На пороге Галактики гл. 5-6

5.   МЕЖДУ   ДВУМЯ   МИРАМИ

 «Так кто же он на самом деле?– думал Кламонтов по дороге домой.– И почему исчез так внезапно, даже не предупредив? Правда, сказал, что не хочет попасть под мой разряд… Но как, ведь сам – экстрасенс? Или я чего-то не понимаю в экстрасенсорике... Нет, а это: «не очень понимаю землян»? Хотя я знал его как земного школьника! И сейчас, с его слов, он – земной студент! А с другой стороны: и внешность – будто специально смоделирована, чтобы выглядела естественно в любой части планеты, и – сочетание видимого возраста со зрелостью суждений… Нет, это уж я зря. Будто, собственно, рассуждать на таком уровне не мог и я в свои14… Не хватало – конкретной информации, которая общеизвестна сейчас. Тут нас, более старших, просто обокрали... Да, а вот тоже – почему 14 ? По виду можно подумать, но посчитать – уже 17… Нет – а… как я сам забыл, сколько мне лет, да и разве выгляжу на столько? Это ничего не доказывает… Тем более: и версии на уровне догадок и предположений, и обеспокоен судьбой земного человечества – не «извне», а «изнутри», и студенческие проблемы – знает не понаслышке... Но почему я его нигде не встретил? И кажется, в чём сомневалось – он же помог мне выйти оттуда... Наверно – не мог сказать всего, открыть каких-то тайн...»
На углу узкой старинной улицы Кламонтов остановился у самого края брусчатки, чтобы пропустить сворачивающий трамвай.
«Но вообще – странно. Ведь – именно современный человек ищет ответов на современные вопросы, так почему для этого – вживаться в чужую, навязанную роль человека древнего? Выжимать из себя ложное, наведенное благоговение, заставлять любить и почитать то, что чуждо, непонятно, ужасает? Почему – навязывается духовный опыт и мировоззрение каких-то кочевников-скотоводов, отказавшихся от чего-то аскетов, вынуждают вникать в подробности древних верований, войн и семейно-брачных гнусностей, да ещё заявляют: ничего существенного сверх того человечество не достигло? И вместо ответов на современные вопросы – чувствовать себя как-то нравственно ниже тех кочевников и аскетов, мучиться, что современное общество будто бы оторвалось от «вечных» или «конечных» истин – к которым древние были ближе... Хотя почему – я, которому хорошо в городе, должен делать вид, что плохо, и я хочу уйти в дикую природу? Или – что слаб и беспомощен без того, чтобы кто-то влез в душу и начал «воспитывать» по всем большим и малым вопросам? И при чём тут – истерика перепуганных духовных люмпенов, которые при каждом потрясении тянут человечество назад? И которых бы туда, назад, и отправить – чтобы здесь жизнь стала чище. А сами бы – маялись евнухами в гареме какого-нибудь прокажённого работорговца со своей «конечной истиной», о которой распространяются...»
Внезапное чувство лёгкости, умиротворения, единения с чем-то близким, знакомым – на миг овладело Кламонтовым. Он поднял взгляд – к взметнувшимся в голубое небо шпилям старых зданий, и верхушкам деревьев с ещё не распустившейся листвой – и глубоко, с облегчением, вздохнул. Но это был лишь миг – а затем вернулись те же мысли...
«Но как бы ни было, проявления иного разума на Земле – реальность... И – в чём цель и смысл? Неужели Земля – лишь инкубатор для расселения человеческих особей в каких-то мирах? А то и – полигон для экспериментов? Нo каких? Подбрасывают разные идеи – и смотрят, как будем реагировать? Или мы, того хуже – объект биологических опытов? В скольких достоверных случаях контактов всё ограничилось обследованиями, биопробами... Но при этом землянам предлагается верить: кто-то нас к чему-то ведёт, является высшим нравственным авторитетом, воплощением наших идеалов – и даже, возможно, причастен к нашему сотворению. И тоже – каким образом, если не мифологически-иносказательно, а реально? Эксперимент по ускорению эволюции обезьян? Ведь разве это ещё возможно в приемлемые сроки – а то, создавая биосферу вообще, с самого начала, пришлось, бы ждать около 4 миллиардов лет... Ну, и – ускорили эволюцию, а дальше? Неужели – они же потом, являясь в виде богов, заставляли землян приносить друг друга в жертву себе? Или – устраивали спектакли на тему борьбы Добра и Зла, потрясая древних землян простыми техническими чудесами? Но – зачем им эти войны, посты, самоистязания? Что могли так узнать о нас – или… какие модели развития общества проверить, если на то пошло? Или... мы для них – патологическая цивилизация неполноценных существ? И… это «неполноценные» – потом всё же расшифровали генетический код, определили размеры и возраст видимой Вселенной, достигли космическим зондом системы Нептуна? Но и то – ничего для них не значит, и не побуждает изменить к лучшему мнение о нас? Всё равно далеко до их собственного уровня, что ли? Или – просто как «модельная» цивилизация мы их устраиваем, а до их уровня, как им кажется, подняться не способны? Или – не соответствуем какой-то цели, ради которой ускорена эволюция? И они пытаются переделать нас под ту цель, не считаясь с тем, как уже всё сложилось? И... получается – кто-то уже потерпел неудачу в сотворении разумных по какому-то плану? Кто-то… поначалу желавший того же, что я?»
Эта внезапная мысль – заставила Кламонтова остановиться от неожиданности…
«Нет, но – в чём тогда может быть цель? И – к чему можно так вести? Зачем то и дело унижать разум землян, играть на низком, отсталом? Что-то не то… Опять путаю реальность контактов – с расхожими мифами самих землян. Действительно, запало в память… Свалили в кучу всё «нетрадиционное» – а ты ищи в этой куче ответ. Кто-то прав только потому, что раньше был не признан – натыкайся на его мифотворчество, думая, будто он знает…
А хотя, вот тоже... Что им думать о нас – таких, как есть? Как земляне позволяют себе поступать с надеждами, верой, совестью друг друга? Что сделали, например, со мной? И что делать с этим мне самому? Декан не хочет терять отличника – его можно понять. Но кто поймёт – что студент не хочет терять чистую совесть на таких лабораторных работах? А никто – у них, видите ли, программа. Так же, как у тех – традиции и авторитеты. И везде – изволь переступить через себя. Потому что через то, своё – переступить не могут… И каждый уверен: у него – высшая истина. У этих – простое отрицание паранормального, у тех – идеология духовного водительства, личной преданности, полной личной зависимости ученика от учителя, через которую якобы только и можно постичь высшие тайны. Но если у этих ты хотя бы на конвейере, другой конец которого в общем известен – запросто видишь профессоров и академиков, то у тех не конвейер – лабиринт, где вообще заранее неизвестно, сколько там ходов, поворотов, и куда ведёт выход. И уже не ты и не государственные чиновники решают, когда тебе пройти какую ступень и сколько их вообще пройдёшь. И если тут хоть можешь жаловаться одному чиновнику на другого, там и апеллировать не к кому – сам отдал себя во власть кому-то, отказался от прав на свою судьбу, своё мнение, да ещё сразу прикоснулся к тайнам. А с тайнами – тоже странно… Говорят – о сокровенном знании, которое позволяет влиять на пространство-время, глубинные силы материи, основы телесной и духовной природы человека, вершить судьбы стран и народов… А… эпидемии тифа, чумы, оспы в прежние времена – и что же тайны древней медицины, которая якобы поныне выше современной европейской? Вернее тогда уж – что у кого реально имеется на какой случай? И – что реально имеет шанс получить человек, вступая на такой-то путь, в организацию? Ну, если везде насчёт него – свои планы? Где-то в сельских школах не хватает учителей, кому-то надо возродить какую-то веру… И не знаешь заранее – туда ли пришёл, куда хотел. А потом в правительствах, парламентах, учёных советах – заседают другие, кому повезло, сразу пришли «куда надо»... А – кому не повезло? Кто что-то искал – тот ошибался, связывался не с теми, он уже ненадёжен, и в итоге действительно серьёзные тайны будут доверены другому – пусть уровнем ниже, но с благополучной анкетой? С серой молодостью, без особых поисков, идей и событий? А тот… уже нигде никому не докажет, что в конце концов поиск – естественное состояние учёного, и лично он – не выбирал путь солдата, монаха, разведчика, конспиратора с соответствующей анкетной чистотой, а собирался работать на благо всего человечества, так что он – не враг конкретного государства, армии, партии, секты? Но... на практике сплошь и рядом – учёный опутан пропусками, допусками, подписками, учёный в военной форме, или по нынешним временам даже в рясе: «кандидат таких-то наук, иеродиакон такой-то»... Учёный, вынужденный озираться на кого-то, кто далёк от науки, но как бы состоит при высшей идее, борцом за святое или его охранителем! И «альтернативщики» не выше этого…»
И тут новая мысль заставила Кламонтова остановиться – тоже лишь мысленно, ведь физически он и стоял на месте…
«Вот именно... И то, чем я собирался заниматься – вопросы очень даже серьёзные! Это сейчас их превратили в околоконтактный балаган, мeлкиe политические, вероискательские и прочие подобные игрища на великом и глубинном. А на самом деле тайны сознания, биополя, живой материи – никак не шутка! Не более шутка – чем атомный проект лунная программа, пересадка сердца! А уж в таких делах… эти, с их «нетрадиционной логикой» и «познанием путём веры» – вряд ли нужны и как подсобные рабочие!. Но то они, и что им терять – шуты и есть шуты – а что будет со мной? После того, как уже звонил домой из деканата, и пришлось при всех говорить в трубку: со мной, возможно, произошло аномальное явление, потому не помню, где провёл ночь? А потом – объяснял сотрудникам деканата: мол, просто не знал, как сказать правду, и придумал такое, а на самом деле будто бы понимаю: всего лишь, зайдя поздно вечером перед самым закрытием в учебный корпус, потерял сознание и пролежал всю ночь на полу в коридоре? И что даже не помню – зачем приходил, если я в академотпуске... Тоже – кто чему поверит, и что это будет означать? Хотя что сказано, то сказано… А дома – не то что «скорую помощь», городские морги успели обзвонить! Вот так «нетрадиционные» пути, вот так духовность… И принято считать, что в cфepe «аномального» подобные события и вообще некоторая чудаковатость – норма жизни, но вот случилось наяву – и думай теперь, как объяснить, чтобы не испортило биографию будущего учёного, не закрыло доступ к чему-то серьёзному! А то разговоры разговорами, а как до дела – ещё неизвестно, где что примут всерьёз, в чём можно признаться без риска повредить карьере, репутации… В реальной-то жизни – всё равно непохоже чтобы за операционный стол вставали юродивые в веригах под белыми халатами, в парламенте заседали дервиши, а у ядерной кнопки дежурил схимник. Они и есть «нетрадиционные», «альтернативные» – не у реальных дел. И... стало быть, за реальным – всё равно сперва в вуз, к лягушкам, а там видно будет?
Ой… А – Селиверстов?– спохватился вдруг Кламонтов.– Студент мединститута! А там – тоже лягушки… И как с этим у него – экстрасенса? Или нет... Встретились-то в университете… Хотя я его там раньше не видел... Или – вообще не тот, за кого его принимаю? Но кто же тогда?»…
…И тут Кламонтову показалось: он… как-то ощутил присутствие Селиверстова, и даже – его мысли! И он снова – не пройдя и нескольких шагов – остановился и прислушался...
«Хельмут, это ты?– донеслось уже отчётливее.– Хельмут, где ты?»
«Где я?– переспросил Кламонтов, не замечая, что говорит вслух.– Иду вверх от трамвайной остановки у главпочтамта. А ты где?»
«Значит, я иду прямо за тобой. Подожди меня там…»
Кламонтов обернулся – но увидел лишь ещё один сворачивающий трамвай. От неожиданности он не знал, что подумать. В самом деле он, услышав мысль Селиверстова, ответил на неё? Или – игра воображения, отразившая то, о чём он думал, и – вдруг понял – подсознательно ожидал? Или... того хуже – что-то расстроилось во взаимоотношениях сознания с подсознанием? Но осталось только ждать, чтобы проверить…
А трамвай подошёл к остановке – и тротуар заполнился толпой вышедших из него людей. Но перед тем Кламонтов успел заметить: дальше до перекрёстка улица была пуста… И в толпе, вышедшей из трамвая – никого похожего на Селиверстова не оказалось. И спустя какое-то время Кламонтов уже готов был подумать, что это игра воображения, и уйти – но тут Селиверстов появился из поравнявшейся с ним толпы.
– Ах, вот ты где...– сразу начал он.– Но зачем ушёл оттуда? Я же сказал – выйду совсем ненадолго. Отметиться на лабораторной работе...
– А я не помню, как ты уходил...– удивлённо ответил Кламонтов.– И не помню, чтобы ты это сказал. Правда, сам – ну, как бы отключился. Был в каком-то полусне...
– Или я действительно только хотел, но не сказал, что скоро вернусь,– усомнился Селиверстов.– Да, уже вспомнил: меня что-то отвлекло. Не та ли самая человеческая душа в астральном коридоре? Или нет… Не всегда сразу понятно – что чувствуешь. Это кто не знает, так уверенно говорят: кто – Высшая Реальность, кто – галлюцинации… Очень у них всё просто… А какая-то человеческая душа – явно чем-то привязана к вашему зданию... Не знаешь, кто бы это мог быть?
– Не знаю,– ответил Кламонтов.– На моей памяти никто из студентов и преподавателей там не умирал… Да, но подожди – где ты отмечался на лабораторной работе? Неужели ты – студент нашего факультета? Но я помню, ты собирался в мединститут… И там, у нас, мы даже не встречались ни разу...– вдруг решился Кламонтов, правда, уже не зная, какого ответа ждёт. Тем более – Селиверстов мог поступить за время его академотпуска...
– Да, студент мединститута,– подтвердил Селиверстов.– И тоже – лягушки… И тоже не всякий решится взять на душу грех – хотя не всякий и чувствует, скажем так, что-то особенное. А кто не чувствует – тому не объяснишь, что чувствуют при этом другие. Учебная программа, видите ли… Такие дела с новой эпохой чистой духовности – которая конкретно до нашего института всё никак не дойдёт… Ну, а почему часть наших занятий проходит у вас – так временно, пока наш корпус закрыт на ремонт...
– И всё-таки – студент...– ответил Кламонтов, поняв, что Селиверстов слышал его мысли и решил сразу снять сомнения.– А я уж, признаться, готов был подумать всякое...
– И может быть, как раз правильно думал… Да я и так о многом хотел тебе рассказать. Тем более – насчёт телепатии ты уже убедился. А разряды... Бывают у меня – в форме спонтанных телепатических контактов на волне сильных эмоций, например – когда чувствую какую-то несправедливость, враждебность… Ну, как тебе объяснить… Вот был у нас в школе случай: учитель физкультуры начал рассуждать вроде бы о честности и доблести в спорте – и вдруг понёс насчёт конкретного ученика, освобождённого по болезни: он, видите ли, симулянт, ненадёжный товарищ, в разведку с ним не пойдёшь, и всё такое. А я слушал – и вдруг подумал: с таким успехом можно придраться к применению лично им, этим учеником, допинга на Московской Олимпиаде! И что ты думаешь? Учитель ляпнул это вслух, всему классу! Потом, правда, пытался объяснять, что его не так поняли... Или бывало: на последних уроках уже нет сил думать, а тут ещё надо записать в дневник домашнее задание, и тоже просто от усталости на ум приходит подобное, а назавтра оказывается – задание, причём сразу у многих, записано, к примеру, так: по литературе – представить свой вариант второго тома «Мёртвых душ»; по математике – опровергнуть Великую теорему Ферма или квадратуру круга; и даже вот помню, было по военному делу – провести в детском саду учебную атомную тревогу! Учителя, конечно, возмущались, но и свалить не на кого – сами диктовали задания. Да, но это ещё что... Вот с людьми определённого типа – ну знаешь, есть такие: без больших целей, идей, за которые стоило бы бороться, но с вечно уязвлённым самолюбием, готовы часами рассуждать, как их где-то «затирают», не дают куда-то там «пробиться», хотя куда, с чем, ради чего, непонятно – так вот, с такими у меня бывали вообще поразительные случаи. Один даже совершенно серьёзно заявил – будто у них на работе, кто критиковал директора на собрании, уводят в отдельную комнату, оттуда сбрасывают в глубокие ров, а потом трупы достают и съедают у директора на даче! Такие у некоторых комплексы... А какие истерики закатывали, сравнивая свой заработок с заработком начальства, не бедные в общем-то люди! А – фронтовые и лагерные воспоминания людей, никак не подходящих по возрасту? И – почти точно по газетам, которые я сам незадолго до того читал! Вторая половина 80-х, шквал разоблачительных публикаций, многих вдруг «озарило»: вся история страны тех времён – история Гулага, и ничего больше! А взрослые вообще любят лезть в душу к молодым со своим прошлым – будто без нашего потрясения от их слов сами в нём не уверены… И тоже, как иногда не подумать ненароком: ну скажи уж, что был там-то и там-то! И что ты думаешь – прямо сразу об этом и начинают! А я хоть и удивлялся, конечно, как возможно, чтобы так часто случались такие совпадения, да и в каком же возрасте, получалось, эти люди сидели в лагерях или командовали взводами и ротами – но полагалось верить, что и не может быть ничем иным, кроме совпадений, вот я и верил…
– Ну и... когда понял, что – не просто совпадения?
– Да кажется, после того самого медосмотра. Да, я тебе сразу не рассказал... Нас сначала собрали в военкомате, и один офицер стал распространяться о готовности отдать жизнь, долге умереть по приказу, и тому подобном – всё с таким презрением ко всему мирному, гражданскому, и самой человеческой жизни, что передать трудно. А я тоже вдруг подумал: это тут, в мирной обстановке, хочешь выглядеть… будто тебя уже взрослым и военнообязанным под грохот снарядов родил какой-нибудь БТР согласно уставу, а посмотреть на тебя в Карабахе – с твоим самурайским презрением к жизни... И что ты думаешь – он тоже вдруг как ляпнул что-то о доблести умереть за императора Японии, не отдав «москалям» Курильские острова, Сахалин и Карабах! Все буквально обмерли – но нам сразу объяснили: он немного тронулся умом в Афганистане – и от греха подальше повели к вам в поликлинику. А там – после разговора с тобой я ещё услышал разговор двоих сотрудников про бюрократию в медицине: ну, знаешь, эти учёты покусанных собаками, пострадавших от гололёда, госпитализированных без такой-то справки, и отдельно – всевозможного начальства, ветеранов, призывников, иностранцев, иногородних, ещё кого-то… И тоже подумал: вот бы для полного эффекта – протокол посмертного вскрытия должен был быть подписан самим покойником! А потом вдруг узнаю: кто-то из вашего начальства действительно отдал распоряжение брать у больных какие-то такие дурацкие и совершенно незаконные подписки на случай смерти, что уже встал вопрос, здоров ли он сам...
– Так ... тоже ты сделал?– вырвалось у поражённого Кламонтова.– А говорили – приступ шизофрении… Хотя конечно, без него вся больница вздохнула свободнее. А то в плане бюрократии – действительно замечали всякое...
– Значит – в итоге сделал-таки доброе дело?– удивился и Селиверстов.– Но сейчас помню, как мне было не по себе, когда сопоставил оба случая, да ещё стал вспоминать те прежние – и до меня наконец дошло, что происходит. Но, с другой стороны – что я могу с этим сделать? Если я – человек, и испытываю естественные человеческие эмоции? И потом – никак не контролирую это, и вообще не делаю по своей воле – так что нельзя поставить вопрос о моральном праве на это! Просто – ответная реакция подсознания, самозащита! Но откуда вообще у землян – столько каких-то подавленных комплексов на почве не того образа жизни, что хотелось бы, неинтересной, нелюбимой, просто бессмысленной работы, чувства собственной ущербности, жажды мести не всегда понятно за что? И именно это в первую очередь – чувствуешь обострённым телепатическим восприятием. Да, но и то – ещё далеко, не всё…
– A... что ещё?– спросил Кламонтов, когда пауза стала затягиваться.
– Да многое... И тоже думаю – как сказать, с чего начать... Например – сейчас много говорят о людях, обладающих пророческим даром, но что-то нигде ничего не встречалось о способностях, которые я сам назвал бы парапророческими. Это – когда человек как бы помнит то, чего явно не было, или – как бы предвидит будущее, которое могло бы продолжать заведомо несбывшееся прошлое... Например, что – не начнись перестройка в 85-м году, потом всё равно началась бы революцией конца 96-го, а антиалкогольная кампания – пришлась бы на 97-й. Или – при каком-то другом ходе истории – первые спутники могли быть запущены уже в 49-м или 51-м году. Хотя тут не так просто – какие-то контейнеры с подопытными животными тогда действительно запускались на ракетах, но высотных, а не космических. Или – какой-то лже-Сталин полгода правил страной от имени настоящего после его необъявленной смерти в 52-м… тоже – как-то очень правдоподобно. Но, с другой стороны – теперь и в газетах читаем про тех же нескольких двойников, которые все годы культа личности изображали, получается, вообще мифического Сталина – то есть культ был, а личности не было… И, опять же – про космонавтов, которые будто бы ещё с 57-го, если даже не с 43-го года, регулярно исчезали без следа в космическом пространстве или гибли при неудачной посадке – а им на смену с поистине маниакальным упорством посылали всё новых и новых засекреченных смертников… Так что тоже не знаешь – чему верить. Ну или ладно уж, пусть то – политика, дела государственные, вокруг которых хватает всякого рода слухов… Но что ты скажешь о случаях – когда уже не кто-то, а лично я, твёрдо зная, что смотрел какой-то фильм или передачу всего один раз, потом вспоминаю, как при втором-третьем просмотре ждал на экране знакомых кадров? Или вот – довольно отчётливо помню, как в неполных 6 лет ехал с семьёй в поезде по Средней Азии или Сибири – и главное, видел из окна вагона полное солнечное затмение, так что, казалось бы, сразу точная дата – 31 июля 1981 года! Но вместе с тем – точно знаю, что в тот год никуда из города не выезжал, а затмение это здесь видно не было, да и с какой семьёй мог ехать – если жил только с бабушкой, родителей видел только на фотографиях? И что у них родился хотя бы я один – уже почти чудо: ведь во мне каким-то образом скомпенсировались две разные генетические аномалии обоих! Да – сравнительно здоровый потомок двух хронически больных, благодаря двойной обратной мутации,– печально продолжил Селиверстов.– Так что в человеческой природе есть что исправлять и совершенствовать… Или вот ещё: как бы фрагмент «альтернативной» биографии – где я будто бы родился не 28 октября 1975-го, как на самом деле, а 26 июли 1962-го,и таким образом где-то в 80-х уже окончил мединститут и работаю как психиатр. И у меня – пациент с довольно странным провалом в памяти, который, скорее всего, просто симулирует, чтобы скрыть какую-то тайну… И я, отчаявшись раскрыть эту тайну иным способом – наконец прошу какого-то моего знакомого встретиться с ним, надеясь, что тот, возможно, сумеет вызвать его на откровенность. Но тоже – только этот короткий фрагмент, ничего больше о его тайне о нём самом. Правда, я «там» знаю даже предполагаемую фамилию этого пациента – Кременецкий. Будто бы – числится в розыске человек с такой фамилией, подходящий по возрасту, внешности. Да ещё...– Селиверстов умолк, чем-то удивлённый.– Ну точно, надо же... А я всё думал: кого мой знакомый «оттуда» напоминает мне здесь, в этой реальности? Примерно ровесник – по тому возрасту, студент-заочник биологического факультета… Да и внешне...– Селиверстов внимательно посмотрел на Кламонтова.
– То есть... как бы я?– понял Кламонтов.– Каким был бы в иной, альтернативной реальности? И – где мы оба знали бы этого Кременецкого, зачем-то симулирующего расстройство памяти?
– А что, возможно,– согласился. Селиверстов.– Кстати – тебе ни о чём не говорит его фамилия? И вообще – вся эта ситуация?
– Как будто нет... Хотя...– усомнился Кламонтов.– Очень смутно напоминает, а что – не пойму. А ещё – всё вспоминается какая-то толпа с факелами,– тут же признался он.– Будто из средних веков... И тоже – что может значить?
– Но как бы ни было, я отношусь к такому очень серьёзно,– продолжал Селиверстов.– Тем более, видишь – и тебе что-то напоминает. А одинаковый бред у нас обоих – уж точно абсурд. Во всяком случае – кто не верит, что и бред может передаваться телепатически... Да, но и то, наверно – ещё не самое главное, к главному я подхожу только сейчас. Ведь то всё – случайнее, отрывочные телепатические контакты и такие же представления какой-то альтернативной реальности – а я помню и вообще другую жизнь в каком-то другом мире...
– И... это, что – с раннего детства, или как?– не сразу нашёлся, что спросить, Кламонтов. Хотя, кажется, ожидал подобного – но одно дело ожидать, другое – услышать...– А то я не знаю – вот когда помнят такое, как это бывает: с самого раннего детства, или пробуждается потом...
– Я сам не знаю, с какого возраста это помню. Как-то... интуитивно всегда было со мной, что ли... Хотя не всё сразу – некоторые подробности я вспоминал уже потом, со временем. Но помню, когда пытался рассказывать взрослым, они так понимали – детская фантазия. А сам сперва не очень задумывался : что это, где и когда оно могло быть? Потом стал думать – скорее всего, южная Индия или Камбоджа. Природа, особенно растительность, расовый тип людей – как будто сходилось. Кстати – расовый тип можешь частично видеть в моей нынешней внешности. Не знаю, как возможно – но так получилось... С архитектурой зданий, правда, сходилось не очень – но я, помню, объяснял это тем, что от очень глубокой древности могло не дойти ни самих зданий, ни рисунков и чертежей, потому эти страны сейчас такими никто и не знает. Да, я уже тогда чувствовал – помню что-то очень древнее, далёкое...
– И – какая архитектура? Как её представить? На… какую из известной мне здесь... похоже больше всего?
– Помню разные архитектурные стили – наверно, в разных частях страны. Страна тоже была большая, целый регион... Но я не совсем уверен – хорошо ли помню назначение зданий, не накладывается ли что-то из здешнего опыта… Например – здания, которые сейчас хочется назвать храмами атмосферных духов: высокие, узкие, эллиптические в плане, с вертикальными рёбрами вдоль стен… и вытянуто-эллиптическими куполами, более узкими, чем само здание – одним словом, каких-то ракетообразных форм,– Селиверстов провёл в воздухе приблизительный контур.– Или храмы духов водной стихии: небольшие, очень похожие на индокитайские, по берегам рек и озёр… Но там «храмы» – не в смысле поклонения, демонстрации верности кому-то, как здесь. Скорее – для самонастройки людей, например перед севом, уборкой урожая, началом строительства… в общем– для дел, требующих взаимодействия со стихиями природы, гармонизации человеческих и природных сил. Или – совета с духами перед принятием сложного личного решения… И – не предполагало каких-то жертвоприношений, постов, обетов – чего, как принято думать, ожидают от землян их боги и природные духи. Всё – и происходило именно на духовном уровне... Или вот помню ещё Храм Неба – ступенчатый, чем-тo похож на древнеегипетские, с армиллярной сферой на верхней площадке, и звёздной картой на стенах внутреннего зала… А ещё Дом Прихода и Дом Ухода: соответственно, в одном принимали роды, в другом – проводы из мира плотного в мир астральный. Я даже не знаю, вполне ли тут подходит земное слово «храм» – но в таких понятиях и терминах мне сейчас вспоминается...
– А – сама духовная культура, мировоззрение? Помнишь – какой она там была?
– Вот это, кажется, и помню лучше всего. Главное, основное – могу тебе пересказать. Хотя не помню – оформленным в виде какого-то свода легенд и притч в основном нравоучительного характера, как принято у вас. Скорее – определил бы как философию Мироздания, свод знаний о наиболее общих принципах Бытия… Основой всего сущего считалось Первично-Непознаваемое… или лучше сказать, Первично-Неведомое, о котором только и известно – что оно непредставимо в понятиях и образах проявленного, материального мира. Сам же этот мир, плотный и тонкий – постепенно выявляется из Первично-Неведомого в ходе саморазвития и усложнения структуры материи, на основе объективно существующих закономерностей, присущих ей самой... Видишь – почти твоими же словами? (Кламонтов как раз тоже подумал об этом.) И одновременно с материей – совершенствуется и дух. И казалось бы, так очевидно – что в колеблющемся соотношении взаимодополняющих сил и факторов возникают ритмы, циклы, вибрации самого разного уровня: Мировые Дни и Мировые Ночи – в масштабе целой Вселенной; смена времён года на планете; плотной и тонкой фаз существования живого; дыхания, пульса – в пределах одного организма; и далее – до самых малых, тогда ещё неведомых ритмов в глубинах микромира… И всё сущее – только в первом приближении циклично, а фактически циклично-спирально, ни один виток эволюции в точности не повторяет другой, каждый что-то прибавляет к достижениям предшествующих. Ну a так как Мироздание населено самыми разными существами разных ступеней эволюции и масштабов проявлений – от микроорганизмов, тогда ещё гипотетических, до растений, животных, людей, тех же духов стихий, и далее – духов мест, стран, планетарных, звёздных духов, а возможно, и ещё далее, до каких-то уровней, которые человек на своей ступени эволюции вообще себе не представляет – то и немыслим вопрос о какой-то единой морали для них всех, и ничья цель не может быть заведомо объявлена враждебной каким-то общим, высшим целям. Нравственность – есть производное от достигнутого уровня знаний о Мироздании, и найти баланс добра и зла в каждом конкретном случае – дело самого заинтересованного существа. Так что – и не помню какого-то краткого катехизиса, свода основных правил на все случаи жизни, как и когда себя вести – что принято у землян. Всё это понимали как-то интуитивно... Зато помню – было известно, что человеческий облик появился на довольно поздней стадии эволюции материи, а вот что касается самой духовной природы человека, природы разума, самосознания – она, как считалось, неизвестна и высшим существам. Причём – высшим как в смысле космических масштабов проявлений, так и в смысле продвижения по пути духовного совершенствования в мире людей и в облике человека. И причём – эволюция в принципе многовариантна, в ней нет ни жёстко установленных обязательных путей, ни принципиальных запретов на переход с одного пути на другой, или конкретно кому-то – достичь такой-то её ступени. Считалось, что к совершенству может прийти всякое живое существо… Да, кстати: знали и о «летающих людях дальних миров», тогда уже полулегендарных – но и они не были объектом поклонения в земном понимании. И вообще, там бы я не мог представить, как можно – строить вечное всеобъемлющее учение на основе толкований одной легенды, ограничивать духовные поиски опытом одной страны или поколения, поклоняться сущностям человеческого облика как заведующим природными стихиями, заявлять, что чьей-то человеческой биографией исчерпан смысл Вселенной… И сама идея какого-то единовременного творения, единолично высшего существа, Творца – тоже чисто земное, там такого не знали. И я не совсем понимаю – откуда это у землян, что за необходимость в таких идеях и концепциях? Хотя наверно и земные историки сказали бы мне: у вас была неразвитая идеология доклассового общества. Как же – ни катехизиса, ни пантеона, ни сколько-то развитого культа, обрядности, ни более-менее определённой иерархии и ступеней посвящения жрецов... Но и я со своей стороны не понимаю: почему развитое общество – это обязательно какая-то иерархия, классовые противоречия и организации принуждения, а его идеология – результат попыток создать раз навсегда застывшую, замкнутую систему взглядов и ценностей! У нас было открытое для новых идей, способное к развитию мировоззрение – чем близкое уже и к научному мировоззрению самих землян, да и устройство общества, как его помню: не классовое, и вообще мало в чём иерархичное – но и не первобытное. Не государство в земном понимании – но и не конгломерат замкнутых общин, ведущих каждая своё натуральное хозяйство. Скорее – объединение объединений людей, где каждый делает своё дело по осознанному выбору, а не потому, что требуют традиции или занялся этим делом в поисках пропитания, заработка… И вообще – не помню там какой-то нужды, лишений, конфликтов между богатством и бедностью, знатным и простым происхождением, повинностей делать работу за другого – там как-то всем находилось место согласно их устремлениям и способностям. А вот с каким периодом земной истории вернее всего сопоставить – не знаю… Были города, книгопечатание, кое-какое машинное производство, и пусть несовершенные – но веломобили... Сельское хозяйство, кстати, было механизированным, в отличие от земного, использующего труд животных – но на мясо их разводили. Примитивных, специально выведенных, похожих на земных свиней или коров. А что делать – человеку нужен белок… Но вообще к живой материи относились не так, как здесь: изучали по наблюдениям, в исследовательских целях не резали, тем более – так, понапрасну… А ещё помню: большое значение имели астрономия и астрология – но человек не был закован в рамки жёстких предсказаний, к истолкованию скорее подходили творчески – а идея сферичности и орбитального вращения планеты не была ни epecью, ни малодоступной тайной. И вообще – не было таких традиций элитарности, закрытости знания, как на Земле. И пусть даже сейчас я в чём-то идеализирую – но именно так мне представлялся коммунизм, который собирались строить земляне...
– И мне тоже...– вздохнул Кламонтов.– Как объединение свободных личностей – где человек не опасается несправедливости со стороны других людей. Да собственно – в земной фантастике он же так и описан. И при чём тут, казалось бы – какой-то террор, pепpeссии, какое-то «грабь награбленное», почему теперь из-за этого отвергается такое будущее, а главное – что взамен?
– Правда – разобрались бы хоть сначала, что отвергают и почему, – так же печально согласился Селиверстов.– Но это – отдельная тема...
– Да, но… вот ты говоришь: «земляне», «на Земле» – будто совсем не допускаешь, что это могло быть прошлое какой-то земной страны? И что по той же звёздной карте – можно хоть приблизительно определить, когда? По той, которая, как ты говорил, была в Храме Неба? Если caм её достаточно хорошо помнишь...– спохватился Кламонтов.– А то я даже не знаю – насколько в таких случаях помнят подробности…
– И казалось бы, как просто: вспомнить, в каком созвездии был полюс небесной сферы, найти его на современной земной карте неба, а потом по схеме прецессионного движения полюса определить, когда он мог быть в этом созвездии… Правда, там суточное вращение звёзд шло по часовой стрелке, как на Земле видно из южного полушария, а здесь в астрономической литературе – везде почему-то та схема только для северного, но всё равно – дело элементарных расчётов… А уж учитывая, что полюс был точно в Малом Небесном Облаке – видишь, помню – так тем более, что ещё искать по созвездиям... Но в том-то и дело: созвездия, которые я помню по той карте как околополярные – я никак не могу опознать здесь, по карте южной полярной области земного неба!
– Малое Небесное Облако...– повторил Кламонтов.– В смысле – Малое Магелланово?
– Даже и не знаю… Помню, что там тоже было два Небесных Облака – Бoльшoe и Малое – но не увeрeн, хорошо ли помню расположение ярких звёзд в их окрестностях, а насколько помню, так по земным звёздным картам – ничего похожего. Так что если это древняя Земля, даже не представляю – насколько древняя, и как вообще согласовать с тем, сколько тысяч лет существует земное человечество как вид, сколько – его духовная культура… Да, и ещё подробности: спутник планеты был примерно того же углового размера, как Луна при виде с Земли, и тоже постоянно обращён одной стороной, но расположение морей я помню совсем другим – тремя, параллельными широтными поясами. А ещё – был астероид, спутник спутника. И бывал виден как искра на фоне ночного полушария, как бы в обрамлении серпа... И сам континент: огромный, прямоугольных очертаний, с горным хребтом вдоль всего северного побережья – почти параллельно экватору, и ещё западнее его основной части – два полуострова, на одном из которых и был Храм Неба... Где и когда такое могло быть на Земле? И откуда, если это древняя Земля, у меня с раннего детства – подсознательное впечатление, что в году должно быть не 365, а 385 суток, и прямой угол – составлять не 90, а 96 градусов: как раз почти четверть числа суток в таком году? И шестая часть такого прямого угла – 16 градусов – тоже что-то означает? Угловой час в этой мере, что ли… А то, хотя Земля постепенно замедляет вращение – но так постепенно, что столько суток в земном году было где-то в палеозое! И даже если предположить, что 16 градусов – тогдашний наклон земной эклиптики к экватору…Какой силы планетарная катастрофа могла бы настолько его изменить, и когда именно? Не палеозойское же земное человечество я помню, в самом деле! Мифы мифами – но есть реальность эволюции планеты и жизни на ней...
– А – строение планетной системы? И, раз уж упомянул астрологию – астрологические значения планет? – у Кламонтова перехватило дыхание. Ведь как-то лишь тут – дошло, что говорил с человеком действительно из другого мира! И каким жалким и убогим показалось столькое из «откровений», «толкований высших истин» – в сравнении с тем, что услышал сейчас...
– Почти всё совпадает, в том-то и загадка! По крайней мере – до Сатурна включительно, если не считать отсутствия Меркурия. Правда, почему-то не помню самих абсолютных значений орбитальных периодов в тех сутках, только приблизительные соотношения – но как раз почти те же, что в Солнечной системе! Вот сравни: Венера – Земля, Земля – Мapc, Марс – Юпитер, Юпитер – Сатурн: соответственно 5:8, 1:2, 1:6 и 2:5… Хотя вообще резонансные отношения – это во Вселенной универсально, но – такое совпадение в двух разных планетных системах? Однако так я помню... А вот названия почему-то помню… скажем так – в «земном» эквиваленте, за исключением Тайматана. Это – тот астероид, спутник спутника, который здесь сопоставить не с чем. А остальные – не как имена собственные, а скорее понятия, соответствующие и астрологическим значениям: Солнце – сфера сознания, самосознания человека, духовный центр личности; Луна – сфера подсознания, инстинкты, глубинная и родовая память; Тайматан – вместо Меркурия – поверхностный, коммуникативный интеллект; Венера– эмоции; Марс – воля; Юпитер – высшая, глубинная мудрость; Сатурн – судьба, сложившаяся карма, все те условия и ограничения, которые особенно трудно изменить… Ну, а более дальних планет и других астероидов, кроме Тайматана – просто не знали. Но – дело в том, что значения эти вспомнились мне уже здесь, когда познакомился с земной астрологией! Хотя сами названия – так помнил и раньше. И тоже – не путаю ли что-то из той памяти с опытом уже этой жизни...
– А например – имена, географические названия? Их ты тоже помнись так – «в переводе»? Или как? Если вообще помнишь...– снова спохватился Кламонтов – но уже будто смутившись… какой мысли? Да и... своей ли? Или – Селиверстов вспомнил что-то, о чём неприятно говорить?
– Нет, как имена людей – использовались слова, никаких других значений не имеющие. Это я помню точно… В западной части побережья, где жил сначала – одно-двусложные: Джонор Хиеф, Найр Лунт, Мейнт Сарам, в восточной, где потом – чаще трёхсложные: Итумбер Чохрон, Лахтанар Саурвам… (И снова – смутная мысль или ассоциация мелькнула и ушла, не дав сложиться вопросу, который Кламонтов хотел было задать. Он попытался вспомнить, но тщетно – та мысль, не оформившись, унесла и эту…) Помню и географические названия: река Кайрахулут, города Кайрахат, Кайманар, Арулант,– продолжал тем временем Селиверстов.– В данном случае, видишь, помню не перевод, не смысловую основу – а слова, как звучали. И сам не понимаю – почему так... И ничего похожего в земной литературе не встречал – хотя назвал тебе имена известных учёных, большой реки, крупных городов… А ещё помню – моя национальность там называлась «кайрант», но это название племени или народности в составе более широкого объединения – «страны Чхаинг». Правда, там и «племя» – не как на Земле, а именно часть большого целого…
– Ну а... кем ты сам там был – помнишь?– кажется, Кламонтов наконец вспомнил тот вопрос.– И... как звали тебя самого?
– Бин Фарк, тоже студент или ученик жрецов – не знаю, как сказать точнее. Ведь и это было не как в старину на Земле – ученик привязан к личности учителя, и не как сейчас в вузе – привязан к конкретной специальности… Наука так, как здесь, на специальности не делилась – каждой искал свой путь, пробуя силы в разных направлениях. Например, я изучал сперва медицину, потом – философию, астрономию вместе с астрологией, разные магические практики под руководством разных... опять не знаю, как сказать – жрецов или учёных. Но меня всё не удовлетворяло – я хотел найти, кто не только владел бы приёмами практической магии, но и мог объяснить механизм их действия на глубинных уровнях материи – атомно-молекулярных, сказал бы я сейчас, о более глубоких речи не было. Но – не нашёл… То ли – сама наука ещё не была готова, то ли – потому, что... Да – тут я должен ещё кое в чём признаться. Понимаешь, когда я говорил, каких идей в плане мировоззрения там не знали – имел в виду свой регион, народы своей расы. Но были ещё дикие племена другой расы – и как раз исповедовали веру в какой-то последний катаклизм, после которого каждому придётся за что-то ответить лично. Хотя у них человек настолько зависел от семьи, рода, племенной власти – что почти ничего не решал сам. Профессию, брак, местожительство – всё определяли традиции. А отвечать лично – и без малейшего снисхождения, в каком состоянии этот катаклизм его застанет: раннем детстве, беспомощной старости, расстройстве психики… И я помню: как меня потрясло, когда впервые узнал про такую их веру и решил, что мой долг – нести им как свет Истины всё, что успел узнать за годы своей учёбы… Да, а услышал об этой вере – сначала от человека, который бежал из племени, потому что его преследовали как еретика и святотатца просто за внетелесный опыт клинической смерти. И даже укрывал его в своём доме – но потом пришлось самому скрываться от убийц, посланных за ним, одно время – даже в самом здании жреческой школы… И я специально взялся изучать внетелесный опыт, собирать информацию – чтобы самому знать правду, и донести её до тех людей. Дать какую-то надежду, снять ужас ожидания… Но – только дошло дело до реальной попытки что-то им проповедовать… Я не мог ожидать – что будет такое агрессивно-злобное неприятие! Ничего они не хотели слышать – про тот же яркий свет, тоннели, встречи с теми, кто ушёл в тот мир раньше… Наоборот – словно бежали от этого прочь, обратно в рабски тупое соблюдение верности грядущему мировому злу, хотя им даже не было обещано ничего похожего на рай! Так что и не помню – чего ждали от этого суда, на что надеялись по его итогам… А потом был ещё разговор с какими-то их иерархами, больше похожий на допрос – и вот это, кажется, то ли вообще последнее, что я там помню, то ли дальше в памяти заблокировано такое, что лучше не пытаться вспоминать. Только предполагать – зная соответствующее из истории Земли… Хотя эту её часть земляне словно забыли: от ужасов Гулага – отшибло память на ужасы средневековья. И хоть бы кто-то спросил остальных: к чему, собственно, призываете? Хорошо подумали, пытались представить на практике – как было бы, окажись вдруг реальностью вашей собственной жизни? На какую веру, на какую мораль потянуло бы тогда вас самих?
– Да, тревожит…– признался Кламонтов.– Учитывая умонастроения большинства этих посвящённых, эзотериков, контактёров… Многим ли сможешь так прямо сказать всё это – чтобы не попёрли на тебя своими цитатами, а хоть просто поняли?
«И что таит наша память...– мысленно добавил он, вспомнив толпу с факелами.– От чего, возможно – только потому не сходим с ума… А эти – «возрождают духовность». Зная традиции, обряды и молитвы – но что зная о реальной земной истории, реальности иных миров?»
– А я сначала думал: у большинства это – так же, как у меня,– признался и Селиверстов.– Тем более, заговорили об этом сразу в каком плане: грядёт смена эпох, конец чему-то старому, все феномены – не просто так, это знаки, знамения нового витка эволюции, надо либо срочно самим раскрывать в себе такое, либо идти к тем, в ком уже раскрыто – и пусть будут вашими наставниками, ибо отмечены свыше… И в том числе, получалось – я тоже отмечен, тоже должен вести за собой других? Когда самому ещё нелегко понять, как с этим жить! А тут всякие сомнения уже неприличны – на фоне того, как кто-то вдруг постиг смысл жизни, нашёл ответы на вечные вопросы, разгадал шифры высших цивилизаций, данные землянам в священных канонах чуть не на всю дальнейшую историю вперёд... Да ещё пошло «открываться»: многие учёные, правители, деятели искусств – состояли в ложах, орденах, сектах, медитировали, постились, обращались к мистическим силам, так… школьнику или студенту – стесняться того, чего не стыдились академики? И думаешь – я тоже не пробовал по-разному медитировать, не искал по собранием и организациям знающих людей, так что даже страшно вспомнить – в каких притонах бывал, и что чуть на попробовал на себе? И что удивляться – если как нас сразу настраивают? Возможна не то что парадоксальная логика – парадоксальная нравственность этих новых духовных авторитетов: внешне могут быть хамами, деспотами, позволять себе приём наркотиков, «нетрадиционный» секс – но подумаешь, европейски образованному человеку не нравится! Он, дурак, не понимает, какого духовного величия они достигли! И вообще, все прежние устаревшие и наивные представления о религии и человеческом достоинстве – просто смешны. Надо не рассуждать – благоговейно склониться... И приходишь к ним, ожидая уже действительно великой мудрости – а там… кандидаты наук валяются в ногах у тех, кто не окончил среднюю школу – и с затравленно-испуганным видом лезут к тебе в душу с путаными рассуждениями о добре и справедливости! Точь-в-точь по «устаревшим» и «наивным» представлениям! А вообще – как понять... Казалось бы, такая серьёзная тема: иные миры, иной разум, иные формы его существования – и столько странных поисков, идей, столькие – вообще непонятно почему уверены, что им открыта высшая истина... А начнёшь разбираться: для одних эзотеризм – игра, отдушина от серости будней, другим – важнее всего навязать лично тебе какие-то мелочи поведения и быта, третьи – пытаются создавать целые альтернативные мировоззрения, теории мироустройства, а вникнешь – школьную программу толком не усвоили. Не понимают сути явлений, взаимосвязи – а берутся опровергать… Вот один такой – обрати внимание, кандидат технических наук! – сыпал ответами на все вопросы Бытия, но не мог я не спросить: вот у вас всё построено на том, что Юпитер 100 миллионов лет назад был звездой – красным гигантом, а Солнце – холодной сверхмассивной планетой, но – где должна была проходить орбита Земли, чтобы на ней в те времена могла существовать жизнь, как сохранились внутри атмосферы красного гиганта спутники Юпитера, и как это вообще согласуется с известной нам радиоизотопной хронологией и теорией звёздной эволюции? А он как взвился: «Ты такой же дурак, как и эти официальные академики!» И понёс вперемежку – про Апокалипсис, языческую гордыню западной науки, поворот сибирских рек, и лично какого-то профессора, окружившего себя подхалимами… И, кстати, не редкость: вместо открытой, честной дискуссии – сразу поток ярлыков, лозунгов, чуть в чём-то усомнился – уже оскорбил их веру, их борьбу! А иногда – ничего сразу и не объясняют: навязывают почитание каких-то владык, ритуалы, диеты, упражнения, медитации, одни и те же всем без разбора, а если человеку не удаётся, или делается плохо – говорят: от твоих же грехов, твоего несовершенства. И он должен «восходить»… по сути – просто к чужим физиологическим и психологическим особенностям, как идеалу, показателю совершенства – ломая свои, возможно, ничем не худшие особенности? И в ответ на всякий вопрос – не то раздражение, не то испуг, будто ты затронул недозволенное. То ли – сами не верят во всё это, только делают вид, что верят, то ли – о чём-то не принято говорить вслух, то ли – возвели себя в ранг хозяев всей экстрасенсорики вообще, за пределами познаний которых ничего и быть не может...
«Ты, человек с улицы, думаешь, что можешь придумать какое угодно аномальное явление? Это мы знаем, какие они бывают…» – вспомнилось Кламонтову.
– Или просто заявляют: ты ещё не готов ничего понять… А что «понять» – там, где преподаётся идеология слабости человеческого разума, тщетности его деяний, необходимости впустить что-то в свою душу, чтобы постоянно направляло человека, водительствовало им? Тоже – почему так сразу хотят навязать зависимость от кого-то или чего-то? Мало им , что люди теряют здоровье, пытаясь выполнять категорические суровые рекомендации, лично на них не рассчитанные! А многие и приходят за исцелением… Ну, а что потом говорят, будто их освободили от каких-то комплексов, гордыни, самости и тому подобного – то, во-первых, почему они, освободившиеся, производят впечатление неуравновешенных и как раз духовно несвободных людей, бесконечно обязанных кому-то за такое своё освобождение, а во-вторых, эта новая мудрость новой эпохи – как, для всех или только для носителей определённых комплексов? И почему эти вопросы вдруг так облепили фанатики одной гипотезы, традиции, откровения – с которыми ни о чём нельзя говорить с позиции трезвого критического ума? Всё – на эмоциях, каком-то надрыве… Или даже: вроде бы серьёзный специалист в одной «нетрадиционной» области – поразительный консерватор и догматик, едва дело касается другой! Потомственный знахарь – принимает НЛО за проявления демонических сил по своей вере; астролог, опять же кандидат технических наук – скептик в отношении целительства, а сам вводит в гороскопы «невидимые планеты» – дескать, по традиции повелось… Многие – вообще не знают, как относиться к тому, во что верят другие… И – кто и откуда всё это берёт, откуда знает – про какие-то миры Адама, Евы и ангелов, эпохи Отца, Сына и Святого Духа, промежуточные тела жёлто-зелёного мира, или – что полюсом одной из тонких энергий в нашем пространстве будто бы является Луна, а другой – вся Галактика? Будто вообще – область, в которой утверждать можно всякое, а возразить нельзя ни на что...
– Ну, а как насчёт этих разрядов... с ними? Или до сих пор обходилось?
– Да конечно, сколько раз бывало… Например – чьё-то признание в споре: да, моя вера не знает космических высот и философских глубин твоей, но сильна нравственным уроком: пусть злой творит зло, это добрый должен бояться кары!.. Или в другой раз – чуть не до драки дошёл диспут о том, как выглядели бы события религиозной мифологии, будь они перенесены в современность – ну, или почти в современность: Сталин, не остановивший в последний момент Авраама; Иов, оставленный на оккупированной территории... Хотя в чём тут оскорбление чего-то святого: во-первых, в средние века бывали совершенно серьёзные богословские диспуты на подобные темы, а во-вторых, человек, пытаясь понять, во что его хотят заставить верить – наверняка представляет себя на месте и Авраама, и Исаака, и Иова, и того богача в аду, и мало ли ещё кого! И не «кощунствует» – он именно хочет понять! И этим задевает каких-то «обиженных системой» – которые готовы вдолбить ему эту веру как обрядность, как сборник цитат! А ему – страшно уже и оторваться от веры, и возразить на что-то, отстаивая своё мнение, мировоззрение, наконец, просто человеческое достоинство... Кому и чем лучше от этого, какому лагерному страдальцу за какую веру? Да, знаешь...– Селиверстов умолк, что-то припоминая.– Был же и такой случай, что… как знать – вдруг я встречался с тем гуру! Тоже пришёл на собрание, все ждали какого-то «магистра», наконец он появился, ничего никому объяснять не стал, началось просто с медитации, я тоже…вместе со всеми – и вдруг чувствую: проваливаюсь в какую-то странную дремоту – и вижу вокруг уже не комнату, где происходило собрание, а больничный коридор! Будто прохожу мимо операционной – а там дверь почему-то распахнута настежь, и хирург скальпелем странной формы – представь огромный металлический знак интеграла – делает больному разрез на животе, хотя другой говорит: у больного только укус гадюки выше локтя, ничего больше. А третий, глядя… ну точно – в учебник политэкономии! – командует: «Вверх! Вниз! Теперь направо! Теперь налево!» И дальше по коридору двое в спецовках, с лопатами и гробом – торопят «Ну, вы скоро там?» В общем – ироничная аллегория в духе тех твоих видений! И даже деталь, учебник политэкономии – и то сошлось!.. И – не помню уже, как я почувствовал, что происходит неладное, заставил себя очнуться, вспомнить, где я, а тут смотрю, в дверях – охрана с дубинками. И сам не знаю, почему вдруг сообразил: надо представлять какие-то кошмары по типу фильмов ужасов – чтобы шли в чьё-то сознание, прикоснувшееся, как вдруг понял, к моему! Ах да, кажется, вспомнил, как где-то читал: эти внушающие сами восприимчивы к чужому внушению... Но зато – теперь уже не уверен, что было наяву, а что – нет. Помню – был всеобщий переполох, кто-то даже бежал куда-то с топором в руках…
– Череп из телефонной трубки, светящаяся рожа в окне, палач с огромным ножом?– вырвалось у Кламонтова.
– Точно!– удивлённо воскликнул Селиверстов.– Но откуда...
– У меня же там, в аудитории, после твоего ухода – ещё было видение! Санитары вели куда-то этого гуру, и он бормотал – про череп, рожу, палача! И оно тут же накладывалось на него – как в комбинированной съёмке!
– Ну, надо же… Значит, точно он... Хотя сам я этого не видел – и вообще только потом уже, на соседней улице, спохватился: куда иду и зачем? Так что и не помню, как выбрался из того дома... Но значит – правду рассказывали, будто этот «магистр», сойдя с ума, бежал наверх от каких-то мертвецов, и только на девятом этаже сдался санитарам? Я не хотел верить, думал – шутка… А то что же получалось: контактёр, магистр – элементарным образом «спятил»? А это, думал, мне просто пришлось защищаться от какого-то злого духа – но не от него же, магистра! Да ещё так неумело, что теперь надо мной самим шутят, говоря, будто тот – сумасшедший! А оказывается, правда? Да, как всё сошлось…– Селиверстов сделал короткую паузу.– И я же как раз после того случая задумался всерьёз: что я делаю, чего ищу, с кем связываюсь, зачем мне эти игры в поиски веры непонятно во что, проблемы не знаю с чьими и какими комплексами? Хотя кое с кем и после того ещё успел встретиться, но тоже – без толку... И что в итоге – чувство какого-то провала, пустоты в жизни: целый год после школы потерян, а я нигде и не учусь, нет у меня и рабочего стажа... Правда, мне и было всего 14 – но помнишь, как приёмные комиссии требовали «стаж работы» за каждый год после школы? Не поступишь сразу – требуемый стаж растёт и растёт, а где этот стаж набрать? Если на работу в таком возрасте вряд ли куда-то возьмут! Хотя сами правила поступления в вуз от года к году меняются... А я ещё в младших классах так уверенно представлял: заканчиваю школу с опережением – и, не теряя времени, сразу в вуз. Правда, какой конкретно – это уж в старших классах смогу точнее определиться. И потом, если помнишь, будто уже решил – мединститут. Но тут как раз всё это и грянуло... И вот – целый год прошёл, подходят сроки уже следующих вступительных экзаменов, а я так и не знаю, что делать. С одной стороны, «аномальное» вроде бы признано, в частном порядке о нём не прочь посудачить и сами преподаватели вузов, но с другой стороны, попробуй начни выяснять, где, в каком вузе изучается – так в лучшем случае услышишь, что всерьёз изучается только как феномены больной психики, а в худшем – вовсе могут подумать, что у тебя она больная, раз этим интересуешься. И по всему получалось, вернее быть психиатром – всё-таки… по другую сторону барьера. По должности можно иметь дело с «аномальным», ничего не опасаясь и не стыдясь, сам свободен от подозрений в ненормальности, и легальная практика – не какая-то пародия на древнее знахарство. То есть – всё-таки мединститут... А уж как сумел поступить, пройти весь этот отбор – до сих пор удивляюсь. И что должен подтвердить абитуриент на вступительных экзаменах – просто обычную грамотность, эрудицию? А – эти домогательства какого-то «стажа работы» у человека, который только собирается получить специальность? А потом – и с третьего-четвёртого курса ещё уходят те, кто только тогда вдруг поняли, что не могут быть врачами. И тут же кто-то годами бьётся о приёмную комиссию – и всё без толку. И наверно, тоже с отчаяния решают: ну, пусть я хоть как знахарь что-то успею в этой жизни, пока она вся не прошла...
– Наверно, бывает и такое,– согласился Кламонтов.– И как… с телепатией – в мединституте? Бывали уже случаи?
– А как им не быть? Если программа действительно перегружена сверх всякой меры! И хорошо ещё – не на зачётах, не на экзаменах, хоть ни в чьей плохой оценке не виноват. А так – на лекциях, лабораторных работах, просто в разговорах – бывало. И потом, ты хоть заочник, а у нас в мединституте и заочного отделения нет – только стационар. А стационар – это, ко всему прочему, ещё и проблемы с физкультурной и военной кафедрами из-за возраста и здоровья. Хотя там и к остальным отношение в общем такое, будто студенты – чуть не правонарушители, проходящие у них перевоспитание, а сами они – наиглавнейшие люди во всём вузе, и даже преподаватели-медики – так, второсортное дополнение к ним, которые в погонах… Правда, один уже побывал на психиатрическом обследовании – с моей невольной пoдaчи всерьёз отправил двоих студентов в хозяйственный магазин за огнемётами. Но я не знаю, насколько окончательно улажен мой вопрос с военной кафедрой специальным приказом ректора: её предметы вообще стоят в учебном плане… И преподавателю физкультуры – всё кажется, что я не по праву состою в группе с ослабленным здоровьем. Есть такие люди – всё им кажется, будто чьими-то льготами обделены лично они – будь хоть по болезни, хоть афганскими, хоть чернобыльскими… И от таких – зависят студенты... И я вспоминаю даже: Найр Лунт связывал подобное с психоэнергетической недостаточностью – то есть, видимо, тем самым энерговампиризмом, о котором мы много читаем, а Мейнт Сарам не соглашался – но его версию сейчас уже не помню… А вообще, что бы они сказали обо всём этом: насчёт лягушек, военной кафедры, требований стажа? Но и то ещё – в пределах закона, а уж что – за пределами... Например, был случай: один доцент совершенно серьёзно заявил, что по городу ходят так называемые «нищие деньги» – по всему как настоящие, но фактически – отрицательного достоинства, аннигилируют с теми, как вещество с антивеществом. Будто бы один богач – так он сказал – просил милостыню, а какой-то бедняк подал этому богачу «нищие деньги», с того и началось… И тоже – с большим трудом удалось свести это к шутке. А всё потому, что до меня дошли слухи, будто тот доцент за зачёты и экзамены берёт взятки, меня, естественно, обеспокоило – и сам понимаешь.… И тоже – каково влиять на людей даже просто на почве слухов, которые не можешь проверить, но трудно и не думать?
– Но он действительно берёт взятки или нет?
– До сих пор не знаю – как дошло до дела, зачёт принимал другой.… А вообще – уже стараюсь тянуть учебную программу просто механически, как робот, но всё равно долго ли придержусь до очередного разряда? Это там у нас было иначе: собрание людей, искренне заинтересованных в том, что делают, изучают, над чем работают – при свободном выборе пути, свободе дискуссии, обмена мнениями.… А тут – постоянная гонка, усталость, и будто никому нет дела: в чём сверхзадача этого, что и сколь прочно студент усвоит в итоге?.. И почему среди студентов – те, кто торгуют наркотиками, участвуют в сомнительных сборищах, агитируют против некоренного населения? А в нашей группе как раз все «русскоязычные» – здесь, в городе, коренные жители, а националисты – из дальних районов, так кто где более коренной? И был уже скандал, одного такого спросили: что у вас за национальная культура, для возрождения которой надо выселить полгорода, причём в большинстве – как раз коренных жителей, а не приезжих? И я тоже не выдержал, спросил: вас, что, считать совсем уж отдельной цивилизацией, и соответственно иметь с вами дело – если ваша культура фатальным образом не совместима ни с какой другой? А он – чуть не полез в драку с воплями про каких-то агентов КГБ, едва успокоили… И потом ещё: забастовка иностранных студентов-мусульман – им в столовой будто бы обманом путём подсунули свинину, и тут же – ответный протест их соседей по общежитию, которым надоело объяснять, что они ничем не оскорбляют их веру и обычаи… A как было, и меня спросили, какой веры я сам – так я пытался объяснить: это очень сложный вопрос, давайте определим понятия, уточним, о чём речь – думал, имеются в виду вопросы философии, космологии – а мне в ответ как понесли что-то про депортации, раскулачивания, снос конкретных храмов, да так нагло и истерично, будто виноват лично я сам: всё, прошло ваше время, не будете нас больше в Сибирь вывозить… А кого я куда вывозил? Ну и, веришь ли – во мне что-то сорвалось так, как никогда раньше. (Действительно – Кламонтов ощутил как бы энергетический удар!) Я даже чуть прямо и не сказал: чтоб вас уже раздуло и разорвало вашей злобой…– признался Селиверстов.– А то – буквально отравляют пространство вокруг себя, мысли какие-то зловонные... Но тут я увидел в одном из них что-то такое дореволюционное, сыскное, жандармское – только осталось сказать: разберись сам со своей совестью насчёт таких дел. Хотя вряд ли кто-то понял, что я имел в виду... И я тоже не мог сразу понять: для них «вера» – присяга определённому политическому курсу! Я же так понимаю, всякая «вера» гораздо шире политики, это – определённая трактовка вопросов космологии, мироустройства, происхождения жизни, разума, истории земного человечества, а не только этики и морали – но не будешь менять космогонические взгляды, потому что кто-то изменил свои политические!.. А однажды прямо в институт явились перебинтованные омоновцы, сначала – вроде бы опознавать кого-то после вчерашнего митинга, но потом стали обыскивать сумки – меня, правда, уберегла внешность, приняли за иностранного студента из Юго-Восточной Азии, а вот у других находили всякое – листовки, незарегистрированный газовый пистолет, наркотики… И над нами, наверху, кого-то ловили по всему этажу, наконец поймали на лестнице – и там тоже сыпались эти листовки, он орал не на всё здание смесь националистических лозунгов со вполне «имперским» матом… И это – мединститут, это – будущие врачи? То есть – больной ещё должен думать, той ли он национальности и веры, прежде чем к ним идти?.. И зачем кто-то будоражит старое зло, лезет в душу нынешнего студента – в чём тот виноват? Но лезут, не дают спокойно жить, учиться... А я думал, вуз – средоточие высокой мудрости, духовности… Но и там человека готовы «перевоспитывать» даже просто от его родного языка, культуры, истории народа, к которому причисляет себя – чуть не как от духовного рабства! И попробуй объясни: сам ты – никого тут не подавлял, ничего не колонизировал и не захватывал, и живёшь тут не из милости «коренной нации», а в своём родном, многонациональном городе , который не принадлежит безраздельно им и только им!.. Неужели, когда так остры глобальные проблемы – важнее всего утвердить над кем-то свою партию, секту, нацию? Да, вот именно – если всё рухнет, чтобы на их могиле значилось: они были правы! Будто всем так уж понятны эти их узкие идеалы, старые счёты и комплексы... И это, что – истинная цена разговоров о высшей космической нравственности, расширении сознания? И – чем им плоха та нация, представителем которой я осознал себя на Земле? И – чем их, собственно, так уж «обманули», что оказалось какой-то такой «ложью» – чтобы теперь из-за этого так надрываться? Что мешало самим быть достойными людьми – а не воровать и доносить, и потом вопить, что их испортила «система»? И признания чьей и какой вины теперь добиваются? А я же думал – понимаю землян, живу здесь как один из вас, знаю, к чему идёте, чего хотите...– закончил Селиверстов с тяжёлым вздохом.
– Так кем ты себя чувствуешь: землянином или неземлянином?
– Тут у меня – какая-го трагическая раздвоенность. Земное человечество – родное и чужое одновременно. И теперь, кажется – больше чужое, чем родное. Близко мне было – то, которое знал по земной фантастике о коммунистическом будущем, а это – захлёбывается собственным злом и пороками… И к тому же, если я – землянин, то землянин 20-го века, прежней Земли я не знаю, и ни от каких «национальных основ» не отрывался, так что всё, к чему меня хотят вернуть как к якобы исконному – для меня чужое. И я не понимаю: как какая-то группа людей – может быть превыше и личности, и человечества, a известный всем великий народ – исторической фикцией, чьё место в реальности занимает какое-то спившееся полуразложившееся стадо плюс отдельные «коренные нации» и группы пострадавших от «системы»? И какое восстановление справедливости – в том, чтобы заменить патриотизм единого мирного целого патриотизмом враждебной кому-то части, с обязательством отдать жизнь в возможной вооружённой борьбе этих частей? Кстати – там у нас это и был менталитет тех диких племён, которые не поняли ценности жизни, не поднялись выше обезьяньей стадности! А у вас, рассуждая так – можно учиться и преподавать в вузе, занимать государственные посты, меняя судьбы стран и народов… И это – люди, которых будто нисколько не волнуют тайны Мироздания, ни на что не вдохновляют достижения разума, будь то в сфере техники или духовности, им важнее – попрать чью-то честь, память, убеждения, но чтобы тот ещё остался виноват! И это у вас – даже какая-то норма общественного мнения… А я – с такой спонтанной подсознательной откровенностью – не сумею затеряться в толпе этих твердолобо верных анахроничным идеям, одержимых групповыми комплексами, не смогу делать вид, будто согласен, что таким-то комплексом больно всё человечество, а таким-то грехом – грешен весь народ, и даже сомневаться в этом преступно! И тем более – что значит быть в таком обществе психиатром, и имею ли я моральное право здесь им быть? Ну, если для них духовность – не стремление к лучшему, чистому, совершенному, а чувство собственной греховности и ничтожности перед грозным карающим величием? И это для меня – предполагает свободу и достоинство, а для них наоборот – отдаться, заложить кому-то душу, состоять при нём, благоговеть перед его мощью и расправой над «врагами веры»? Чья вина – лишь в том, что пошли за кем-то другим, и так же истово исповедовали его идеи… И правы и святы могут быть, лишь те, кому свобода личности и сам их разум – в тягость, и жизнь имеет смысл – только если самые главные вопросы кем-то уже решены за них? А нет – пусть какой-то Величайший Абсурд покроет всякую мудрость? А кто думает, чувствует, воспринимает реальность иначе – просто не землянин, и никогда не станет им?
– И ты действительно готов так плохо думать обо всех землянах?– Кламонтов, однако, сам не ощутил какого-то внутреннего протеста.
– Нет, почему – плохо? Просто, может быть, другое человечество – другое мировоззрение… И для них полнота и радость жизни – не в том, в чём для меня... Но тогда – откуда мне знать, и моё ли дело решать, что для них психическая и моральная норма? Если тут одно и то же – пусть в разном правовом, культурном, идейном контексте, но всё-таки одно и то же – с равной степенью серьёзности считается как проявлением бреда, больной психики, так и чем-то из сакрального, духовных высот и великих тайн? Например, вот этот гуру – он кто, сумасшедший или святой? С одной стороны – вроде бы явный бред, но с другой – вполне допустимо как какая-то мифология, вероучение, «особый способ описания мира», в рамках которого оправданы и жертвы, самоограничения, верность в борьбе с кем-то… А я не понимаю: если землянин действительно чувствует себя в своей вере свободной и достойной личностью – почему другая вера другого землянина кажется оскорблением своей? Ну, если тот, другой – сделал иной, достойный, в принципе ничем не худший выбор? Но нет – землянин должен быть готов пожертвовать всем, отстаивая то, что, казалось бы, его же и подавляет. Как будто сначала он – не пытаясь разобраться в себе, переводит свой комплекс в идеологию, создаёт под него вероучения, законы, организации, а потом – это же висит на нём тяжким грузом, держит и куда-то не пускает. И пусть кто-то другой на своём пути сам свободнее как личность, и достичь может большего – он, зная это, должен тем не менее держаться за плохонькое, но своё, традиционное. И сейчас, в эпоху ракет и компьютеров – участвовать фактически в первобытных обрядах; соблюдать холодной горной зимой пост, возникший некогда жарким тропическим летом; сходить с ума от стада и yжaca, сев за управление автомобилем или попробовать пепси-колу – и тем уже отступив от законов и обычаев времён, когда автомобилей и пепси-колы не было… То есть – прав не тот, кто поступает целесообразно, согласно реальным обстоятельствам, а кто – как «заповедано», пусть в других условиях превратилось уже просто в нелепость? И однажды введённое – так и держится в идеологии и культуре землян просто потому, что никто не решается это изменить, и даже умирать за это оказывается проще, чем подумать: а оправданно ли оно теперь? И действительно: что, если просто – особенность менталитета самих землян? И никакое реальное влияние извне, из иных миров, тут ни при чём, оно – только миф, который позволяет землянам объяснить и обосновать эту родовую черту для самих себя? А мы, не понимая – верим, что он скрывает в себе память о контактах… Да, я уже сказал «мы»,– спохватился Селиверстов.– А правда – ты не чувствуешь в себе ничего... такого?
– Нет, как будто всё – только земное,– ответил Кламонтов.– Так что для меня, похоже, Земля – единственная планета, которую я знаю. Моя единственная Родина...
– Но и мне Земля не чужая,– голос Селиверстова дрогнул.– И мне даже раньше представлялось: возможно, когда-то смогу побывать в том, своём мире – как посланец великой космической цивилизации землян... Но где там – даже не знаю, как мне искать пути туда. И до того ли теперь землянам, чтобы становиться космической цивилизацией? У них – клинический случай, покаяние тяжёлой степени, временами переходящее в конвульсивные реформы, похожие больше на погром… А земные глобальные проблемы – пусть за них решают те, на «тарелках», или ещё какие-то мистические силы – пока земляне бесятся, сводя старые счёты... Да, кстати, Хельмут,– снова спохватился Селиверстов,– не слишком ли заговорились? Тебе же пора домой, тебя там ждут!
– Да кто ждёт...– печально вздохнул Кламонтов.– Все на работе. Как раз – со второй пары и дальше, до вечера. Ведь сами – тоже преподаватели вузов… И хорошо ещё, я успел прямо перед их уходом позвонить из деканата домой – а то не знаю, что бы они делали… А дома – только тот несостоявшийся студент, о котором я говорил, и вряд ли он очень ждёт. Можем пока продолжать разговор…
– Да, но мы – уже у моего дома,– объяснил Селиверстов.– И у меня – свои студенческие дела. Это я сегодня отпросился с лабораторных работ – но подготовиться к завтрашним занятиям надо… И – только ещё одно, о чём я не сказал… Когда в аудитории перечислял разные случаи – не сказал ещё о трёх, хотя уж их наверняка знаю лучше, чем остальные. Просто – не хотелось о них в таком контексте, что ли...
– А что за случаи? В чём состоят?
– Да тоже – и сложные символические видения, и провалы в памяти… И вообще – всё так странно даже для аномального явления, что до сих пор я терялся в догадках, как это объяснить. И – тоже с серьёзными людьми, которые с кем попало не связались бы...
– Так... наверно, хочешь, чтобы я с ними встретился?– понял Кламонтов.– Но хотя бы – кто они? И – готов ли я к разговору с ними?
– По возрасту – примерно мои ровесники,– ответил Селиверстов.– Студент географического факультета, ученик 11-го класса, и выпускник школы, пока безработный. Кстати, им я тоже открыл свою тайну. Да собственно – кроме тебя, только им по-настоящему и открыл. И представь – как нелегко было бы там сразу говорить о них. Хотя из-за этих случаев с ними и познакомился...
– Географического факультета...– повторил Кламонтов.– Да, точно! Теперь я вспомнил... Помнишь: в моих видениях был студент, который спросил меня про искусство как форму общественного сознания? Но – которого на самом деле нет в нашей группе? И ты ещё увидел его похожим на своего знакомого? Так вот – я вспомнил, где видел его наяву! Когда мы на четвёртом курсе сдавали педагогику – а кафедра педагогики у нас рядом с приёмной комиссией... В общем – он там выяснял что-то насчёт поступления как раз на географический факультет! Хотя тогда, в июне 90-го, ему оставалось ещё год учиться в школе. И мы даже вместе смотрели там какие-то стенды, он спрашивал меня о вступительных экзаменах, учёбе, а потом и о паранормальном, НЛО, глобальных проблемах – ну, как и с тобой в поликлинике…
– А как его звали – не помнишь?– с внезапным возбуждением спросил Селиверстов.
– Кажется, помню,– действительно вдруг вспомнил Кламонтов.– Виктор Тубанов... А...что – он?– понял Кламонтов по реакции Селиверстова.– Это… его ты узнал в моём видении?
– Да, как опять всё сошлось… И тут я не мог сразу поверить: думал, уж ему откуда там быть… Хотя, с другой стороны – даже лучше, что вы уже знакомы… Ну, а я живу вот здесь,– Селиверстов указал массивный балкон второго этажа старого здания, нависший над узким тротуаром.– Можем прямо завтра после занятий – вот здесь, у меня, и собраться. Если, конечно, ты психологически готов к этому...
– Да я-то готов,– без колебаний ответил Кламонтов.– Хотя понимаю, разговор может быть не из приятных – но разобраться надо...

6.   МУДРОСТЬ   АБСУРДА

– Ну вот, все и в сборе,– сказал Селиверстов, пропуская Кламонтова в квартиру.– Ждали только тебя. И пока ждали, я успел рассказать про тот случай с черепами и светящейся рожей. Да, и накануне я ещё успел попробовать провести со всеми по дополнительному сеансу гипноза,– добавил он, закрывая за Кламонтовым дверь,– но практически безрезультатно. То есть – ничего сверх того, что и так уже есть в записях.
– В каких записях?– не понял Кламонтов. Ни о каких записях вчера речь не шла.
– Ах да, я вчера забыл сказать... Когда я ещё только познакомился с ними со всеми – а это, случайно или не случайно, но было с разницей всего в каких-то несколько дней – так вот, мы сразу решили записать рассказы об этих случаях на видеокассету. Правда, моего рассказа там нет – ну, помнишь, что я об этом думал, так что с остальным никак не связывал. А там, казалось – действительно контакты, послания с какими-то предупреждениями, моральным подтекстом – как это вообще принято представлять. И вот потому, наверно, сами записи сделаны в таком ключе... Ну, ты сам услышишь.
Пока Селиверстов говорил это, они прошли тёмный коридор в оказавшуюся неожиданно высокой (дом старой постройки) комнату, где их ждали все трое. Тубанова Кламонтов узнал сразу – он сидел рядом с телевизором, держа в руках пульт дистанционного управления. Ещё двое расположились на диване у противоположной стены. Оба были на вид l6-17 лет, с почти одинаковыми длинными светлыми волосами – но одеты были по-разному. Один, с совсем по-детски мягкими и плавными чертами лица, и одет был во что-то похожее на школьную спортивную форму, другой, с чуть удлинённым таким же детским лицом, был в серых брюках и темно-коричневом свитере. Кламонтов его как будто видел впервые – но во внешности первого, одетого по-спортивному, почудилось что-то знакомое, да и тот сам будто узнал Кламонтова. Неужели и они могли где-то встречаться прежде?
– Ну вот и Кламонтов,– представил его Селиверстов,– Так, а ты, Хельмут, с Тубановым уже знаком...
– Да мы же и так назовём себя в записи,– мрачно, будто в ожидании неприятного, прервал тот, кто показался Кламонтову знакомым.– Так что давай сразу и начнём,– обратился он уже к Тубанову.– Ну, если это должно что-то прояснить. А разговоры – потом. Сначала вспомним – как всё было...
Тубанов произвёл переключение на пульте, который держал в руке – и почти сразу, через несколько секунд (так показалось Кламонтову) экран телевизора осветился, затем на нём появилось изображение ковра над диваном в этой же комнате, но тут же смазалось, резко уйдя в сторону, и лишь спустя мгновение установилось вновь. И там на диван перед ковром как раз усаживался тот, кто предложил включить запись. Но там он был даже без рубашки, в одних плавках.
– Штатив не был закреплён, что ли...– объяснил Селиверстов, жестом предлагая Кламонтову сесть рядом с собой на этот же диван.
–… Я – Сергей Борисович Мерционов,– донеслось со стороны телевизора. Это было уже начало рассказа в записи. Но голос был незнаком, и фамилия ни о чём не говорила Кламонтову.– 18 октября 1974 года рождения, выпускник средней школы № 56 выпуска 1991 гола, ну а на данный момент, когда делается эта запись – пока что, увы, только абитуриент-неудачник физического факультета в 1992-м,– и это Мерционов произнёс со странным воодушевлением, не подходящим к такому факту.– Но речь в данной записи пойдёт совсем не об этом. Эта запись делается как свидетельство о происшедших со мной событиях из разряда «аномальных»,– Мерционов умолк на мгновение, будто собираясь с мыслями.– Но только я сразу хочу сказать: как и с чего они начинались, я точно не помню. Во всяком случае – более-менее уверенные воспоминания начинаются  у меня с того момента, когда я будто бы у себя дома рано утром смотрел какую-то, как мне сперва показалось, пародийно-сатирическую телепередачу в форме выпуска новостей. Причём повторяю, начала её я не помню – помню только, как она уже шла, а я сидел и смотрел. И сюжеты сначала были такие: соревнования по подделке загранпаспортов, перевыборы покойниками кладбищенского сторожа, раздача депутатам в парламента талонов на водку, потом ещё – интервью с каким-то военным, который с целью пресечения слухов об НЛО рассекречивал программу, по которой с какого-то полигона запускались мусорные вёдра – причём было показано, как они летят, и сказало, что в итоге ни одно из них не достигло цели... Но потом, дальше, пошёл уже совсем не юмор – да и съёмки были с такими натуралистическими подробностями… И как будто бы рубили головы осуждённым за бунт в какой-то колонии строгого режима, и бои гладиаторов на стадионе в Лужниках, и потом ещё – такое, что я даже не знаю, как тут сказать...– Мерционов на экране снова запнулся.– Хотя чего уж там… Раз начал – надо продолжать. И в конце концов, о чём же всё это – если не о землянах... Ну так вот – «прыжки в ширину». Спортсмен разгоняется, потом с распростёртыми руками и ногами летит прямо на огромное, параболически сужающееся окровавленное лезвие – и чьи половины дальше проскользят по этим параболам, за тем и более высокое место – естественно, посмертное. А зрители – беснуются, орут, делают ставки на спортсменов-смертников, кто-то тащит куда-то за руки половины трупов… Ну и, скажу честно, пока я более-менее пришёл в себя после этого ужаса – так ещё что-то пропустил, и там дальше шёл уже как бы прогноз погоды: «в Карабахе местами бомбардировка, временами обстрел»... И я, кажется, хотел ещё сразу заглянуть в телепрограмму, посмотреть, что это идёт и по какому каналу...– Мерционов снова сделал паузу, что-то припоминая.– Да, хотел, но не посмотрел – так как вдруг вспомнил, что мне уже пора в школу...
«Но неужели такая передача могла быть на самом деле? Да ещё – ранним утром? Или это... опять то же самое?»
–… На часах-то было ровно 7 ,– продолжал Мерционов на экране,– а у нас начало занятий, как я вдруг вспомнил – в 7. 35. Ведь школа – тесная, старая, трём сменам иначе никак не уложиться. И я, так и не найдя в телепрограмме эту передачу, быстро собрался… И кстати, даже не помню, как выключил телевизор, да и завтракал ли вообще, помню только, что собрался – и в школу. И только уже там, на месте, вдруг сообразил, что на первый урок мог бы и не бежать – ведь это физкультура, а у меня от неё освобождение. Ну а так, если уж пришёл – то всё равно даже освобождённому надо сидеть в спортзале на скамейке, и чтобы тоже в спортивной форме, да ещё чтобы у всего класса она была одного цвета...И это всё я тоже вдруг сообразил только там – как будто не знал этого раньше. Хотя вместе с тем было чувство, что с этой формой вообще всё как-то странно – ну, как будто я сам толком не помню, есть она у меня или нет… И вот значит, дальше помню, как сижу я там на уроке физкультуры в спортзале в одних плавках – потому что, во всяком случае, там при мне никакой спортивной формы, не оказалось, а в обычной  школьной туда входить нельзя, её надо оставлять в раздевалке – и от начала урока прошло вроде бы совсем немного времени, и вдруг – крик: физкультурную раздевалку обокрали! Ну, тут уж все сразу побежали проверять свои вещи – и что оказалось: ни у кого из портфелей ничего не украли, у всех пропала только школьная форма. И как-то так вышло, что едва все успели в этом удостовериться, как тут же сразу – звонок уже на второй урок, и надо идти туда, кто в чём остался. Вот и пошли: все в спортивной форме, а я – в плавках, да ещё двое тоже освобождённых от физкультуры – в каком-то латаном нижнем белье. А что было делать – ни у кого больше ничего не осталось… И вот второй урок – английский язык. Все достают из портфелей учебники для 10-го класса, а я – для 6-го. Не понимаю, в чём дело, начинаю рыться в портфеле, наконец нашёл ещё один – для 7-го, а для 10-го – нет. А учитель это увидел, забрал у меня оба учебника – и стал читать из них вслух первые попавшиеся фразы, требуя, чтобы я их ему тут же переводил. И вот урок тянется – а я всё стою и перевожу. И чувствую, что просто уже не выдерживаю такого темпа, не успеваю за ним, и говорю наугад что попало – а сзади все слушают и смеются. Например помню, по тексту из истории автомобилей у меня получилось такое: «Тело положили на колёса, а ещё могут взять вас.» И на это он почему-то так обиделся, будто речь действительно шла о его персоне, однако продолжает – и я продолжаю, а он меня eщё поправляет: по его мнению, там дальше в другом тексте должно быть что-то про «полицейского в чине деревни», про «чёрного кузнеца, который жил поперёк дороги» – всего уж и не помню. Вот разве только – завершающий шедевр: «Жена положила тяжёлую сосиску кверху носом на, но она никак не отставала от»...
«Но и я помню из учебников какие-то такие тексты...– вспомнил Кламонтов,– И тот гуру мог иметь их со школы...»
–… А сам думаю: вот кончится урок, приду я в учительскую, и спрошу, имеет ли он вообще право так поступать – тем более, после того, как весь наш класс только что обокрали,– продолжал Мерционов на экране.– Но дальше было так: едва раздался звонок, в класс тут же вошёл учитель физики и заявил, что на следующем уроке мы будем собирать в спортзале ускоритель элементарных частиц – такая будто бы у нас по программе лабораторная работа. Ну а я сразу подумал – шутка, но тоже пошёл вместе со всеми. А там, смотрю, уже действительно из грузовика, стоящего во дворе школы, все таскают втроём какие-то огромные детали, которые одному не поднять, и что-то в спешке из них собирают – ведь надо успеть за один урок! А одни свою деталь не удержали, она упала, придавила других…– у Мepциoновa на экране вырвался какой-то судорожный вздох.– Причём всё было совершенно натурально – крики, хруст костей... Ну, и тоже – пока я пришёл в себя от увиденного, так тут смотрю, уже стоит машина «скорой помощи», и к ней на носилках несут самого учителя, а он тем временем здоровое рукой – вторая забинтована – ставит всем двойки в классный журнал: ведь то, что должны были собрать, так и не собрали. А все остальные, смотрю, реагируют так, будто ничего особенного не произошло! Так, небольшая неприятность... И даже помню, я им ещё пытался доказывать, что такой лабораторной работы у нас вообще нет в учебнике – а они на меня же и смотрели как на ненормального. Правда, я и был тогда как в тумане – ну сами понимаете, после такого... А потом в спортзал вдруг явился учитель химии, повёл нас всех почему-то в склад кабинета военной подготовки и сказал: разбирайте противогазы, будем получать иприт. Ну, тут уж я не выдержал и спросил напрямую: да вы, что, спятили тут все? А он мне тут же поставил в журнал двойку и вместе с остальными пошёл в химический кабинет. Тогда я, помню, сразу побежал в учительскую, хотел сказать там, что они все сошли с ума...
«Как, и это сходится?– удивлённо подумал Кламонтов.– У меня же была точно такая мысль! И вообще как похоже… Неужели…»
–... а там и учительская оказалась крест-накрест забита досками, и оба выхода из школы заперты на ключ. И вот, пока я стоял у одного из этих запертых выходов, думал, что же мне делать, пока наконец вспомнил, что из школы есть ещё один, запасной выход, пока побежал туда, смотрю – а там уже опять стоит «скорая помощь», и через тот выход опять выносят пострадавших, в том числе и учителя химии. Ну, тут я уже сказал тому, кто назвался фельдшером «скорой помощи», что подозреваю массовый психоз, на что он мне ответил, что сообщит куда надо, а пока чтобы я не подавал вида, что что-то подозреваю, и оставался вместе со всеми – и я пошёл с остальными на пятый урок, на математику. Там мы занимались какой-то «трисекцией куба удвоением угла» посредством геометрических построений, о которых я помню только, что они сразу показались мне полным бредом , потом на шестом уроке, по истории, слушали тоже что-то совершенно дикое – как не то колхозников, не то сотрудников спецслужб на политинформациях причащали трупным жиром, а мочу и кал каких-то чиновников добавляли в пиво и окатывали этим пивом боеголовки стратегических ракет при каком-то гадании... Да я, собственно, во всё это и не вникал, мне было просто не до того – я ждал возвращения «скорой помощи» с психиатром за оставшимися. И в общем, урок истории закончился тем, что это, дескать, нам была изложена низшая, нечестивая история – но зато на следующем, седьмом уроке, вместо военной подготовки нам будет дана какая-то «высшая истина». Да, а ученики, я обратил внимание, понемногу расходились, на каждом  следующем уроке их оставалось меньше, чем было на предыдущем – но как я их удержу? Мне же сказали: ждать и виду не подавать. Ну и вот так к седьмому уроку нас осталось всего трое – ожидающих, что это будет за «высшая истина». Я сначала думал – какая-то религиозная... Хотя вообще уже, честно скажу, совсем не понимал, что происходит. И вот прозвенел звонок, в класс вошёл наш военрук – но правда, в каком-то странном, как бы судейском или жреческом облачении – и стал говорить нам что-то о том, что человек есть червь и прах, сам по себе различить добро и зло не способен, и потому всё за него решает – кто бы вы думали? Фюрер! А я как-то сразу и не подумал, что это он – всерьёз... Но потом вдруг смотрю – а эта мантия или ряса на нём действительно что-то уж очень стала напоминать фашистский мундир. А он, словно и не замечая этого, тем временем приводит нам примеры благочестия и греха. Ну и вот – пример благочестия: одному смиренному подданному фюрера показалось, что кто-то из членов его семьи в разговоре посмел усомниться в непогрешимости фюрера, тот донёс на него в гестапо, там ему сказали: «Не тебе решать, быдло, сами разберёмся» – и он остался доволен тем, что по крайней мере сам не согрешил, не утаил возможного святотатства. А пример греха – такой: на военном объекте начался пожар, а там оставался только один часовой, он пытался, как мог, погасить пламя, но безуспешно, наконец решил бежать – и правда, казалось бы, зачем бессмысленно гибнуть? –  но туг из бункера раздался голос: «Ты нарушил присягу, да будешь ты проклят!» – и его поразила ракета. И вообще добра и зла, сказал военрук, как таковых нет, есть лишь воля фюрера и воля самого человека – а если с человеком что-то случается, он должен так понимать, что это фюрер испытывает его на верность себе. Но всё равно, я так и не понял, что и в каких случаях человек должен делать, чтобы это не могло быть понято как грех и святотатство – ведь логику фюрера, как тут же сказал военрук, человеку понять не дано... И вообще, я к тому моменту уже не знал, что думать обо всём этом – просто массовый психоз, или действительно фашистский переворот, или, учитывая превращение рясы в мундир – что-то и того хуже, совсем непонятное и страшное? Но надо же было как-то выяснить, что происходит! И вот я решаюсь – и конечно, с мыслью, что я даже не знаю, чем и насколько я тем самым рискую – спрашиваю: вот вы говорите, человеку не дано то, не дано другое – ну, а сами-то вы – человек? И если да – то как вы можете учить чему-то других людей? А если нет – то кто же вы тогда? Но вот что он мне на это ответил, да и вообще что было дальше – не помню. Как будто память выключилась где-то в этой точке...
«Однако и не глупо же...– почему-то подумал Кламонтов.– Совсем даже не глупо. Хотя и не очень понятно, что тут в каком смысле. Или... это не то, что я думаю? Не тот же гуру, не такой же гипноз?»
–… А потом очнулся я, как мне показалось, там же, в классе за партой,– продолжал Мерционов на экране после недолгой паузы.– И помню, как-то сразу увидел рядом с партой свой портфель, распахнутый настежь и почему-то совершенно пустой – и свои наручные часы, а на них – то ли те же 7. 35, то ли 19. 35. Так что даже непонятно было, вечер это или утро… Правда – видно было по освещению за окном, что Солнце низко над горизонтом, но я не мог понять – восходит оно или садится. И только потом уже вдруг до меня стало доходить, что во всей окружающей обстановке что-то не так. Смотрю: парта, за которой я сижу – сломанная, с покосившейся крышкой, к тому же вообще единственная на весь класс – а так он совсем пустой, нет даже доски, окна выбиты… Но даже это ещё дошло до меня как-то спросонья... А потом, не помню уже с какой мыслью, вышел в коридор, смотрю – а там окна первого этажа все в потёках извести и краски, стоят стремянки, вёдра с застывшим раствором, паутина, пыль, строительный мусор... Но по крайней мере перед уроком истории ничего же этого не было! И только тут я вдруг сообразил: часы-то у меня с календарём – а какое на нём число? Смотрю – воскресенье, 18 августа. Значит – выходной, да к тому же ещё и каникулы, до занятий – целых две недели. А зачем же я тогда в школу ходил?..
«Да, действительно...» – едва не вырвалось вслух у Кламонтова, не ожидавшего такого поворота.
–… Тем более, что только тут я, представьте, и спохватился: я же школу-то уже окончил – и как раз перед тем, как вот это её старое здание закрыли на ремонт! А новое пока что, в середине августа, ещё не открывалось, да и делать мне там было уже нечего... Но, с другой стороны, было же всё это – те уроки, кража в раздевалке, военрук в рясе с такой «высшей истиной»! Я же всё это помню, как наяву! А даже если, допустим, и не было ничего этого – то как я оказался в одних плавках и со старым школьным портфелем в бывшем школьном здании, закрытом на ремонт? Да, a тут смотрю, ещё и спортзал разобран, за окнами, которые раньше выходили туда из коридора – просто голубое небо, и к тому же видно, что у запасного выхода всё так перекопано, что машине «скорой помощи» туда было бы никак не подъехать, ведь даже просто пройти там – и то проблема! Ну, и тут уж, конечно, на ум стало приходить всякое – о параллельных мирах, пространственно-временных парадоксах, каких-то иных реальностях. И главное, пытаюсь вспомнить, что и как было раньше, до той телепередачи – например, как ложился спать накануне, как ужинал – и не могу. Как будто и не было совсем никакого вечера, предшествующего этому утру... Нет, даже не знаю, как передать, что это – когда о таком приходится думать наяву и в практическом плане. И ты даже не уверен – вот если пойдёшь, к примеру, домой – то будет ли там на месте твоя квартира, а в ней – твои родители, или и там уже всё не так, как ты ожидаешь… А идти куда-то всё равно надо было – не оставаться же там, в этих развалинах. Тем более, смотрю – дальше вроде бы знакомая улица, прохожие – словом, внешне всё как обычно. И совершенно не подумал, как же я сам буду выглядеть для этих прохожих... Хотя наверно у меня было не всё в порядке с памятью – если я даже не усомнился в дате на часах. А caм тот день я воспринял как тёплый благодаря той же особенности моего организма, что и у Порфирия Иванова. Не настолько, правда, выраженной, как у него – но в какой-то мере...
«Вот почему он так легко одет,– понял Кламонтов.– И там, на экране – без рубашки...»
– Taк что только уже на улице, когда я увидел на деревьях редкие, последние жёлтые листья, я вдруг вспомнил, что на самом деле это уже ноябрь – и что в ноябре при таком положении Солнца над горизонтом никак не может быть ни 7. 35, ни 19. 35. Да, а часы у меня вообще-то стояли, так что на них по-прежнему было столько же. И вот – реакция прохожих… Хотя не знаю, стоит ли говорить здесь – об этом. Ведь тут – собственно, не было ничего «аномального». Тут другое – то, какими скотами оказываются иногда люди, которые считают себя нормальными, едва только кто-то покажется им странным. И хоть бы один задумался – в чём дело, что со мной произошло? Хотя один-то, кажется, и пытался вступиться за меня, но и то – как за сумасшедшего, а уж остальные... Да, вот бы о чём сделать запись – и потом демонстрировать их детям, их коллегам по работе – чтобы те знали, что они собой  представляют. И особенно – как они сами бросились оттуда чуть ли не по головам друг друга, когда я с отчаяния крикнул, что у меня в портфеле граната, и я её взорву, если от меня не отстанут – а то они мне в самом буквальном смысле не дали бы прохода. Тем более, учтите же моё состояние в тот момент, когда я так и не мог понять, что происходит – и то, что мне ещё сколько надо было идти до своего дома... В общем получилось точно как в одной из фраз того перевода: «Взрыв выдавил толпу вместе с домом и дверью». Действительно несколько из них застряли в какой-то двери – и ни туда, ни назад. Не знаю уж, как их потом вытаскивали… Ну а я так и пошёл дальше, и ко мне потом по дороге другие прохожие уже не цеплялись – только удивлённо оглядывались. Но всё равно даже до дома дойти не дали – на полпути откуда-то сзади вдруг выскочили двое и повалили меня на траву. Оказалось, омоновцы – им уже кто-то из тех успел донести про гранату. Надо же, хватило чьего-то обезьяньего интеллекта... Ну и, естественно, гранаты они у меня не нашли – но зато мне пришлось там же, на месте, рассказывать всю эту историю – и не знаю уж, во что они поверили, а во что – нет, но только потом уже, как раз к концу моего рассказа, откуда-то действительно подъехала машина «скорой помощи» с психиатром. И мне пришлось тут же пересказывать всё это уже ему, он тоже отнёсся к этому как-то странно, долго добивался от меня, понимаю ли я , что на самом деле такого быть не может, а я отвечал, что да, с одной стороны вроде бы понимаю, но с другой стороны, мы сейчас и в газетах читаем o многом таком, чего, как думали раньше, быть не может, не сошлись мы с ним и насчёт учения Порфирия Иванова – он почему-то стал мне доказывать, что это чуть ли не насилие над человеческой природой, попытки раскрыть что-то такое, чему в ней нет места – и я со своей стороны ничего не сумел ему объяснить. Ну и в общем, официально диагностирован оказался какой-то «реактивный: психоз» – чего я уж сейчас-то, когда вроде бы признана реальность аномальных явлений, никак не мог ожидать. Да, вот такое, оказывается, отношение, когда дойдёт до дела... Ну, что ещё сказать...– Мерционов на экране снова сделал паузу.– Как я потом узнал от родителей, они помнят, что я в тот день уходил куда-то из дому – но кажется, просто на прогулку по городу, и уж во всяком случае никакого портфеля у меня с собой не было. А дальше начинаются загадки – потому что и сам тот портфель вообще не мой школьный, так что я даже не знаю, откуда он взялся, и куда девалась одежда, в которой я уходил из дому – так и не удалось выяснить, хотя мы искали её по всей этой бывшей школе, и как часы могли быть остановлены в 7. 35. 18 августа, тоже осталось непонятно – если на самом деле я очнулся за той партой где-то в 17-м часу 10 ноября 1991 года… И никакой подобной телепередачи в программе на тот день не было – и вообще всё, что я помню начиная с того утра – оно какое-то… ну, как отдельное от реального времени, что ли... Как будто то утро было уже после середины дня, после того, как я где-то около 14 часов вышел в город на прогулку – и с того момента больше ничего не помню, кроме того, о чём уже рассказал. И даже когда впоследствии я обращался к специалисту по нетрадиционной медицине с тем, чтобы, возможно, восстановить недостающие воспоминания посредством гипноза – тоже удалось выяснить, да и то без твёрдой уверенности, только то, что в тот день я будто бы встречал в городе какого-то незнакомого мне человека, и тот приглашал меня на собрание какой-то организации, как я понял, религиозно-миссионерского направления – но при чём тут это... Тем более, вряд ли оно и было именно тогда – я же в тот день зачем-то выходил из дома и утром, причём это тоже помню плохо. Ну вот, наверно, и всё, что я могу рассказать,– Мерционов почти одновременно там, на экране, и здесь, в комнате, сделал взмах рукой, и по этому знаку Тубанов остановил запись.
«Итак, встреча на улице...– с внезапным возбуждением подумал Кламонтов.– И приглашение на собрание какой-то организации. Но я такого не помню. Я читал о тех в газете... Хотя тоже странно – как нашёл их, как попал к ним? Сколько вчера ни пересматривал те газеты – нигде нет их адреса. Но я помню, как пришёл на собрание, как оно начиналось, как пытался завести разговор. Правда – помню странно. Только вышел из дома – и уже там, в промежутке – будто провал...»
– И вчерашний гипноз ничего к этому не прибавил,– заговорил Мерционов уже здесь, в комнате, как бы продолжая свой рассказ в записи.– Как будто в памяти поставлен какой-то блок. Ну и вот вы видели – с каким настроением я всё это говорил. Конечно – как оно тогда, сразу, воспринималось… Думал, если уж с человеком происходит такое – значит, он как-то отмечен свыше, его о чём-то предупреждают, куда-то ведут, дают знак... Это потом уже я стал ощущать после этого случая какой-то излом в жизни, как будто в меня вошло что-то чужое. Чувство какой-то неуверенности в себе, страх, что я могу принести кому-то вред, несчастье, причём возможно, даже самыми невинными своими действиями – как закрыл дверь, какой предмет куда поставил… А иногда – даже мысли, что я вообще должен отказаться от всех благ цивилизации и вступить на путь какого-то жертвенного служения, аскетизма и неприкаянности – а то, мол, с такой особенностью организма «нормальным» всё равно не будешь... Но тут, знаете, и вообще...– уже возбуждённо заговорил он после паузы.– Ну сами подумайте – чем эта моя особенность мешала бы мне полноценно учиться или работать? Конечно – при нормальном отношении к ней окружающих? И вообще, казалось бы, что тут такого, ведь если в организме то ли вырабатывается слишком много тепла, то ли он из-за слишком хорошей теплоизоляции с трудом его отдаёт – это в любом случае чисто физиологическая особенность, и уж никак не патология психики! И что, это так трудно понять – не как патологию, а как разновидность нормы, пусть и редкую? Трудно понять, что кому-то по чисто медицинским показаниям нельзя перегреваться – хотя сами в баню в шу6e тоже не ходят? И вот они со своей наглой тупостью «точно знают», что такого на самом деле быть не может – и потом, у них же всякая одежда что-то означает: туда не надень то, сюда – это... А я просто не в состоянии этому соответствовать. И вообще, кто поймёт, каково это, когда сначала сам не можешь понять, чем ты непохож на других, и интуитивно пытаешься быть «нормальным» – даже если чувствуешь дискомфорт или просто теряешь здоровье – а потом, когда так больше не можешь и уже понял, в чём дело – так оно становится даже не просто твоей тайной, а каким-то стыдом, позором, о котором не знаешь, как рассказать даже самым близким людям? А рискнёшь рассказать – так и начинается: ты, мол, понимаешь, что это ненормально, неестественно, и тому подобное? А что я, спрашивается, должен понимать, да и что с этого понимания, если тут особое свойство организма? Это же всё равно, что ставить вопрос так: не извращение ли, скажем – вьющиеся чёрные волосы, не святотатство ли – давление крови 110 на 70 ? Но нет – это нормально, привычно, к этому так не цепляются. И совсем другое дело – редкая, уникальная особенность. Тут уж буквально чувствуешь на себе какие-то дикие, постыдные подозрения, на которые не знаешь, как ответить. И даже что сидишь на уроках не в обычной школьной фopмe, а в спортивной – вот так у меня было с этой формой на самом деле – и то кого-то раздражает: вот, мол, освобождённый от физкультуры – а выглядит таким крепким и спортивным. Как будто, если здоровый подросток – так уже что-то должен им всем. А дети-инвалиды, дети-мутанты, дети с редкими, уникальными проблемами – это вообще только оскорбление их собственного военного детства, афганской юности... Хотя чем вообще современный школьник трогает это их прошлое? Почему он должен быть унижен и оплёван тем, что сам чего-то не пережил, или оно было бы ему не по силам? Как будто он от этого – уже чуть ли не какой-то изменник, отступник, что ли. А уж если заподозрят что-то сексуальное... А что им стоит? Жуют же они все эти проблемы – гомосексуализма, токсикомании – и даже не подавятся. А теперь ещё – слухи о вампирах, чёрных мaгax... И тоже, кому-то – забава, экзотика, а ты постоянно жди и думай, как тебе в случае чего доказать, что ты сам не извращенец, не наркоман, не вампир...
– Спокойно, не надо так,– Селиверстов легко коснулся сцепленных рук Мерционова, которые тот сжал чуть не до хруста.– Мы же всё понимаем...
– Вот и представьте, чего я сразу ожидал от системы Иванова и тех, кто называет себя его последователями,– продолжал Мерционов.– Я же так понял, что это не просто чудачество, и даже не просто оздоровительная система – а ещё и своего рода йога, путь духовного восхождения. Тут и раскрытие сверхспособностей, и духовное очищение – да и сама организация, что тоже немаловажно. А то – посмели бы эти школьные хамы вот так «воспитывать» члена какого-то всеми признанного ордена или ложи? Особенно – когда говорится, что все эти йоги, респы, риши и саддху очень скоро станут для нас самым обычным зрелищем на улицах наших городов! Ну а как стал вникать подробнее... ну, в то, что знающие вроде бы люди представили мне как самую что ни на есть достоверную систему Иванова – так что оказалось? И как я сам пытался заставить себя поверить в то, что читаю, принять это – и всё равно не мог понять: ну почему это я, горожанин, должен занять какое-то «место в природе», почему я с моим ещё растущим организмом должен по двое суток голодать, почему должен практиковать ещё какие-то «контрастные обливания»: горячей водой и сразу после неё – холодной? А это совсем не то, что постепенная адаптация к холоду – тут уже сердечный рефлекс срабатывает. Но вот говорят же: система универсальная, никаких противопоказаний нет. Язвенники, туберкулёзники, сердечники – все так исцеляются, все так духовно восходят. Вот и я однажды рискнул попробовать – так хорошо хоть, что сердце вообще не остановилось. И как в школе на уроках меня мутило от суточного голодания, а дома приходилось скрывать от родителей, что не завтракал и не обедал – тоже до сих пор не могу забыть. И главное – что это я должен был в себе так раскрывать? То, что во мне и так уже есть, безо всех этих обливаний и голоданий? Но видимо, так устал быть одиночкой, которого никто не желает понимать, а тут – всё же организация... Хотя как я сразу не понял, что организации-то этой на самом деле вовсе нет! Да ещё в литературе подзуживают: чем больше над тобой смеются, чем меньше тебя понимают, тем ближе ты к истине, путь изгоя – путь праведника! Вот человек и запутывается всё больше, уже сам не зная, восходит он таким-то путём или нисходит, и кто он теперь для общества – просто спортсмен, святой или дурак… А мог же и так подумать: вот говорят – их, последователей Иванова, в одном только нашем городе уже сотни – но где на его улицах сотни людей, чья одежда – вернее, её отсутствие – свидетельствовало бы об этом? И даже как пришёл наконец по адресу, который мне дали, так что там оказалось: просто на чьей-то частной квартире собирается группа людей, числом не более дюжины, которые оформили обыкновенное моржевание и голодание в своеобразную религию, да ещё и спортсмены от такой религии – кто кого переголодает. Кто 45 часов постится, кто 50 – чего, как я потом узнал, и у самого Иванова нет. И тексты цитируют какие-то явно средневековые, хотя сам Иванов жил в нашем, 20-м веке – так что тут уж точно не то... А потом – трясутся в переполненном автобусе, потеют в пальто на подкладке, пока доедут до какого-то пруда... Да, и ещё подробность: они же и в задержании малой нужды тоже так соревнуются – кто дольше. А там на берегу пруда стоит какой-то списанный катер – так вот они все по очереди заходят туда, справляют там малую нужду, потом раздеваются, оставляют там же, на катере, свою одежду, и после этого ныряют в прорубь. А потом – надевают снова свои штаны, шубы, шапки и уходят. И остаётся только катер – с их малой нуждой, которая медленно подтекает в пруд. Вот вам и вся йога, и вся духовность. Но для них самих это – святое, они готовы стоять за это буквально насмерть – и попробуй им возразить! И думаете, я хоть понял – в чём они, собственно, последователи Иванова, почему себя так называют? Просто используют известное имя – так же, как те, кто толкуют невесть кого под видом Нострадамуса, числят в магистрах каких-то лож Бойля и Ньютона, произвольно выводят родословные одних богов от других, а учёных и полководцев разных стран – от каких-то своих вельмож? Сейчас же такого хватает – и кто от чьего имени только не говорит… А сопоставляешь – не сходится. Но никого другого я больше уже не искал – хватило с меня и этих… А в общем-то – почему человек не может жить так, как для него естественно, почему должен искать морального оправдания своим особенностям в каких-то мистических учениях, орденах, обетах, или создавать под них своё новое учение или орден, делая их частью какой-то новой йоги или культа – просто чтобы самому не быть изгоем общества? А потом этот культ уже сам по себе развивается дальше – и втягивает в свою орбиту людей с совсем иными особенностями и проблемами! И получается: или ты – обыкновенный, и тогда всё просто и ясно, или, если так не можешь, то иди туда, где не ты, а кто-то будет решать, в чём и насколько тебе быть «не как все»... И главное – путей, соответствующих именно твоим особенностям, ты скорее всего не найдёшь – наоборот, везде надо проходить какую-то ломку, преодолевать стыд. Сперва наобещают чего-то возвышенного, захватывающего, а потом как дойдёт до дела, начинается: какие-то суточные голодания, сексуальные практики, моча, клизмы... Или например – комплексы упражнений, которые надо выполнять каждое утро в течение трёх лет, не прерываясь ни на день, иначе – всё насмарку. Так кто-то, говорят, уже с ума сошёл на этой почве – его caмолёт сел не в том городе, а раздеваться донага в зале ожидания аэропорта, чтобы выполнить упражнения, он не решился. Зато якобы проклял авиадиспетчера и метеослужбу – а ведь от их безошибочной работы сами понимаете что зависит. Хотя трудно сказать, имеет ли реальную силу это его проклятие... Но зачем же дёргать людей подобными рекомендациями, да ещё якобы в плане дальнейшей космической эволюции человечества? Как будто непонятно, каково современному человеку при его реальном ритме жизни зависеть от этих многочасовых упражнений, клизм, голоданий! Или почему, если всё это так серьёзно – насчёт какой-то новой эпохи, раскрытия в себе каких-то новых свойств – на практике никто не собирается приспосабливать к этому ни устройство жизни, ни устройство общества? И всё исходит непонятно от кого, откуда и почему, и никто ни за что толком не отвечает. Взбудоражили общество какой-то новой эпохой, шестой расой, космической жатвой – а конкретной информации нигде толком не получишь. Поверил кому-то одному, а назавтра у других читаешь, что – это ложный, гибельный путь, кощунство, гордыня, что это – от Сатаны, а потом ещё где-то и о тех – то же самое, и все они в своей вере правы, и все угрожают, что ты погубишь душу, если не примешь их веру, их путь – а я что должен делать? Ну, неправ я – а кто прав? Не так я должен был на всё это реагировать – а как? Обратить всё в шутку? А как же моя личная особенность? Мне, что, игнорировать и её – и жить так, будто её нет, будто я – «обыкновенный»? Но я же так просто не могу! А потом такое отношение: поверил – ну и дурак! А поступать в вуз – так тоже… Поступает «обыкновенный» – и это нормально, это в порядке вещей, но тут же поступает человек в чём-то необычный, и сразу – болезненная подозрительность: а зачем тебе это? А справишься ли? А нет ли тут какого-то обмана? Так что если сразу не претендуешь на преимущество перед остальными в чём-то ином – получается, уже не по праву хочешь занять место «нормального». Зато потом «нормальный» схватит тройку – и ничего, он же просто «нормальный», и только, но представьте тройку у претендента на гениальность! При том, что и гением можно быть только строго по учебной программе, и необычным, уникальным – только так, как «положено»! Вот и веришь, и ждёшь, что где-то всё же тебя поймут, дадут какой-то знак, укажут путь… Ну, и вот вам знак… Вместо чёткого, конкретного ответа, как мне быть, что делать – загадка на загадке. И попробуй пойми: если это, например, сатира на современную школу – то при чём тут я, который к тому времени и так уже её окончил? Или исчезновение одежды… Moгy я понять его как знак решиться перейти вообще на одни плавки? Или наоборот: вообще можешь – но вот что тогда будет? А это же для меня не игра, это – реальная жизнь! Тем более – знаете какая ещё встреча была у меня совсем недавно? Тоже какой-то незнакомый человек подошёл на улице, напомнил про тот случай – а потом говорит: мы же тогда хотели тебе помочь, зачем ты соврал про гранату? Но я же помню – они потешались надо мной как над сумасшедшим!– Мерционов с шумом выдохнул воздух.– И как мне теперь это понимать?
– А вот этого ты не рассказывал...– удивлённо ответил Тубанов.– Во всяком случае, я не помню...
– Так говорю же – это совсем недавно было... Но я-то верил, что всё так и было, как я тогда это записал! Ты же видел, с какой убеждённостью я говорил! Ну а теперь мне что думать? Зачем какие-то мистические силы могли устроить мне такое? Чтобы что мне тем самым сказать? Ну, или ладно бы это исчезновение одежды – где-то в младших класcax, чтобы я уже тогда понял, чем отличаюсь от других людей, а не сам с таким трудом доходил потом до этого… Но никто же не дал мне тогда такого знака! Зато тут – сразу и старая школа, и неизвестно чей портфель, и часы, остановленные на 18-м августа, и фюрер… Это, что – какое-то запоздалое указание на ГКЧП ? Но почему именно мне, при чём тут я? И что я уже в ноябре 91-го мог с этим делать?
«А что же будет, когда он узнает правду?– подумал Кламонтов.– Или правдой окажется что-то другое, не то, что я за неё принимаю? Хотя – похоже, и даже очень...»
– Или давайте просто смотреть запись дальше,– вдруг предложил Мерционов.– А то от этих разговоров ясности всё равно не прибавляется...
Тубанов снова переключил одну из кнопок на пульте – и теперь на экране был тоже он, Тубанов. В той самой летней рубашке, что и тогда, при первой встрече в июне 90-го года. А во вчерашнем видении Кламонтова он был в том же чёрном свитере, что и сейчас – и в котором Кламонтов его вообще раньше не видел. (Хотя, может быть – видел тот гуру?) Ну а здесь, в комнате, Тубанов передвинул стул дальше от телевизора, чтобы лучше видеть себя на экране.
–… Я – Виктор Афанасьевич Тубанов,– тут же зазвучал его голос в записи.– 14 февраля 1975 года рождения, студент второго курса географического факультета университета,– Тубанов, как и Мерционов, почему-то не назвал город,– и тоже свидетель или, лучше сказать, участник «аномальных» событий, в чём-то подобных тем, о которых было рассказано в предыдущей записи. Но в моём случае, насколько я помню, они начинались... Ну, или я помню их начиная с момента, когда я будто бы подходил к прилавку в магазине, и уже протягивал продавщице деньги – хотя совершенно не помню, что я собирался там покупать. И кстати, что это был за магазин, тоже сказать не могу – мне сейчас вспоминается какой-то «сборный» интерьер, составленный из нескольких известных мне магазинов. Да и вид за окном – тоже: дома и киоски, расположенные в действительности на двух разных улицах. Но там сpaзy я всего этого как-то и не заметил – а помню только, что просто собрался дать продавщице деньги – и вдруг вижу: и всю ту мелочь, которая лежала перед ней, и мою 25-рублёвку, упавшую на эту мелочь, как ветром сдуло. Точно как в каком-то фантастическом фильме: были деньги – и вдруг их нет. Только тут это – наяву. А продавщица тоже увидела – и вдруг как заорёт на весь магазин: «И этот мне сунул нищие деньги!»…
Кламонтов, вздрогнув, переглянулся с Селиверстовым. Уж это он не ожидал тут услышать...
– Сам удивляюсь, откуда оно здесь...– успел прошептать Селиверстов, пользуясь паузой в рассказе Тубанова.
–… Я сразу просто растерялся,– продолжал Тубанов на экране,– не могу понять, в чём дело, верить ли вообще тому, что я увидел, или мне просто показалось – но правда, тогда и продавщице тоже – а сзади слышу, кто-то говорит, что в городе будто бы в обращении появились деньги отрицательного достоинства, которые аннигилируют с обычными, как частица с античастицей, но по виду – как настоящие, так что одни от других никак не отличить. Будто бы – ну, тут уж я не совсем уверен, но говорю, как запомнил – какой-то богач сел на паперть бывшего обкома просить милостыню, а бедняк подал ему эти самые «нищие деньги», вот они и пошли по городу. А продавцы в магазинах будто бы додумались взвешивать одежду и личные вещи покупателей – и каким-то образом пересчитывать граммы в рубли...
«Нет, но – так, почти дословно...– подумал Кламонтов.– Будто тот гуру сам слышал это в мединституте. И он – действительно из вузовской среды? Если тут всё же не что-то другое...»
–…И тут же,– продолжал Тубанов,– у меня из рук вырвали сумку, с которой я пришёл в магазин – я так понял, в счёт той мелочи, которая исчезла. А у выхода, смотрю, продавцы действительно раздевают покупателей. И на вмешательство правоохранительных органов, как я сразу понял, надежды нет – а то тут же, смотрю, в водочном отделе двое омоновцев сами своими дубинками за что-то расплачиваются. И снаружи через витрину видно, как все бегают от магазина к магазину, от киоска к киоску, и никто ничего не может купить – денег нигде не берут, а без денег товар не дают. А день к тому же морозный – кто ж захочет, чтобы его в магазине раздевали? Всё-таки особенность организма, о которой шла речь в предыдущей записи – большая редкость... Ну, и вот как только до меня дошло, что всё это – вроде бы всерьёз и наяву, так меня словно что-то подтолкнуло обратиться ко всем присутствующим: да что ж вы такое делаете? Неужели вам, разумным существам, не хватит ума цивилизованно решить, что делать, если так случилось, что деньги утратили своё качество денег, и нет никакой меры потребления? Давайте, говорю, пусть просто никто не берёт больше, чем ему действительно нужно – а там что-нибудь придумаем? Но только сказал я это – и что тут началось... Одни сразу стали кричать, возмущаться: почему я должен брать меньше кого-то, чем я хуже? А другие как стали спорить, кому теперь положены какие льготы – так на этой почве между ними вспыхнула такая драка, что до того я ни наяву, ни в фильмах ужасов ничего подобного не видел,– yжe Тубанов на экране судорожно перевёл дыхание.– Остались буквально лужи крови, зубы, даже целые челюсти – хотя похоже, всё-таки вставные… Ну, и наконец магазин стали просто грабить. И снаружи тоже было видно, как все бегут откуда-то и тащат вырванные электрошнуры с вилками, рукава от одежды, какие-то доски, крышки, банки, коробки, куски самих прилавков – да и те же омоновцы вместо того, чтобы попытаться навести порядок, набивали карманы чем-то из опрокинутого киоска. А потом... Не помню, как это получилось, но... вдруг оказалось, что я уже не там, не в магазине, а уже бегу по улице, и всюду – то же самое. Какое-то общее безумие воровства – кто-то пилит ограду, кто-то тащит из окна вытрезвителя простыни, кто-то бежит с охапкой тех же омоновских дубинок... И я уже не знаю, что мне обо всём этом думать – наяву я это вижу, или сошёл с ума, или наоборот, я – последний, кто еще не сошёл? Но пока что бегу дальше – и вижу, как вокруг заводских общежитий тянут колючую проволоку, ставят пулемётные вышки... И вот тут уже – совсем не помню, что я подумал, увидев это...– Тубанов сделал довольно долгую паузу, пытаясь что-то вспомнить.– Да, а потом вдруг оказался – но тоже не помню, каким образом – где-то между торговыми рядами на базаре. Видите, всего полностью, подробно, не помню, скорее – отдельными урывками... И вот там, на базаре, я смотрю, авиабомбы самым натуральным образом меняют на ящики мыла, пробирки с холерой и тифом – на мясо и колбасу, ну и тому подобное. Да, а потом ещё где-то вдалеке поднялся крик, что колбаса эта будто бы – трупный материал из морга, и все, кто были поблизости, вдруг всё бросили и побежали туда разбираться. И только двое оставшихся, я слышал, говорили между собой, что разные типографии города будто бы стали печатать разные деньги взамен тех, «нищих», но их тоже нигде не хотят принимать, да ещё автобусных контролёров мобилизовали задерживать тех, у кого найдут фальшивые деньги – а кто знает, какие теперь фальшивые? И кончилось тем, что возмущённые покупатели сами стали задерживать контролёров... А дальше...– Тубанов снова сделал паузу.– Тоже как-то вдруг, без видимого перехода, оказалось, что я уже иду куда-то в какой-то толпе, а проход между рядами – только не базарными уже, а рядами колючей проволоки – постепенно сужается и начинает петлять между домами, как лабиринт. И все, кто в нём были – так и идут дальше сгустившейся толпой непонятно куда. И там в этой толпе рядом со мной оказываются то какие-то нищие, то наоборот, бизнесмены с личной охраной, то «афганцы» с орденами, то даже не знаю кто в какой-то малознакомой форме – студенческого стройотряда, что ли -то и вовсе какие-то эсэсовцы, куклуксклановцы, и тут же рядом с ними – жрецы африканских племенных культов, и сумасшедшие в смирительных рубашках вместе с санитарами, и арестанты с конвоем, и школьный класс, и детский сад с воспитательницами, и все – какие-то полуотключенные, с потухшими взглядами – и так все вместе и идут, как сомнамбулы или зомби...
«Нет, но смирительная рубашка – это как-то не вяжется,– вдруг усомнился Кламонтов.– Учитывая случай с ним самим. А… Хотя нет, толпа у трона – из моего сна. И всё-таки похоже...»
–…И навстречу, за проволокой, идут какие-то толпы с лозунгами: за независимость зарплаты от труда, границы – от государства, государства – от народа, ЦК – от KПСС, головы – от тела, тела – от души, воды – от света и газа, ну и так далее. А потом смотрю, и на зданиях везде вывески: «Публичный дом», «Работорговля»,  «Гестапо», «Комбед», «Особый отдел» – прямо так, без пояснений. И вот тут уже, помню, стало чувствоваться какое-то напряжение подавленности, обречённости – тем более, там за проволокой уже, я видел, сооружали что-то вроде эшафотов...
«И всё-таки – он или не он?– подумал Кламонтов в очередной паузе.– А то уже скорее просто политика…»
–… А потом, в очередном урывке, я словно очнулся опять в этой же толпе – но только уже не в городе, а на открытом месте, как бы на какой-то равнине. А толпа – до самого горизонта, и за головами никаких ориентиров не видно, только небо, какое-то сумрачное, чёрное с жёлтым – не знаю даже, как сказать точнее – и во всём чувствуется какая-то тревога, и все стоят и чего-то ждут…А ещё потом как-то внезапно в толпе наметилась движение в сторону какого-то здания – оно, оказывается, было у меня за спиной, потому я его раньше не увидел – и все повалили туда, ну и я вместе со всеми. И чувствую – даже как-то страшно туда идти, всех там, возможно, ждёт что-то недоброе, да и зачем они идут туда, не знаю, но куда денешься в такой толпе… А потом вдруг снова как бы очнулся и виду – пришли. Я уже там, внутри, в каком-то огромном зале, полном людей – и в нём заседает какой-то трибунал, все по одному подходят, им задают какие-то вопросы – причём тут же какие-то служители с дубинками следят, чтобы подходили только по одному, а если подходят семьями – отталкивают детей от родителей, мужей от жён... А в полу тут же рядом – несколько люков или провалов, и все они внутри разных цветов: белый, серый, чёрный, багровый, болотно-бурый, ещё какие-то. И вот те, в трибунале, должно быть, по ответам на вопросы что-то решают, а эти служители по их знакам хватают подошедших и толкают каждого в какой-то из провалов. И все, я вижу, покорно ждут, когда до них дойдёт очередь – как будто совсем утратили волю и всё им стало безразлично! Или нет, кажется, кто-то один стал просить о снисхождении, начал доказывать, что он не готов к этим вопросам, что его не предупреждали ни о чём подобном – но всё равно, с тем же результатом. Да там, я видел, и почти грудных детей, вырванных из рук родителей, так же допрашивали и куда-то бросали…
«Последний катаклизм»…– отметил Кламонтов с внутренним содроганием.– И во что верят земляне... И – на что это похоже… Или... тут и есть просто политика?  Символ какой-то стадности, тоталитаризма? И явно та же схема. Гротеск, сатира, потом – мистический ужас…»
–…Ах да, и ещё один ребёнок, постарше, пытался вырваться, тянул за руку кого-то из взрослых, но тот его словно не узнавал. Но в общем и целом – было какое-то повальное безразличие или обречённость… И вот я стою там и думаю: что же делать? Неужели все эти люди – а их там 6ыли тысячи – беспомощны перед теми несколькими? Но вместе с тем, признаюсь, была и такая мысль: а как всё-таки узнать, где там что кого ждёт, и что надо отвечать, чтобы куда попасть? Хотя тут же сразу – и сомнение: а почему вообще надо куда-то там попасть, почему нельзя, например, всем вместе просто уйти назад, откуда пришли? И кто они сами такие – вот эти, в трибунале – и по какому праву так всеми распоряжаются? Но только я решился заговорить об этом с теми, кто стояли рядом – так смотрю, они только испуганно отворачиваются и продолжают двигаться вперёд, к трибуналу. И только ещё, я слышу, где-то рядом один шепчет другому, что белый провал вроде бы предпочтительнее других – но и туда, я же видел, людей толкали насильно… И во мне от этой общей тупой покорности уже начало нарастать какое-то сопротивление отчаяния. Ну, думаю – надо просто уходить оттуда самому, никого ни о чем не спрашивая. Но тут во мне что-то стало сопротивляться и такому решению, возникло чувство беспомощности, безнадёжности, и даже – как бы греховности такого шага и ожидания кары за него. А я пока и не могу ни на что решиться – и даже не знаю, хватит ли мне сил идти обратно через всю эту толпу. И чувствую, уже хочется, чтобы кто-то услышал мои мысли и пришёл на помощь...
«Но зачем?– вновь чуть не вырвалось у Кламонтова, вспомнившего подобное из своих видений.– Зачем делать с людьми такое? Что тут за откровение или испытание, что можно этим сказать?»
–… И тут уже словно в ответ на это наступил какой-то перелом. Как будто вдруг прорвало пелену этого всеобщего страха или безразличия. И сразу откуда-то – кажется, из чёрного провала в полу – в зал ворвалось несколько человек как бы в красноармейской форме с будённовками, только тоже чёрного цвета, и стали кричать: люди, не верьте, вас тут обманывают надеждой попасть за правильные ответы в какой-то рай – а на самом деле все эти дыры ведут в один и тот же ад! Ну, тут все замерли, настала прямо-таки могильная тишина – а один из ворвавшихся дёрнул какой-то рубильник на стене – и пол под трибуналом разверзся, и те сами полетели в какую-то общую пропасть, открывшуюся на месте всех этих дыр...– Тубанов на экране остановился, чтобы перевести дыхание – и у Кламонтова на волне спадающего напряжения вырвался вздох.
–… Ну а вот дальше… Помню только что-то очень смутное – какие-то дворы, лестницы, коридоры, где я как будто что-то искал. Но это уже – совсем как во сне, так что наверно, во сне и было...
«Или – что-то вроде той моей поездки в трамвае...» – вдруг подумал Кламонтов.
–… Потом проснулся я как-то не сразу,– продолжая Тубанов,– но как будто у себя дома на своей кровати. И помню, ещё долго лежал в полудремоте и думал: что это могло быть, к чему бы такой кошмар? И вообще – сон это или не сон, а то уж очень ярко и отчётливо оно было для сна… Но потом в какoй-то момент вдруг заметил, что полоска света в комнате падает неестественно – так, как у меня дома, если смотреть с моей кровати, свет ниоткуда падать не может. И под головой, как я почувствовал, у меня вроде бы не подушка... На ощупь определил – мои зимняя куртка и шапка, да и лежу я в одежде на незастеленной кровати. Не понимаю, в чём дело, хочу встать так, как встаю обычно, а там – стена. Повернулся, встал с другой стороны, смотрю – а свет-то в коридор падает явно с лестничной клетки, значит, входная дверь открыта, и это – среди ночи. И как-то странно тихо, будто во всей квартире я один... А потом ещё смотрю – расположение фонарей за окном незнакомое, какие-то крыши в снегу, да и в комнате тоже – шкаф на месте стола, вместо кресла какие-то ящики... И наконец до меня начало доходить, что я – как будто не у себя дома. Но где и почему – никак не могу сообразить… И вот я ещё спросонья, почти автоматически вышел в коридор, смотрю на номер квартиры – 19-я. А моя – 27-я. Но подъезд – точно как в моём доме. И я, хоть и видел уже, что за окном всё было не так, на какой-то момент вдруг забыл об этом и решил подняться к себе наверх – хотя всё равно не мог понять, как это я заснул в квартире у нижних соседей… В общем, вернулся я в ту квартиру за курткой и шапкой – и быстро наверх. Ищу в кармане ключ, вижу, правда, что и дверь там какая-то не такая, но ключ уже достал и пробую вставить его в замок – не входит. Номер квартиры – как у моей, а замок – не тот. И тут только, кажется, до меня дошло, что и дверная обивка не того цвета, и глазок низко вставлен – чуть ли не на уровне моей груди – и за окном я видел какие-то совсем не те кварталы. И что вообще это – наяву, и с этим надо что-то делать… Как-то так замедленно всё доходило до меня в том состоянии. И вот – стою я там на лестничной площадке и пытаюсь вспомнить, где это я могу быть, и как и откуда мог туда попасть... Да, а на часах у меня, смотрю – 3 часа 20 минут ночи 8 декабря. А я только то и помню, как 7-го утром был на лекциях в университете, потом по дороге домой действительно заходил за покупками во вполне реальный гастроном – и тут, получается, и есть начало всего этого кошмара? Ведь ничего другого, что было потом наяву, я как будто не помню... И главное, что делать дальше – тоже не представляю. Куда идти ночью – если я даже не знаю, где это я? Или например, искать в той квартире телефон, чтобы позвонить домой, родителям – так тоже вдруг подумал: а что, если это я вообще в каком-то другом городе? А просто ждать там утра – так тоже вопрос, кого и чего я могу дождаться... И наконец решил: всё-таки более рискованно оставаться в неизвестно чьей квартире, так что надо уходить. Во всяком случае – выйти наружу, посмотреть, что там за обстановка, а тогда и решать, что делать дальше... Да, а когда я потом опять проходил мимо двери той квартиры уже вниз – то ещё увидел, что там в замке торчит ключ, и сразу решил: сейчас закрою эту дверь и возьму ключ с собой, а если когда-то встанет вопрос, откуда он у меня – скажу, что нашёл на улице. И как-то не подумал – что как раз накануне, пока я был на лекциях, выпал первый снег, а в снегу ключ так просто не найдёшь. В общем, вышел я со двора того дома на улицу, выглянул из-за угла, смотрю – а это же мой микрорайон, моя улица, дом напротив – соседний с моим! Просто я, оказывается, не представлял себе, как выглядят из окон дома, что наискось через дорогу от моего, в общем хорошо знакомые мне соседние улицы... И вокруг – как будто никого. Так что я быстро перешёл улицу – и домой. И никого больше по дороге не встретил – но уже там, на месте разбудил родителей, когда сначала по ошибке хотел открыть дверь не тем ключом. Да они и так почти не спали – меня же, как они сказали, с вечера дома не было. То есть вернее, из того магазина я как будто приходил домой – но потом снова ушёл и даже не сказал –  куда и надолго ли. А сам я этого даже не помню – хотя тому свидетельство и покупки, которые я успел принести домой перед вторым уходом… Ну а в эту мою историю они поверили не сразу – но потом, как поверили, стали предполагать всякое – и попытку похищения, и бред с галлюцинациями. И кстати, хорошо ещё, не успели никуда заявить о моём исчезновении – а то представьте, как бы я выглядел в той квартире или с тем ключом, начни кто-то расследовать всё это как обычное нарушение закона! Ну а так ключ мы потом сдали в домоуправление – или как оно теперь называется – как якобы найденный в том же гастрономе, и теперь официальная версия такова, будто его потерял пьяный сосед жильца той квартиры, которому ключ оставили на хранение, пока тот лежал в больнице. Не знаю, правда, как тот сосед сам помнит всё это, и что он мог делать в той квартире, чтобы оставить её незапертой среди ночи... Ну, а мне потом родители на всякий случай устроили полулегальную, в частном порядке, консультацию у психиатра, но она ничего в тех событиях не прояснила. И в дальнейшем я уже сам обращался к специалисту по нетрадиционной медицине – но тоже посредством гипноза удалось установить только то, что в магазине у меня будто бы был какой-то разговор, а с кем – непонятно, так как даже внешность этого человека я не смог вспомнить. Помню только, что речь шла о каких-то космических знаках судьбы, предназначении, но и то – в общем, без конкретных подробностей, а в общем о таком может говорить кто угодно. И это всё равно не объясняет ни того, как я мог оказаться в оставленной открытой на ночь квартире чужой квартире, ни где вообще я провёл примерно десять часов, с 17-ти с чем-то 7 декабря до 3-х ночи 8 декабря 1991 года. Правда, тот психиатр объяснил это как какое-то «сумеречное состояние сознания» – и теперь родителям приходится думать, будто я всё это время в таком состоянии искал и не мог найти свой дом, и именно отсюда – эти смутно запомнившиеся лестницы и коридоры. Жутковатая получатся версия, но для них мне приходится делать вид, будто я и сам верю в неё – потому что она им кажется менее страшной, чем то, что y меня могла быть какая-то странная встреча, и это – её последствия. Но только я до сих пор не знаю, что мне думать об этом для себя. Я же уверен, что я – не сумасшедший, и никаких такие «сумеречных состояний» у меня до тех пор не бывало – да и сам тот кошмар был ярче всякого сна...
– И тоже повторный гипноз больше ничем не помог,– добавил Тубанов уже здесь, в комнате, снова остановив запись.– И что это может быть так заблокировано...
– Повторный...– сообразил Кламонтов, повернувшись к Селиверстову.– В том смысле, что специалист, о котором, шла речь – это ты и есть? И ты же проводил тот, первый сеанс гипноза?
– Да, это так сказано обо мне,– подтвердил Селиверстов.– Хотя я и не применяю земную технику гипноза. У меня это получается интуитивно, чисто телепатически. Но вряд ли тут дело в этом. У вас явно кое-что более глубоко заблокировано, чем остальное. И как раз – конкретные подробности: с кем вы говорили, где были в такие-то моменты времени…
«Не надо бы так забегать вперёд,– подумал Кламонтов, надеясь, что мысль дойдет до Селиверстова.– А то впереди ещё третья запись, а потом – и мой рассказ...»
– И я же тогда проговорил об этом с родителями весь остаток ночи – а потом ещё целое утро перебирал всю литературу об «аномальном», какая только была в доме...– продолжал Тубанов.– Так что и на лекции, естественно, не пошёл. И вот помню своё впечатление: везде такие уверенные рассуждения о духовности, Шамбале, НЛО, a дошло до дела – и кому довериться, если в большинстве случаев это – на уровне клуба по каким-то странным интересам? И оно хорошо, пока всё не настолько всерьёз… Taк что, если бы в прошлом сентябре часть потоков мединститута временно не перевели к нам, и мы не встретились бы в нашей студенческой библиотеке, и ты не рассказал бы мне, как yжe пытался разобраться с похожим случаем – то и не знаю, где бы я eщё искал какого ответа, и что думал бы до сих пор – не помня даже ту встречу в гастрономе. Хотя и так не понимаю – при чём тут она, есть ли какая-то связь, и если да – то какая...
«Нет, но как – не задуматься за столько времени?– удивился Кламонтов.– Хотя связь буквально лежит на поверхности...»
– А как я тоже столько искал по литературе – что бы это могло быть,– добавил Мерционов.– И как даже в ассоциации нетрадиционной медицины за это вообще не рискнули взяться…
– Это – где мы с Сергеем впервые встретились,– объяснил Селиверстов.– Я пришёл познакомиться с тем, что они собой представляют, как работают. И как раз услышал тот разговор и вдруг подумал: я же в том, моём мире практиковался в применении телепатического гипноза – так почему не попробовать и здесь, на Земле? Но странно – вообще с тех пор уже сколько раз удавалось – а тут... Что за какой-то особенно мощный блок у вас у всех?
– Но тот психиатр и того не смог,– ответил Тубанов.– Хотя он и настроен был предвзято – как будто больше боялся оторваться от каких-то идей, чем действительно хотел что-то выяснить… Вот я и не помню всего. Но теперь бывает, тоже чувствую в себе что-то странное, чего за собой раньше не знал. Например – будто что-то касается моих самых сокровенных мыслей, воспоминаний, убеждений – и даёт им совершенно неадекватную оценку. Или даже – какие-то мысленные переспрашивания: что я имел в виду, о чём только что думал – и надо срочно искать ответ. И это так неприятно – и так мешает, особенно в учёбе... Ну и вот правда – что же это было и к чему? И если, допустим, кто-то хотел мне что-то сказать – то что, и если предупредить – то о чем? Чтобы я что сделал – или чего не сделал? А то казалось бы, если есть что сказать конкретному человеку, и это действительно важно – так наверно надо бы, чтобы он понял, а не просто оглушить загадками? Или тут вообще – никакого послания, это просто странный феномен, явление, только и всего... Хотя что так говорить…– с досадой добавил Тубанов.– Что толку повторять вопросы без ответа... Давайте пока слушать запись Ареева…
– Только сперва я хотел бы кое-что уточнить,– заговорил до тех пор не произнёсший ни слова пятый участник встречи, даже фамилию которого Кламонтов услышал только сейчас.– А то я так и не знаю: действительно бывают сейчас в вузах так называемые «дни открытых дверей» – когда школьников приводят туда на экскурсию и знакомят с тем, как там учатся студенты и какие ведутся исследования? Или это уже – что-то устаревшее, из области юмора и сатиры? Ну, как вообще стало принято смеяться над многим, что было раньше? А то у нас в школе я никаких таких экскурсий не помню...
– А у нас в университете была такая школьная экскурсия,– ответил Кламонтов.
– Точно!– воскликнул Мерционов.– На химическом факультете! А я ещё думаю, где мог тебя видеть! У вас же, у студентов-заочников, бывают занятия на химическом факультете?
– Бывают... И я даже могу точно сказать, где и когда это было!– вспомнил Кламонтов.– Мартовская сессия третьего курса, кафедра органической химии... То есть это у нac – сессия, а у вас – весенние каникулы, верно?
– Последний день учебной четверти перед самыми каникулами,– уточнил Мерционов.– Да я знаю, мне уже рассказывали про этот ваш педагогический уклон. Как у вас даже сессии приспосабливают по времени к школьным каникулам для удобства заочников, которые работают в школе. Хотя какое удобство – если вам и в зимние каникулы надо собираться на сессии?
– Да, к 15-ти часам 2 января все должны быть в сборе,– подтвердил Кламонтов.– Так что хорошо хоть, я – местный житель, а кто из других городов – тем или совсем рано утром, или даже ещё 1-го, ночным поездом, надо успеть выехать, чтобы не опоздать к началу занятий. А у нас по месту работы большинство – медсёстры, фельдшера, санитары... И это большинство каждое новогоднее утро пакует чемоданы – из-за едва ли десятка тех, кто работает в школе, но учится почему-то не в пединституте… Да, но... к чему сам вопрос о «дне открытых дверей»?
– Из записи будет понятно,– ответил Ареев и повернулся к Тубанову.– Включай.
–… Я – Аркадий Викторович Ареев, 9 января 1976 года рождения, ученик 11-го класса средней школы № 52,– начал Ареев на экране, так же, как Тубанов и Мерционов – назвав дату рождения, но не назвав город. И тут Кламонтов понял, что в этом был свой смысл. Человека по таким данным в принципе можно найти и встретиться с ним, но сделать это непросто.– И со мной также произошли события, подобные тем, о которых было рассказано ранее…– Ареев немного помедлил, должно быть, решая, как лучше начать.– Только в моём случае всё начиналось с того, что мы как будто всем классом шли в университет на так называемый «день открытых дверей» – проще говоря, экскурсию для ознакомления школьников с их возможным студенческим будущим. Вернее – мы уже подходили к самому зданию университета, а то я помню только, как мы вошли туда, внутрь… И там всё показалось мне как-то странно знакомым – хотя я не помню, чтобы мне приходилось бывать в университете когда-то раньше. Наверно, просто само здание было похоже на какое-то другое, где я действительно бывал...
«Ну да – он, должно быть, внушил тебе интерьер, знакомый ему самому!– сообразил Кламонтов.– Интересно только – какого здания на самом деле…»
–… И вот мы прошли через вестибюль и идём по коридору первого этажа. А там, я вдруг смотрю – стены до самого потолка, да кажется и потолки тоже, обклеены грамотами за спортивные успехи, стенгазетами о стройотрядах и уборке урожая – а сами студенты и преподаватели бегают взад-вперёд с тюками каких-то бумаг, сталкиваются, падают, ругаются, подбирают по всему полу эти бумаги... А я не могу понять – что это такое? Неужели, думаю, вот это и есть рабочие будни университета, и такое студенческое будущее ждёт кого-то из нас? Но пока идём дальше... Потом остановились у стенда вроде бы с научными статьями – но содержания такого: один автор тряс собак на каком-то вибраторе, а потом пересаживал им сердце на место печени, другой вводил лягушкам в вену формалин и считал секунды до остановки сердца – ну, и тому подобное. И тоже, читаю – и не могу понять: это что, какая-то шуточная, пародийная стенгазета? Но нет, всё очень даже официально – какие-то многозначные цифровые коды, чьи-то росписи, десятки литературных ссылок – так что на пародию ничем не похоже. Да, а потом смотрю – на полу тут же прямо в коридоре валяются размотанные рваные бинты, потёки крови и каких-то растворов, битые шприцы, вскрытые собаки, кошки... И это – по всему коридору до самой лестницы наверх. Тут я уже совсем растерялся, но потом вижу – остальные вроде бы реагируют спокойно. И я пошёл вслед за ними дальше, на второй этаж...
«Это что же получается – как бы наш факультет?– понял Кламонтов.– То есть – его аллегория в представлении этого гуру? Но всё-таки – хоть бы ещё деталь интерьера...»
– …Да, и вот это, на первом этаже, был по-видимому биологический факультет,– продолжал Ареев, подтверждая догадку Кламонтова,– а дальше, на втором – химический... Накурено – не продохнуть. Целая толпа стоит в коридоре, травит анекдоты – а нас будто никто и не замечает. Потом наконец зашли в какую-то дверь – а там в лаборатории одна группа студентов совещается, как синтезировать донос на какого-то аспиранта или ассистента, другая, в соседней, практикуется сливать из колбы в колбу дачу и машину – во всяком случае, они нам так объяснили. И тоже везде – потёки, дыры в столах, дверях, одежде, ожоги на руках, осколки битой посуди, да ещё как мы вышли оттуда – прямо нам навстречу двое в лохмотьях от белых халатов куда-то ведут третьего, всего в бинтах... И я чувствую, что всё меньше и меньше понимаю – всерьёз это или какой-то нелепый спектакль – но пока иду вместе со всеми дальше на третий этаж, на математический факультет. А там – всё в клубах чёрного дыма, стоят старые компьютеры, ещё с перфокартами, и человекоподобные роботы, точно как из старой фaнтacтики – и вот то один, то другой из них дымит, а между ними бегают люди не в белых уже, а в серых от копоти халатах, трясут в воздухе обгорелыми перфокартами, и ещё слышно, как где-то далеко, в дыму, кто-то спрашивает, чему же равен икс. Причём там всё это выглядело так, что было совершенно не смешно... И вот мы идём дальше на четвёртый этаж, там – физический факультет, но нас туда даже не пустили, мы только через запертую стеклянную дверь видели, как люди в скафандрах и противогазах и тащили куда-то пожарный шланг – наверно, вниз, к тем, на третий этаж – а другие навстречу им несли что-то большое, тяжёлое, накрытое простынями с символом, обозначающим радиацию – и ещё на потолке искрила проводка, и откуда-то урывками звучал похоронный марш… И опять смотрю: все наши странно спокойно реагируют на это... Ну а дальше – пятый этаж, философский факультет. Знамёна, вымпелы, почётный караул – но символика не советская, как мне сперва показалось, а какая-то гибридная монархическая с националистической – и газетные статьи на стендах тоже только внешне похожи на материалы пленумов ЦК КПСС, а как присмотрелся, так и сама бумага пожухлая, и в заголовках газет – двуглавые орлы вместо орденов, и текст – со множеством букв «ять»... И тут же почему-то – военная кафедра. И от неё идёт целая колонна людей в какой-то тоже странной, гибридной форме – не то военной, не то арестантской – и откуда-то звучит такой жутко-утробный голос: «Эй, вы, трое, обое ко мне! Будете копать от забора и до заката!» И дальше – такое, что для записи уже не повторишь. И тут уже всем стало как-то неуютно – и лично мне, например, захотелось скорее уйти оттуда – но потом всё равно пошли дальше...
«Точно... И этот утробный голос…» – Кламонтову показалось, что разрешились последние сомнения. Ведь Ареев в записи так похоже передал интонации того голоса из его, Кламонтова, видений…
–… И вот – шестой этаж, экономический факультет. На стенах – графики роста каких-то показателей, но больше – абсолютно ничего, нет даже мебели в помещениях, только нищие сидят в коридоре и просят милостыню. А на седьмой этаж, на геологический факультет, и вовсе никак не пройти – там прямо у лестничной площадки в полу коридора огромный  провал вниз, на экономический...
«Да, в своеобразном остроумии не откажешь...– подумал Кламонтов, почему-то вспомнив реальную пустую комнату, где проходил «контакт».– Но что дальше? Сколько ещё таких «факультетов» и чем это кончится? Да и учебных корпусов такой высоты у нас на самом деле нет...»
–… И вот мы стоим, не знаем, куда идти дальше – и вдруг откуда-то снизу, наверно, с биологического факультета – какой-то буквально душераздирающий крик: «Чуму прорвало!» – продолжал Ареев на экране.– И тут, конечно, сразу общий ужас, паника... Все побежали навepx, на географический факультет, мимо карт с территориальными претензиями ко всем соседним республикам ближнего и дальнего зарубежья – и даже, кажется, к Аргентине, Канаде и Австралии – добежали до лестницы в другом крыле здания, через неё выбрались на крышу, думали, там дальше будет пожарная лестница вниз – но нет... И вот все мечутся по крыше, не знают, что делать – а внизу уже видно, как подъезжают спецмашины: пожарная, милицейская, «скорая помощь», почему-то тут же – и мусорная машина, и катафалк. А снизу, постепенно скрывая их все, прямо на нас ползёт такое огромное густое белое облако – и от него на крыше негде спрятаться и никакой защиты…
Ареев на экране сделал паузу. Чувствовалось, что этот эпизод дался ему нелегко. И Кламонтову стало не по себе. Он вспомнил рассказы о том, как на химическом факультете в ходе лабораторных работ случались отравления, пожары, взрывы… А сколь безопасна учёба на их факультете? Тем более – вот он, уже пятикурсник, по сути ещё не видел их факультета как научного учреждения, не бывал во многих помещениях, не знал, куда ведут некоторые почему-то почти всегда запертые двери и коридоры. А там же наверняка ведутся работы – с ядами, инфекцией, мутагенами... Да ещё – та человеческая душа в сумрачном астральном коридоре. Не жертва ли лабораторной работы?..
– Ну а дальше...– Ареев на экране запнулся на мгновение.– Тоже, как и в предыдущих случаях – какой-то обрыв. И помню уже только, как я очнулся в каком-то помещении, похожем на больничную палату, и там было три человека в каких-то странных рясах. И вот они мне заявили, что у меня – какая-то «болезнь духа», и я, чтобы исцелиться от неё, должен повторять по три тысячи раз в сутки одно заклинание и ещё тысячу раз – другое, и всё это время не есть и не пить ничего, кроме воды, причём даже не спрашивая, на какой срок это рассчитано. То есть, как видите, о чуме речь уже не шла. Ну, а я в первую очередь хотел узнать, что было дальше там, на крыше, и как я попал оттуда в эту палату, и что вообще стало с остальными... И вот я стал пытаться выяснить всё это, и к тому же сразу объяснить, что сам не чувствую себя больным – и ведь действительно не чувствовал – а они мне только и отвечали: это, мол, пока ты не очистился от грехов, тебе кажется, что ты здоров телом и духом, а как станешь выздоравливать – будешь чувствовать, что болен...
«Но и это уже где-то было...– вспомнил Кламонтов,– Ах да, философ с зоологом в моём сне. Кто уверен, что знает свой путь – дурак, а кто нет – тот мудр...»
–… Тогда я спросил: от чего мне следует очиститься?– продолжал с экрана Ареев.– А они в ответ: ты, что, считаешь себя безгрешным? А я им: ну а если не считаю – то от чего? А они: от гордыни от самости, иначе для тебя будут закрыты высшие состояния, которых может достичь только чистый дух. Ну а я и спрашиваю: как мне его себе представить, этот чистый дух? А то, говорю, везде в эзотерической литературе мне встречается что-то о чистом, освобождённом духе, но всё так неясно, что я не возьму в толк, о чём речь. И уж тут-то, думал, наконец смогу точно это узнать... И что оказалось: биополе не есть дух, эмоции не есть дух, интеллект не есть дух, воля не есть дух, и даже самосознание человека, его Я, тоже не есть дух – тем более, что это как раз и есть самость! Ну так в конце концов, спросил я их тогда – что же есть дух и в чём разница между личностью и самостью? А они отвечают: такой вопрос как раз и есть проявление самости, человек без самости его бы так не поставил. Так что же, спрашиваю я их тогда – высших состояний способен достичь только тот, у кого нет ощущения себя как личности, и в этом смысле он – чистый дух? Но какой мне смысл стремиться к тому, что уже по определению несовместимо со мной как личностью? А то, если я стремлюсь к чему-то, хочу чего-то достичь – то именно я как личность, а что может быть нужно отсутствию личности, отсутствию самосознания? И кто или что вообще достигает этих высших состояний, если их в принципе не способен достичь никто? То есть вернее, как раз «никто» мог бы, но проблема в том, что не может никакой «кто»? Ну, и вот дальше – опять ничего не помню... И только могу сказать, что мне в этом разговоре каждый следующий вопрос давался труднее – как будто был в них какой-то риск или что-то постыдное...
«Точно... Как и мне в «контакте», и Мерционову на уроке с военруком, Тубанову в зале с трибуналом. Как бы и стыдно уточнять то, что должен знать сам, и тем более – что-то требовать, отстаивать...»
–… А потом снова очнулся я уже, помню, под стук вагонных колёс,– продолжал Ареев.– Смотрю – лежу в купе вагона на нижней полке, по переборке ползёт пятно света от фонаря за окном... И как-то не сразу даже спохватился: почему это я в поезде? А как же университет? И эта не то больница, не то монастырь? А потом вдруг смотрю – в купе я не один. На полке напротив сидит ещё кто-то, только его плохо видно в темноте. И что странно – кажется, будто откуда-то знакомый, но не могу сообразить, кто это такой. И вдруг он, этот человек, начинает рассказывать мне какую-то совсем уж невероятную историю – как будто я попал в какой-то заколдованный вагон, который сам собой подцепляется к разным поездам, принимает на борт некоторых людей оттуда, и развозит их по разным точкам пространства-времени и даже иным реальностям – смотря по тяжести их грехов и степени искренности раскаяния в них...
И вновь что-то смутно знакомое всколыхнулись в памяти Кламонтова при этих словах Ареева. Ведь и что-то подобное он тоже знал. Но откуда?..
–… Причём он буквально так и сказал: кого – в мезозой, кого – в 18-й век, кого – в альтернативную историю, где было то, чего не было здесь. И даже приводил примеры альтернативных историй, где ему пришлось кого-то высаживать: ядерную бомбардировку Корейского халифата, казнь башкирского халифа, по которому не знаю в каком смысле кто-то проехался на какой-то каменной лошади,  восстание декабристов – но не то, которое мы знаем, а другое – в каком-то Нумидийском Конотопе... И вот я так понял, где кому-то из пассажиров предназначено выходить – его самого каким-то образом выносит из вагона наружу, а вот кто попытается выйти не на своей станции... Ну, тут я не совсем понял – то ли какая-то сила не выпускает его из вагона, то ли, как только поезд тронется, он снова оказывается внутри. Но дело в том, что вагону нужен проводник – и им становится пассажир с особенно трудной или отягощённой грехами судьбой, на дальнейшее определение которой бывают нужны месяцы, если не годы. Обычные пассажиры, проехав в этом вагоне какие-то часы или сутки, потом где-то выходят – а он всё ездит, наблюдает разное реальности за окном, слушает рассказы пассажиров об их судьбах, размышляет над своей – и ждёт, как она решится. И вот он, сказал мне тот человек, и есть такой проводник. Будто бы он ещё в годы ранней перестройки нашёл в этом вагоне убежище от преследований за веру и с тех пор так в нём и ездил… Да, и ещё он сказал, там есть так называемый материализатор – и даже дал мне попробовать его на ощупь. Это было такое колёсико под столиком в купе – которое, как он мне сказал, если вращать его по часовой стрелкё, материализует продукты питания для пассажиров вагона – снаружи-то ничего внести нельзя, вагон принимает только самих пассажиров и ничего больше – а если против часовой стрелки, то – одежду, соответствующую той реальности, где кому-то предназначена выходить. Правда, тут я тоже не понял – он же сам сказал, их как-то неожиданно, внезапно выносит… Или они там сразу появляются только сами, лично, безо всяких вещей и даже без одежды, потому и приходится материализовать новую, как только они там окажутся... Ну, а весь этот разговор, как он вдруг сказал – к тому, что он будто бы получил знак с разрешением на следующей станции наконец выйти из вагона – но тогда первому же, кто войдет в вагон после получения им этого знака, придётся стать новым проводником. А первый – как раз я, вот он этот вагон мне и передаёт... И тут поезд остановился, он поспешно попрощался со мной –  и ушёл куда-то в дождь или туман на крохотной станции с единственным фонарём на платформе, над которой в воздухе кружило какое-то существо, похожее на птеродактиля...
«Нет, но... как же ты попал сюда обратно?» – Кламонтов перевёл взгляд с Ареева на экране к Арееву в комнате – и понял, что в какой-то момент поверил. Ведь именно это – в отличие от остального – было как-то так знакомо, узнаваемо, правдоподобно...
–… А я,– продолжал Ареев на экране,– остался лежать на полке и думать: неужели всё это – правда? И я действительно застрял там на месяцы или годы в качестве проводника – с тем, чтобы, возможно, потом оказаться в какой-то иной реальности, откуда я даже никогда не смогу сообщить домой, где я и что со мной случилось? И даже пока я ещё здесь – так и то даже бумагу, карандаш, почтовый конверт не смогу материализовать тем колёсиком под столом – потому что можно только продукты и одежду? И неужели я действительно где-то когда-то совершил такой ужасный грех, что теперь должен вот так за него расплачиваться? А даже если и правда – при чём тут мои родители, за что это им? И сколько же тогда человек вообще должны расплачиваться за какой бы то ни было грех или ошибку одного? И в чём это мне надо разобраться, в чём покаяться? А спросить мне уже некого – в вагоне я остался один. И вот я лежу там на полке и пытаюсь вспомнить – что же это могло быть в моей жизни, какой такой грех?..
«Нет, но внушать такое?– будто пелена гнева и ужаса на миг застлала сознание Кламонтова.– Будучи всё-таки тоже человеком – который сам не всегда прав? Или это – не то, что я думаю? Именно в данном случае – не то?»
–… Но кажется, ничего такого я не вспомнил. Просто опять отключился от какого-то мысленного перенапряжения... А потом, когда снова очнулся, смотрю – вагон стоит на какой-то станции, за окном – всё ещё ночь, далёкие огни где-то в поле или, может быть, в горах – это я так подумал, потому что они там были как-то на разной высоте... И опять вспоминаю, где я, кто я теперь – и всё равно не могу то конца поверить в это... Да ещё вдобавок не могу понять, как я всё же попал в крыши университета в ту больницу, а оттуда в этот вагон, и даже не могу вспомнить, как я собирался дома на ту экскурсию и что было перед тем. И вдруг чувствую – в вагоне я уже не один. Ну, думаю, неужели действительно придётся принимать пассажиров в качестве проводника? Выхожу в коридор, а там – двое, причём сами – в железнодорожной форме. Удивляются, кто я такой, откуда взялся, говорят, что они сами – проводники… А я им как-то сразу ответил: ну так мне же только что передали этот вагон как его новому проводнику! Они ещё больше удивляются: кто мог тебе его передать? А я отвечаю: предыдущий проводник… Ах да, я забыл сказать, что тот проводник показывал мне список всех предыдущих проводников этого вагона,– вспомнил Ареев на экране.– Он там висел в какой-то рамке на стене, где обычно бывает расписание движения поезда, и светился зелёным светом – а начинался, кажется, чуть ли не с 1873 года... Ну так вот, сказал я тем двоим, вы сначала пойдите посмотрите список, чтобы понять, что это за вагон. И они пошли смотреть – а там просто расписание и оказалось. Хотя я точно помню, что видел там раньше этот список... И вот один из них говорит мне: таких списков в вагонах вообще не бывает. А другой – причём таким голосом, как наверно, принято говорить с сумасшедшими – спрашивает: ну хорошо, а кто был в этом списке? А я, как нарочно, ни одной фамилии не помню! Не до того же мне было, чтобы его подробно рассматривать... И тогда они спрашивают: а ты-то хоть сам понимаешь, что находишься в вагоне формирующегося состава, который сейчас должен отправляться в Донецк? И тут только я и сообразил сказать им прямо: а вы понимаете, что этот вагон – совсем не то, что вы о нём думаете? И я, говорю, сам тоже не сразу поверил – но вот что я о нём узнал... И начинаю пересказывать им всё это, как сам запомнил. Чувствую – и они уже не так уверены насчёт донецкого поезда и себя как проводников. А тем временем, смотрю, вагон уже стали возить взад-вперёд мимо станционных построек – причём я вроде бы даже стал узнавать сооружения товарной станции нашего города, так что у меня возникла надежда: а вдруг всё не так, и это я – просто в нашей обычной реальности, и даже пока eщё – в своём родном городе? И могу просто выйти оттуда – а они, уж если назвались проводниками, пусть там и остаются? Но тут откуда-то появился ещё один железнодорожник – я так понял, начальник донецкого поезда. Те сразу стали пересказывать ему всё это с моих слов, у него, я вижу, тоже возникли сомнения – ну ясное дело, и он же наверняка не совсем без понятия об «аномальном», так что с ходу отвергнуть такую версию не может. Хотя я, глядя на его сомнения, уже и вовсе не знаю, что думать. А снаружи, я слышу, уже стучат в дверь – пора начинать посадку. Тут начальник поезда пошёл в соседний вагон за милиционером, послал его наружу выяснить обстановку – и через минуту тот вернулся злой, раздражённый: что за дурацкие шутки, какая ещё иная реальность? А остальные тут же стали валить всё на меня, как на крайнего – дескать, я им так сказал... А я отвечаю: какие шутки, всё было очень натурально, убедительно – да и стал бы я в здравом уме так шутить? А милиционер в ответ: вот теперь мы просто по закону обязаны разобраться, в здравом ли ты уме, и как сюда попал – ты же чуть не сорвал отправление поезда… А я и сам давно уже чувствую, что это вроде бы наша, обычная реальность – и сам уже наконец хочу разобраться, что к чему. И из вагона хочется поскорее уйти – а то есть ещё остаток сомнений: вдруг он всё-таки заколдован? И вот пошёл я с этим милиционером в вокзальное отделение милиции, а оттуда позвонил домой – и оказалось, родители уже хотели было заявить о моём исчезновении. Я же ещё где-то в 16 часов ушёл из дома, а тут смотрю, на часах у них в отделении уже 22. И вроде бы уже сам вспоминаю, как уходил из дома, но вот зачем, и что было потом – не помню. А с той экскурсией вообще странно – её наяву быть не могло. Я же там видел с крыши как будто летний пейзаж, деревья с листьями – а тут наяву ещё не полностью сошёл снег – дело-то было 26 февраля 1992 года... Хотя мне и вспоминать что-то было некогда – пришлось уже им для протокола рассказывать всю эту историю, её, естественно, сочли бредом, вызвали туда психиатра… И, в общем, мне пришлось целую неделю провести в психдиспансере – я так понял, для какого-то обследования, результатов которого сам я так и не узнал. Родителям, правда, что-то сказали, и теперь они говорят, что мне беспокоиться не о чем, меня признали в общем нормальным, а это было опять же случайное сумеречное помрачение сознания, но я чувствую – они что-то недоговаривают… Да, и к упомянутому в предыдущих записях специалисту по нетрадиционной медицине я потом тоже обращался – и тоже посредством гипноза удалось установить только то, что у меня была встреча с кем-то на улице, и возможно, именно этого человека я видел потом в вагоне в роли того мистического проводника. Но и это – только возможно, потому что в темноте я его больше слышал, чем видел, да и мало ли в тот день могло быть всяких встречных прохожих... И так и осталось тайной, что и где было со мной на самом деле – тем более, что и проснулся я потом действительно в поезде, и та больница-монастырь в принципе могла быть наяву… Да, а ещё мне назавтра после того гипноза мельком вспомнилось какое-то собрание людей – хотя как раз меня ни на какое собрание тот встречный прохожий не приглашал. И вообще, при чём тут он сам и это собрание... И вот, кажется, всё, что я об этом помню. Разве что когда-нибудь ещё вспомню новые подробности, ну a пока – всё...
– И во всех случаях – встреча с кем-то незнакомым,– сразу начал Кламонтов, как только Тубанов остановил запись.– И то ли разговор о какой-то мистике, знаках судьбы, то ли приглашение на какое-то собрание – но это вспоминается только под гипнозом, и то – как смутные следы. А сразу помнится совсем другое – видения определённого xapaктepa. Сначала – гротесково-сатирические, даже как бы завлекающие, а потом – мистический кошмар, где уже надо чему-то противостоять, что-то преодолевать, искать выход, делать выбор. И наконец – пробуждение в обстановке, которая так странно гармонирует с содержанием этих видений, что сразу трудно и самому сориентироваться в реальности, и не сойти за сумасшедшего для окружающих...
– Ну, в моём случае было сложнее,– ответил Тубанов.– Я же проснулся не в самом гастрономе, а в квартире на шестом этаже над ним. Вернее, там это был какой-то «гибридный» магазин – вроде тот и вроде не тот. Ведь точно такие люки ведут в подвал совсем другого магазина, в центре города. Да и тот зал с трибуналом мне что-то напоминает. Какой-то театр, вокзал или храм, который я тоже где-то видел – но не могу сообразить, где именно. А ещё – этот поиск непонятно чего на каких-то улицах, в домах... И тоже всё думаю: где и когда я мог быть на самом деле? И как и откуда все мы попали туда, где должны были потом очнуться? Нет, поймите правильно, я не хочу предполагать что-то плохое, недостойное – вроде того, что кто-то действительно мог послать меня в таком состоянии на поиски мест из моих видений. Тем более – в нашем реальном мире, где есть автомобили, трамваи, поезда, сигнализация на охраняемых объектах...– Тубанов произнёс это как-то так, что Кламонтов понял: да, это пришло ему на ум только сейчас!– И всё-таки непонятно. Столько читаем о каких-то магах, мистиках, мудрецах, которые тоже ведут кого-то через видения или испытания к постижению каких-то истин, очищению от пороков – и человек потом чувствует себя в чём-то возвысившимся, от чего-то очищенным, что-то постигшим. А тут – только потрясение чем-то неопределённым, какие-то неразгаданные загадки, и совершенно непонятно, что делать с этим лично мне...
– А я в целях какого очищения или испытания должен теперь, после этого, иногда слышать прямо у себя в сознании какой-то голос, который тоже не даёт мне совершить самые невинные действия? – с горечью переспросил Ареев.– Ну вот бывает, что-то как упрётся: «Не ставь сюда тарелку!», «Оставь этот учебник дома!», «Не бери этот кусок мела!» А кусок мела у классной доски лежит один-единственный – и что мне делать посреди урока, где искать другой? Или как оставить дома учебник, который наверняка понадобится мне в школе? Но при этом – такое чувство, что сделаешь иначе – и может случиться что-то страшное… Или даже вдруг появляется перед внутренним взором образ какого-то ангела или пророка – а голосом под это звучат ругательства и угрозы. И мне иногда даже кажется, так вообще до безумия можно дойти… А в литературе – везде эта религиозная пропаганда о каких-то голосах, видениях, о том, что человек должен быть постоянно направляемым свыше! Как будто такими хотят сделать нас всех – и именно в этом состоят праведность и благочестие! Или о какой «направляемости свыше» идёт речь? Что имеется в виду? И где вообще какая-то грань благочестия с безумием, где тот рубеж, который человек ещё вправе отстаивать в себе под напором такого рода «высших сил»? И в конце концов – почему кто-то позволяет себе подвергать человека потрясениям, испытаниям, и даже чуть ли не вытравлять из него рациональный склад ума, чтобы вложить взамен мистический?
«Но у меня хоть не будет чего-то подобного?– забеспокоился Кламонтов.– Хотя они же сколько времени не знали правды, а я знаю... Но и то сказать – образы, от имени которых всё позволено... Предстанет кто-то кому-то в гипнозе ангелом или пророком – и что, тот уже должен уходить в монастырь, раздать всё нищим, и нет права вступиться за себя? Потому что должен быть мифический образ кого-то, кто всегда прав и кому всё можно?..»
– Но ведь и я – человек рационального склада ума, так же горестно ответил Мерционов.– Не скандалист, не диссидент и не юродивый по призванию. И чем именно мы с вами удостоились «чести» так предстать перед обществом, не намеренным, оказывается, всерьёз понимать и признавать ничего «аномального»? Мы, что ли, виноваты в чём-то больше всех? И кто и как это определил?
– А эти смутно запомнившиеся люди, которые нас где-то встречали…– продолжал Ареев.– И странно – мы об этом как-то до сих пор специально не думали… Как же, мол, «высшие силы» сами знают, что делают, у них на всё своя логика, свой резон… А вдруг как раз тут – что-то не то?
«Тоже – блок или код,– понял Кламонтов.– Снимается сейчас, в этом разговоре. Как будто до сих пор не замечали очевидного, не могли задуматься над ним. Страшно подумать, что и сколь прочно может быть заложено в подсознание в общем нормального человека...»
– Но, с другой стороны – история вагона-призрака...– тут же добавил Ареев.– И я почему-то сразу так поверил, она сразу показалась мне так реальна – как будто я уже знал её раньше...
– И я тоже,– признался Кламонтов.– Потому что и мне это как-то знакомо... Хотя мне тут знакомо не только это. Например, и про «нищие деньги» я слышу не впервые...
«Или не надо было так? Вдруг они сами не знают той истории со слухами про взятку? А сейчас и не до того...»
– Да но это-то мы хоть знаем откуда,– развеял опасения Ареев.– Хотя и удивительно, конечно, как оно могло туда попасть. Но вагон-призрак… Понимаете, так знакомо, а вот откуда – не пойму…
– Знаете, а ведь на кассете есть ещё место для записи,– вдруг предложил Тубанов.– И так как ты, Хельмут, всё равно собирался рассказать нам о каком-то своём случае – то я подумал... Если тебе это не будет трудно. А то установить камеру можно быстро…
– Устанавливай, я готов,– с ходу решился Кламонтов, вдруг подумав, что так будет даже легче говорить – глядя не в глаза слушателей, а в объектив камеры, и потому не видя их реакции на рассказ, который и так-то окажется тяжёлым ударом – разрушит оставшиеся иллюзии, сорвёт, как какой-то покров, остатки гипнотического кода, которые, как бы ни было, защищали их психику от потрясения горькой правдой…
«Или нет? И это вовсе не то, что я думаю?– почему-то снова возникло сомнение.– А то в самом деле: «нищие деньги», вагон, трибунал – и всё здесь, в этих видениях? Или... тот гуру просто специально собирает, где только можно, всякие мистические слухи, тайны, идеи? И даже сам пользуется для этого телепатией? Кто знает, что им доступно – у кого сила с мудростью не в ладу… Или и есть – просто из мединститута? Но почему Селиверстов не узнал его при «просмотре» моих видений? Тубанова узнал, а его – нет. Даже как того «магистра». Странно и непонятно...»
–… Ну всё, камера готова,– внезапно донёсся голос Тубанова.– Можно начинать.
Кламонтов удивлённо поднял взгляд – ему показалось, прошло совсем немного времени – но перед ним в самом деле уже стояла камера на штативе, и Тубанов был готов включить её, а остальные успели пересесть за стол, оставив Кламонтова одного перед объективом. Должно быть, он, задумавшись, не заметил, как прошло время.
– Ну как, ты готов?– спросил Селиверстов.– A то, я вижу, ты не ожидал, что мы так быстро всё установим.
– Готов. Давайте не тянуть,– ответил Кламонтов, боясь упустить момент внезапной решимости. Правда, так было и перед «контактом»… Но зато теперь – присутствовал человек действительно из другого мира. И – это было уже как-то обыденно, привычно...
– Включаю,– внешне спокойно сказал Тубанов.
А Кламонтов – вдруг как-то почти ощутил движение ленты в кассете. Ленты – которая понесёт через пространство и время теперь и его рассказ... И только сможет ли кто-то, где-то и когда-то – поверить, что такое было возможно сейчас, на исходе 20-го века, в судьбах граждан ещё недавно единой великой страны, запустившей в середине того же века первый искусственный спутник своей планеты?  А теперь – вовсе неизвестно чьих граждан, брошенных в странные поиски. В метания от знаний к вере, от современных идей и мировоззрений – к древним, от правды – к мифам… И – зачем, в угоду кому?..
– Я – Хельмут Александрович Кламонтов, 5 ноября 1961 года рождения,– неожиданно для себя начал он – и тут же по внезапному удивлению Тубанова, Мерционова и Ареева (но как сумел уловить это боковым зрением?) понял: они не ожидали, что ему может быть столько лет. Но это и подсказало ему несколько следующих фраз…– Студент-заочник биологического факультета университета, перешёл с пятого курса на шестой, но на данный момент в академотпуске, работал санитаром в одной из городских больниц, сейчас пенсионер по инвалидности. Но в академотпуске – больше даже не по состоянию здоровья, а потому, что широко декларируемое возрождение духовности и бездуховность «лягушачьих» лабораторных работ – вещи всё-таки трудносовместимые... А почему в таком возрасте ещё только студент – думаю, поймут многие другие хронические абитуриенты, мимо которых приёмные комиссии тоже годами пропускали в вузы всевозможных демобилизованных, колхозных стипендиатов и прочих льготников, ничего потом не сделавших в науке – при том, что к абитуриентам-инвалидам никакого снисхождения не было… Ну, а теперь – собственно о событиях, происшедших со мной, и продолжающих серию тех, о которых  было рассказано ранее. Итак, в моём случае всё начиналось с того, что я будто бы стоял у окна учебного корпуса университета с учебником политэкономии в руках, готовился к экзамену – и вдруг в какой-то момент почувствовал, что мысли начинают путаться от усталости, и до меня вообще с трудом доходит то, что я читаю. И как раз тут староста нашей группы подошёл ко мне и спросил, помню ли я определение, что такое общественно-экономическая формация...