Виноградное вино

          По всему городу были развешаны афиши: « В государственном национальном музее с 15-го июня – выставка картин современных американских художников». Это было время, когда после окончания холодной войны с Америкой, правительство Советского Союза ненавязчиво навязывало нашему народу знакомство с достижениями американцев в области экономики, архитектуры, техники, искусства. Наш народ валом валил на такие выставки, потому что там каждому посетителю давали яркий полиэтиленовый пакет, раскрашенный под звёздно-полосатый американский флаг, в котором лежали шариковые ручки, значки и буклеты, вещавшие о богатой и красивой жизни в Америке.

        Студенты и школьники по нескольку раз занимали очередь на выставку, и к концу дня у них набиралось до полутора десятка полиэтиленовых пакетов с заморскими ручками и красочными буклетами. Наша промышленность ещё не наладила производство полиэтиленовых пакетов.

         В течение года уже было несколько таких выставок. Если, после посещения первой выставки, наш народ восклицал: « Как красиво! Умеют же жить эти американцы! Неужели когда-нибудь и у нас будет не хуже?», то после посещения второй выставки, всё тот же наш народ уже восклицал: « Все эти американские штучки – ерунда! У нас не хуже!» Наши люди подходили к американцам, которые обслуживали выставки, и откровенно говорили им в лицо: «Ваша техника – дерьмо! У нас лучше!» Наших людей вдруг начинало распирать чувство патриотизма, гордость за свою Родину, и что мы тоже не лыком шиты. Тупые американцы улыбались, добродушно кивали головами на все выпады наших людей и говорили заученные слова: «Мир! Дружба! О, кей?».
                *
                *     *
             Середина июня. Пятница. Солнечное тёплое утро. Лёгкий ветерок нежно треплет уже буйную листву деревьев. Безбрежное нежно-голубое небо. Начало отпусков. У школьников каникулы. Людей на улицах города мало. Уже установили автоматы для продажи газированной воды с сиропом за три копейки и без сиропа за одну.

              Вета, девушка романтичной внешности, с красивыми густыми волосами рыжего цвета и зелёными глазами, одиноко ходила по залам музея и рассматривала картины современных американских художников. Посетителей было мало. Если бы американцы догадались, и в музее раздавали значки с полиэтиленовыми пакетами, то посмотреть на их картины пришло бы гораздо больше людей. Вете было интересно познакомиться с американской живописью, потому что одновременно с общеобразовательной школой пять лет назад  она окончила художественную школу,  и сама неплохо рисовала.

              Рыжеволосая девушка бродила по залам, пыталась разобраться в чувстве, которое вызывало созерцание картин, и понимала, что ничего не понимает в огромных рекламных щитах, почему-то называемых «американской живописью». Рекламные щиты пропагандировали, в основном, еду. Если учесть, что в ту пору слово «реклама»  в лексиконе нашего народа отсутствовало, тем не менее, Вета сама для себя «окрестила» выставку: « Рекламные щиты о еде». К этому названию нельзя было доставить слова « о вкусной и здоровой пище», потому что еда, нарисованная на огромных щитах,  вызывала у девушки не аппетит, а самое что ни на есть отвращение к нарисованной колбасе и к синтетическим болгарским перцам.


              Вета вспомнила другую выставку, на которую она случайно попала полгода назад.
                *
                *    *
             Был конец января. Не смотря на сырую пасмурную погоду, промозглость и постоянно падающий мокрый снег, подруги Вета и Мила шли по главному проспекту города и топтали грязное месиво под ногами, взявшись за руки. Только что они сдали последний экзамен в архитектурно-строительном институте за пятый курс, впереди неделя каникул, затем – диплом и, наконец, начало взрослой жизни. Юные и милые, они шли без всякой цели и весело обсуждали, как провести сегодняшний день. Проходя мимо кинотеатра «Центральный», подруги решили зайти и посмотреть фильм. На двоих они насчитали у себя только сорок пять копеек. Не густо! Шёл двухсерийный индийский фильм «Любовь в Кашмире».

               -- Сколько стоят  билеты на индийский фильм? – спросила Мила у кассирши.

               -- Если на дневной сеанс, то остались билеты только на первый ряд по десять копеек за одну серию и на последний ряд по двадцать копеек. Сеанс начинается через полчаса.

               -- Дайте, пожалуйста, два билета на первый ряд, -- Мила протянула кассирше сорок копеек.

             Это было время, когда во всех кинотеатрах города шли индийские фильмы. Эра засилья  американскими фильмами всех экранов мира ещё не наступила.

              Девушки прошли в фойе кинотеатра. Здесь было тепло и уютно. Вета отстегнула пуговицы на светло-серенькой искусственной, под каракуль, шубке. Мила и вовсе сняла своё шикарное пальто и носила на перевес на левой руке.

             У этого пальто была своя история. Когда Мила поступила на первый курс института, вся её многочисленная родня сбросилась на эксклюзивный экземпляр зимнего пальто, сшитого в Доме мод. Пальто «миди» из ярко-красного, чисто шерстяного драпа с большим отложным воротником из белоснежной норки ещё больше подчёркивало природную красоту Милы, брюнетки с большими карими глазами и с голливудской улыбкой на смуглом лице. Красота не мешала ей учиться на повышенную стипендию, все пять лет учёбы в институте быть председателем профсоюзного комитета курса и мастером спорта по фехтованию. Мила нравилась многим ребятам на курсе, но всех «отшивала», потому что все пять лет была безответно влюблена в очень умного парня, который учился на курс старше, и был единственным студентом  на факультете, который получал Ленинскую стипендию.

              -- Вета, давай сходим в буфет.

              -- У нас же нет денег.

              -- Ошибаешься, у нас целых пять копеек. До начала сеанса есть ещё время, пошли.

Подруги спустились вниз по лестнице в буфет, который размещался в цокольном этаже. Заняли очередь.

              -- Мила, в этом буфете ничего нет за пять копеек.

              -- Представь на минуту, что у тебя есть деньги. Чтобы ты купила?

              -- Мои желания скромны: всего лишь стакан томатного сока, но он стоит десять копеек.

              -- Я попрошу продавщицу, чтобы налила нам полстакана, -- невозмутимо сказала Мила.

              -- Мне кажется, что у нас ничего не получится, -- засомневалась Вета.

              За разговором незаметно подошла очередь. Мила протянула продавщице пятак и, улыбнувшись голливудской улыбкой, тихо произнесла:

               -- Полстакана томатного сока, пожалуйста.

               -- Девочки, берите полный стакан и не дурите мне голову.

               -- У нас всего пять копеек.

               -- Если у вас нет денег, то нечего в буфет ходить. Следующий!

              В это время кто-то сзади из очереди передал пятнадцать копеек и положил монету рядом с одиноко лежащим пятаком: пусть девушки выпьют по стакану сока. Вета обернулась на очередь, чтобы поблагодарить того, кто передал им пятнадцать копеек. Она обвела небольшую очередь  глазами. Почему-то её зелёные глаза остановились на хмуром лице мужчины средних лет, глядящего на неё из-под лобъя сосредоточенным, колючим взглядом серо-стальных глаз. Она улыбнулась ему:

                -- Большое спасибо.

                Выйдя из кинотеатра, подруги пошли на остановку троллейбуса, обсуждая заморскую ненатуральную любовь героев фильма экзотической страны Индия. Стемнело. Домой ехать не хотелось, и девушки начали обсуждать, как провести каникулы.

              -- В профкоме набирают команду, чтобы пройти на лыжах по местам боевой славы. Вета, давай сходим в поход!

             --  Если бы это было летом. А то будет, как в прошлом году: снег растаял,  и лыжи носили на себе. Помнишь, когда мы шли мимо деревень, местные над нами смеялись. Может, придумаем что-нибудь новенькое.

              -- Да, я хорошо помню, как все ребята по очереди носили твои лыжи и рюкзак и просили тебя: Вета, донеси своё тело сама хотя бы до ближайшего населённого пункта, -- начала смеяться Мила, вспоминая прошлогодний поход по деревням на юге Белоруссии.

               Тогда же она стала называть свою подругу «Хризантемой». Вета связала себе из белой шерсти шапочку, вытягивая в каждом переплетении нить пряжи в виде петли – тогда это был писк моды. Когда она надевала шапочку, то действительно выглядела в ней, как цветок белой хризантемы, нежной и хрупкой. Зелёные глаза, как два зелёных листика только усиливали загадочный и романтичный образ девушки.
      
                Энергичная и неутомимая Мила вдруг воскликнула:
              -- Придумала! Давай на каникулах съездим в Ленинград.
              -- Это идея. Очень хорошая идея!

             Вета давно мечтала побывать в Эрмитаже. Она была девушка начитанная и, так как сама немного рисовала, то одно время читала, в основном, книги о художниках.

              Получив на следующий день стипендию, подруги купили билеты в плацкартный вагон поезда «Минск – Ленинград» и в тот же вечер укатили в северную столицу. Им достались верхние места, при чём боковые, у самого туалета. Ехать надо было всю ночь. Всю эту ночь в туалет громко хлопали двери. Окно в туалете было разбито, и каждый раз, когда дверь открывалась, подруг обдавал порыв холодного воздуха с вонью мочи, дешёвого табака и железнодорожной гари.

               Девушки поселились у родственников Милы. Бабушка и дедушка, у которых они ночевали, приходились Миле очень дальними родственниками – «седьмая вода на киселе». Родственники занимали одну небольшую комнатку в густонаселённой коммунальной квартире.

             Миле и Вете постелили два матраца прямо на пол возле обеденного стола. Подруги были молоды, энергичны, восхищались всем, что видели. Они приехали в Ленинград максимально впитывать в себя мировое искусство. На такие мелочи, как спать на полу на жёстких матрацах, а утром выстаивать очередь в единственный туалет для всех жильцов коммуналки, это такая ерунда по сравнению с тем, что они в первый раз в жизни самостоятельно приехали в самый красивый город мира.

              Девушки исходили вдоль и поперёк Невский проспект, по которому более полутора века назад ходил великий Пушкин, вдыхали вместе с морозным воздухом запах города, пронизанный историей. Каждый вечер ходили в театр, а днём с экскурсиями объезжали величественные, поражающие своей красотой и роскошью, дворцы царей и цариц и смотрели восхищёнными глазами на архитектурные шедевры. Поражало обилие скульптурных  лошадей. Поражало и восхищало буквально всё!

                В коммунальную квартиру возвращались за полночь. Бабушка и дедушка всегда ждали подруг, выставляли на стол чашечки с заварочным чайником и предлагали попить с ними чайку. Кипяток, слегка подкрашенный малым количеством дешёвенького чая, и несколько сухариков создавали картину под названием «Праздничный ужин в блокадном Ленинграде». Хотя после войны прошло более двадцати лет, в людях, переживших блокаду, ещё крепко сидел страх голода и потребность жёстко экономить продукты.

                Из вежливости, подруги пили пустой чай и слушали «ужастики» про блокаду Ленинграда.
                Окончания «ужастиков» девушки уже не слышали, а валились «без задних ног» на матрацы, которые уже не казались такими жёсткими, и проваливались в сон. А утром опять очередь в туалет, затем очередь к умывальнику, затем пустой чай с бабушкой и дедушкой и, наконец, выход из тесной коммунальной квартиры с «ужастиками» к свету, красоте, искусству.

               Последний, пятый день своего пребывания в Ленинграде, подруги выделили для посещения Эрмитажа. С самого утра заняли очередь в кассу. Ровно в десять часов с билетами на руках девушки вошли в двери Эрмитажа.

                По первому этажу они ходили несколько часов. Миле нравилось всё, что было связано с древней историей. Вета безучастно ходила между мумий и черепками древних ваз и терпеливо ждала, когда же подруга соизволит подняться на следующий этаж.

              Наконец, потратив четыре часа на созерцание пыльных экспонатов какого-то там века до нашей эры, подруги поднялись на следующий этаж. Увидев обилие залов с множеством картин, они поняли, что за один день не смогут «объять необъятное», поэтому решили, взявшись за руки, медленно и не останавливаясь переходить из зала в зал, периодически поворачивая головы то вправо, то влево. Было уже три часа дня. Ноги гудели. Очень хотелось кушать. Уже все картины казались на одно лицо.

              -- Хризантема, не расслабляйся! Выспишься ночью в поезде, -- сказала Мила, взяв подругу за руку, и потащила за собой, как на буксире.

Они поднялись на третий этаж. Мила продолжала тащить за собой подругу, тихо приговаривая:

             -- Собери всю свою волю в кулак. Осталось совсем немного: половина третьего этажа, четвёртый и всё.

             -- Я не выдержу!

             -- Выдержишь! Помнишь, как в прошлом году ты прошла тридцать километров, правда без лыж и рюкзака, но прошла. Никто из ребят не верил, что ты дойдёшь до ближайшей деревни. Все тебя хвалили и говорили: «Молодец, Вета. Ты – сгусток воли!» Я верю в тебя. И сейчас ты пройдёшь всё, до конца. Не известно, когда в следующий раз мы попадём в Эрмитаж?

               Вета не хотела огорчать подругу, и по этому на пределе своих сил шла за ней.

                Девушки перешли в очередной зал. И тут случилось чудо! Что это? Вета от неожиданности ахнула. Она даже сразу и не поняла, что стоит посреди зала с картинами великого Айвазовского. Как по мановению волшебной палочки, туман в её головке развеялся, ноги стали невесомыми, голод в желудке прошёл. Она была ошеломлена увиденным! Со всех четырёх стен зала на неё брызнули волны бушующего океана. Ей казалось, что эти волны сию секунду накроют её с головой. Всё было на столько реально, что в какое-то мгновение ей хотелось выбежать из зала. Вета не умела плавать, в отличие от своей подруги, и её охватила паника: она утонет! От страха у неё перехватило дыхание. Только через несколько секунд, Вета поняла, что это не реальная вода,  солёный вкус которой уже ощущала у себя во рту. На картинах Айвазовского была изображена такая страсть, которая через, всего лишь нарисованные, тяжёлые бушующие волны бесконечного, как космос, океана заставила содрогнуться хрупкое тело романтичной девушки Веты с рыжими волосами и с широко распахнутыми зелёными глазами, в зрачках которых отражалась кучка людей на огрызках брёвен, изо всех своих сил борющихся за жизнь против накрывающей их громадной волны девятого вала. Вета не хотела уходить из этого зала, ей хотелось ещё и ещё смотреть на стихию, которую она уже не боялась, и черпать энергию, которую отдавал ей художник через свои картины.

               -- Хризантема! Ты что не слышишь меня? Пошли быстрее дальше, а то до закрытия не успеем обойти все залы, -- Мила потащила подругу дальше.

             Они переходили из зала в зал, глядя на полотна других художников сквозь пелену бушующего океана имени  Айвазовского. Незаметно вошли в зал, в котором всю стену закрывало огромное полотно Матисса. Впечатление, которое произвели картины Айвазовского на впечатлительную Вету, мешали ей анализировать увиденное в этом зале.
              Нет! Сегодня Матисс её душу не затронул. Может быть, она ещё не доросла до понимания гения этого художника? Вета смотрела на огромное полотно, на котором без всяких оттенков и нюансов была нарисована картина только в три цвета: противного розового цвета пляшущие люди на траве противного зелёного цвета под неестественно-синим небом. Эти три цвета по своей гамме и насыщенности начали её раздражать, к ней опять вернулось чувство голода, и сильно разболелась голова. Вета вышла из зала с мыслями: «Зачем я, вообще, сюда зашла?»

             Часы показывали шесть вечера. Подруги подошли к смотрителю музея.

             -- Вы не подскажите, где находится зал с картинами импрессионистов?

             -- Это на этаж выше. Только вам, девочки не повезло: почти все картины импрессионистов повезли показывать по городам России, -- сказал старый смотритель, глядя на них уже давно потухшими глазами через замусоленные стёкла очков.
             «Счастливые – у них ещё всё впереди. Когда-то, очень давно и я вот так же бегал со своим другом по залам Эрмитажа и думал, что жизнь прекрасна и бесконечна. А жизнь пролетела, как одно мгновение. Теперь сижу в этом зале смотрителем и думаю: в чём смысл жизни, для чего я появился на свет, что главное – любоваться картинами художников или красотой и молодостью этих девчонок, которые даже не догадываются, как они хороши? Да ни один гениальный художник не сможет передать искры внутренней, душевной силы карих глаз брюнетки и нежное мерцание зелёных глаз на веснушчатом лице рыжеволосой», -- думал старый смотритель, глядя в след удаляющимся подругам.

           Девушки нашли зал, где должны были висеть картины импрессионистов. Смотритель сказал правду: все стены были голыми. Только в глубине зала одиноко висела небольшая по размерам картина. Подруги подошли ближе. Это была картина Ван Гога «Подсолнухи». Жёлтый цвет подсолнухов был таким глубоким, таким насыщенным, излучал так много положительной и обволакивающей,  тёплой солнечной энергии, что подруги опять забыли, что они целый день не ели, и что у них «отваливаются» ноги.

           О, этот жёлтый цвет Ван Гога, он врезался им в память на всю жизнь, помогал им по жизни и отогревал душу своим солнечным теплом, когда в ней наступала зима.

           Подруги медленно и молча спускались на первый этаж Эрмитажа. Вета мысленно благодарила подругу за то, что та сумела уговорить её пройти  все залы Эрмитажа. Как она до сих пор жила без всего этого? Осталось пройти небольшой коридорчик, спуститься один пролёт по лестнице, чтобы попасть в гардероб, получить пальто и выйти на улицу, уже в ночь. Но, не тут-то было!

            -- Вета, посмотри направо. Видишь, там висит афиша, в которой приглашают посетить выставку картин некого Святослава Рериха. Ты не знаешь, кто это такой? Давай сходим! – Мила показала пальцем в сторону, где у большой красивой двери толпились люди.

            -- О. нет! Не знаю, и знать не желаю! Мила, нельзя объять необъятное.


            -- Я тебя умоляю. Мы быстренько пробежимся по залам. Давай, я буду носить твою сумку. Это займёт не больше пяти минут.

            -- Я очень устала и уже ничего не воспринимаю. Сегодня у меня нет сил. Ничего не хочу! Хочу домой!
 
            -- Вета, сделай последний рывок. Ты же у нас – «сгусток воли». И не такие вершины брали. Я в тебя верю.


Вета «сломалась»:

             -- Ладно, только пять минут.

               В порыве благодарности, Мила обняла подругу и чмокнула её в щёку.
Когда девушки подошли к двери, женщина у входа строгим голосом сказала:

             -- Ваши билеты!

             -- Какие?

             -- На эту выставку вход за отдельную плату. Вон, видите, за столиком сидит женщина, которая продаёт билеты на эту выставку. Стоимость билетов – двадцать копеек. Только поторапливайтесь, через полчаса Эрмитаж закрывается.

             -- А кто этот Святослав Рерих?

             -- Вы знаете Николая Рериха?

              -- Да.

             -- Так это его сын. Выставку привезли всего на один день из Индии. Так что вам, девочки, повезло. Поторапливайтесь. Скоро закрываемся.

               Подруги купили два билета и прошли на выставку. Что это? Опять чудо! Который раз  сегодня! Они попали в совершенно иной мир. Это была сказка! Необычайно красивая и красочная индийская сказка.

             На холстах большого размера были изображены бытовые картины из жизни индийского народа. Но большая часть картин – портреты жены Святослава Рериха, необычайно красивой индианки. Хотя у Веты в одном глазу отражался «Девятый вал» Айвазовского, а в другом – «Подсолнухи» Ван Гога, тем не менее, в её сознании нашлось место одному из самых ярких портретов жены художника: на фоне распахнутого окна сидит неземной красоты женщина, одетая в красивое сари. Лёгкий ветерок шевелит прозрачную, почти незримую занавеску. За распахнутым окном --  бесконечное, чёрно-синее жаркое, индийское небо, усыпанное россыпью бриллиантовых звёзд разной величины.

           Вета остановилась у этой картины и не могла сдвинуться с места. Она ощущала ту огромную любовь художника, с которой он писал портрет жены. Казалось, что этой любви так много, что она заполнила весь зал. Сердце трепетно стучало, в душе разливалась нега, хотелось, как можно дольше, находиться в состоянии атмосферы любви, но резкий голос смотрителя музея спустил Вету с небес на землю, даже не спустил, а шмякнул об асфальт:

             -- Товарищи посетители! Просьба, освободить зал. Эрмитаж закрывается.

Мила подошла к подруге:

             -- Ну что, Хризантема, на сегодня твои мучения закончились. Пошли в гардероб.

             -- Подожди ещё минутку.

             -- Что случилось? Тебе уже не хочется уходить?

             -- Мила, посмотри на этот портрет индианки. Видишь, какая она красивая. Ты похожа на неё.

             -- Спасибо, конечно, за сравнение. Но слухи о моей красоте явно преувеличены.

             -- Девушки, вам надо особое приглашение? Вы остались последние! Быстренько освобождайте зал.

                Вот и всё! Встреча с прекрасным закончилась. Подруги шли по холодному Невскому проспекту и сами себе удивлялись: откуда вдруг у них появилась энергия, лёгкость в походке, ясность в голове и полное отсутствие голода. Вета подошла к подруге, обняла и поцеловала в холодную щёку:

              -- Спасибо тебе за всё. Спасибо за сегодняшний изумительный день.

           Поздно вечером подруги уезжали домой. До отправления поезда оставалось полчаса. Они подошли к киоску «Союзпечати». На верхней полке витрины стояла книга о Ленинграде в красивом подарочном переплёте.

             -- Покажите, пожалуйста, книгу о Ленинграде, которая стоит на верхней полке, -- обратилась Вета к продавщице.

              Продавщица, ещё совсем молодая женщина, очень крупная, сидела в киоске со скучающим видом и читала последнюю страницу «Литературной газеты», где были напечатаны короткие юмористические рассказы и анекдоты. На просьбу Веты продавщица не шелохнулась, даже бровью не повела. Не поднимая глаз от газеты, безразличным голосом она произнесла:

            -- Семь рублей двенадцать копеек.

            -- Ну и что? – тихо сказала Вета.

                Мила, как всегда, решила придти на помощь подруге. Чтобы продавщица оторвалась от газеты, она громко сказала:

            -- У вас не спрашивают стоимость книги, вас просят показать книгу.

            -- Девушка, только не надо кричать! Я не глухая.
                Продавщица оторвалась от газеты. Глядя на Милу светло-голубыми, почти бесцветными глазами с белёсыми ресницами, всё тем же безразличным голосом сказала фразу, заученную за день:

            -- Если я каждому буду давать эту дорогую книгу только посмотреть, то за день её так залапают грязными пальцами, что потом её никому не продашь. Вы девушка не купите эту книгу, потому что у вас нет денег на такие книги.

               Продавщица опять скучающим взглядом уставилась в последнюю страницу «Литературной газеты». Подруги, даже из принципа, не могли купить эту книгу: на двоих у них  оставался один рубль. Обескураженные и расстроенные, они отошли от киоска. В душе бушевал шквал не выплеснутых эмоций: «Да, в кармане у них остался последний рубль. Ну и что? Их оскорбила эта продавщица, унизила, растоптала своим безразличным голосом, своими бесцветными глазами, своей уверенностью, что они никогда не купят эту книгу».

            Когда подруги зашли в плацкартный вагон, им показалось, что они едут домой в том же вагоне, в котором ехали в Ленинград. Опять боковые верхние полки возле туалета, в котором разбито стекло. Перед тем, как лечь спать, подруги пошли в тамбур.

              -- Представляешь, какая ночка нам с тобой предстоит? – спросила обречённо Вета.

              -- Не отчаивайся. Пусть тебя греет мысль, что это всего лишь одна ночь, а не вся жизнь. Утром ты забудешь об этом кошмаре.

                Они открыли дверь в туалет и поняли, что зайти в него не смогут. Унитаз был на половину завален дерьмом. Нижнюю педаль заклинило и дерьмо не смывалось. Все справляли малую нужду прямо на пол рядом с унитазом. Мила ухмыльнулась:

              -- Придётся терпеть до утра и всё своё везти домой. Ты как, Хризантема, выдержишь? Или пойдём искать туалет в других вагонах?

              -- Выдержу.

Они вернулись в купе и стали готовиться ко сну.
 
              В одном купе с подругами ехали четверо командированных мужиков. Всю ночь они не спали, а играли в карты и пили коньяк. Первый час в пути мужики ещё выходили покурить в тамбур, а потом, уже прилично выпив, курили, не выходя из купе.
 
              Постель в поезде стоила один рубль. У Веты с Милой был один рубль на двоих, поэтому постель решили не брать. Сняв с ног сапожки, в пальто и в шапочках они легли на голые матрацы. С верху с головой накрылись одеялами без пододеяльников. Когда в открытые двери туалета в вагон врывалась вонь мочи и дерьма, перемешанная с вонью папиросного дыма и алкоголя, Вета, чтобы не вытошнить, закрывала нос рукой.
 Мила спала «без задних ног». Вагон плохо отапливался. К середине ночи, Вета почувствовала, что начала замерзать. «Что делать? Не «грузить» же Милу своими проблемами»,-- думала Вета. Вдруг, откуда-то из глубины подсознания выплыла картина Ван Гога «Подсолнухи», и она мысленно стала перебирать каждый лепесток цветов, чувствуя, как их солнечная энергия сначала проникла в пальцы рук, а затем постепенно согрело всё тело. Незаметно она заснула…
                *
                *     *

              Итак, Вета в одиночестве ходит по музею и пытается понять американскую живопись. Пока её душу не затронула ни одна картина. Но вот, среди больших полотен о еде, она заметила небольшую по размерам картину, написанную маслом. Это был портрет пожилого негра. Всё лицо изрезано глубокими морщинами. На тёмной, почти чёрной, коже выступает седая щетина. На голове – редкие седые кудряшки.

                Вета подошла ближе и прочла название картины: «Виноградное вино».

               «Ничего не понимаю. При чём здесь «Виноградное вино»? Негр, как негр. Может быть, перепутали наклейки и, не глядя, приклеили название другой картины?» -- думала Вета, рассматривая полотно, то ближе подойдя к картине, то, отойдя от неё подальше.

              Но что-то в этой картине, несомненно, было. Но, что? Этот негр, как магнит, притягивал к себе. Что же так притягивало? Только через некоторое время, пристально изучая картину, Вета поняла, в чём секрет: это – глаза негра. Лицо даже где-то благородное. Плотно сжатые лиловые толстые губы, как будто он фотографируется на паспорт. Добрые глаза смотрят на тебя. Не сразу, но замечаешь, в зрачках глаз еле заметный блеск, который говорил, что хозяин этих глаз только что выпил стаканчик молодого виноградного вина.

                Как же Вета сразу не рассмотрела этот взгляд? Нет, взгляд не был пьяным, он был чуть-чуть блестящим, с этакой поволокой. Взгляд говорил о внутренней свободе его души. Как ему хорошо прямо сейчас! Он любит себя! Он любит эту девушку, которая сейчас смотрит на него! Он любит людей со всеми их недостатками и их достоинствами! Он любит этот несовершенный совершенный мир, такой для него родной! Любит эту Землю и эту Вселенную! «Как же я сразу этого не рассмотрела?» -- думала Вета и ещё долго стояла перед портретом негра. Она стояла до тех пор, пока спиной не почувствовала, что на неё кто-то смотрит. Девушка обернулась. На неё смотрели три пары глаз. Она увидела трёх пожилых женщин, работниц музея.

              -- Девушка, мы за Вами уже второй час ходим и любуемся Вашим платьем. Вы его, наверное, привезли из-за границы? Оно, наверное, очень дорого стоит?

                Вета сшила его сама два месяца назад. Она долго ходила по магазинам и, наконец, выбрала ткань. Когда мама и подруга Мила увидели расцветку ткани, то они не поняли выбора Веты: это был плотный поплин приглушённого коричневого цвета, расписанный турецкими огурцами того же приглушённого коричневого цвета с вкраплениями жёлтого.
                Мама и Мила видели только расцветку, а Вета уже видела конечный результат.  Она раскроила юбку по спирали до середины колена, что делало юбку похожей на распустившийся бутон розы головкой вниз. Вся красота была в рисунке шва по спирали, но на ткани в турецкие огурцы этого не было видно. Тогда Вета  в швы по спирали  вшила ребром окантовку из тесьмы жёлтого цвета, и юбка «заиграла».  Когда она в первый раз надела свой наряд, то она не ожидала, что будет пользоваться таким успехом.

                Вот и сегодня, работницы музея два часа ходят за ней и любуются её работой, её дизайнерской мыслью, а не картинами американских художников.

               Выйдя из музея, Вета пошла в сторону ГУМа,  очередной раз посмотреть на свою мечту. Да, у Веты была мечта! Эта мечта продавалась в ГУМе. Вот уже несколько месяцев она ходит в этот магазин и смотрит на маленькую красивую сумочку из чёрной мягкой замши с позолоченной изящной защёлкой, которая, по мнению девушки, стоила целое состояние. «Неужели за эти несколько месяцев, в течение которых я хожу смотреть на свою мечту, не нашлось ни одного сумасшедшего, кто бы купил эту роскошь?» -- думала она, глядя на витрину с сумочками.

              Выйдя из магазина, Вета пошла вдоль проспекта. К обеду заметно стало припекать солнце. На небе ни облачка. Она купила мороженое, эскимо на палочке, развернула серебристую фольгу и осторожно откусила кусочек молочной прохлады. Как хорошо! Вета шла против солнца, щурила зелёные глаза, ела мороженое и мечтала. Молодые люди засматривались на милую рыжеволосую девушку в красивом платье и на её стройные ноги, на которых были надеты изящные босоножки на высокой шпильке.

                Девушка шла в институт за рецензией на свою дипломную работу. Через неделю защита, потом месяц, уже последних, каникул, и с первого августа она начинает работать по распределению в конструкторском бюро небольшого предприятия, расположенного  на окраине города. Вета твёрдо решила,  что с первой зарплаты обязательно купит свою мечту – маленькую сумочку из мягкой чёрной замши. В огромном фойе института она встретилась с профессором кафедры промышленной архитектуры.

              -- Здравствуйте,  Иван Григорьевич!

              -- Добрый день, деточка.
   
                Ивану Григорьевичу было около семидесяти лет. Вете, с высоты своего возраста, профессор казался дряхлым стариком: он был худ, сутул, никогда изо рта не выпускал папиросу, пепел от которой  никогда не стряхивался. Этот пепел произвольно падал ему на такой же старый, как и он сам, пиджачок или во время зачётной сессии пепел падал прямо на чертежи студентов. Из ноздрей большого горбатого носа торчали дикие чёрные волосы, на кончике которых всегда висела сопля в виде капельки. Экзамены у студентов Иван Григорьевич принимал по своей, самим им разработанной, прогрессивной системе:  запускал всю группу в аудиторию, раздавал билеты с немыслимыми вопросами и уходил, сказав напоследок:

              -- Встретимся в этой же аудитории через пять часов. Можете пользоваться учебниками, справочниками, современными научными изданиями. Я разрешаю вам выходить из аудитории, ездить в техническую библиотеку и пользоваться всеми доступными и не доступными, конечно, в рамках приличного, методами. Дерзайте! Встречаемся через пять часов.

                Вопросы были такими заковыристыми, что, не смотря на полную свободу списывания и свободу передвижения, не всем удавалось найти ответы. Тем не менее, профессор никогда не ставил двоек:

              -- Вы заслуживаете тройку уже за то, что пытались полдня найти ответ на вопрос, который я задал в билете.

                Студенты обожали профессора, не смотря на его экзотический вид, и не менее экзотический метод преподавания, а Иван Григорьевич обожал Вету, даже не пытаясь это скрывать. Ребята с курса не понимали, почему старому профессору нравилась эта рыжая, ведь на факультете учились девчонки намного эффектнее. Например, Мила.

                Вета чувствовала к себе благосклонность старика, но не могла понять, почему он так к ней относится, и от этого испытывала неловкость перед ребятами из группы.
                Профессор смотрел на ребят своими слезящимися глазами, в которых отражалась мудрость прожитых лет, и думал: «Эх, ребятки, какие вы ещё дети: кидаетесь на внешнюю красивость и дешёвенькие эффекты, а вот рассмотреть истинную красоту -- не каждому дано. Почему-то только с годами начинаешь понимать, где настоящий бриллиант, а где примитивные подделки.  Молодые люди, вы упускаете возможность обладать настоящей драгоценностью.  Завидую тому мужчине, которому она достанется. Очень жаль, что эта милая девушка в этом году оканчивает институт, и я буду лишён возможности смотреть на неё и любоваться ею.

               -- Иван Григорьевич, я пришла к Вам за рецензией на свою дипломную работу.
Вета открыла крышку тубуса, достала чертежи и протянула их профессору.

               -- Деточка, давай пройдём к тому журнальному столику, -- сказал профессор и махнул рукой в глубину фойе. Возле окна стояли два больших дивана, а между ними – журнальный столик. Рядом с диваном стояла кадка с фикусом. Удобно расположившись на диване, Иван Григорьевич развернул чертежи и погрузился в их изучение.

                На самом деле, старый хитрец только делал вид, что внимательно изучает чертежи.  Он понимал,  что в последний раз наслаждается обществом этого божественного создания   в своей, уже уходящей, жизни, и вдыхал через ноздри большого горбатого носа, с торчащими от туда волосами и вечной каплей на их кончике, запах молодости и нежности, запах необычайной женственности и истинной красоты.

                Вета  сидела и терпеливо ждала, когда преподаватель вынесет вердикт по дипломной работе. Время изучения чертежей явно затягивалась. Старый профессор, сгорбившись над чертежами и опустив дряблые веки вниз, думал о бренности жизни, о вечности, о том, что это милое дитя пока не догадывается о воздействии своей красоты на тех мужчин, которые действительно могут её оценить. Иван Григорьевич достал из кармана пиджака ручку, с нежностью посмотрел на Вету и сказал:

               -- Отличная работа! Поздравляю, -- вывел на первом листе слово «отлично», немного подумал, и поставил ещё три восклицательных знака. В это время пепел от папиросы падает на чертёж. Расписываясь, он размазывает пепел по чертежу рукавом пиджака. 

               -- Иван Григорьевич! Я прошу Вас исправить «отлично» на «хорошо».

               -- Почему?

               -- Мои знания на «отлично» не тянут. Я буду испытывать неловкость за высокую оценку.

               -- Первый раз за время моего преподавания меня просят понизить оценку. Деточка, почему Вы себя недооцениваете? Поверьте старику, на протяжении всей жизни за Вас это будут делать другие.


                -- Я боюсь себя переоценить.

                --Не бойтесь! Получайте «отлично» и смелее вперёд, в новую жизнь! И запомните, никогда не бойтесь себя переоценить!

                Профессору хотелось ещё добавить к сказанному: «разве можно переоценить совершенство?», но вовремя сдержался. Он смотрел в её глаза-изумруды, полные благодарности, и понимал, что если она сейчас не уйдёт, то его старое сердце не выдержит и разорвётся от нежности, переполнявшей душу. Вета собрала чертежи, скрутила в трубочку и засунула в тубус.

               -- Спасибо. До свидания, -- сказала она, развернулась и пошла к выходу.

               Старый профессор стоял в поникшей позе и смотрел потухшим взглядом в след уходящему силуэту: «Вот и всё! Дорогая девочка, я желаю тебе счастья!» С дымившейся папиросы  падал пепел на пиджак…

                *
                *       *

                Отшумел выпускной бал, мгновенно пролетел месяц каникул. Вета уже третью неделю работает в конструкторском бюро. Коллектив ей нравится. Она нравится коллективу. В отделе зазвонил телефон. Кто-то поднял трубку. На том конце провода что-то сказали. Тот, кто поднял трубку, обратился к Вете:

               -- Вета, иди в кассу получать подъёмные в размере месячной зарплаты.

                Кассирша протягивает Вете ведомость, в которой напротив её фамилии стоит цифра «сто рублей» и галочка. Она расписывается на галочке, и кассирша отсчитывает сто рублей.

                После работы Вета едет в ГУМ за мечтой. Когда она поднялась на второй этаж и подошла к отделу сумок, то сразу поняла, что её мечту уже кто-то купил. На месте замшевой сумочки стояла сумочка из чёрной лаковой кожи. Что делать? Судьба, забрав у неё одну мечту, предлагает взамен другую. Погрустневшими глазами Вета стала рассматривать новую модель. Эта сумочка не бросалась в глаза своей яркой и привлекающей красотой предыдущей, но, несомненно, в новой модели была какая-то своя, еле уловимая на первый взгляд, элегантная изысканность.

                Вета довольно долго рассматривала сумочку. Не так просто навсегда распрощаться с предыдущей мечтой! К новой мечте надо ещё привыкнуть, хорошо подумать, прежде, чем сделать первый ей шаг на встречу. Ей захотелось подержать сумочку в руках, заглянуть во внутрь, и она обратилась к продавщице:

                -- Пожалуйста, покажите чёрную лаковую сумочку.

                Один к одному повторилась ситуация, которая произошла на Ленинградском вокзале полгода назад. Продавщица, худая и злая, даже не посмотрев на Вету, нервным голосом сказала:

                -- Эта сумка стоит двадцать восемь рублей.

                -- Ну и что? Я не спрашиваю у вас стоимость сумки, я прошу показать её мне.

             -- Если я каждому буду давать эту дорогую сумку только посмотреть, то каждый оставит следы от пальцев на лаковой поверхности. Потом её никто не купит. Вы её всё равно не купите, так и не зачем смотреть.

             -- Как я могу её купить, если вы не даёте посмотреть? И всё-таки, я настаиваю, чтобы вы мне её показали.

              Очень неохотно продавщица достала с верхней полки сумку и поставила на прилавок перед Ветой. Судьба не оставила девушке выбора: пришлось из принципа купить эту сумочку. Если бы продавщица назвала стоимость сумочки в сто рублей, Вета, не задумываясь, выложила бы на прилавок всю свою первую зарплату, даже и тогда, если бы сумочка ей вовсе не понравилась. Второй раз в жизни она уже не позволит, чтобы её унизили, растоптали и высказали недоверие, что ей не по карману эта вещь.

              На следующий день Вета шла на работу, держа в руках новую сумочку. Ничто сегодня не испортит ей настроения, даже бесконечный моросящий дождь, хмурое утро, теснота в автобусе, на котором она едет на работу, ведь в руке она держит мечту – красивую сумочку, хотя и неимоверно дорогую. Да, красивая мечта стоит дорого! Она держится за поручень и смотрит мечтательным взглядом в мокрое от дождя окно автобуса, который везёт её на работу на окраину города.

                Выйдя из переполненного автобуса, Вета набросила на свои шикарные рыжие волосы капюшон болоньевого плаща цвета мокрого асфальта, раскрыла над головой зонтик в серо-белую клеточку и не спеша пошла в сторону предприятия, на котором работала, обходя лужи в чёрных лаковых туфлях на платформе.  В уме всё время прокручивались строчки из песни:

                Скоро осень, за окнами август,
                От дождя потемнели кусты,
                И я знаю, что я тебе нравлюсь,
                Как когда-то мне нравился ты.

                Вета от нечего делать начала анализировать стихи: «Надо же, так идеально совпало: сегодня – конец августа и от дождя, действительно, потемнели кусты. А вот две последние строчки не совпали».

                Вета была безнадёжно влюблена несколько лет в красивого парня из параллельной группы. По нему сходили с ума все девчонки с курса. Места в шеренге красавиц, на которой бы он задержал свой царственный взгляд, для Веты не было. Перебрав почти всех девчонок в институте, в конце пятого курса он женился на красивой блондинке с голубыми глазами, но не по любви, а по расчёту.
               
                После его женитьбы, Вета навсегда распрощалась с мыслями о нём. Придя на работу с новой сумочкой, она не спрятала её в стол, как делала это раньше, а поставила сбоку на тумбочку. Когда кто-нибудь из сотрудников заходил в их отдел, каждый раз звучал один и тот же диалог.

             -- О! Какая красивая сумочка! Вета, это -- твоя?

             -- Да.

             --Очень элегантная. А можно посмотреть во внутрь?

             -- Пожалуйста.

             -- Чьё производство?

             -- Югославия.

             -- Классная вещь! Сколько стоит?

             -- Двадцать восемь рублей.

             -- Сколько? Мы не ослышались?

             -- Нет, вы не ослышались. Она стоит двадцать восемь рублей.

             -- Ух, ты!  С ума сошла! Зачем ты купила такое говно за такие бешеные деньги?

             -- Это – моя мечта! А за мечту никаких денег не жалко.

             -- Какая ещё мечта? Мы не спорим, сумочка красивая. Но за что целых двадцать восемь рублей? Если бы застёжка была сделана из чистого золота или на ручку вклеили бриллиант, тогда понятно.

             -- Вот, именно, за это! Вроде бы ничего в ней нет, а споров вызывает много. Истинная красота сразу в глаза не бросается. Только немногим дано её увидеть. Смотришь на красивую вещь и не понимаешь, почему не можешь оторвать от неё глаз, -- вступился за Вету начальник отдела, пожилой мужчина, думающий, что он хорошо разбирается в женщинах.

                Спор прервал телефонный звонок. Кто-то поднял трубку. На том конце провода что-то сказали. Тот, кто поднял трубку, обратился к Вете:

            -- Вета, тебя вызывают к директору. Он по очереди вызывает к себе всех молодых специалистов, кто в этом году распределился работать на наше предприятие. Хочет с каждым лично познакомиться, в личной беседе определить, что каждый из себя представляет.

                *
                *      *

                Про нового директора ходило много всяких и разных слухов,  но никто толком  ничего про него не знал. Он пришёл работать на предприятие полгода назад.

                Внешне он не тянул на образ директора, в понимании сотрудников, скорее больше был похож на агента КГБ: не более сорока лет, чуть выше среднего роста, крепкого телосложения, очень коротко остриженные тёмно-пепельные волосы, всегда подтянут, гладко выбрит, со всеми одинаково вежливо сух. Звали его Александр Иванович.

                У Александра Ивановича была семейная драма, о которой он ни с кем не делился. Чуть более полугода назад он развёлся с женой. Развод был долгим и тяжёлым, со скандалами и выматывающими разборками.

                Пятнадцать лет назад на выпускном балу по случаю окончания высшего военного училища, Саша, 22-летний юноша, подающий большие надежды, познакомился с очаровательной девушкой Лялей. Не успел он одуматься, как уже был женат на ней.

                Ляля была легка в общении, легкомысленна, любила наряжаться, долго любоваться своим отражением в зеркале. И ещё, она хотела всем нравиться, в основном, мужчинам. Несколько первых лет совместной жизни Сашу это даже забавляло. Но потом радужная пелена с его глаз постепенно начала спадать. Всё больше и больше жена раздражала его: её легкомысленность, её любовь к тряпкам, её самолюбование. Он не мог простить ей, что она сделала аборт, даже не поставив его в известность, после которого врачи вынесли страшный вердикт, как приговор: «Вы никогда не сможете иметь детей».

                Жена после приговора немного поплакала, а потом пустилась во все тяжкие: начала потихоньку пить, курить, погуливать на стороне со всеми офицерами, на которых останавливались её глаза. Жизнь для Александра Ивановича превратилась в кошмар. Иногда, когда совсем на душе становилось муторно, он звонил Ляле, говорил , что остаётся в части на дежурство, а сам шёл к Любаше, которая работала официанткой в офицерской столовой.

                Любаша, мать-одиночка, с всегда печальными глазами, каждый раз принимала его, никогда не задавала вопросов, типа: «Ты меня любишь?» или «Когда ты придёшь в следующий раз?». Молча накрывала стол едой, которую приносила из офицерской столовой и наливала для Александра Ивановича рюмку водки.   Ночью она с материнской нежностью принимала его в свои объятия, а утром деликатно делала вид, что спит, отвернувшись к стене, украдкой вытирая слёзы, стекающие на подушку.

                Он был благодарен ей за понимание и платил не только за проведённую ночь. Деньги всегда  оставлял под салфеткой на этажерке. Ему казалось, что деньги, лежащие на видном месте, оскорбляли бы не только женщину, с которой он провёл ночь, но и его самого. Утром, по военному, быстро приводил себя в порядок и уходил, тихо прикрыв за собой входную дверь.

                Любаша поднималась с постели, подходила к этажерке, брала под салфеткой деньги и, крепко сжимая их в руке, начинала горько плакать. Вволю наплакавшись,  готовила завтрак для пятилетней дочки, поднимала её, кормила и отводила в детский садик. Для Любаши начинался очередной день, как ей казалось, без будущего.

                Александр Иванович старался после работы возвращаться домой как можно позже, в надежде, что жена уже спит, только бы не слышать её пьяных упрёков:

               -- Я отдала тебе лучшие годы в своей жизни! А что ты для меня сделал? Ненавижу! Ты никогда меня не любил. Что молчишь? Ответь хоть что-нибудь. Тряпка!

         Ляля начинала рыдать пьяными слезами. Постепенно плач переходил в истерику. Были моменты, когда ему нестерпимо хотелось подойти к жене и наотмашь ударить по её ненавистному кукольному лицу, а потом бить и бить до изнеможения, выплёскивая с каждым ударом всё накопившееся за последние годы семейной жизни. Но честь офицера не позволяла поднять руку на женщину, какой бы гадкой она не была в этот момент.

                Александр Иванович смотрел  холодно-печальными глазами на плачущую жену и думал: «Неужели я когда-то любил эту женщину? Может она права: я никогда не любил её. За плечами пятнадцать лет семейной жизни, а я – у разбитого корыта. Подать на развод? Но где взять силы, чтобы начать всё с нуля? Мужик я или не мужик, в конце концов? Решено, завтра подаю на развод».

                Утром он написал заявление на развод и рапорт об отставке. Друзья помогли ему устроиться на небольшое предприятие в должности директора.
                *
                *        *

                Невесёлые думы Александра Ивановича прервал стук в дверь его кабинета.

                -- Входите!

            Дверь медленно приоткрылась. В кабинет вошла рыжеволосая девушка и остановилась в торце длинного стола.

                -- Здравствуйте. Можно войти?

                «Нет! Так не бывает! Этого не может быть!» -- лихорадочно пронеслось в голове у директора. Он оцепенел. Всё тело пронзило электрическим током, как будто он взялся обеими руками за оголённые провода с напряжением в тысячу вольт. Дыхание перехватило. На какое-то мгновение он не только перестал дышать, но даже видеть. «Не выдержу!», -- подумал он, не веря своим глазам. Его большие, красивые мужские руки непроизвольно сжались в кулаки. «Нет, именно сейчас, я выдержу всё!», -- кулаки медленно стали разжиматься. Перед глазами Александра Ивановича, как в немом кино, с мельчайшими подробностями промелькнули кадры за последние полгода его жизни.

                *
                *     *

               Был конец января. Александр Иванович только что вышел из здания суда. Когда судья огласил приговор, Ляля закатила истерику, а он, не оборачиваясь, торопливыми шагами уходил прочь, только бы не слышать стенания и проклятия уже бывшей жены, с твёрдым мнением: «Все бабы – дуры!» и «Пятнадцать лет – коту под хвост!».

                Он шёл, подняв воротник пальто, вдыхал промозглый воздух свободы, но на душе было пасмурно, как и на улице. Вместе со свободой он приобрёл пустоту в сердце, в жизни. Как жить дальше? С чего начать новую жизнь? И Александр Иванович начал новую жизнь с покупки билета на двухсерийный индийский фильм «Любовь в Кашмире», который демонстрировался в кинотеатре «Центральный».

                Перед сеансом он спустился в цокольный этаж, чтобы купить в буфете сигарет и выпить водки. Занял очередь. Людей было мало. Впереди какие-то две девушки просили продавщицу продать им полстакана томатного сока, но продавщица упиралась.

                Александр Иванович достал из кармана пятнадцать копеек и попросил передать девушкам. Девушка в белой пушистой шапочке развернулась к очереди лицом, обвела всех взглядом и остановила свои зелёные глаза почему-то на нём. Улыбнувшись, она сказала:

                -- Большое спасибо.

                Александра Ивановича прошиб пот. Он не мог оторвать от девушки глаз: она излучала какой-то внутренний свет, который притягивал к себе, как магнит. Его мужская душа, давно очерствевшая к женским ласкам, потянулась к этому цветку. Цветок был такой непорочный и чистый, что он почувствовал в себе потребность защищать его от этого жёсткого мира.

                В белой шапочке она напоминала ему хризантему, такую же нежную и хрупкую. Пока Александр Иванович рассчитывался с буфетчицей за сигареты и водку, девушки ушли. Он сел за столик, залпом опрокинул в себя в подряд две рюмки водки и затянулся сигаретой. Образ девушки в белой шапочке и с волшебными зелёными глазами не покидал его воображение:

                «Повезёт же мужику, которому достанется эта хризантема. А почему кому-то? Почему не мне? А если у неё есть парень? Ну и что! Мужик я или не мужик, в конце концов? Решено: выловлю эту девушку на выходе после сеанса и познакомлюсь. А, если напугаю её? Я намного старше. Что я ей скажу?».

                Все две серии индийского фильма Александр Иванович просидел в буфете, пил водку,  курил сигареты и разрабатывал стратегические планы пленения незнакомки. К концу сеанса была выпита бутылка водки и выкурена пачка сигарет. Уставший, слегка пошатывающей походкой, он пошёл к выходу и занял наблюдательный пост.
               
                Через пять минут закончился сеанс,  и зрители толпой повалили на выход. Александр Иванович во все глаза всматривался в каждого, проходящего мимо его, но Хризантемы в белой шапочке не было. Как сквозь землю провалилась! В зрительном зале уже не осталось ни одного человека, а он продолжал стоять. «Почему судьба так жестока ко мне? Только подарила мне надежду и тут же забрала. Как теперь с этим мне жить дальше? Где её искать?».

               -- Мужчина, на выход! Не задерживайте нас, -- громкий голос служащей кинотеатра прервал горькие размышления Александра Ивановича. Он не обратил внимания, что в кинотеатре был ещё один выход, через который и прошли подруги.

               -- Да, конечно. Извините, пожалуйста. Сейчас уйду.

               -- С виду интеллигентный, при галстуке, а набрался, как свинья, -- тихо говорила одна служащая другой.

               -- Сейчас все пьют,-- поддержала разговор другая.

               Александр Иванович пришёл в неуютную, холодную квартиру, которую ему выделило руководство института, достал из холодильника бутылку водки, залпом выпил из горла и рухнул на продавленный диван прямо в одежде.

              Прошло полгода. Наступило лето. Была середина июня. Пятница. Александр Иванович ехал на служебной машине на совещание в Министерство. Безразличным взглядом он смотрел через окно машины на мелькающие дома, деревья, проходящих мимо людей. Вдруг по всему телу пробежал электрический разряд.


            -- Петрович, останови машину! Поезжай в Министерство один. Придумай что-нибудь. Скажи, что я заболел, что я при смерти, наконец. Сегодня меня на работе не будет. Ты свободен на целый день, -- одним духом выпалил Александр Иванович своему оторопевшему шофёру, который никогда не видел директора в таком состоянии, и пулей выскочил из машины.

               Это была она -- его мечта, выскользнувшая из рук полгода назад, не дававшая всё это время ему спокойно спать, дышать, жить. Он бредил этой девушкой по ночам, и всё время продумывал планы её поиска в огромном городе, но так ничего и не придумал.

          Лёгкой походкой, в красивом платье, в изящных босоножках на высокой шпильке она шла по направлению к музею. Девушка почти в одиночестве бродила по залам музея, рассматривая огромные картины американских художников. Так как посетителей было мало, Александру Ивановичу приходилось ходить за объектом своего наблюдения на приличном расстоянии, как шпион, чтобы его не засекли.

                На каком-то этапе наблюдать за девушкой ему стали мешать три тётки, служительницы музея, которые неотступно следовали за его Хризантемой. «Чего они увязались за ней? Что им от неё надо?», -- начал нервничать Александр Иванович, наблюдая за происходящим из-за древней статуи, за которую спрятался.

                Хризантема довольно долго стояла у небольшой картины, на которой был изображён портрет старого негра. Он услышал, как тётки обратились к ней, говоря с  восхищением о её платье. Хризантема поговорила с тётками и пошла на выход.

                Александр Иванович выскочил из укрытия, подбежал к картине, прочёл надпись «Виноградное вино», так ничего и не поняв, побежал догонять свою Хризантему. Он следовал за ней по пятам, как охотник, который уже почти настиг свою добычу. Она поднялась на второй этаж ГУМа и остановилась перед прилавком, за которым были выставлены сумки. Девушка долго смотрела на изящную замшевую сумочку чёрного цвета, а «охотник» всё это время, не отрываясь, смотрел на неё.

               Выйдя на улицу, Хризантема подошла к лотку с мороженым, купила себе эскимо и пошла вдоль проспекта навстречу солнцу. В горле у Александра Ивановича пересохло. Он подбежал к автомату с газированной водой. Залпом выпил два гранёных стакана  воды без сиропа, достал из кармана брюк носовой платок, вытер им лицо и шею, по которым ручьями стекал пот, и побежал догонять свой цветок, своё чудо.

                Догнав Хризантему, он шёл за ней, любуясь её силуэтом против солнца. Ему хотелось вот так идти  бесконечно и кричать во весь голос: «Остановись мгновенье, ты прекрасно!». Девушка, сама излучающая свет, шла к свету, рассекая собой солнечные лучи, и Александру Ивановичу стало казаться, что светит не солнце, а она сама. У него было такое состояние, что хотелось декламировать стихи, но в памяти всплыли только стихи какого-то молодого и неизвестного поэта Андрея Дементьева, которые буквально вчера он прочёл в журнале «Юность». Эти стихи врезались ему в память:

                Ты в море вошла, я увидал и замер
                Перед искусством линий оробев,
                Мне показалось, это ожил мрамор,
                Его прохлада строгость и напев.
                Но как с тобой сравнить холодный камень,
                Когда ты вся из света и тепла…

                «Это про неё! Это она – вся из света и тепла!» -- думал Александр Иванович, обводя нежным взглядом каждый миллиметр её тела, -- «Само совершенство!». Когда он замечал, что молодые люди, идущие на встречу девушке, обращали на неё восхищённый взор, внутри у него закипала такая необузданная мужская сила, что хотелось громить всё вокруг.

                Тем временем девушка зашла в институт. В фойе она столкнулась с каким-то худым стариком неопрятного вида. Они прошли в глубину фойе, где возле окна стоял диван. За диваном стояла кадка с большим фикусом, за которым, как какой-нибудь школьник, прятался солидный взрослый мужчина. Если бы ему, бывшему кадровому офицеру, ещё  полгода назад кто-нибудь осмелился бы сказать, что он, как мальчишка, будет бегать за девушкой, не поверил бы. А сейчас, он прячется за широкими листьями фикуса и ловит каждое слово, о чём они там говорят. Александр Иванович заметил, с какой нежностью старик смотрит на его Хризантему.

                «Да как этот грязный старикашка смеет смотреть на неё своим похотливым взглядом?» -- с ревностью, совсем не свойственным ему чувством, думал Александр Иванович, сжимая большие крепкие кулаки. Он, кадровый офицер с пятнадцатилетним стажем, привыкший контролировать свои эмоции в не предвиденных обстоятельствах, какими бы абсурдными они не были, беспрекословно и не обсуждая, выполнять приказы высшего командования, нравилось ему это или нет, сейчас сам себе удивлялся: почему ему хочется бить морду всем подряд, не вникая, прав он или нет.  С большим трудом Александр Иванович  подавил в себе желание выйти из укрытия и набить морду этому трухлявому пню или взять его за дохлую грудь и вытрясти из него всю его поганую душонку. Но честь офицера, пусть и бывшего, не позволяла поднять руку на старика. Он услышал, как старик с отеческой нежностью наставлял девушку:

                -- Запомните, никогда не бойтесь себя переоценить, за Вас это будут делать другие.
                Девушка пошла к выходу. Глядя на поникшую позу старика с такой же поникшей папиросой в углу рта, Александр Иванович не мог не заметить в его прощальном взгляде  истинную любовь к девушке, и ему стало стыдно перед ним за свои мысли.

               Александр Иванович выбежал на улицу догонять свою Хризантему. Теперь-то он её не упустит! Она направлялась к автобусной остановке.
               -- Мужчина, помогите мне перенести коляску с ребёнком через эту траншею, -- обратилась к нему молодая мама, глядя на него умоляющими глазами.

                В городе, именно в этом месте проспекта шли ремонтные работы. «Как она не кстати»,-- с огорчением подумал Александр Иванович, подхватил сильными руками коляску с ребёнком и быстрым шагом направился к траншее. Пока переносил коляску, пока помог молодой маме перепрыгнуть через траншею, его Хризантема уехала. Он даже не успел заметить номер автобуса. От бессилия перед случившейся непредвиденной ситуацией, чтобы не заплакать, дрожащими руками достал из пачки сигарету, прикурил и сделал первую глубокую затяжку. Он курил сигарету за сигаретой, пока постепенно не начал успокаиваться…
              Для Александра Ивановича потекли серые будни, похожие друг на друга, как братья-близнецы. Только мысли о Хризантеме согревали душу. Он стал совершать поступки, не свойственные ему. Пошёл в ГУМ и купил изящную сумочку из мягкой чёрной замши, поставил у себя дома на журнальный столик, и одинокими вечерами вместо телевизора смотрел на неё. Регулярно покупал одну белую хризантему и ставил нежный цветок в вазочку, которая стояла на подоконнике в его кабинете.

                В один из выходных дней ещё раз пошёл на выставку американской живописи, конкретно смотреть только одну картину: «Виноградное вино». Как дурак, целый день простоял возле этой картины, и чёрной завистью завидовал чёрному негру, которому так много внимания уделила его Хризантема. Он смотрел на негра до рези в глазах. Негр, как негр. Но что-то в этой картине, несомненно, было. Но, что?

                Этот негр, как магнит притягивал к себе. Что же так притягивало? Вдруг, он понял секрет картины: это – глаза негра. Добрые глаза смотрят на тебя. Не сразу, но замечаешь, в зрачках глаз еле заметный блеск, который говорил, что хозяин этих глаз только что выпил стаканчик молодого виноградного вина. Как же он сразу не рассмотрел этот взгляд? Нет, взгляд не был пьяным, он был чуть-чуть блестящим, с этакой поволокой. Взгляд говорил о внутренней свободе его души. Как ему хорошо прямо сейчас! Он любит себя! Он любит этого хмурого парня, который смотрит на него из-под лобъя сосредоточенным, колючим взглядом серо-стальных глаз. Он любит людей со всеми их недостатками и достоинствами! Он любит этот несовершенный совершенный мир, такой для него родной! Любит эту Землю и эту Вселенную!

                «Как же я сразу этого не рассмотрел? – подумал Александр Иванович и ещё долго стоял перед портретом негра.

               -- Мужчина, мы закрываемся. Пройдите, пожалуйста, на выход, -- оторвал его внимание от картины монотонный голос служащей музея.

               -- Скажите, выставка до которого числа будет?

               -- Сегодня  последний день.

                *
                *       *

                … Конец августа. Серое утро. За окном моросит дождь. Александр Иванович бреется, глядя на себя в зеркало: «Становлюсь старым. Мне через месяц исполняется тридцать семь лет. Живу, как одинокий волк. Если бы не мысли о Хризантеме, то давно запил или  свихнулся. Не забыть прихватить с собой зонтик.» Подъезжая на служебной машине к работе, он обратился к шофёру:

              -- Петрович, останови здесь. Хочу немного пройтись.

              -- Как скажите.

                Александр Иванович вышел из машины, раскрыл над головой большой чёрный зонт и  пошёл по мокрому тротуару. Впереди, в метрах тридцати от него, шла девушка в тёмно-сером болоньевом плаще, с накинутым на голову капюшоном и держала в руке зонтик в серо-белую клетку. Он шёл за ней и думал: «Как всё-таки капюшон подчёркивает женственность и придаёт таинственность. А эта девушка сзади неплохо смотрится. На фоне хмурого утра и моросящего дождя, она почти сливается своим тёмно-серым плащом с мокрым, почти чёрным, асфальтом, что придаёт ей загадочность».

                Александр Иванович, который никогда по жизни не рисовал, вдруг ощутил в себе потребность нарисовать эту загадочную и таинственную незнакомку в плаще с капюшоном, нарисовать дождь и мокрый чёрный асфальт.

                Он поднялся на второй этаж, зашёл в приёмную и обратился к секретарше Леночке:

             -- Доброе утро, Леночка!

             -- Здравствуйте, Александр Иванович!

             -- Пожалуйста, пригласите ко мне на десять часов  на собеседование очередного молодого специалиста. До десяти меня ни с кем не соединяйте. До десяти меня ни для кого нет.

             -- Хорошо, Александр Иванович. Вам чашку кофе приготовить?

             -- Спасибо, не надо.

                Длинноногая секретарша Леночка обожала своего шефа и, как все секретарши, была уверена, что когда-нибудь она своими чарами растопит эту непробиваемую холодную глыбу.
                Александр Иванович прошёл в свой кабинет, в углу поставил мокрый зонтик, сел за  стол и задумался: с чего начать рабочий день? А начал он его с чистого листа. Положив перед собой лист белой бумаги, взяв в руки карандаш, начал рисовать дождь, девушку в капюшоне, зонтик над её головой. Особенно тщательно он выводил клеточки на зонтике.

                «Почему мне сегодня так грустно?» -- думал он, глядя на нежный цветок хризантемы, стоящий в вазе на подоконнике на фоне моросящего дождя за окном.
Невесёлые думы Александра Ивановича прервал стук в дверь его кабинета.

                -- Входите!

                Дверь медленно приоткрылась. В кабинет вошла рыжеволосая девушка и остановилась в торце длинного стола.

                -- Здравствуйте. Можно войти?

                «Нет! Так не бывает! Этого не может быть!», -- лихорадочно пронеслось в голове у директора. Перед ним стояла его Хризантема и вопросительно смотрела на него глазами- изумрудами.

                Внутри у Александра Ивановича всё колотилось так, как будто он взялся обеими руками за оголённый провод с напряжением в тысячу вольт. Ему стало трудно дышать. Он зажмурился, а когда открыл глаза, не мог поверить в реальность происходящего: дождь внезапно перестал идти, тучи развеялись, и кабинет озарился солнечным светом.

                Девушка, сама излучающая свет, стояла в лучах солнца. Овладев собой, Александр Иванович встал из-за стола, негнущимися ногами подошёл к своей Хризантеме, нежно и очень осторожно обнял её крепкими, надёжными мужскими руками и молча посмотрел ей в глаза.

                Вета ничего не поняла, но поняла, что ей приятно ощущать на себе его руки, излучающие тепло и нежность, что она не может оторвать своих глаз от его взгляда. Где-то она уже видела такой взгляд. Где? Ах, да! Этот взгляд  был у негра на картине «Виноградное вино».
                Взгляд Александра Ивановича говорил о внутренней свободе его души. Как ему хорошо прямо сейчас! Он любит себя! Он любит эту девушку! Он любит людей со всеми их недостатками и достоинствами! Он любит этот несовершенный совершенный мир, такой для него родной! Он любит эту Землю и эту Вселенную!