Греки, игра и напиток в 1949-м

  В один из погожих весенних дней 1949-го года, вальяжно прогуливаясь в увольнении по батумской улице  Ленина, я, как всегда,  зашёл  в известную мне  кофейню.
Там, подойдя к стойке и поздоровавшись с барменом,  выложил  на мраморную столешницу  гривенник и заказал порцию кофе «по-турецки», которым всегда баловал себя, перед тем как вернуться в расположенную неподалеку  казарму.

  Вообще-то порция такого кофе стоила  по прейскуранту 9 копеек, но уважающие себя люди на черноморском побережье традиционно  платили за неё 10,  уверенные, что именно этим они гарантируют себе  полновесность  дозы и  отменное качество любимого  напитка.

- Отдыхаешь? - не трогая  моего гривенника, кивнул, отвечая на моё приветствие, и называя  меня по имени, знакомый бармен.
Это Феофан. Он очень давно ведает этой кофейней  и  знает по именам всех её завсегдатаев. Их не так уж и мало, тех, кто    не могут обойтись без ежедневной  чашечки кофе,  которую  они предпочитают выпить именно в его заведении. Молва объясняет это тем, что потчует он свою постоянную  клиентуру напитком, приготовленным из  неучтённых контрабандных зёрен с невываренным кофеином, обладающих  особым ароматом и вкусом,  доход от реализации,  которых поступает ему,  минуя  кассу.
 
  Живописная внешность коренастого неопределённого возраста   Феофана с густой  вьющейся шевелюрой, коротко подстриженной  окладистой  бородкой и неожиданными голубыми глазами  на оливковом  лице, вместе с античным именем выдают его греческое происхождение. Хотя как истый  черноморец, занимаясь торговлей, он одинаково свободно и без акцента говорит на нескольких  языках, царящих на побережье,  и довольно бойко изъясняется с матросами торговых кораблей, заходящих в Батумский порт из Турции и Европы.
Поздоровавшись  со мной, Феофан привычно  отмеряет в медную турку полновесную порцию  свеже смолотых заветных  зёрен, которую  заливает кипятком из чайника и ставит  на жаровню с горячим песком.
Продолжая привычно   поддерживать разговор с немногочисленными посетителями, в основном засидевшимися в кофейне стариками, запивающими каждый глоток обжигающего напитка каплей ледяной воды из морозильника, он боковым зрением  не упускает из вида  турку с моим кофе, и привычно передвигая её  в раскалённом  песке, следит за тем, чтобы пузырь, возникающий  над напитком,  не лопнул, а осел вовнутрь, образовав аппетитный каймак.
Перелив кофе  в чашечку, Феофан пододвигает её ко мне, вместе с выложенным мной  гривенником.
  Спрашиваю его, - что это значит?
- Это значит, что я возвращаю тебе порцию, которую ты не допил прошлый раз, - объясняет он, - так, что возьми свои деньги, чтобы было чем  оплатить  следующую.
Это его фирменный приём. Отказываясь от  моего  гривенника, он напоминает мне, что  прошлый раз я не допил кофе против своей воли, так как был спугнут, чуть было не заставшим меня за этим занятием комендантским патрулём.

  Дело в том, что по советским  уставам  того времени  военнослужащие срочной службы (или, как их именовали в старой русской армии,  «нижние чины») не имели права посещения в неорганизованном порядке общественных мест, к коим относились все питейные заведения, в том числе, и кофейни.
 
  По этой причине  хозяйство Феофана, помимо прочего, имело для меня еще и то немаловажное достоинство, что позволяло  сквозь прозрачную витринную стену, выходящую на улицу, загодя  замечать приближающийся  комендантский патруль, прежде чем   он войдёт в кофейню с проверкой.

  В таких  случаях, ещё до того, как  это происходило, я успевал, не мешкая, покинуть заведение Феофана через кухню, из которой был выход в смежный безымянный переулочек.  Там,  юркнув через  хозяйственные ворота во двор штаба авиадивизии ПВО, где проходила моя  срочная  служба, я был уже  недосягаем.
 
  Всякий раз, когда такое случалось, щепетильный Феофан в следующее посещение подносил мне, взамен недопитой,  первую чашечку кофе бесплатно.
Надо сказать, случалось это  не так уж часто и особой выгоды мне, так же как и убытков Феофану, не привносило. Но привилегии, как бы малы они ни были,  всегда человеку приятны, и тут я  не был  исключением.
   
  Феофан, как-то  признался в том, что я напоминаю ему погибшего в таком же возрасте  сына.  Он благоволил ко мне по этой причине и, чтобы привадить  к своей кофейне,  сам же и научил занимать столик у выхода на кухню, и за своим кофе не спускать глаз с прозрачной наружной стены, чтобы вовремя заметить комендантский патруль.
 Знакомству с Феофаном,  помимо его покровительства и защиты от преследования  городской комендатуры, я был, в своё время,  обязан  и другой историей.
*
  Она, в свою очередь, была связана с тем, что, заселив недавно здание нашего штаба, мы на крыше отдельно  стоящего вещевого склада,  вписанного в ограду между нашей территорией и двором соседнего жилого дома, обнаружили  какие-то неизвестные предметы  укутанные  непромокаемым  тентом.

  Склад этот  представлял собой несуразное без чердачное и безоконное строение кубической формы  метров пяти высотой, к которому с нашей стороны из противопожарных соображений была приставлена переносная лестница.

  Предметами, укрытыми  на его крыше оказались несколько  старых табуретов и отполированные долгим употреблением, но  вполне пригодные для  дела  игральные  нарды.
Среди нас оказались несколько  поклонников этой популярной во всём мире восточной  игры, и мы решили использовать обнаруженное оборудование по его  прямому назначению, облюбовав крышу склада под импровизированный клуб нардистов.
 
   По вечерам,  когда штаб, кроме нас, сержантов, населявших небольшую штабную казарму, оставался на попечении единственного дежурного офицера, мы в сухую погоду с его ведома,   поднимались по пожарной лесенке на крышу упомянутого  склада, и до самого отбоя состязались «на вылет» в азартной древневосточной  игре, с увлечением  комбинируя свои, как нам казалось, хитроумные ходы передвижения по лункам игровых «шашечек», и  используя для этого непредвиденныя значения чисел, выпадавших на гранях   катальных кубиков.

  Игра оказалась заразительной и очень скоро все наши товарищи, которые первое время ограничивались наблюдением, усвоили её  несложные, казалось, правила,  после чего  увлечение нардами стало повальным.
Конечно, успех не давался  всем в одинаковой степени, и, как обычно, при всяком состязании, со временем, в наших рядах  обозначились устойчивые  фавориты и менее удачливые аутсайдеры.
  В то же время,  все мы оставались не более чем самоучками и ходы наши не отличались, присущей профессионалам тактической и стратегической глубиной.
Учиться большему было не у кого, и неудивительно, что результаты наших сражений становились с каждым днём всё более  предсказуемы, а увлечение игрой  стало заметно ослабевать.
Возрождение первоначального интереса к ней неожиданно пришло   со стороны соседского жилого дома.  Мы до этого привыкли к тому, что, на ближнем к нам, его балконе во время нашей игры часто появлялся средних лет смуглый  мужчина  с небольшой окладистой бородкой, модной, как мы уже говорили, у греков местного побережья. Покуривая папиросу, он не без интереса наблюдал за нами, не позволяя до времени  каких-либо замечаний на наш счёт, пока однажды  не выдержал.

- Ребята, - предложил он, - а не взглянуть ли вам на игру в нарды?
- А чем мы, по-вашему, занимаемся?
- По-моему,  вы просто кидаете кости и передвигаете  шашечки. Это, уважаемые товарищи,  занятие, но не игра.
- В таком случае мы готовы посмотреть на то, что вы называете игрой, - ответили мы, спуская ему во двор нашу лесенку, по которой он тут же вскарабкался к нам на крышу.

- Христофор, - представился наш сосед,  пожимая нам руки.
- Просим вас, Христофор, - пригласили мы его к нардам, - с таким именем, как ваше мы ждём от вас открытия Америки.
То, что произошло, потом  было ошеломляюще. Играя с нами, Христофор, с мгновенной реакцией оценивавший ситуацию и бормоча персидские названия чисел, выпадавших на  игральных костях, совершенно незнакомыми нам, и, с нашей точки зрения, казалось, совершенно нерациональными ходами одного за другим вышибал  из игры с сухим счётом всех наших фаворитов.

Мы даже толком не успевали понять, как это ему удавалось и, придя в себя, после каждого проигрыша требовали реванша. Христофор  наши  вызовы принимал, но неизменно вновь  выигрывал все предложенные ему партии «в сухую».
- Вот это «класс»! – вынуждены  были мы  признаться, - такого, пожалуй, нигде не увидишь.
- Что, вы, ребята, какой же это класс, - возразил он, - в моём понимании, вы играли со мной в поддавки. А сила настоящего игрока не в слабости противника, а в преодолении достойного себе  сопротивления. Для того чтобы оценить класс игры вам надо бы   увидеть  состязание равных.

- А вы знаете  в городе  равных  себе? - поинтересовались мы, не представляя, что такое возможно.
- Назвать таковых  в нашем городе, пожалуй, действительно трудно, но в Батуми  есть один человек, победа над которым сделала бы мне честь. Он старше меня, мы  земляки, и давно соперничаем  в нардах, но до сих пор за много лет так и не решили нашего  спора.
В тот день разговор на этом закончился, но с тех пор, как только Христофор появлялся на своём балконе, мы всякий раз старались зазвать его к себе для очередного «мастер-класса» в нашем клубе.

Христофор не только демонстрировал нам практику игры в нарды, но и много рассказывал нам об истории этой древневосточной премудрости.
В разное время мы от него узнали, что игре этой более 5000  лет и право считаться её родиной до сих пор оспаривают египтяне, персы, греки и даже индусы.
Аналог нард был обнаружен в гробнице фараона Тутанхамона, но это было уже в  XV веке  до н.э.
А в Персии ещё в III тысячелетии до н.э. эта игра имела мистическое значение. Персидские астрологи с её помощью предсказывали судьбы владык.
Поле для игры они считали небом, а движение фишек по кругу означало движение звёзд. На доске всё было кратно шести и имело связь со счётом времени.
Двенадцать лунок на каждой стороне представляли 12 месяцев, деление доски на четыре части – времена года,  общее количество лунок на доске – 24 часа в сутках, 30 шашек – числу лунных и безлунных ночей в месяце, а их движение по кругу - движение звёзд на небе.
Сумма очков на противоположных сторонах одного игрального  кубика равная 7 - соответствовала числу известных тогда планет, от которых происходило всё дурное и хорошее.
     Позже, ставшую очень популярной в Европе игру с подачи французов  стали называть «трик-трак». А  «нардами» обозначали игру королей.
Несмотря на восточное происхождение  правила современной игры были установлены англичанином Эдмондом Хейломом сравнительно недавно, в 1743 году, а международные правила  приняты в США только в 1931-м.

У нас, в результате просветительной деятельности Христофора  нарды стали занимать почти всё наше свободное время и по своей популярности  могли соперничать, разве  только с куревом, которое доставляла нам с  местной табачной фабрики, не говорящая по-русски, пожилая аджарка.
 
Эта тётка была знаменита объёмистыми свёртками с россыпью папирос «Казбек», которые поставлялись ею по такой доступной цене, что обходились нам дешевле магазинной махорки. 
Неудивительно, что в штабе эти респектабельные папиросы  курили все поголовно. И зачастую мы не успевали скурить предыдущую поставку, как добрая женщина приносила нам новую, способствуя избыточным накоплениям курева в наших чемоданах.
*
Моё личное знакомство с Христофором получило неожиданное  продолжение после того, как  через некоторое время я случайно повстречал его на улице.
- Как у тебя со временем, - поинтересовался он, - а то  навестим,  за  компанию, моего  захворавшего приятеля-соперника, и может, Бог даст, перекинемся с ним в нарды?
Я не только согласился на это, но и выразил готовность прихватить с собой, по такому случаю,  бутылочку.
- А вот  это, как раз, не тот случай, - предостерёг  меня Христофор, - мой приятель  не признаёт никаких напитков, кроме кофе, и то лишь своего собственного  приготовления.

На наш стук к калитке  отдельно стоящего домика вышел  сам хозяин с замотанным горлом, который, к моему изумлению, оказался ни кем иным, как «держателем» облюбованной мной кофейни,  хорошо известным мне Феофаном, так что изумлённому Христофору не пришлось нас знакомить.

Феофан пожаловался на ангину и заодно на жену, которая некстати отлучилась на рынок и предоставила ему принимать гостей  по-холостяцки. Он пригласил нас в дом и, проводив в завешанную коврами гостиную, усадил  на низкую тахту под  старинным оружием на ковровой стене, подложив  под наши спины мягкие мутаки.

Христофор учтиво справился о его  самочувствии.
- Если не возражаете, - ответил Феофан, - я сперва приготовлю нам кофе, а потом уже  поговорим о моей ангине.
  В гостиной по случаю весенней сырости  горел камин, с огня которого в этом доме никогда не снималась жаровня с раскалённым песком.
Когда мы неторопливо вкусили замечательный кофе, Феофан подкатил к тахте  антикварный столик с нардами.

- Я думаю, - обратился он к  Христофору, - что  ты привёл ко мне  приятеля не только, чтобы разделить с ним  беспокойство о моём здоровье, так что не станем  томить молодого человека  и сыграем пару партий для  его и собственного   удовольствия.
  С этими словами хозяин дома раскрыл нарды и стал раскладывать по лункам «шашечки», выстраивая их в исходное положение для игры.
О нардах Феофана следовало сказать особо. Это  произведение искусства, вывезенное из Индии, было выполнено из чёрного пальмового дерева инкрустированного  натуральным перламутром. «Шашечки», изготовленные из слоновой кости,  различались  цветом  инкрустации того же  перламутра, из  которого были выполнены так же  и вкрапления на тяжёлых  костяных игральных кубиках.
Разглядывая, можно было без конца  любоваться этим раритетом, если бы не начавшаяся между приятелями игра способная затмить собой  любую экзотику.

  Не стану её описывать, поскольку на свете есть вещи, которые невозможно воспринять с пересказа,  поэтому, если вам представится когда-либо  увидеть сражение  в нарды двух  виртуозов, ни за что не упускайте такого случая. Чем бы вы  ни пожертвовали, ради этого зрелища,  во всех случаях  вы останетесь вознаграждённым.

  Соперники на моих глазах  разыграли матч из десяти партий. Причём в таком темпе, что, выполняя ходы, они едва успевали вслух  считывать с костей персидские названия выпавших  на них значений. Партии заканчивались молниеносно, и я едва успевал фиксировать результат каждой из них, начисляя по  два очка – победителю за «марс» (при сухом счёте), или по одному за «ойн» (при счёте размоченном).

  В общем итоге матча хозяин дома опережал  гостя всего лишь на одно очко. Христофора такой результат не удивлял. Как я потом узнал, он не в состоянии был изменить его уже много лет.

  Феофан заведомо  был  сильнее моего соседа, но преднамеренно  не позволял себе отрываться  от него в счёте более чем на одно очко. Причём это имело место в любых матчах, из любого количества партий.
Подразнивая Христофора возможной победой, он  всю игру держал счёт равным, а потом, в заключение, последним выигрышем «в сухую» опережал соперника на одно очко,  неизменно  оставляя  общий итог матча за собой.
  Признанный король Батумских нардистов, Феофан считал, что по праву занимает свой королевский  трон, отводя Христофору роль, хоть и достойного, но, тем не менее, всего лишь претендента, поскольку на троне не может быть места для двоих. Это не мешало искренней дружбе моих знакомцев, но, в то же время и не нарушало установленную иерархию их  отношений.

  Покончив с игрой, приятели вполне доброжелательно переключились на обсуждение ангины Феофана с набором  всех «верных» народных рецептов её преодоления. 
На нашу попытку прощания Феофан заявил, что без дополнительной чашечки кофе он нас не отпустит, после чего быстро и, как всегда, мастерски его приготовил.

  Смакуя любимый напиток, он спросил меня, что мне больше понравилось, его игра в нарды или кофе, который он готовит. На что я философски заметил, что всякая игра суть условность, в то время как кофе  это самая, что ни на есть, замечательная  реальность.
Кофе хозяина,  в самом деле, не уступал по качеству его игре в нарды. Я не преминул сказать об этом Феофану и увидел, что это ему приятно.

  Между тем приближался июнь 1949 года и в городе Батуми, как и на остальном Черноморском побережье Закавказья, назревали иные события.
Началось с появления в городе странного вида военнослужащих одетых в поношенное солдатское обмундирование с полевыми офицерскими погонами на плечах. Так обычно экипировали резервистов, призванных на кратковременные сборы по линии военкомата, которые  надолго  в городе не задерживались. В то время как   замеченные нами люди  город  не покидали и, мало того, их количество с каждым днём заметно  возрастало. 

  Другой замеченной за ними странностью была их подчёркнутая нелюдимость. Они ни с кем из горожан не только не разговаривали, но и, казалось, не замечали их в упор.

   В городе появились  слухи о том, что все  греки черноморского побережья за сотрудничество с немецкими оккупантами решением Партии и Правительства  отнесены к числу неблагонадёжных народов и подлежат переселению вглубь страны, преимущественно  в  Казахстан и на Алтай.

  Берия в письме Сталину отмечал, что: «значительная часть греков, особенно в приморских городах, с приходом оккупантов занималась торговлей и мелкой промышленностью. Немецкие власти оказывали содействие грекам в торговле, транспортировке товаров и пр.»
Больше им ничего не инкриминировалось, но и этого оказалось достаточно, чтобы около 14 тысяч греков было ещё в 1944-м году депортировано из Крыма, а в 1949-м году настал черед греков   Абхазии и Аджарии.

  Обвинить в пособничестве врагу здешних  греков было нельзя, поскольку до этих мест немцы не дошли. Поэтому причин выселения  здесь объяснять,  вообще не стали, сославшись не очень убедительно на некие высшие государственные интересы.
Организаторы акции сочли необходимым выделить лишь в отдельный вопрос порядок перераспределения  принадлежащей грекам недвижимости и другого имущества. По свидетельству, расследовавшего впоследствии,  эти дела, полковника МГБ Гоцева, власти в присутствии наводнивших перед акцией офицеров в поношенной солдатской форме с полевыми погонами  вымогали у греков письменные заявления  о добровольной передаче государству  их собственности под обещание того, что по прибытии на место всё изъятое им с лихвой будет компенсировано.

  В результате дома и имущество депортированных  абхазских и аджарских греков после их выселения  были переданы мингрелам, которым, как утверждали злые языки,  повезло иметь соплеменником Лаврентия Берию.
 
  Накануне, за день до означенных событий, водителю  нашего единственного штабного грузовика приказали заправленную «под пробку» машину, с задёрнутым  кузовом и с ключом в замке зажигания оставить по указанному ему  адресу, а через два дня забрать её с того же места обратно. Такие же предписания получили водители крытых машин и в других воинских частях.

  Задуманная акция проводилась глубокой ночью в исполнении тех же странных офицеров, а наутро от жителей соседнего с нами дома мы узнали, что одна из таких машин приезжала за семьёй Христфора, которая с домочадцами и небольшим скарбом была  ночью вывезена на пересыльный пункт.

   В закрытой  для посетителей  кофейне Феофана,  от его заплаканной  помощницы  мне стало известно, что и он в эту ночь не миновал общей участи. Тогда я вернулся в штаб за казённым велосипедом и поехал искать пересыльный пункт.
   
  Как я и предполагал, он оказался на товарной станции, куда уже подали железнодорожный состав, комбинированный из грузовых теплушек для депортируемых, и нескольких пассажирских вагонов для сопровождающей  охраны. Крытые грузовики продолжали подвозить  тех, кого не успели собрать за ночь. Те же, кого привезли ещё с ночи, в ожидании отправки, разложили  вдоль поданного состава прямо на земле прихваченные из дому  тюфяки, чтобы дать возможность прилечь женщинам и старикам.

  Конвой  депортируемых был поручен специальному и неизвестному до этого в нашем городе  подразделению МВД.
Это были рослые неразговорчивые охранники в длиннополых чёрных шинелях  с меховыми барашковыми  воротниками и в низких того же меха кубанках с суконным малиновым верхом, вооружённые короткими кавалерийскими карабинами.

  Поскольку к акции были привлечены и армейские  подразделения, я в своей военной форме беспрепятственно проник на территорию задержанных людей и без особого труда разыскал среди них Феофана и Христофора. Они, как я и предполагал, были вместе, разумно решив  и в дальнейшем, держаться друг друга.

  Ночная акция внутренних войск подтверждала давно бытующие слухи о том, что  грекам не оккупированной территории побережья не миновать судьбы  своих крымских соплеменников, однако народ до последнего момента  надеялся, что этого не произойдёт.

  Феофан был мне рад и с грустной улыбкой извинился за то, что на этот раз не сможет угостить меня своим кофе и продемонстрировать состязания  с Христофором. Он рассказал, что, подписав заявление о «добровольной» передаче дома, хотел, было  оставить себе нарды, но офицер в полевой форме, оценив, сколько они могут стоить, сделать этого не позволил под предлогом того, что  дом, согласно подписанному заявлению передаётся  властям  вместе с  находящимся в нём имуществом.

  Я оставил друзей с обещанием скоро вернуться и помчался на велосипеде в город, откуда  после недолгого посещения кофейни Феофана и нашего штаба, вновь поторопился  на пересыльный пункт.

  Эшелон всё ещё стоял на месте, но переселенцы были уже в вагонах, перед которыми расхаживали конвойные. Из открытой двери одной из теплушек мне призывно махали  Феофан с Христофором.

  В руках у меня было два свёртка. Один из них с увесистой  россыпью папирос «Казбек» был предназначен конвойному, который согласится передать второй свёрток  по назначению. В нём была добытая в кофейне Феофана объёмистая банка с зёрнами контрабандного кофе и старенькие нарды  из  нашего  штабного  клуба.
Когда эшелон тронулся, и вагон с моими друзьями проходил мимо, я увидел их, с прощально поднятыми над головой  обоими моими свёртками.
Нелюдимый охранник не стал брать себе предложенные ему папиросы, а вместе с нардами и кофе  передал  их грекам.

Москва, декабрь 2008