К северным звездам

Дарсула развязали и дали ему время, чтобы размять затекшие члены. Он осматривался, потирая запястья, саднившие от грубых веревок, и пытался справиться с отчаянием, медленно подтачивающим разум. Это было странное место – расчищенная от травы каменистая площадка, видимо, расположенная на возвышенности, поскольку над ней явно поработали холодные ветра. Вокруг торчали неотесанные каменные столбы высотой в три человеческих роста. Между ними встали воины, держащие при себе щиты, копья или секиры с острыми навершиями, так что о побеге и думать было нечего. Ближе к краю каменного кольца возвышался гранитный куб, подножия которого было не видно под грудой ржавого металла – наконечники стрел, копий, сломанные лезвия мечей и топоров… Двое воинов, поверх брони которых были наброшены красные плащи, хозяйничали вокруг куба – жертвенного камня, как с внезапно нахлышувшей слабостью понял Дарсул, - один разжигал на его потемневшей от времени поверхности костер, другой поднимал на воздвигнутый рядом шест бело-синий штандарт.
Прошло совсем немного времени с тех пор, как он увидел этот штандарт на горизонте. Те же рунические надписи, тот же рыкающий волк – только было оно во много раз больше, это белое с синим знамя на лебединой шее корабля, на бортах которого сверкали серебристые щиты в виде крыльев. Меньше чем через два часа почти никого из его соратников не осталось в живых. Крепость была разграблена и выжжена, после чего большая часть налетчиков вернулась на корабль, а небольшой отряд поскакал на север. С ними навстречу своей судьбе, связанный и перекинутый через седло, отправился и Дарсул. Последнее, что он увидел перед тем, как ему на голову набросили черный мешок, были налетчики, бросавшие связанных пленников за борт, на милость волн и акул, поднявших кровавую пену на мелководье. Ветер некоторое время доносил до него удивительно красивое пение, похожее на церковный молебн – и кто бы мог поверить, что оно сопровождает варварскую расправу!
Огонь разгорелся в полную силу. Один мужчина в красном то и дело подбрасывал в пламя ветки, другой подвел к алтарю коня и проткнул ему ножом жилу на шее. Животное стояло совершенно спокойно, в то время как жрец набрал полные ладони крови и выплеснул ее в огонь. Рану заткнули комком листьев, смешанных со смолой, и жрецы начали кланяться костру, что-то бормоча и держа перед собой ножи.
Он вспомнил, что уже видел это капище, когда выезжал на разведку с другими воинами. Холм со столбами на вершине располагался в дне пути от крепости, хотя кони налетчиков и преодолели этот путь всего за несколько часов. «Всего лишь старая куча камней, - сказал тогда капитан. – Было время, местные дикари забивали там друг друга на потеху своим божкам, чтобы отвести от себя зимние холода. Но как добрались досюда наши, так и не стало ни грязных язычников, ни ихних ведьминских игрищ. Надо бы как-нибудь перетаскать эти камни в крепость. Пригодятся, как станем новую башню строить.»
Элдринги. Вот как он назвал этих «дикарей». Так их называли и в книгах, которые со скуки читал Дарсул, считая дни до возвращения домой.
Эти странные, непохожие на людей воины и были элдрингами, пришедшими с далекого севера на кораблях, чьи паруса раздувала ярость Ледяной богини, а клинки направлял гнев бога Войны. Бледные лица с холодными стальными глазами, темные волосы, собранные в косы и переплетенные заговоренными серебряными нитями. Элдринги смотрели на него без тени сочувствия, подталкивая тупыми концами копий поближе к огню. Дарсул готов был в отчаянии броситься на жрецов с голыми руками, когда они вдруг выкрикнули «Морбарг!» и стремительно отступили, встав у подножий огромных камней. Вперед вышел высокорослый воин с двумя секирами в руках, бросил одну из них, поменьше и без украшений, к ногам пленника и воздел к небесам свое оружие, с которого еще не смыл кровь. Воины отозвались ревом, чествуя своего вожака.
 - Улдрек, Улдрек! Во имя Морбарга! Владыка Улдрек!
Дарсул заметил, что пламя за спиной воителя как будто потемнело и перестало извергать дым. Нечто наблюдало из костра, наблюдало более пристально и жадно, чем два десятка элдрингов, с нетерпением ожидающих чужой смерти. Под незримым взглядом Дарсул, словно во сне, поднял секиру, почти не ощущая ее тяжести.
 - Дерись! Во имя Морбарга!
 - Сражайтесь! – воскликнул жрец, чьи руки все еще были красны от крови, и Улдрек бросился на пленника. Дарсул едва успел увернуться от страшного удара. Он не понимал, как ему это удалось, как вышло столь стремительно вскочить на ноги и ударить в ответ. Страх тек по его жилам вместо крови, и тело, неистово жаждущее жить, двигалось словно само по себе, со скоростью и ловкостью преследуемого зверя. Крики «Бей! Улдрек! Морбарг!» слились со скрежетом стали о сталь, с карканьем воронов, закруживших над бездымным костром, с тяжелым дыханием и звуками ударов, и он начал различать в сплошном шуме битвы какую-то мелодию. Как будто сквозь него пробивалось пение элдрингских воительниц, завершающих ритуал. Он пытался расслышать ее хоть чуточку отчетливее, но ему так мешал грохот, издаваемый закованным в доспехи противником…
Все закончилось, и лишь последние отзвуки чудесной мелодии звучали среди полного молчания. Он вслушивался в них, словно вынырнув из моря и глотая воздух, до последней ноты, до того мгновения, когда, наконец, песнь угасла, - и вспомнил свое имя.
 - Я жив, - выдохнул Дарсул. Он понял, что крепко сжимает в руках небольшую, сплошь красную и мокрую секиру. Увидел, что огромный воин лежит навзничь, и кровь стекает по его черненым доспехам, а шлем с тонкими, изящно изогнутыми рогами смят и отброшен в сторону. Рядом с ним, подкатившись к куче ржавого железа у алтаря, лежала и скалилась в залитое алым закатом небо отсеченная голова.
Дарсул отбросил оружие в сторону и в изнеможении повалился наземь. Он чувствовал, как камень холодит разгоряченную кожу, слышал на удивление тихие голоса элдрингов и грай воронов, рассевшихся на камни. Ему было все равно, что за кара ждет его за убийство вождя – по крайней мере, он пролил хоть немного крови за погибших соратников, - и не сопротивлялся, когда его подхватили под руки и прислонили спиной к одному из столбов. Так он смог увидеть, как жрец бросает в огонь голову Улдрека и пламя вспыхивает столбом, словно туда плеснули масло. С тела сняли доспехи и завернули их в синий плащ убитого. Второй жрец подошел к Дарсулу с ножом, бормоча про себя какие-то молитвы, обращенные к загадочному Морбаргу, и пленник закрыл глаза, ожидая удара, который прекратил бы его жизнь.
Холодное, влажное от крови лезвие коснулось его лица, и он потерял сознание.

На капище уже никого не было, но костер еще горел ровным, почти не дымящим пламенем. Вороны каркали и неуклюже скакали вокруг брошенного на милость птиц и зверей трупа, лицо которого уже было полностью расклевано. Почему-то элдринги оставили здесь и оружие – две секиры: большую, украшенную серебряной насечкой в виде магических рун, и маленькую, с тронутым ржавчиной лезвием.
Дарсул вяло махнул рукой, отгоняя настырную птицу. Улдрек был куда крупнее, неужели ей все мало? Он встал на ноги, чувствуя, как болят перенапряженные мышцы, и огляделся. Кто-то набросил на него свой плащ и подтащил поближе к жаркому пламени, благодаря чему он не замерз ночью – а ведь уже почти рассвело, подумал он. За все то время, что он провел в беспамятстве, его не нашел ни волк, ни медведь. Наверное, их отпугнуло пламя… Дарсул посмотрел в огонь и вновь почувствовал на себе взыскующий взгляд, от которого становилось не по себе.
Он подобрал оружие и возложил к алтарю маленькую секиру, ту, что принесла ему победу.
 - Благодарю тебя, Морбарг, дарующий силу, - произнес он слова, которые сами собой возникли в его душе. Пламя испустило несколько искр, и незримое присутствие оставило его. На глазах у Дарсула огонь опал, как увядающий цветок, и угас, оставив после себя лишь кучку похожей на снег золы, тут же сметенной с алтаря порывом холодного ветра.

Его отчаянно мучил голод. Оставив победителю теплый плащ и оружие, - странно, но на обобранном до нижних одежд теле Улдрека оказался еще и кинжал – элдринги не позаботились о какой-либо пище. Впрочем, Дарсул довольствовался и тем, что обычай велел им оставлять в живых того, кто победил в этом странном поединке-жертвоприношении. Он шел на север, куда порой отправлялись поохотиться офицеры, которым прискучило сидеть в крепости, и нередко возвращались, волоча на телегах туши оленей и кабанов. Временами Дарсул натыкался на ручьи, из которых пил до отказа, чтобы приглушить чувство голода.
На опушке леса ему попался на глаза олень – к сожалению, на мгновение позже того, как олень сам его заметил. Подавив бесполезную ярость, он стал двигаться более осторожно и в конце концов смог неожиданно напасть на олениху с тремя детенышами. Семейство умчалось в чащу, оставив на траве истекающего кровью олененка, которого точный удар Дарсула разрубил почти напополам. К счастью, огниво, которым он обычно пользовался для разжигания трубки, все еще лежало в мешочке, вшитом в подол его рубахи, и по-прежнему исправно работало. С горем пополам зажарив на небольшом костерке большой кусок мяса, он набросился на еду. Пережевывая божественно вкусную оленину, он поймал себя на том, что мысленно благодарит Морбарга, направившего его секиру, и почувствовал ком в горле.
Воины-элдринги, собирая украшения с пленных и павших людей, не обошли стороной и оглушенного ударом палицы Дарсула, сорвав с него цепочку со символом веры, принятой на его далекой теплой родине, в предгорьях Калледры. Однако татуировка на левом запястье никуда не делась, и теперь он смотрел на нее, удивляясь тому, почему священное изображение Весов не вызывает в его душе отклика. Сколько раз он прикасался к ней, молясь об удаче… Он ведь даже не вспомнил о молитве перед смертельным поединком!
Дарсул мог бы процитировать подходящие строфы из Небесной книги, из той ее части, что посвящена безверию, но чувствовал, что и она здесь бессильна. Как будто он покинул родную, управляемую привычными законами землю и попал во владения всесильного деспота, где законом служит лишь его прихоть.
Отныне он был брошен на милость чужих божеств, владык над изящными и жестокими элдрингами, и более того – принадлежал одному из них.
 - Меня купили ценой моей собственной жизни, - тихо произнес Дарсул, едва сдерживая безумный смех. – А ведь я даже не знаю, кто это такой… Морбарг.
Пламя выбросило сноп искр. Дарсул, успокоившись, вырезал из туши кусок жира и бросил его в костер. Так делал один из солдат в крепости, плосконосый, черноволосый выходец из какой-то лесной страны на востоке империи. «Задобрить огонь», вот как он это называл. И хотя на его шее также висела цепочка с Весами, в нем, как и в язычниках-элдрингах, было что-то дикое.
Плоть с шипением исчезла в пламени, и Дарсул задумался над тем, что делать дальше.
Позади остались руины крепости, а за ними – полноводная река и долгие мили пути до ближайших деревушек Айона, самой северной из имперских провинций. Позади были корабли элдрингов, стремительно летящие к дальним берегам – быть может, грабить прибрежные города на юге, быть может, разорять Туманные острова, что за морями на северо-западе. А вот перед ним, за лесами, не отделенные ни реками, ни болотами, лежали земли, откуда вышли эти корабли. Земли, откуда уже много лет не приходили налетчики и завоеватели.
Скучая без дела, как и сотни солдат до него, он читал книги, в которых описывались поселения рыболовов и земледельцев, расположенные в неделе пути от их крепости, и думал о том, что эти элдринги, должно быть, не посмеют и приблизиться к тени, отбрасываемой ее башнями. Они описывались как миролюбивые, даже трусоватые существа, мало что способные противопоставить неуклонно растущей, могущественной, несокрушимой Таритской империи.
Дарсул горько рассмеялся, поняв, что все это время верил откровенной лжи. Могучая империя, благодатная страна... Разве не голод, свирепствовавший в Калледре, лишил его семьи? Разве не бедность и болезни, поразившие провинцию, вынудили его стать солдатом и навсегда покинуть родину, на обезображенные останки которой он больше не мог смотреть?
Но, возможно, в этих книжках была и доля правды. Мирные рыбаки... Быть может, для них налетчики на кораблях - такие же разбойники, как и для жителей империи. Быть может, они помогут, дадут лодку...
Он отрезал от оленьей туши еще несколько полос мяса и повесил их коптиться. Путь к северным поселениям будет долгим, и надо было подготовиться к пути.

продолжение будет.