А. Максимов. Так было... 33. Снова в Париже. -2-

Анатолий Максимов. Так было... 33. Книга вторая. Франция. Часть II. Снова в Париже (2)


Заняв места, мы заказали обед. Когда нам его подали, мы встали и ушли. Выйдя на улицу, мы направились в ресторан "Мэр Пулард" (Merе Poularde), который я приметил во время обхода замка. Зашли. Клиентов не было. Что мы ели – не помню. Кажется, омлеты и яичницы во всех видах и запивали заказанным мной французским коньяком "три звездочки". Но гвоздем "нашей программы" было пение, на которое начали приходить немцы из ресторана.

В какой то момент пришел к нам "гонец" от начальника лагеря с приказанием немедленно вернуться в ресторан!
– Принеси коньяк, и мы вернемся!
"Гонец" пришел повторно, но без коньяка, и приказал всем немцам уйти из "нашего" ресторана. Атмосфера медленно накалялась.

В какой-то момент к нам пришел неизвестный нам немец и сказал, что начальник лагеря изменил программу: отъезд назначен на полчаса раньше предусмотренного расписанием. Мы его угостили коньяком.

Мы учли предупреждение и сели в "наш" автобус за полчаса до вновь назначенного времени. Сидим и поем песни. Ждем. Немцы начали подходить небольшими группами. Основная же масса появилась с получасовым опозданием: не все знали, что час отъезда был изменен.

Перед отъездом к нашему автобусу подошел начальник лагеря и потребовал, чтобы мы сдали оружие и пересели в другие автобусы, с остальными.
– А коньяк будет?
Вопрос остался без ответа.
Оружия мы не сдали и в другие автобусы не пересели.

Была почти ночь, когда мы вернулись в лагерь. К нашему автобусу подошел оружейный мастер и потребовал, чтобы мы немедленно сдали винтовки. Мы отказались выполнить его требование, сказав, что сдадим завтра.

В воздухе запахло грозой!

Мы готовились ко сну. Неожиданно к нам пришел тот немец, который нас предупредил о перемене часа. Он сказал, что начальник лагеря взял меня на мушку и что этой ночью будет карательная экспедиция. И ушел.
На мои нары около входа мы положили продольно два бревна, а я перебрался в глубь барака. Мы переговаривались полушепотом, в ожидании обещанной экспедиции.

Где-то около полуночи скрипнула дверь, и в барак вошли три тени. У одной из них был карманный фонарик, а у двух других – солидные палки, нечто вроде бит. Молча они осветили мою кровать – и посыпались удары.
Федя включил свет, и громкий хохот сопроводил убегающих экзекуторов!
На следующий день мы сдали наши винтовки оружейному мастеру без всяких историй. О карательной экспедиции мы никому ничего не говорили.

Через три дня после нашей экскурсии меня вызвали к начальнику лагеря, который мне сказал, что Центральное управление Шпеера в Париже удовлетворила мою просьбу поехать в отпуск. И добавил, что через три дня уйдет состав с легковыми машинами и с грузовиками в Париж – для капитального ремонта.
– Ты будешь сопровождать этот транспорт, – заключил начальник лагеря.
В назначенное время я пришел на сортировочную станцию. Мне указали на "мой" состав. Проходя вдоль него, я увидел на платформах несколько американских легковых машин. Я выбрал "Буик", в котором устроился поудобней на широком и длинном сиденье. Через полчаса ко мне подошли двое немцев и сказали, что их назначили сопровождать состав.
– Выберете машину и устраивайтесь, – сказал я.
Две лычки на моем погоне – это неоспоримый авторитет для немецкого солдата!

Перед отъездом Павлуша вручил мне письмо, которое просил передать его жене.
– Если вы ее не застанете дома, то зайдите к нашим друзьям и отдайте его им – они передадут. Это люди надежные и хорошие, их адрес на обороте.
Я пообещал выполнить просьбу.

В день отъезда меня провожала "до ворот" наша группа в полном составе. Были крепкие рукопожатия и самые сердечные пожелания. С подчеркнутым вниманием меня провожал Федя.

С этой группой я прожил почти месяц, в течении которого не было ни ссор, ни драк. О жизни "дома", до плена, ребята не рассказывали, и я их не расспрашивал – незачем было рану теребить! Зато Павлуша их упрекал в том, что они не свергли коммунистическую власть и понадеялись на немцев!
– Что там понадеялись, – возражали они, – мы даже не знали, что была война. Нас призвали, дали винтовки, показали, как надо стрелять, и куда-то отвезли. Мы не знали, что нас отвезли на фронт. Внезапно нас окружили немцы и отвели в лагерь военнопленных. Сколько нас там оказалось!

Я с ними не спорил, допуская, что все это могло произойти именно так, как они рассказывали. Потом, уже после войны, читая воспоминания непосредственных свидетелей, я пришел к заключению, что в общем все происходило так, как рассказывали ребята.

Дорога до Парижа оказалась длинной. Бывало, что мы простаивали по нескольку дней на запасном пути, уступая дорогу военному транспорту.
Во время таких стоянок мои спутники, от безделья или от стремления к наживе, ходили вдоль запасных путей и выискивали всякого рода товары.

В одном случае они увидели просверленную бочку не то с ромом, не то с коньяком и наполнили фляжки. В другом случае они открыли дверь товарного вагона, идущего в Германию, заваленного дамской обувью. Еще в каком-то вагоне, тоже идущем в Германию, обнаружили сладкое сгущенное молоко. Найденное "добро" переносилось в машины.
– Скажите, не влетит ли вам за приобретенное вами добро? – поинтересовался я.
– За что? Оно же наше! Оно идет в Германию!

Накануне нашего приезда в Париж мои спутники исчезли. Я заглянул в их машины, но ничего не нашел – все было унесено!

Май был на исходе. Прибыв в Париж, я пошел в главное управление Шпеера, где мне сказали, что никакого отпуска у меня нет, и дали направление в знакомую мне семинарию.

Но в семинарию я не пошел, а снял номер в отеле рядом с Восточным вокзалом. Никакой реквизиции у меня не потребовали. Приведя себя в порядок после долгого пути, я пошел отыскивать адрес, данный мне Павлушей.

Я поднялся, как мне сказал Павлуша, на пятый этаж. Позвонил. Никто не ответил. Я пошел по второму адресу, к его знакомым. Я открыл дверь в заборе и очутился во дворе, в дальнем углу которого стоял трехэтажный дом в плачевном состоянии. Штукатурка во многих местах отстала, и оголенные местами темно-коричневые кирпичи выглядели, как лишаи на сером фоне дома. Входная дверь оказалась с боковой стороны.

Дверь мне открыл коренастый мужчина и, не задавая никаких вопросов, пригласил зайти.
– Заходите, заходите, – сказал Павлуша, – здесь все свои.

За столом сидело несколько человек: пили чай. Павлуша меня представил и познакомил с присутствующими, среди которых была его жена.
– После вашего отъезда, – обратился ко мне Павлуша, – я решил, что мне нечего было оставаться в лагере, сел на поезд и примчался домой. Точнее – я убежал! Письмо, которое я вам дал перед вашим отъездом, больше не актуально.

Я вернул письмо. От предложенного мне чая я отказался, посидел, ради приличия несколько минут, распрощался и ушел.

В течение нескольких дней я ходил по городу, рассматривая его примечательности. Конечно, первое, что я осмотрел, – это Собор Парижской Богоматери. Затем гробницу Наполеона, Триумфальную арку, Эйфелеву башню и пр. Все эти достопримечательности я обошел пешком, не спускаясь в метро.

В это "роковое утро" – шестого июня – меня разбудили резкие приказы и беготня по коридору. Я спустился к завтраку. Консьерж отеля мне сообщил полушепотом, что в Нормандии началась высадка союзных сил и что немцы покидают отель в спешном порядке.

Никто не знал, когда "мой" состав с автомобилями прибыл в Париж. Я собрал свои вещи и двинулся в знакомое мне казино. Новое начальство меня встретило без удивления и моментально выдало направление в семинарию. Такое направление у меня уже было, но с просроченной датой.

В Париже начали появляться дезертиры. Их вылавливала фельджандармерия и отправляла обратно, на Нормандский фронт. Появилось около двух десятков дезертиров и у нас, в семинарии. Новое начальство, в чине капитана, вызвало меня и приказало отвезти дезертиров, под охраной пяти вооруженных солдат назад, на фронт.

Чтобы не столкнуться с французскими партизанами и не попасть под обстрел английской авиации, мы выехали автобусом поздно вечером и утром прибыли в назначенный пункт. Обратный путь мы проделали частью вечером, частью ночью.

Прошло около двух недель после моей поездки в Нормандию. Меня вызвал капитан.
– Дело очень важное и срочное, – начал капитан. – По сведениям военной разведки, в Париж направилось крупное воинское соединение, состоящее из дезертиров. Комендант Парижа распорядился это соединение расформировать и отправить небольшими партиями обратно на фронт. Завтра ты поедешь на автобусе с десятью солдатами, заберешь дезертиров и отвезешь на фронт. Учти, что линия фронта не там, где она была две недели тому назад. Завтра получишь дополнительную информацию.

Я обратил внимание на то, что немецкие офицеры, для восстановления порядка и боеспособности их армии, прибегали к помощи шофера-иностранца!

В автобусе было около тридцати дезертиров, которые занимали передние сиденья. В глубине автобуса – десять вооруженных автоматами солдат. Мы, как и в предшествующий раз, выехали с наступлением сумерек. Под утро нас остановил военный патруль и сказал, что в том месте, куда мы едем, нет немецких войск – они отошли. Но куда отошли – патруль не знал! Нам пришлось крутиться до обеда, пока не нашли пехотный полевой штаб, которому сдали наших дезертиров.

Двадцатого июля разорвалась бомба, подложенная полковником Штауфенбергом! Но Гитлер остался в живых!

Трудно себе представить, а тем более оценить, последствия от полученного шока. Все, кто могли, попрятались и притихли, лишь бы не быть "на поверхности" – в поле зрения Гимлера, наделенного особыми правами. "Предателей и изменников" видели везде! Арестованных, невзирая ни на чины, ни на партийное положение, свозили в казармы и, после пыток и истязаний, вешали или расстреливали на месте без всякого суда!

Никто не был защищен от произвола гимлеровских опричников!
Психозу поддались все без исключения: и военные и штатские любого ранга. Все они боялись попасть под суд, справедливо или по клевете, с ярлыком прямого или косвенного "соучастника покушения"!

Боялся и я, лавируя "между подводными камнями" и стремясь к тому, чтобы остаться в живых и без увечий!

В семинарии говорили, что идут жесточайшие бои, в результате которых немецкая армия вынуждена отступать на новые позиции.
Раненный в руку лейтенант мне говорил, что Вермахт по всей вероятности отступит до немецких границ – как на западном, так и на восточном фронте.
– Что будешь делать ты, когда мы уйдем из Франции?
– Не знаю, я об этом не думал.
– Я хочу тебе сказать, что нам, немцам, будет очень тяжело, и хочу предупредить и тебя, что иностранцам будет еще тяжелей. Если сможешь остаться во Франции, то останься!

Не по своей воле я был, хотя и косвенным, но все же участником войны. После покушения на Гитлера я должен был быть, как и все остальные, осторожным на словах и в действиях. Малейший промах мог оказаться чреватым последствиями.

То тут, то там союзные силы прорывали немецкую оборону и постоянно обстреливали тыл. Немецкая армия нуждалась в боеприпасах и горючем.
Меня вызвал капитан.
– Завтра повезете бензин на фронт. Ты знаешь, как ехать, и поведешь колонну из пяти цистерн.

Пока я развозил картошку или перевозил мешки с цементом, у меня не было ощущения, что я участвую в войне, что я помогаю немецкой армии. А теперь, когда мне дали задание перевезти бензин на фронт, у меня возникло чувство соучастия в каком-то преступлении с неясными контурами!

А что будет, если я откажусь везти бензин на фронт?
Учитывая общее напряжение после покушения на жизнь фюрера, я был уверен, что по голове меня не погладят, а скорее поставят к столбу и завяжут глаза – за саботаж и в назидание другим!

Перед отъездом я дал наставление водителям моей колонны. Я им сказал, что будем ехать по ночам и ранним утрам, а днем укрываться вне досягаемости английской авиации. А также предупредил, что поскольку вдоль дороги посажены платаны, но не сплошной стеной, открытые места будем проезжать в одиночном порядке: пока такое открытое место не проедет впереди идущая машина, следующим – стоять под защитой платанов.

Колонна двинулась ночью. Утром мы свернули с дороги и заехали во двор какого-то небольшого замка и поставили цистерны в тень. Двор и окружающая поляна были запущены: трава была выше колена. Один из водителей увидел длинноухого зайца и побежал за винтовкой. Другие последовали его примеру и залегли. Как только заяц высовывал голову, раздавался выстрел, и уши с головой взлетали в воздух: у нас были разрывные патроны!
 
Вблизи замка была пристройка, в которой кто-то жил. Мы попросили женщину приготовить то, что осталось от зайцев. Она нехотя согласилась, но к обеду все было готово.

С наступлением ночи мы выехали из замка и двинулись дальше. На следующий день утром мы прибыли по месту назначения.

Через десять дней я повел вторую колонну с новыми водителями. Я им дал такие же наставления, как их коллегам в первую поездку. Как и в первый раз, мы выехали с наступлением ночи. Когда забрезжило утро, нам оставалось проехать еще пятнадцать-двадцать километров – перед тем как свернуть с магистрали и заехать в знакомый мне замок.

Колонна остановилась под прикрытием платанов. Я напомнил еще раз, что будут отрезки дороги без платанов и что такие пробеги будем совершать поочередно и одиночно. "Понятно?" "Понятно!".

Я поехал первым, поглядывая в зеркальце на стоящие под укрытием цистерны. Проехав "опасный" участок беспрепятственно, я остановился в ожидании следующих машин. Потом я проехал следующий опасный участок дороги и заехал под тень платанов. В этот момент до меня донеслось знакомое гудение авиации. Я посмотрел вдоль дороги и увидел на горизонте несколько самолетов. Глянул в зеркальце и увидел цепочку цистерн, одну за другой, на "опасном" участке дороги. Я резко затормозил, выскочил из машины, перебежал на другую сторону дороги и бросился в кювет. Едва я лег, как услышал пулеметную очередь, за которой последовал страшной силы взрыв.

Меня обдало жаром, и я почувствовал запах горелой шерсти. Как долго я пролежал в канаве – не знаю. Когда я поднялся, то увидел объятые пламенем машины. Водители, наверное, сгорели вместе с машинами.
Моя машина тоже горела. А вместе с ней сгорели мой чемоданчик с серым летним костюмчиком (с красными прожилками) и шкатулка, которую мне подарил капитан от имени батареи в день моего ухода из болгарской армии.
 
Мне повезло: кювет оказался глубоким, и я отделался обожженной шеей и обгоревшими волосами на затылке.

Я доложил капитану со всеми подробностями о том, что произошло, и попросил его не посылать меня с цистернами на фронт. Капитан понял мое шоковое состояние и сказал, что учтет мою просьбу.

И он ее учел: я больше не садился за руль машин с цистернами.

В семинарии царило оживление. Организация Шпеера потеснилась и предоставила место и возможность отдохнуть и подкрепиться приезжающим с фронта воинским подразделениям. Потом эти подразделения отправлялись обратно на фронт и заодно сопровождали дезертиров.

По утрам начали приходить грузовики с продовольствием, в частности, с мясом, которое складывали в холодильной камере. Затем, к обеду, подъезжал грузовик-холодильник и забирал часть привезенного утром мяса.
– Что это за маневры? – спросил я у молодого лейтенанта, румына по национальности.
– Ты заметил, что в кабинке грузовика сидит капитан?
– Наш капитан?
– Нет, это капитан из комендатуры. Предчувствуя свой скорый отъезд из Парижа, они распродают армейские запасы на черном рынке.
– Есть ли у него официальное разрешение на вывоз мяса?
– Нет.
– И ты не можешь остановить этот грабеж?
– Нет, потому что мне все равно. Пускай грабят, что хотят, – это их добро, а не мое! Ты это понимаешь?
Я ничего не ответил, но подумал, что, в конечном итоге, он прав – это не его добро.
 
Ожог на шее постепенно зарубцовывался, и появились первые ростки волос. Никакого определенного занятия у меня не было, и никто мной не интересовался. Это мне позволяло бывать в городе. В одну из таких поездок я увидел, что выносили архивы из отеля Континенталь, грузили их в машины и куда-то увозили. Я также заметил, что на террасах кафе военных почти не было и что движение машин на улице стало более текучим, без заторов.
 
Наступила середина августа. Приезд воинских подразделений в семинарию прекратился. Время от времени приезжали небольшие группы переночевать и на утро уезжали дальше. Продовольствие начали поставлять через день, а потом каждый третий день. Сворачивание распределительного пункта организации Шпеера происходило по заранее разработанному плану.

Нас выстроили во дворе, в ожидании приезда высокого начальства. Оно объявило, что эвакуация распределительного пункта должна быть закончена до двадцатого августа и что все то, что нельзя вывезти из-за недостатка транспортных средств, как, например, простыни, одеяла, подушки и прочее, будет сожжено во дворе семинарии. Я обратился к генералу с просьбой позволить мне взять кое-что из обреченных на сожжение вещей, так как я, как вольнонаемный, эвакуироваться не буду – я останусь в Париже.

Генерал посмотрел на меня, подозвал капитана и сказал: "Пусть берет что хочет".

На следующее утро начали сносить и класть в кучу все то, что подлежало сожжению. Из этой кучи я вытащил вещи "первой необходимости", в том числе рабочую одежду и новенький велосипед. Переоделся и засунул в глубь кучи свое обмундирование с двумя лычками на погонах.

Ко мне подошел знакомый лейтенант, румын по национальности, и сказал, что он слышал мой разговор с генералом и решил остаться, как и я, во Франции.
– У меня создалось безвыходное положение, – начал он. – До Румынии я не доберусь. Если же доберусь, попаду в руки Красной армии, вернее, в руки политических комиссаров, которые или разделаются со мной на месте, как с фашистом, или отправят в дальние края на добычу угля. Понимаешь?
– У тебя есть знакомые в Париже?
– Да, в Париже есть небольшая румынская колония, которая обещала мне помочь. Кстати, я узнал, что немцы выдают единовременное пособие тем иностранцам, которые решили остаться во Франции. Если хочешь, пойдем после обеда на Елисейские поля, где, по моим сведениям, будет происходить выдача денег.

По дороге я вспомнил, совершенно интуитивно и без всякого намерения, Павлушу и подумал, что, может быть, мне удастся получить что- нибудь и для него.

Кассир записывал фамилии, не требуя никаких удостоверений личности. Получатель расписывался в соответствующем прямоугольнике и получал пособие.

Очередь дошла до меня. Пока кассир отсчитывал мне деньги, я ему сказал, что мой друг не может прийти: он болен и лежит в кровати.
– Напиши его фамилию вот здесь и распишись за него!
Получив все сполна, я оглянулся, но румына уже не было – он, наверное, побежал в румынскую колонию. Я же вернулся в семинарию.

Меня разбудили какие-то мощные взрывы, от которых вздрагивали стены корпуса. Сначала я подумал, что это были артиллерийские снаряды или заблудшие бомбы союзной авиации.

Я вышел во двор. Ни бомб, ни снарядов я не обнаружил.
И ни одной живой души!

Раздался новый сильный взрыв. Судя по направлению, где происходил взрыв, я определил, что взрывались баки с авиационным бензином в соседнем аэропорту Орли (Orly).

Я стою посередине двора, отдавая себе отчет, что кто-то перевел стрелку моего жизненного пути и что впредь я буду один!
Что делать? С чего начать? Куда идти? К кому обратиться за советом, за помощью?
Единственный человек, с которым я знаком и знаю его адрес, – это Павлуша. Я привязал свои вещи "первой необходимости" к велосипеду и двинулся разыскивать известный мне адрес.


Продолжение следует.