Скандал

– Ссукка! – почти шипя, произнесла Верка,  –  Сука он, и больше – никто!
Верка теребила нечесаные волосы и поносила своего любовника на чем свет стоит.
– Сука подлая! Чтоб ему, падле… – на мгновение Верка задумалась, а потом выпалила, –  чтоб ему, падле, больше никто никогда не дал!
Баба Надя, спрятавшаяся от Веркиного гнева в соседней комнате, засмеялась.
 – Чего ржешь, дура старая?! – Веерку уже начало заносить спьяну. А баба Надя, боясь скандала, в который раз, притихнув, молча ушла в свое рукоделие, сделав вид, что ни Верку, ни её подружек она не слышит. Молодые тетки сидели на кухне, пили водочку и обсуждали Веркиного хахаля, который уже третьи сутки не появляется дома.

К Верке не пришла только её закадычная товарка Танюха Ветрова. Эта пышногрудая тридцатилетняя бабенка любит вкусно и задаром поесть и выпить, любит шумные сборища в поселковой баньке. Но сегодня, почему-то, не пришла. Где-то опять загуляла, небось. Мужики вечно её тискают, щиплют. Танюха делалет вид, что недовольна подобным обращением, но продолжает зычно смеяться, широко раскрывая красный рот,  запрокидывая голову. Тогда становится видна её родинка возле уха, крупная, с горошину. Мужики, словно караси на хорошую приманку, клюют на это пятно, начинают шептать на ухо сальности, от которых Танюха ничуть не смущается, а только еще громче хохочет. Мужики лезут ей за пазуху, расстегивают пуговицы на кофте, тискают, мнут пышные груди, впиваясь мокрыми губами в её красный рот. А Танюха заливается смехом, делая вид, что не чувствует грубых пальцев на теле, не чувствует боли. Раззадорившись, она всегда уходит с каким-нибудь новым ухажером. Наутро, полупьяная, она выползает из постели, торопливо красит губы алой помадой. Потом подходит, покачивая в такт полными бедрами,  к ночному гостю и звонко целует его в щеку, оставляя помадный отпечаток. Мужики, ошарашенные подобным пробуждением, в недоумении смотрят на Танюху, а она указывает на дверь и, зажмурив глаза, говорит шепотом, растягивая рот в улыбке, наклоняясь к самому уху: «Вали!» И те «валят», чтобы больше никогда не погреться в её постели.

Постоянных ухажеров у Таньки нет, поэтому все давно привыкли к ней и её выходкам, а жены уже без боязни отпускают мужей в баньку, зная, что Ветрова все равно не станет долго возиться с их «кобелями», что те приползут потом домой, станут жалобно смотреть в ожидании похмельной рюмки. Бабы наливают мужьям самогонки, чертыхают их, скандалят, бьют посуду, но вечером мирно ложатся в одну постель со своими нерадивыми мужиками. Только баба Надя неодобрительно качает головой при виде Танюхи, и начинает отчитывать её за беспутство. На что та беззлобно огрызается: «Не твоего ума дело, старая карга!»

За глаза Таньку называли «лярвой», «шалавой», но никто не осмелился осудить её в лицо, выказать свое недовольство. В этом крошечном поселке Танюха давала хоть какой-то повод для жизни. Детей у нее не было. Бабы судачили, что когда-то Ветрова Таня была тоненькой ладной девчонкой, слюбилась с приезжим. Якобы понесла от него, да тот отказался жениться, и она с горя скинула дитенка. И вот уже лет двенадцать как никто не мог обрюхатить молодую бабенку. «Вот она и бесится», – назидательно говорили тетки своим молодым дочерям. А Ветрова Татьяна стала просто Танюхой, своей бабой, другом.

И вот собрались у Верки подружки-кумушки. Позвала, как обычно зовут тех, кто пожалеет. Молодые бабенки терпеливо слушали Веркино завывание:
– Не прише-ол, сука! Уже три ночи где-то кабелится… Ни звонка, ничего!.. Я его… Чего ж ему надо? И жрать есть, и настирано все! И не костерю, когда пьяный… Где ж эту паскуду носит! Ой, девки, ой, не могу-у-у…!
 
А «девки» наливали друг другу самогонки, кивали, соглашаясь с подругой. Вот только Танюхи нет – с ней веселее. Как начнет горланить «Ехал казак» – тоска куда-то проходит. Хорошая баба она, Танюха-то. Жаль, в старых девах сидит. Хоть бы дитенка завела, да, видно, Бог не дает таким как она счастья.

Уже было за полночь, как в дверь постучали. Тихо, робко. Никто не услыхал. А баба Надя почему-то встрепенулась. Медленно подошла к двери, открыла её. На пороге стояла Танька. Только какая-то странная была. Трезвая, рот не намазан помадой. Волосы были зачесаны назад и собраны в пучок.

– Баба Надя, Верку можно?
– Да ты проходи, чего стала на пороге-то? – Баба Надя распахнула дверь, приглашая Татьяну войти. Но та не сделала ни шагу.
– Не, баб Надь. Мне бы Верку. Очень надо
– А что случилось-то?
Тут из кухни вышла пьяная, зареванная Верка.
– Танюха! – Верка опять завыла, бросилась к товарке, но, увидев, что Татьяна не двигается, застыла, мгновенно протрезвев.
– Танюха, а что случилось?
– Я, Верка, попрощаться зашла. Сегодня поезд. А ты не жди своего. Не придет он больше. Уехал.
– Куда?! – выдохнула Верка
– Не знаю. Я, как сказала, что залетела, так он и собрался.
– Чего? Куда собрался? Как залетела? – и тут стал доходить весь ужас этой ситуации. Разлучницей-то оказалась её закадычная товарка! Баба Надя всплеснула руками.
– Ах ты! – Веерка замахнулась на Татьяну, но та даже не шелохнулась. Рука, занесенная над головой Татьяны, опустилась. Верка застыла в недоумении, как бы обдумывая Танюхины слова. Пьяная злоба исчезла. Не было сил ни скандалить, ни реветь. Стало вдруг на душе у Верки пусто, безжизненно, холодно.
– Да. Был он у меня. Не смогла его выпроводить. Почему – не знаю. Два месяца назад был. А неделю назад поняла, что залетела. Сказала ему – так он и уехал.
– Танька… И что теперь?
– Я к матери поеду, в деревню. Рожу – будет дитенку в деревне покой. А там – видно будет. Ты уж меня прости, дуру. Вон, у вас у каждой дети есть. А мне бы хоть одного родить. Ну, так я пошла?
– Иди, Танька. Иди. Иди и не возвращайся.

Верка закрыла дверь. Она не сказала подругам о визите Ветровой Татьяны.
Ночью Татьяну поезд увез в далекую деревню. А баба Надя вскоре тихо померла, унеся в могилу Танькин и Веркин секрет.