне его странного состояния? Но – где и когда было само то событие? Или – как он мог здесь и сейчас идти на контакт с непонятно где и когда бывшего собрания? А «экзамен»? С ним теперь как быть? Раньше (опять же до собственно контакта) он мог думать – какое-то знамение, знак судьбы – но что теперь? Знамение чего или испытание на предмет чего – если всё кончилось ничем? И вся полученная информация – обрывки легенд и мифов, следы недоступных тайн, изложенные характерной для литературы о контактах полунаучно-полумистической лексикой: духовные галактики, духовные гены, светлая растительная и чёрная животная энергетика, чёрная цивилизация Сатаны, высшая цивилизация с планеты у невидимой звезды скопления Плеяд...
Плеяд? Еще не вполне осознав догадку, Кламонтов мысленно повторил это название. Ну да, они так сказали... Но Плеяды – звёзды молодые! Там даже не завершилась конденсация протопланетных облаков! Так откуда цивилизации, да ещё высшие?
Несколько мгновений Кламонтов сидел за партой, ошеломлённо собираясь с мыслями. «Шаровое скопление Плеяд...» Но как, ведь шаровое скопление – объект совсем иного возраста и происхождения, чем рассеянное! Они состоят из самых старых звёзд, это – древнейшая подсистема Галактики! Рассеянные же, наоборот – не успевшие распасться группы молодых звёзд! И это знает он, земной студент... Но как сразу мог не обратить внимание? Хотя конечно – такой момент, начало контакта. «Вы видите не все звёзды нашего скопления»... Но Высшие не могли, не должны были так ошибиться – об их родной звезде! Значит...
Значит – что? В самом деле – как понимать такое?
Но это же – и не бред, не плод больного воображения! Он с кем-то говорил, ощущал присутствие! Да и опять же «экзамен»… Если не видения, посланные Высшими как предупреждение, чтобы он изменил свой жизненный путь – что же это тогда? А решение покинуть университет? И ведь готов был уже согласиться на «неоконченное высшее» – и уйти, не зная куда, лишь бы уйти! И опять же, если не под влиянием контакта с Высшими» – то под влиянием чего? Хотя, по правде говоря, из-за педпрактики и лягушек и сам думал об этом. (Вот именно – не сейчас же впервые узнал о педпрактике.) Но почему Высшие не посоветовали ничего конкретно? Тем более, что...
Вот именно! На самом деле лягушек режут другие – кто не могут, как он, сослаться на недостаточную точность движений и риск зарезать лягушку зря, испортив препарат, который будет негоден для лабораторной работы! А каяться, чувствовать себя виноватым – ему? Но тогда – в чём именно? Что приходится присутствовать при этом – чтобы как-то числилось участие в работе? Или наоборот – что, не умея резать сам, неполноценен как биолог и занимает чужое место? Но разве каким-то обманом поступил он учиться, разве сам признал себя «практически здоровым» для учёбы здесь? И он не собирался оперировать – он полагал работать на томографе, энцефалографе – во всяком случае, на оборудовании, применение которого не обязательно связано с хирургическим вмешательством! А на точность движений, способность к тонкой ручной работе их тут вовсе специально не проверяли! И вдруг – такое чувство вины и раскаяния, будто он то ли учится здесь не по праву, то ли – изверг, учёный-маньяк. Хотя несбыточность и опасность тех давних планов и так осознана им самим, без какого бы то ни было контакта. Тем более, сейчас в контакте об этом речь не шла...
И – как понимать всё происшедшее? Ведь если это не был, не мог быть контакт с представителями высшей цивилизации из скопления Плеяд – как они себя назвали – то что же это? Откуда пришла к нему эта отрывочная информация с требованием поголовного вегетарианства во искупление греха Адама? Кого он почти ни о чём не успел спросить? От кого ожидал помощи землянам в предотвращении мировых катаклизмов? Откуда – сама мысль, что это – испытание, предостережение, а возможно – и посвящение в тайну? И… как же тот, настоящий экзамен? Началось-то – с подготовки к экзамену...
«Время!– вдруг сообразил Кламонтов после нескольких мгновений растерянно-напряжённого оцепенения.– Надо, посмотреть, сколько времени!»
И он даже успел сделать движение левой рукой, намереваясь отогнуть рукав правой – как снова что-то неуловимо изменилась, и смутная тревога попыталась остановить его.
«Не смотри на часы,– вновь прозвучало в глубине сознания уже куда более мощно и грозно, чем прежде.– Иначе ты запустишь часовой механизм сокрушения Вселенной.»
Внезапный испуг заставил Кламонтова отдёрнуть руку. Но прежде, чем он успел это сделать, невольным движением всё-таки сдвинул рукав, часы на мгновение открылись – и озноб пробежал по телу Кламонтова: на часах было... 23. 95 !
«Ну вот, ты и запустил механизм,– бесстрастно констатировал «внутренний голос».– Теперь только пять минут – и всё...»
– Это, что, серьёзно?– вырвалось у Кламонтова так неожиданно громко, что он сам вздрогнул, испугавшись своего крика. Хотя, кажется, только самого крика – реально страха в сознании не было. Да и не могло же это быть всерьёз…
«Ты ещё можешь спасти Вселенную,– продолжал беззвучный голос в мозгу.– Найди в зачётке страницу «Дипломная работа». Нашёл?»
Какие-то мгновения Кламонтов ещё колебался, потом схватил зачётку и дрожащими руками бросился листать её. «Нет, но это же бред,– как-то механически повторял он про себя при этом.– Этого никак не может быть на самом деле…»
«Ну вот, а теперь пиши там нецензурное слово. Любое. Только быстро!»
Рука Кламонтова с карандашом замерла над зачёткой. Он не мог заставить себя поверить в то, что услышал. Но и не верить было трудно – ведь это только в первый момент показалось, что страха не было. А на самом деле – страх и пришёл как раз в момент его крика, когда до него дошло, что происходит. И вместе с тем было так дико, несоизмеримо, чудовищно: одно нецензурное слово в зачётке – и судьба целой Вселенной. А в памяти вдруг замелькали страницы книг, журналов, газет, где приходилось читать что-либо о конце света. Могли ли все писавшие о таком лгать или заблуждаться?
«Ну, что же ты? От тебя зависит судьба Мироздания?»
«Джон Киль... «НЛО: операция «Троянский конь»...– вдруг вспомнилось Кламонтову имя автора и название книги, насколько он знал, как раз о таких контактах.– Ну да, точно… Значит, это и есть чёрная цивилизация Сатаны, или как там её... Ну, и что делать? Срочно бежать в деканат, предупредить!»
Кламонтов единым рывком схватил с парты всё, что на ней было – зачётку, карандаш, лист бумаги, взятый им для подготовки к экзамену («Или я не брал этот лист?» – смутно мелькнуло сомнение), и хотел было рвануться к выходу, но не удержавшись на затёкших от долгого сидения за партой ногах, наверняка упал бы, если бы не успел, выбросив вперёд руку, ухватиться за край передней парты и лечь грудью на её крышку. Гром сердца гулко отдавался в ушах. Перед глазами застыло переплетение веток с набухшими почками за окном. (И... что – им уже не раскрыться? Из-за того, что он не напишет в зачётке нецензурное слово? Нет, но разве может это быть правдой?)
«Ой, что это я? Куда собрался бежать, зачем? Что бы я сказал в деканате? О контакте с чёрной цивилизацией, об этих угрозах? Но почему – им, при чём тут они? Уж это точно воспримут как бред...»
Да, верно, так он мог бы скорее всего сойти за сумасшедшего. Вот что было бы, поддайся он мгновенному импульсу... Но всё-таки – что делать? Как разобраться в происходящем, как отличить реальность от бреда в таком состоянии?
А... если это не бред? Если Мирозданию действительно угрожает гибель? И виновен будет именно он, Хельмут Кламонтов?
Приступ тоскливого ужаса, смешанного с ощущением, что он покинут, оставлен всеми наедине с невыносимой тяжестью возможной вины, вдруг почти физически навалился на него, словно тугими обручами сдавив голову и грудь. И – чувство собственной слабости, беззащитности, будто прорвав в сознании какие-то шлюзы, хлынуло неудержимым потоком, сметая все преграды, выстроенные привычным здравым смыслом, укоренившимися стереотипами, условностями, инерцией мышления. Потребность в ком-то, кто хоть как-то мог бы объяснить происходящее, или даже лучше – был бы выше всяких обстоятельств и мог защитить его от чего-то непоправимого, непередаваемо ужасного и чудовищно непонятного – вдруг оказалась для него важнее всяких логических построений, внутренне связных и непротиворечивых теорий. Только бы он, Кламонтов, не был виновен в столь чудовищно тяжком грехе, только бы не был покинут Высшими – он готов на всё, готов принять от них любую миссию, какой бы нелепой или даже позорной она ему ни казалась...
Но… неужели это действительно так? Одно нецензурное слово в зачётке решит судьбу Вселенной? А если наоборот? И именно это слово вызовет мировую катастрофу – чего, возможно, и добивается чёрная цивилизация Сатаны? И где же Высшие? Почему в такой момент он остался один, без их совета и поддержки? И что теперь делать?
«Ты сам этого хотел. Ты слишком много возомнил о себе – и эта твоя гордыня, твоё самомнение замкнуло на тебя судьбу Вселенной…»
И вот в сознании – сломленном, смятом иррациональным ужасом – казалось, готов был рухнуть последний рубеж всего прежнего жизненного опыта, и рука с карандашом снова потянулась к зачётке. Тем более – всё равно предстояло покинуть университет, не доучившись – и уже неважно, по какой конкретно причине. К тому же вдруг мелькнула мысль (хотя не кощунственная ли?), что карандашную запись можно будет просто стереть... Но тут-то он понял: он не знает, что именно писать в зачётке. Она же теперь оформлялась исключительно на государственном языке – а он на нём ни одного нецензурного слова не знал…
«Быстро в коридор! Спросить кого-нибудь, срочно! Или нет, подожди.… Спросить... о чём?»
Кламонтов сам не успел понять, как вдруг оказался в коридоре. Но коридор был безлюден – и лишь одна его сумка по-прежнему стояла на подоконнике. Да ещё поодаль, на подоконнике другого окна, стоял портфель старосты, из которого торчали прутья метлы (при виде которых совсем некстати вдруг вспомнилось что-то про маршальский жезл в ранце у солдата)... Нет – а если бы ему тут кто-то встретился? Неужели в самом деле остановил бы его, начав спрашивать, какие слова на языке «коренной нации» являются нецензурными? И тут же, в его присутствии, вписал одно из названных слов в зачётку?
Но – и не один же он в учебном корпусе! И – ему так нужна чья-то помощь, совет, поддержка! А вокруг – никого... Может быть, в аудиториях?
Кламонтов подбежал к ближайшей двери, рванул на себя – и застыл на месте. Он даже не успел подумать, что ожидал там увидеть – но от того, что увидел, мысли и чувства будто столкнулись в нем с почти ощутимым ударом. В аудитории, как ни в чём не бывало, проходил экзамен – за столом сидел философ, а напротив, за первой партой – староста их группы.
– Так от кого происходит земное человечество?– спросил философ.
– От Адама и Лилит...– дрогнувшим голосом ответил староста, поспешно пряча в рукав шпаргалку.
У Кламонтова от слов старосты перехватила дыхание, и всё поплыло перед глазами. Он судорожно схватился за дверную ручку, чтобы не упасть.
– Только я вот чего никак не пойму,– неуверенно продолжал староста.– На вступительных экзаменах мне тоже попален билет с вопросом о происхождении человека! И я ответил, что человек происходит от обезьяны – как полагалось тогда, по той школьной программе. II этот мой ответ был оценен на четвёрку... А теперь я не понимаю: был я тогда в принципе прав или нет?
– Да вы, что, действительно разницы не понимаете?– возмутился философ.– Ведь то – эволюционная теория, и только, а это – священная история! Это – основополагающее!
– Нет – а для себя-то я как должен представлять? Что человек происходит от обезьяны, по эволюционной теории – или от Адама и Лилит, согласно священной истории?
– Вот это да!– поражённо воскликнул философ.– И как же вы дошли до четвёртого... или до какого там... до пятого курса, если не понимаете этого? Вам, что, ещё на первом курсе не объяснили, что наука трансцендентальным образом сходится с религией, и слабым человеческим умом этого не понять? И это вообще не может быть предметом дискуссий, потому что это – предмет веры?»
– Ну, так... а что мы тогда вообще здесь изучаем? И как понимать все доказательства эволюции живой материи – если надо верить, что всё было сотворено одномоментно, и сразу – в готовом виде?
– Послушайте,– зашипел от гнева декан (а он откуда взялся?), присаживаясь на первую парту соседнего ряда,– представления о генах, хромосомах, клетках и тому подобном были введены исключительно для нужд медицинской и сельскохозяйственной практики! Ну, наблюдаются они под микроскопом – ну и что с того, что, наблюдаются? Да, всё выглядит так, как если бы они действительно были – но их неисповедимым образом нет на самом деле! Потому что иначе нам пришлось бы усомниться в священных, непререкаемых истинах, и, тем самым совершить святотатство, признав истинной наблюдаемую грубую реальность! Вот потому и существуют две разных истины: вузовская квазинаучная и общегражданская мифологическая!
– Так что же это получается?– не сдавался староста.– Цель науки – изучать заведомо ложный, иллюзорный мир для нужд чистой практики? И только-то?
– А вы чего хотели?– возмущённо размахивая руками, приблизился к преподавательскому столу ещё и завкафедрой физиологии, он же – научный руководитель Кламонтова.– Вы, что, не понимаете, что кощунствуете, пытаясь презреть священное, преступить основы?
– Но почему?– в голосе старосты прорвалась отчаянная решимость, и... Кламонтов вдруг понял, что слышит из аудитории голос вовсе не старосты, а ...свой собственный!– Почему оно – священное? Почему – непререкаемое? Почему то, что подтверждается практикой – то ложно, а то, что просто кем-то когда-то сказано – то свято?
«Ах, вот ты как… А время-то идёт...»
Уже почти в полуобморочном состоянии Кламонтов захлопнул дверь и застыл, прислонившись к стене. В груди его будто что-то похолодело, а потом стало проваливаться внутрь. Хотя, кажется, декан не успел его увидеть... Но неужели всё это говорил он, а не староста? Он вёл разговор за старосту его голосом, и только потом – своим? (И он сейчас в состоянии думать о таком?) И аудитория – та самая, из которой, он раньше вышел, и которая тогда была пуста... Что, в самом деле, происходит? Или... что завладело его разумом, восприятием? И как с этим справиться, как разобраться, что это такое, и что теперь делать? И сможет ли он что-то сделать с этим сам, без посторонней помощи?
– Нет...– отчаянно, почти со стоном, вырвалось у Кламонтова.– Я помню, кто я на самом деле... Я – Хельмут Кламонтов, студент-заочник 5-го курса биологического факультета. Специализируюсь на кафедре физколлоидной физиологии человека и лягушек...
– А может, неорганической философии декана и метлы?– спросил староста, проходя мимо него сквозь стену в аудиторию. И снова – в ту caмyю, из которой не выходил...
«Может…– возникло у Кламонтова какое-то растерянно-отрешённое согласие – но лишь на мгновение, а затем с прежней силой вернулось чувство ненормальности, противоестественности происходящего.– Ой, нет… Как же это... Откуда он знает, о чём я думал, что видел? Или я схожу с ума? Нет, скорее в деканат... Загнали меня своей зубрёжкой – вот пусть и вызывают сюда психиатра. А уж он нецензурные слова на государственном языке должен знать...»
«А ты чего хотел?– вдруг снова раздался «внутренний голос».– Чуда? Уж не такого ли?»
И тут же коридор перед Кламонтовым превратился в какую-то полутёмную комнату, похожую на аудиторию, только вместо парт стояли ряды низких металлических столиков, должно быть, раскалённых – под каждым, почти касаясь его, мерцали языки пламени. И однако – по этим столиком, спустив штаны и связав верёвками ноги, прыгали на соответствующих частях тела (или скорее левитировали – ведь прыгать так одним усилием мышц вряд ли возможно)… студенты его группы, но почему-то все – наголо обритые, с едва ли не унитазными цепочками на шее и странными татуировками на лбу.
–… Два тигра в ухе у дракона – правитель собирает войско...– забормотал неподалёку уже знакомый по кошмару с доской-экраном заунывно-утробный голос.– Вырвешь живот из носа – будет раскаяние... От вора головой отрубили палача – будет бесславный поход…
«Но что это?– пронеслось где-то на втором (или даже третьем-четвёртом) плане сознания.– Какая-то пародия – на что, на кого? Каких-то йогов? Шаолинь? «Книгу перемен»? И – зачем? К чему сейчас?»
«А может быть, ты хотел такого чуда?»
Кламонтов почему-то невольно (он как будто не хотел это делать), шагнул вперёд – и сразу отшатнулся, едва успев заметить, что всё вокруг снова мгновенно изменилось. И, хотя он опять был в привычном ему коридоре – сам коридор едва ли не из-под ног обрывался с высоты примерно третьего этажа в пространство над какими-то заснеженными развалинами, сквозь которые пробивалась жёсткая сухая трава. И там, на развалинах, сидели с хмурыми выражениями лиц почему-то совершенно голые преподаватели...
«А это что?– снова пронеслось на дальнем плане сознания – успев, однако, смешаться и со страхом высоты, и с удивлением, как он отсюда видел эти хмурые лица, и с сомнением, верил ли он вообще, что эта высота – как и вся эта картина – столь реальна...– Опять какая-то пародия? Не последователи же это Порфирия Иванова на самом деле...»
«Или ты думал, что это будет вот так?» – снова спросил «внутренний голос».
На этот раз появилась вовсе крохотная каморка, едва освещённая языками пламени под огромным дымящимся котлом – над которым склонились, что-то помешивая стеклянными пипетками, наполовину скрытое завесой паутины и одетые в лохмотья преподаватели неорганическое и физколлоидной химии…
–… Если высушить мозг сычуга,– снова забормотал утробный голос,– и добавить к нему пыль из ковра, писк комара, и звон топора, и старый башмак, и растолочь в поролон, и вложить в него гроздья спелого чеснока, то узнаешь точно, настанут ли завтра десять лет...
– Да нет же, нет!– вырвалось в отчаянии у Кламонтова, снова сделавшего невольный шаг вперёд, в сторону видения. Он даже не успел подумать, ожидал ли он, что оно окажется чем-то реальным и ощутимым, или надеялся пройти насквозь как пустое место – но только оно само исчезло, и открылся всё тот же привычный университетский коридор.
«Скорее в деканат...– мысленно повторил, как заклинание, Кламонтов.– Какой ужас... С кем же я связался… Скорее в деканат…»
И снова он не заметил, как оказался быстро идущим по коридору, уже сворачивая за угол – и тут же, за поворотом, угодил прямо в толпу студентов. Странно – коридор, до поворота пустой, здесь оказался полон ими, держащими учебники и конспекты, будто они ещё собирались что-то сдавать. Но с появлением Кламонтова взоры, как по команде, обратились к нему... А что он мог сказать – не понимая, что происходит? И даже – мог ли быть уверен, что это – действительно его однокурсники? Ведь в странной аудитории с рядами металлических парт он видел как будто тоже их... И ему, кажется, только и оставалось пробираться сквозь толпу к деканату, кое-как лавируя между ними. А откуда-то из глубин подсознания уже рвалось наружу что-то такое, чему было страшно и дать ход, и не дать, и пустить это в сознание, и не пустить. И даже непонятно – что страшнее...
– Эй, Хельмут, а правда, что по каким-то новым нетрадиционным воззрениям катод – Каин, а анод – Авель?– вдруг донеслось откуда-то снова так же «призрачно», как звучали те голоса перед «экзаменом».
– И что не то Юпитер, не то комета Галлея останавливалась над Бермудским треугольником, куда пришли волхвы яко посуху?– спросил другой голос.
– А правда, что СПИД и Чернобыль – это факторы эволюции новой, шестой расы землян? Или это кара за грехи людские? Что скажешь?– добавил ещё кто-то.
– Да что вы спрашиваете, видите – он ищет какого-то чуда... Может, оно там, за дверью?
Какое-то мучительное раздвоение овладело в эти мгновения Кламонтовым: горькое, тягостное недоумение – где же Высшие, почему они терпят это шутовство, пародию на контакты с ними же, глумление над надеждами землян приобщиться к их мудрости – и одновременно отчаянное желание, чтобы его наконец оставили в покое, поняли, что он больше ничего не хочет от них. И он даже сам не знал, от кого это «них» – никакой образ ему не представлялся, было лишь ощущение кого-то или чего-то постороннего, непонятного, глубоко чуждого, ничего не намеренного объяснять и неизвестно чего ожидающего, но будто распирающего напряжением изнутри – и он даже не знал, как противостоять этому, защититься от всевозрастающего напряжения, чувствуя лишь, что если он сейчас, срочно, не успеет добраться до деканата прежде, чем это напряжение достигнет какого-то критического уровня – в самом деле может случиться нечто ужасное...
И вдруг он оказался уже перед самой дверью деканата. И на двери – прямо на уровне его глаз – висела табличка, которой он здесь раньше никогда не видел. С одним-единственным словом: «Ремонт»...
Коротко и ясно... Одно слово разом перечеркнуло всё. Ведь это была последняя надежда в хаосе безумия и невозможности понять, что происходит. И деканат тоже оказался, не тем, чем должен быть. Где, чего ещё искать?
Силы вдруг оставили Кламонтова. Силы и, а напряжение осталось – пустое напряжение обречённости. И он опять не заметил, как совсем уж безвольно сел на пол, прислонившись к двери, которую незачем было открывать…
Какие-то люди с удивлёнными лицами обступили Кламонтова. Студенты, преподаватели? Не всё ли теперь равно... Он сделал, что мог – и проиграл, даже не зная, кому или чему...
Нет... А – эти люди? Если ужасное может случиться со всеми? И он – сдастся, даже не попытавшись никого ни о чём предупредить?
Ужас, бессильный гнев, протест, мольба о помощи заполнили сознание Кламонтова. Он понял, что всё еще может, более того – должен сопротивляться. Но если бы еще хоть кто-то помог – по крайней мере, протянул руку, чтобы хоть прикосновение ощущалось в этом бредовом кошмаре…
– Помогите подняться, кто-нибудь...– не узнав своего голоса, произнёс Кламонтов, с трудом поднимая руку.
Она прошла сквозь руку стоявшего рядом студента, как пустое место, а тот и не заметил этого. Или даже не так – в следующее мгновение тот студент и сам растаял, слившись с полумраком коридора. А впрочем – и коридора уже не было. Была смутно знакомая комната, где он сидел на полу, прислонившись к стене, были обступившие его полукругом тоже смутно знакомые люди, и среди них – один, кого Кламонтов не мог не узнать сразу. Тот самый гуру... И комната – та самая... Но – почему? Каким образом?
– Ну, что скажешь теперь, студент?– с нескрываемым презрением произнёс гуру.– Игра окончена. Теперь все видели, каков ты есть.
Кламонтов застал в оцепенении, совсем уже ничего не понимая. О чём это он, какая игра? Какие «все» его видели и где?
– Ну вот, а теперь ты расскажешь, зачем ты на самом деле пришёл сюда, – продолжал гуру.– И кто тебя подослал.
– Куда – сюда?– вновь трудноузнаваемым голосом вырвалось у Кламонтова едва ли не помимо воли.– Я шёл в университет, сдавать экзамен...
– Ты хотел разоблачить меня, посадить в калошу, так?– будто не слыша, продолжал гуру.– Ты хотел смутить моих людей, которым со мной хорошо, потому что я даю им то, чего не может дать вся ваша наука? Хотел доказать им, что знаешь то, чего я не знаю?
– Нет... Я же говорю – я был в университете. И даже не понимаю, почему я сейчас здесь...
– Как это ты не понимаешь?– явно притворно удивился гуру.– Ты сам пришёл. Все видели.
Но... как? Да, пришёл – теперь он вспомнил. И говорил о чём-то с этим гуру в присутствии этих людей. Кажется, пытался что-то выяснить о происхождении клеточного ядра, фотосинтеза, глобиновых генов с позиций разных эзотерических доктрин и нетрадиционных гипотез... Но – не сейчас, а в тот раз! И пришёл – точно не затем, чтобы выставить его невеждой перед учениками...
– И как ты тут принимал экзамен – видели,– продолжал гуру.– И как спасал Вселенную. И как сам искал спасения в деканате...
И снова, как уже когда-то однажды (когда?), волна дурноты прошла через тело Кламонтова. Гуру откуда-то знал, всё, что с ним произошло. Но – откуда?
И тут же Кламонтов понял – или ему показалось, что понял... Но – как? Неужели гуру хотел сказать – что он с тех пор не покидал этой комнаты? Что всё время с того собрания он находился здесь? Вернее – оно... даже не кончилось, это – его продолжение? А всё увиденное и пережитое? По словам гуру – только игра? Непонятно каким образом, но – игра... За которой они все как-то наблюдали – зная, что это игра, и ничего больше? Нет, не может быть...
Или – может? Если... всё это на самом деле только гипноз? Внушённые видения, не более? Ведь так получается со слов гуру...
Непонятно, откуда ещё после всего мог взяться такой заряд эмоций – но волна жгучего гнева, горечи, отчаяния вновь захлестнула Кламонтова. Неужели так и есть? И это его под гипнозом спровоцировали на раскаяние по поводу лягушачьей живодёрни – к чему он причастен наверняка менее других – и этим подтолкнули покинуть университет, да ещё заставили поверить в контакт с инопланетянами? А на самом деле он всё время был здесь, и эти люди слышали его ответы – философу, декану, мнимым Махатмам с Плеяд? Наблюдая – как он под этим внушением искал объяснения происходящему, помощи, совета, как поступить? Что для них – были лишь игрой... И это он нашёл там, где искал мудрости… И он же виноват, что якобы хотел подорвать авторитет гуру?
Нет, но как же так… Ведь там, куда он пришёл – была не секта, а научная организация нетрадиционного направления! Академия Сознания Силы… Или нет, Академия Силы Сознания... Но во всяком случае, мог ли ожидать – что научной дискуссией, в академии, нанесёт ущерб чьему-то сектантскому авторитету? И услышит в ответ это самое: «Я даю им то, чего не может дать вся ваша наука»? Или... он и сейчас видит что-то ненастоящее? И это вовсе не тот гуру и не его ученики? Но разобраться надо! Тем более – если его считают виновным в чём-то...
– Куда я пришёл?– собственный голос опять прозвучал глухо и неузнаваемо.– Ведь если вы – это действительно вы... то есть, если вы – на самом деле те, кем мне сейчас кажетесь... то я думал, что у вас тут – академия эзотерических знаний! А если нет – тогда я вообще не понимаю, где я и почему…
– Вот как? А если у нас тут и есть академия эзотерических знаний? Тогда – как? Ты хочешь всего сразу, но не хочешь отказаться даже от малого?
– Но почему надо отказаться? Почему?– вырвалось у Кламонтова во внезапном порыве отчаяния.– Вы можете объяснить это на уровне знаний современного студента?
– А чего стоят твои знания студента, если ты сам пришёл сюда? Чего стоит вся твоя наука, если она даже не объяснит тебе, что это сейчас с тобой было?
– Но...– у Кламонтова будто уже, как и тогда, в «контакте», сорвался какой-то внутренний тормоз.– Да, я – просто студент. Но это же вас представляют в прессе как мудрецов, пророков, посвящённых в высшие тайны, высшую духовность новой эпохи! К вам рекомендуют идти за тем, чего не знают и не могут дать нам наши преподаватели! Так откуда я мог знать, что вы не готовы к разговору на уровне знаний студента, откуда мог знать, чего именно не знаете вы? И что же тогда пишут о ваших посвящениях, сверхспособностях, тайнах, контактах с иными мирами? Неужели вот это и есть ваши контакты? Ну, или...– Кламонтов вдруг подумал о том, что на обострение идти не следует. Ведь надо ещё как-то выйти отсюда...– Ну хорошо, пусть это была только пародия – на Шаолинь, на последователей Порфирия Иванова, на средневековых алхимиков… И всё это, значит, годится только на посмешище? Но что же тогда правильно и достойно уважения? Я, что, должен буквально принять то, что услышал насчёт вегетарианства и планеты Трон – и отбросить ради этого всё, что знал раньше?
– Ты думаешь, ты один такой умный, да? Все, кто не лезли со своим мнением, а покорно принимали сказанное мудрыми, как оно есть – глупее тебя а ты – умный? («Студент должен сначала понять, что уже сделано в науке до него, а не бросаться сразу на штурм вершин»,– вдруг вспомнилось Кламонтову.)
– Я так не говорил... Но как быть со всеми данными науки, собранными человечеством за тысячелетия, с теориями, которые подтверждаются практикой? Ведь разве и это – не достижения мудрых?– Кламонтов вдруг понял, что уже не знает, зачем говорит здесь это. Надо просто уходить…
– А Чернобыль, а СПИД, а озонная дыра? Это всё – не от твоей науки? Это не вы так пытались переделать мир? Ну, a вот интересно – выход из этой комнаты ты сможешь найти со всей своей наукой, или как?– в голосе гуру Кламонтов уловил даже какие-то истерические нотки. – Вот посмотри: где тут дверь? (Ученики по знаку гуру отступили в сторону, открывая Кламонтову обзор.) Ну? Ты видишь её? Или как ты намерен выйти отсюда?
Кламонтов почему-то даже не очень удивился – как будто ожидал подобного. Но двери на месте, через которое, как он помнил, вошёл в комнату, в самом деле не было – одна глухая стена. Как и на месте окна, бывшего ранее справа. Так что даже непонятно – откуда в комнату проникал свет...
– Ну, и как ты намерен выйти?– повторил гуру.– Что тебе скажет твоя наука об этом?
– Наверно, что это – опять гипноз,– ответил Кламонтов.– А выйти – так же, как вы вошли. Вы же все каким-то образом попали сюда... А вообще – к чему эти игры? Давайте начистоту... Да, теперь я вижу – мне нечего делать у вас. Но никто меня к вам специально не подсылал. Я просто не знал, что у вас тут – секретное учреждение, куда не может запросто прийти любой, что у вас есть враги, которые могут к вам кого-то подослать… О вас же пишут как об учёных, психотерапевтах, предсказателях, к которым может прийти кто угодно. А нет... Значит – я оказался тут просто по ошибке. Н никаких ваших тайн я, по правде говоря, не узнал. Так что можете отнестись к этому просто как к недоразумению. Или – как к аномальному явлению, которое произошло совсем не по воле ваших врагов...– не зная, почему, добавил Кламонтов.
– Ты, человек с улицы, думаешь, что можешь придумать какое угодно аномальное явление? Это мы знаем, какие она бывают...– при этих словах: гуру вдруг раздались злорадные смешки – и Кламонтов впервые с тревогой подумал: каков же на самом деле духовный уровень людей, среди которых он оказался? И тут же стало происходить странное. Как будто его бдительность всего на мгновение ослабла – и сразу, воспользовавшись этой оплошностью, в него вошло что-то чужое. И вот уже всё вокруг стало окутываться мраком, а сам он наполнялся какой-то пустотой, тело становилось будто чужим – и голос гуру звучал из глубин какой-то нереальности, но сил и желания сопротивляться не было.– А ты ничего не знаешь. Ты пуст, ты – никто...
На пороге галактики гл. 1-2
© Copyright: Юрий Леляков, 2009
Свидетельство о публикации №209031100981
Свидетельство о публикации №209031100981
Рецензии