Прощаю!

Тот, которого я всегда считал личным врагом, прощен мной окончательно. Это произошло 28 апреля 2009 года. И вдруг, я почувствовал облегчение. Виктор Ильич, ты уже прах, но и я близок к тебе!



Виктор Ильич Гадышев относился к тем людям, которые все время говорят о своей роли в военных действиях с Гитлеровской Германией. Такие люди все время твердят: “Мы воевали”. Я не разу не слышал об этом от сокурсника Сергея Колесова, но от Виктора Ильича – постоянно. У Сергея были награды, в частности, орден Красной Звезды, а у Виктора Ильича ничего не было. Правда, он служил на крейсере “Киров”, которого ранила немецкая подводная лодка недалеко от своих вод, даже не дав ему участвовать в боевых действиях. Матросы спасались, кто как мог. Среди них был и раненый Гадышев, что потом давало ему возможность постоянно говорить: “Во время войны я служил на крейсере “Киров””.   Нужно было бы говорить: “Я служил на немецком крейсере, переименованном в крейсер “Киров” и почти потопленном под Кенигсбергом, т.е. под Калининградом”. Правда, пафос при этом бы терялся, и изменялась окраска. Вообще ни одному большому кораблю немцы не позволили выйти из “балтийской лужи” – немецкое выражение. Славились только наши подводные лодки, которые, в ответ, топили немецкие крейсеры.
Разве можно было об этом сказать Гадышеву. Я и помалкивал, когда он распалялся за выпивкой. История умалчивает о том, что он делал после печальной истории с крейсером “Киров”. Он намекал на службу в морской пехоте, но события являются какими-то туманными. И об этом я ни слова не спрашивал.
Есть два типа пьяных. Одни становятся тем добродушнее, чем больше выпьют, а потом окончательно “отключаются”. Другие становятся тем злее и сложнее в беседе, чем больше потребили зелья. Но финал у тех и других – один.
Виктор Гадышев – был из второй группы пьяных. Выпив, он придирался к своей жене (к моей маме) и доводил меня до озлобления. Честно говоря, мама приготовила столько браги, что я, несколько часов назад приехавший из Москвы в июле 1956 года на каникулы, также был пьяненьким.
Сначала зашел разговор о доблести русских матросов (обычная тема для Виктора Ильича). Я, который читал о печальной истории балтийского флота, позволил себе комментарий, который вывел из себя Ильича. Вдруг мать, видя назревающий скандал, попыталась ослабить напряженность ситуации и только подлила “масла в огонь”. Ильич перенес огонь главной артиллерии на нее и полез с кулаками. Я вступился за мать и был доволен, что Ильич ушел. Однако это был не успокоительный отход, а поиск оружия. Он вернулся с толстостенной вазой в руках и я, даже не успев что-то промолвить, как ваза разлетелась об мою голову. Дальше мне рассказывают, что я упал в груду стеклянных осколков ...
Я очнулся, говорят, на второй день со страшной головной болью, болью в пораненном правом плече и лопатке, которые “смягчили” удар об груду хрустальных осколков.
Пробыл я в больнице две недели. У меня были “видения”, делавшие жизнь в палате на 8 коек, более интересной. В поезде “Москва-Волгоград” мне удалось прочитать “Хронику времен Карла IX” Проспера Мериме. В моих мозгах что-то щелкнуло, и я стал видеть каждую страницу, будто она была перед глазами.
Пострадавшие также как я, просили рассказать что-нибудь интересненькое. Для рассказа я выбрал книгу “Хроника времен Карла IX”, каждую страницу которой я видел, как бы книга не только запомнилась, но была прозрачной.
В этот же день сосед умер: его ребята долго били, надев ведро на голову. Видимо, это испытание было похлеще моего – у него сотрясение мозга было на балл выше, чем у меня. Но у меня это было третье сотрясение, а эффекты, вероятно, накапливаются. Быть может, читатель помнит, что первое сотрясение мозга было от встречи моей головы с летящим кирпичом в Кишиневе. Тогда не было злоумышленника, и я не держал зла против бедалаги, который попал в руки директора школы и сам обливался горькими слезами. Второе сотрясенье было на первом курсе на Новый год в компании с Лидой Ивановой. Здесь также не было врага, а моя только беспечность. В третьем случае был враг, который не убил бы меня, так убил бы мать. Причину злобы Ильича я понял позднее. Из этого понимания стало ясно, что Виктор Ильич Гадышев не простил мое умение.
Потом уже, после инсульта я познакомился с Юрием Москвитиным, который почти 2 года ничего не говорил после инсульта, но, заговорив, обнаружил у себя истинный дар поэта. Я его рассматриваю как поэта, равного по силе Максимилиану Волошину. Вот на такие выкрутасы способен наш мозг. Если бы я не был столь изранен, я бы попытался заняться проблемой мозга. Тем более у меня была не опубликованная, но признанная академиком Красновским и с успехом доложенная в МГУ статья: “О механизме переноса возбуждения в аксонах”.
Недавно мне позвонила моя институтская подруга и соседка по дачам. Я вдруг заговорил с ней о том, как интересно ведет себя мой мозг.
“Сумасшедший Лерка! Ты еще думаешь об этом, когда пора подумать о другом” – сказала Оксана. Она права, но по-другому - я не могу.