Вера

I

Она сидела в вечернем полупустом троллейбусе, спокойно опустив руки на колени; ее красивое лицо было одухотворенным, на губах застыла счастливая полуулыбка. Она мысленно благодарила Господа Бога за то, что Он помог ей обрести веру в Него, что направил ее на путь истинный, и просила укрепить эту веру, дать ей силы для преодоления мирских сует. И еще она просила, чтобы Бог научил ее, как заставить поверить в Него мужа и старшего сына, просила, чтобы Он не был строг к ним.

Это была ее молитва, которую она мысленно произносила каждый раз, вот уже почти два года, возвращаясь из молельного дома.

Она потерла кончиками пальцев замерзшее стекло, чтобы было лучше видно. За окном со вчерашнего дня шел снег. Город, покрытый толстым слоем белого снега, преобразился: снег укрыл всю грязь, и он выглядел светлым и нарядным даже в этот поздний час. Ветер наметал пушистые сугробы на углах зданий, у кустов в скверах, а то и прямо на тротуарах; порывы ветра сбрасывали снег с деревьев, с крыш домов, но он вновь и вновь наряжал их в белые одежды. Особенно красивы были ели в проплывающих мимо скверах и садах: искрящимися пирами¬дами поднимались они из сугробов, крепко держа снежное покрывало на своих пушистых ветвях. Легкий, сухой, искрящийся в лучах уличных фонарей и автомобильных фар, снег легко проникал в троллейбус, таял от тепла и оседал на лицо уже туманными мелкими каплями, приятно холодя его. Она еще немного полюбовалась через прозрачную полоску в окне на снежную круговерть и снова удобно уселась на сидении.

«Все дает Бог, и грешно жаловаться на Него» – подумала она, услышав не-громкий разговор недовольных погодой пассажиров.

От молельного дома до ее дома путь был длинный. Троллейбус медленно пробирался по заснеженным улицам, постоянно останавливаясь то перед светофорами, то в автомобильных пробках. Времени для молитв и воспоминаний было много. Чаще всего она вспоминала свою жизнь с мужем, которого она очень любила, и с которым в последнее время отношения совсем испортились.
Вспоминала, как они познакомились на новогоднем вечере в заводском Дворце культуры. Вообще-то, они работали в одном цехе завода и знали друг друга, но по-настоящему они познакомились под Новый год вот в такую же снежную пору. Она, одетая в легкое платье, совсем замерзла – даже батарея, к которой она прильнула, не согревала. Но вот появился он, высокий, с голубыми глазами, с вьющимися русыми волосами и пригласил ее на танец, набросил на ее плечи свой пиджак, прижал к себе – и она согрелась.

       – Все же есть Бог на свете, – помнится, сказала она, отогревшись.

– Ты что-то сказала? – не расслышал он.

– Я озябла и молила Бога, чтобы он не дал мне совсем замерзнуть. И он прислал тебя, моего спасителя. Я очень рада этому.

Летом они сыграли свадьбу. Затем было много счастливых дней и ночей: ей нравились вечеринки с друзьями, вылазки в лес и даже осенние поездки в колхозы на уборку урожая – с мужем хоть на край света. Ох, как она тогда много грешила. Но Бог милостив, Он прощает всех, кто приходит к Нему и исповедует грехи свои перед Ним.

Первенца Ваню, Ивана Петровича, родила через два года после свадьбы, Коленьку – через пять лет после Вани. Хотелось девочку – маме помощницу, но Бог рассудил иначе. Муж смеялся:

– Ничего, мне помощники вырастут, а ты не огорчайся – следующей будет дочка.

Старший сын был папин – во всем ему подражал, а Коленька – это ее. Он не отходит от нее ни на шаг, помогает ей во всем в меру своих силенок.

– Ты кто, девчонка, что ли? – часто спрашивал его старший, тыча кулачками в бок. – Из кухни не выходишь. Лучше пошли с нами рыбу ловить.

Коленька всхлипывал, но на старшего брата ни кому не жаловался и если обижался, то не надолго.

Она была счастлива с мужем, с детьми, и казалось, что жизнь ее уже устроена, и ни каких потрясений быть не может.

Но вот наступили другие времена – многое стало позволено. Люди начали откры¬то обращаться к Богу, задумалась об этом и она. До сих пор она просто верила, что Бог есть – и все; дальше убежденности, что Бог существует, она не шла до тех пор, пока, вот в таком же троллейбусе, не встретила  женщину, которая привела ее в молельный дом. Посетив его несколько раз, Вера поняла свое предназначение: служение Богу. Этот путь был определен Богом со дня ее рождения: ведь не напрасно родители дали ей имя – Вера.

II

Петр, муж Веры, готовил ужин: в такие дни Вера обычно приходит поздно, а надо накормить детей, да и самим поесть не грех. Пока на плите булькала нехитрая стряпня, он сидел за кухонным столом и смотрел в окно на улицу, откуда только что пришел. Там за окном валил вот уже вторые сутки снег: мелкий, нестерпимо колючий, надоедливый. От него нельзя было скрыться негде. Поднятый воротник куртки не спасал: снег бил в лицо со всех сторон, куда не повернешься. Петр даже поежился, вспомнив, как битый час добирался домой. Транспорт двигался по заснеженным улицам медленно, сплошным потоком, словно траурная процессия. Все улицы, перекрестки, тротуары были завалены снегом, а он все кружил и кружил, и неясно было, где находятся его кладовые на небесах или на земле: он сыпался сразу отовсюду. Свет от фонарей стал тусклым, размытым. По дворам из-за высоких сугробов не пройти. Редкие прохожие не успевали проторить общую дорожку – каждый прокладывал свою, проваливаясь в снежных наносах. Свет от окон ближайших домов искажался, повторяя движение снежных вихрей. Легкий, серебристый снежок, так красиво украсивший вчера утром в белый убор деревья, кусты, дома, в сумраке сегодняшнего вечера превратился в серого, бесформенного монстра, закрывшего собою весь город.

По радио передали, что циклон уже обрушил на город полумесячную норму снега – достаточно бы, – но за окном все вьюжило и вьюжило, и казалось, что это будет длиться бесконечно.

Он оторвал взгляд от окна, прислушался к тишине в квартире. Дети делали уроки и не мешали ему думать, а думать было о чем. Не первый раз вот так он си¬дел один, пытаясь найти выход из положения, в котором они оказались.

«Вера, Вера, зачем ты так эгоистично поступила? Зачем? Ведь нам так всем было хорошо до тех пор, пока ты не начала ходить в этот молельный дом. Как хорошо начи¬налась наша совместная жизнь. Если вспомнить, какие вечеринки мы устраивали с друзьями, ходили в кино, на концерты, на праздничные вечера – ты радовалась всему этому даже больше, чем я. Теперь все это – грех».

Он встал, поднял крышку кастрюли – каша готова – и выключил конфорку. Снова уселся у окна, глядя на окна домов напротив. Он уже давно завидовал живущим за теми окнами и был уверен, что у них все нормально: по праздникам там сидят за красиво убранными столами, пьют вино, водку, громко говорят, поют и танцуют – так было когда-то и у них. Теперь – это грех. Грех для нее, а значит и для них всех. Радо-сти жизни, которых осталось не так уж и много в эти трудные времена, – грех. Са¬ма перестала делать прическу, краситься, надевать нарядные платья – грех.

Пришел Коля: задачка не получается. В первом классе задачи всегда трудные, но вдвоем они справились.

Снова взгляд на чужие окна. Он выбирал те, где ярче горел свет – возможно, там собрались гости и будет веселье. Почти два года он не ходил ни к кому в гости. Нет, она не запрещала, просто он не привык ходить один: четырнадцать лет ходили вместе. Иногда на работе, закрывшись в какой-нибудь комнате, отмечали праздник или чей-нибудь день рождения – но это было все не то. Выпив рюмку, другую – расходились. В последнее время он часто оставался с друзьями, чтобы продолжить «застолье». Бывали случаи, когда он напивался, но это не приносило ему удовлетворения, – только головную боль на следующее утро.

В первые годы совместной жизни Вера часто и беспричинно ревновала его ко всем женщинам цеха.

– Ты о чем там шептался в углу? – сурово спрашивала она.
 
По своей работе он постоянно вынужден был общаться с женщинами, и она это знала, но все равно допытывалась:

– С кем? О чем?

Вскоре он понял, что это не ревность, а простое предупреждение – я все ви¬жу. У нее было достоинств больше, чем недостатков, и он скоро перестал обращать на такую мелочь внимание. Любил и не требовал от нее ни каких перемен. Сейчас же, когда он, уставший от разговоров о Боге, действительно стал подолгу разговаривать с женщинами и не о работе, особенно с одной, с Аней, Вера ничего не замечала. Когда он спросил ее об этом, она покорно ответила:

– Ну что ж, наверное, так Богу угодно. Я не могу тебя судить: Бог тебе судья.

Из-за этой покорности, с которой она стала относиться ко всему, ему было жаль ее: она вся как-то сникла, опустила голову, сжалась. Сейчас в ней трудно было узнать ту красивую, кареглазую, стройную девушку с простенькой, но очень шедшей ей прической на гордо поднятой голове. Он влюбился в нее сразу, как только увидел, но долго в этом не мог ей признаться: ему она тогда казалась гордячкой. А сейчас: «Так Богу угодно», – и опущенная голова.

«Что же делать? Я так больше жить не могу. На работе все об это знают, и – какой позор! – жалеют его. Уйти от Веры? Аня приглашает перебраться к ней хоть временно, хоть навсегда. Она нормальная женщина: по большим церковным праздникам, ходит в церковь, ставит свечи – но не больше. Вера говорит, что все это притворство. Если верить, то только так, как они. – Он глубоко вздохнул, встал, подошел к окну и уперся лбом в холодное стекло. – А как дети? Младший – еще глупенький – полностью под ее влиянием, а вот старший жизнь матери не прини-мает совершенно. Смеется. В таком возрасте дети злые и ничего ни кому не прощают. Что с ним делать? Надо с Аней поговорить. Но вот и звонок. Пришла».

III

Дверь открыл муж. Он молча посторонился, пропуская ее вперед, так же молча помог раздеться и ушел в свою комнату: они уже давно не спали вместе, мало говорили – не понимал ее муж и не поддерживал. Все это давило тяжелым грузом, словно крест на Иисуса Христа, когда он нес его на Голгофу. Особенно тяжело было первое время, когда ее вера была не так сильна. Теперь ей легче, потому что она знает: это Бог посылает ей испытания, и она должна их выдержать.

Ужинали молча, только Коля, сидящий рядом, что-то тихо рассказывал ей о прошедшем дне. Время от времени она гладила его по головке – все правильно. Ваня изредка криво улыбался и демонстративно отворачивался от них. Петя ел, не поднимая головы. Наконец дети ушли спать, и она осталась с мужем наедине. Пока мыла посуду, он сидел молча за столом, глядя в стену напротив. Помыв посуду, Вера, предчувствуя разговор, остановилась у двери, оперлась спиной о косяк и, смиренно сложив руки, стала ждать. Она устала: работа, поездка на другой конец города и обратно, молитвы – все это выматывало. Но она служит Богу, и должна все переносить, не жалуясь ни на кого.

– Вера, нам нужно поговорить, прояснить все, – сказал он, не меняя позы.

– Да, Петя, я слушаю, – ответила она, повернувшись к нему.

– Я не могу больше так жить, – он, наконец, повернул голову и посмотрел на нее. – Я не верю в Бога, а ты... – он помолчал, подбирая нужные, не обидные слова, – ты посвятила себя Богу полностью. Для меня, для детей места нет – только Бог.

– Неправда, я вас всех люблю и каждый день молю Бога, чтобы Он ниспослал на вас благодать. Чтобы вы все были счастливы, – поправилась она.

– Зачем нам нужны твои молитвы, если изза них распадается семья?

– Я семью не разрушаю, – чуть слышно ответила она, – я живу по божьим законам, и верна тебе.

– Божьи законы! Нам они только вредят. Ты посмотри, в кого ты превратилась. Ты еще молодая женщина, а выглядишь старухой. Всегда одета в темное, перестала следить за своим видом – серая какая-то стала. Да еще этот дурацкий платочек. – Петр всегда спокойный и выдержанный, говоря об этом, начинал горячиться, нервничать. – Божьи законы! Неужели Бог хотел того, что случилось с нами?

– А ты, как и я, уверуй в Господа Иисуса и будешь спасен от всего, в том числе и от сомнений, которые тебя мучают, и мы будем снова счастливы.

– Почему ты решила, что я должен жить, как ты, а не наоборот.

– Все люди, в конце концов, придут к Богу, только одни раньше, а другие позже, – она так и стояла у двери.

– Я мог бы подумать о Боге, но, глядя на тебя, не хочу. Ты же не живешь, тебе все, что вокруг происходит не интересно – это же смерть при жизни. – Он вскочил со стула и начал быстро ходить по тесной кухне. – Я уже не говорю о том, чтобы сходить к кому-нибудь в гости, посидеть, поговорить с людьми – мы даже телевизор не включаем, чтобы не обижать тебя. Тишина – как в могиле, – он снова сел, пытаясь успокоиться.

– Иисус Христос говорил обратное. Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные – жизнь и мир. А телевизор вы смотрите, слушайте музыку – мне не мешает. Это ваши грехи – не мои. Я буду за вас Бога молить, и Бог простит ваши прегрешения.

– Да нет у нас ни каких прегрешений. Мы с Иваном живем, как все нормальные люди. Хотя, о какой нормальной жизни я говорю. Я как раз нормально и не живу – ни на работе, ни дома. Я не чувствую жизни. Она как-то проходит мимо, не затрагивая меня.

Некоторое время они молчали. Было слышно, как падают капли воды из крана.

«Прокладку надо бы сменить, – подумал он, – но не хочется. Ничего не хочется. И жить не хочется. Если бы сейчас пришлось умирать, то умирал бы без всяких сожалений. Нет, надо изменить свою жизнь. Ее не переубедишь, а нам с Иваном надо жить так, как мы привыкли, как мы считаем нужным». – Мысли путались: разве он мог думать, что когда-то придется уходить от нее.

– Вера, пойми меня, я так жить не могу. Тебе, как ты говоришь, Бог дает силы, а у меня их нет. – Помолчал. – Нам надо расстаться.

Она молчала. Петр посмотрел на нее, и ему показалось, что она никак не прореагировала, но он ошибался. Хотя она знала, что рано или поздно, но муж уйдет от нее, и была готова к этому, сердце сжалось, заныло, в груди закололо. От боли она сжала зубы, и некоторое время не могла ответить ему.

«Господи, дай мне силы выдержать это. Помоги мне устоять от соблазна броситься перед ним на колени, умолять его не делать это», – а вслух сказала:

– Ну что ж, наверное, так Богу угодно. – И совсем тихо добавила: – Ваню забирай, а Коленьку я тебе не отдам – он мой.

О Коле и его будущей судьбе говорили много раз. Вера была непреклонной: ей было сказано свыше о том, что Коля должен служить Богу, и она сделает все, чтобы исполнить это.

Петр посмотрел на неподвижное лицо Веры, которое он и сейчас любил и, чтобы она не увидела навернувшиеся слезы, быстро ушел к себе.

– Господи, укрепи мою веру в Тебя и прости его, грешного, – прошептала она побелевшими губами.

За окном, завывая и бросая охапки снега в стекло, бушевала вьюга, словно тот, кто распоряжался всем этим, был чем-то недоволен.