Курочка Ряба

«КУРОЧКА   РЯБА». РАССКАЗ

                ***
Задыхаясь и поминутно вытирая струящийся по вискам пот, Валерий Петрович несся по улице со скоростью  наскипидаренного сайгака.
В последнее время он совсем «зашился» на работе, и часов не замечал. Но если подобное могло проститься влюбленным, это вовсе не означало, что то же самое будет прощено и Валерию Петровичу. Отнюдь. «Что позволено Юпитеру…»
Во всяком случае, не сегодня. Сегодня Валерий Петрович просто ОБЯЗАН был быть дома к семи, как и обещал Заюшке (так он называл свою супругу Зою). Обещание было не из приятных, но опоздать к началу торжества – Зоя предупредила, что предстоит отметить какое-то там  - летие ее мамы – опоздать было смерти подобно! А уйти с работы раньше – не позволила совесть.
…Неделю назад, ровно без пятнадцати пять, шеф, открыв дверь своего кабинета, мрачно, как застланное ненастьем солнце, исподлобья оглядел подчиненных, и слово в слово повторил фразу городничего, начинавшую  бессмертную пьесу бессмертного писателя.
Валерию Петровичу было известно: шеф никогда ничего, кроме биржевой сводки, не читал, «академиев не кончал», а, стало быть, с Гоголем знаком не был даже понаслышке. Впрочем, об этом был осведомлен не только Валерий Петрович, но и его более старшие коллеги. Говоря по чести, это был секрет Полишинеля. Поэтому прозвучавшая из  уст шефа тирада воспринялась всеми как хороший, не затрепанный еще анекдот, и вызвала дикий хохот.
Однако, как оказалось, веселиться было рано.
«Блин!..» - шеф внезапно покраснел до кончиков волос и  сообщил своим уже готовящимся бодро делать ноги сотрудникам,   что он не шутил, а, стало быть, до восьми домой никто не уйдет.
Нестройный гул возмущенного народного гнева всколыхнул бумаги на столах, но никак не поколебал решимости шефа. 
Когда один из сослуживцев Валерия Петровича, не выдержав, возвысил свой голос и попытался выступить против столь нелепой тирании, шеф, глядя все так же мрачно, посоветовал смельчаку «типа если не в команде, конкретно подать заявление». Побелевший коллега смешался и испуганно умолк. После чего народный гнев как-то сам собой  утих, и все  расползлись по своим рабочим местам.
Так начался самый настоящий марафон, в котором на карту поставлено было выживание фирмы – не больше не меньше.
«Быть или не быть?..»  - вопрос, достойный пера Шекспира, висел в воздухе, заставляя сотрудников выкладываться из последних сил, так как терять насиженное место, обещавшее со временем приносить золотые яйца,  никому не хотелось. В ожидании инспекторской проверки вся фирма стояла буквально на ушах.
Закономерно вытекающий из первого, второй вопрос – «Что делать?» - так же был не лишен драматизма, ибо с момента образования  недавно начавшей раскрутку фирмы  в ее бумагах конь не валялся, и так называемый «черный нал» можно было увидеть невооруженным глазом, так как он торчал изо всех щелей подобно ушам царя Мидаса.
Классика наступала со всех сторон, требуя к себе неустанного внимания. Но Валерию Петровичу от этого было ни жарко, ни холодно. Он понимал, что закрывать своей грудью амбразуру дота, то бишь, приводить в порядок финансовые документы, избавляясь от двойной бухгалтерии, предстоит именно ему. Сие эпохальное событие должно было сочетать в себе втискивание имеющегося в жесткое прокрустово ложе и  одновременно - чистку Авгиевых конюшен. А к такому подвигу Валерий Петрович был явно не готов.
Нескончаемые колонки цифр, которые ему, молодому, честному бухгалтеру пришлось перепроверять и пересчитывать по десять раз на дню, казалось, никогда не сойдутся воедино, и Валерий Петрович не раз и не два  начинал впадать в панику.
Однако, опять же, обращаясь к классике, можно было смело сказать, что терпение и труд города берут.
На  шестой день бешеной гонки Валерий Петрович, гордо оглядев финансовую ведомость, блаженно откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.
Всё! Он сделал невозможное, буквально проведя фирму между Сциллой и Харибдой. В бумагах если и не заскользило что-то приближенное ко вселенской гармонии, то, по меньшей мере, стало вырисовываться что-то приличное. Результаты трудов Валерия Петровича не стыдно было явить не только очам шефа, но и прибывавшего ревизора.
Увы! Демонстрировать сей эпохальный манифест было некому. Шеф испарился еще за три часа до окончания рабочего дня, выехав на какую-то срочную встречу с поставщиками, а коллеги Валерия Петровича, честно выждав после этого «школьные» тридцать минут, покинули контору молча и быстро, как тараканы, эвакуирующиеся из шкафа, обработанного смертельной отравой.
Поняв, что поделиться своей победой не с кем, Валерий Петрович разочарованно вздохнул и решился посмотреть на часы. Стрелки беззастенчиво переползли за отметку «шесть».
Валерий Петрович взвыл и бросился к выходу.
…Транспорт, как назло, оказался переполнен; пришлось отправиться домой на своих двоих. Что, конечно, не могло не сказаться на дальнейшем.

                ***
Полина Энгельгардовна, по несчастливому стечению обстоятельств оказавшаяся матерью его супруги, а стало быть, - его тещей, была из тех женщин, которые и «и в избу горящую, и коня на скаку…».
И, положа руку на сердце, того коня можно было только от всей души пожалеть. Если, конечно, вы не были совсем уж закоренелым садистом, способным упиваться  страданиями своих жертв…
Мать Заюшки была выдающимся и впечатляющим человеком, - даже с точки зрения внешности, - представляя из себя женщину с крупной костью, без ложной скромности  именовавшую саму себя «звездою первой величины», - и имела память долгую и крепкую, как пирамиды Хеопса. Это позволяло ей никогда не забывать обид и дней, когда следовало принимать подарки: на Новый год, Восьмое марта, День рождения и в День космонавтики. Покорение космоса Полина Энгельгардовна  отмечала наравне с другими знаменательными праздниками. Зачем упускать повод лишний раз  попрекнуть  зятя тем, что он звезд с неба не хватает и до первого космонавта планеты, выбившегося в из грязи в князи, ему далеко?..
Явиться домой в праздничный день без подарка было просто немыслимо. Ибо,  что касалось уважительного отношения к своей особе, Полина Энгельгардовна не делала послабления ни для своей дочери, о которой заботилась с энергией терзающего потрепанный мячик мастиффа, ни для зятя, ни для соседского бульдога.
Огромная кривоногая псина, (в пасти которой, как представлялось Валерию Петровичу, вполне могло бы уместиться все содержимое их холодильника зараз),  взирала на выходившую одновременно с ним на вечернюю прогулку Полину Энгельгардовну с некой долей робости, не позволяя себе в ее сторону ни малейшего звука. В то время как Валерий Петрович ежедневно подвергался позорному и унизительному облаиванию  крохотной болонкой из квартиры напротив.
 Облаивание болонки, впрочем,  вынести было куда проще, чем облаивание Полины Энгельгардовны. Зычный, хорошо поставленный  луженый голос тещи уже после первых же минут «проработки» приносил Валерию Петровичу тупую головную боль, с которой не мог справиться ни анальгин, ни цитрамон, ни пресловутая «тройчатка».
В такие совершенно трагические минуты Валерий Петрович  очень хорошо понимал, что когда медициной будет придумано средство от Полины Энгельгардовны, она сделает несомненный скачок вперед, опередив свое время… А изобретатель вышеупомянутого, безусловно, будет удостоен Нобелевской премии за гуманизм. Пускай и не от всего благодарного человечества, но от лица Валерия Петровича – точно, - представителем этого самого человечества являвшегося. Хотя Полина Энгельгардовна и утверждала обратное, частенько называя Валерия Петровича «размазанной по тарелке амебой». По ее мнению,  зять не обладал необходимой в житейских делах пробивной способностью, и не мог постоять за себя.
Теща была права: у Валерия Петровича не хватало смелости ни попросить у шефа прибавки к жалованию, ни отпроситься с работы, когда это было просто необходимо. Как, например, сегодня.
Кроме того, он совсем успел забыть о подарке!..
Валерий Петрович несся по улице, с тоской вглядываясь в застекленные витрины магазинов и моля небо, чтобы хоть один из них оказался открыт.
Перед глазами Валерия Петровича маячили казни египетские и стальные глаза Полины Энгельгардовны.
…Теща принимала подарки с суровостью истинного спартанца и неутомимостью конвейера сталепрокатного цеха, - молча и серьезно, - будь это по случаю купленные духи от «Кристиан Диор», панталоны с начесом или же неизменные вялые гвоздички по рублю штука.
Сегодня же у Валерия Петровича, похоже, не осталось возможности купить даже  самый захудалый подарок. Двери магазинов запирались, как и положено, в шесть, и ни минутой позже.
Увы ему! И еще раз – увы…

***
К семи Валерий Петрович безнадежно опоздал, и дверь ему открыла сама Полина Энгельгардовна, являя собой грозную статую Правосудия, с глаз которой кто-то по недомыслию снял повязку. Напомаженное и напудренное Правосудие взирало сурово и ехидно; Валерий Петрович потупился.
- Пол...лина… Эн… - Валерий Петрович прокашлялся. - …гельгардовна… С юбилеем Вас. Сердечно.
Понимая, что поздравление прозвучало несколько суховато, головы Валерий Петрович решил не поднимать, чтобы не дразнить зверя.
Краем глаза уловив на себе шарящий взгляд тещи, поспешно добавил:
- Подарок за мной.
Уши жгло от дикого стыда: ну вот, Заюшку подвел… Мало того, что опоздал, так еще и без подарка явился.
Полина Энгельгардовна супилась и наливалась яростью, как торнадо, на секунду замерший перед хрупким дощатым сараем.
- Мама, кто там?.. – поинтересовались из комнаты.
- Это я, Заюшка! – выглядывая из-за спины тещи, радостно отозвался Валерий Петрович, боясь, что Полина Энгельгардовна от полноты чувств захлопнет перед ним дверь.
Но теща, оценив его находчивость, хмуро пригласила:
- Заходи уж, зятек…
И отступила в сторону, оставив Валерию Петровичу сантиметров двадцать между своей завидного размера грудью и дверным косяком.
Валерий Петрович воспользовался оказанной милостью и, подобострастно кивнув, немыслимым ужом проскользнул в квартиру, к вкусным запахам оливье и жареного цыпленка.
                ***
Посередине  зала, коим именовалась самая большая в квартире комната, обставленная согласно наставлениям Полины Энгельгардовны, (а поэтому каждой своей вещью кричавшая о полной безвкусице), обосновался допотопный стол на энное количество персон, всегда приводивший Валерия Петровича в дурную оторопь.
Своими габаритами и выпиравшими углами стол напоминал Валерию Петровичу  Полину Энгельгардовну. Поэтому более неудобной и наглой вещи в их доме, с его точки зрения, не было.
Природная блондинка Зоя, (волосы которой, оформленные в стиле «взрыва на макаронной фабрике», давно потеряли свой цвет после  многочисленных перекрасок), напевая, вертелась вокруг «царя мебели», расставляя на нем закуски и напитки. Валерий Петрович ненадолго застыл, невольно любуясь, как это у нее ловко получается. У самого Валерия Петровича «отношения» с этим столом, (как и с Полиной Энгельгардовной), не сложились с самого начала.  Тесные контакты с обоими  доставляли ему немало неприятных и болезненных минут.
Когда однажды Валерий Петрович, пробираясь к приютившемуся у самой балконной двери компьютеру, набил  об  угол стола очередной синяк, и,  чертыхнувшись, выразил пожелание навсегда избавиться от этого  громоздкого предмета мебели, Полина Энгельгардовна, подбоченясь, обозвала его самого «бесполезной  мебелью, занимающей полезную жилплощадь», и порекомендовала взять свой компьютер в руки и перебраться туда, где им вдвоем  самое место: в кладовку. Стол же будет стоять там, где он и стоял испокон веков.

Рекомендации Полины Энгельгардовны, законной владелицы «хрущевских» тридцати двух квадратных метров, обсуждению не подлежали, и Валерий Петрович, скрежеща зубами, в течение часа перетаскивал и налаживал электронику на новом месте.
Зоя, хотя и сочувствовала Валерию Петровичу, но сделать для него ничего не могла, виновато пожимая плечами.
«Ничего, Заюша, - ободрял ее сосланный Валерий Петрович, - мне тут даже удобнее будет. Почти как в отдельном кабинете».
 
***

В углу «кабинета» громоздились швабры, ведра и линялые тряпки из старых ночных сорочек Полины Энгельгардовны, но Валерия Петровича это не смущало. Он целиком уходил в Работу. Или нет, лучше так: в РАБОТУ, - с большой буквы! Потому что то, чем он занимался в полумраке кладовки, было куда как  далеко от сухих и никому не нужных колонок цифр.
Здесь Валерий Петрович ТВОРИЛ. 
СОЗДАВАЛ и СВЯЩЕННОДЕЙСТВОВАЛ, становясь настоящим властителем дум.
Здесь он восходил к импиреям и здесь вкушал божественный нектар ТВОРЧЕСТВА.
Говоря же языком приземленным,  здесь, в кладовке, Валерий Петрович предавался сладкому пороку графоманства.
Работа осточертела; двухкомнатная малометражка, в которой безраздельно властвовала теща, - тоже; Заюшка…
Заюшка-Зоя была таким же подневольным человеком, как и сам Валерий Петрович, и право голоса имела разве что только совещательное. (Слово Валерия Петровича не значило ничего, поэтому чаще всего он предпочитал молчать, уткнувшись в экран компьютера и уйдя мыслями в придуманные им миры).
Валерий Петрович с покорностью тянул лямку ненавистной  работы, постольку поскольку ни супруга, ни ее мать не работали, и весьма крепко сидели у него на шее. Полина Энгельгардовна была закоренелой домохозяйкой еще со времен своего  первого  замужества, и считала, что ее дочери от первого брака, чудом закончившей два гуманитарных ВУЗа, так же не подобает работать при живом супруге.
К слову, оба супруга Полины Энгельгардовны благополучно почили в бозе, что, как искренне считал Валерий Петрович, было единственным правильным их решением, позволившим  освободиться от унылого рабства.
Для Валерия Петровича все было не так-то просто. Ему лишь недавно исполнилось двадцать три года, и умереть в ближайшем времени ему не позволили бы здоровье и молодость. Во-вторых, для освобождения требовалась ни много ни мало как отдельная жилплощадь, куда он мог бы привести Заюшу. А таковой он на данный момент не обладал.
Поэтому приходилось мириться с существующим положением, и принимать условия игры, навязанные Полиной Энгельгардовной. В присутствии  тещи Валерий Петрович ощущал себя кочаном капусты, засунутым в тесную бочку, и придавленным  непереносимым гнетом.
«Ничего, вот получу квартиру, - размышлял Валерий Петрович, - все переменится. Будем жить отдельно. И Заюшка свободнее вздохнет».
Пока же единственной  отрадой, единственным лучом света в темном царстве быта  для Валерия Петровича оставался интернетовский сайт, привлекавший неизданных  писателей и непризнанных еще гениев. Виртуальная страна, в которой всякий страждущий находил то, что хотел: жадный и пытливый читатель – своего Автора, начинающий и робкий автор, в свою очередь – благодарного и преданного Читателя.
                ***

Деньрожденческий семейный ужин на три персоны начался в гробовой тишине.
Полина Энгельгардовна, сидевшая во главе стола, мрачно молчала. Валерий Петрович вообще был сам не свой, и уткнувшись в тарелку, машинально поглощал наготовленные Заюшкой вкусности, которых хватило бы на дюжину человек (Полина Энгельгардовна привыкла жить на широкую ногу и деньги Валерия Петровича, поэтому на праздничное угощение не скупилась). Сама Зоя  ела мало, зато успевала вовремя подкладывать еду в тарелки матери и супруга, возникая за их спинами как молчаливый предупредительный метрдотель или же исполнительный бесшумный джинн.
Печально позвякивали бокалы, тревожно дребезжали вилки, ударяясь о края тарелок, резко и визгливо скрипели стулья, раздавался хруст челюстей, пережевывающих пищу, но все эти звуки лишь подчеркивали настороженную и натянутую тишину.
Скандал разразился  уже где-то между жарким и десертом, когда Зоя, разумеется, из лучших побуждений, желая как-то разрядить обстановку, вскинула брови вверх и бодрым, полным задора голосом  поинтересовалась, не желает ли  мамочка посмотреть, что ей подарил Лёрик?..
…Эх, классика! – Без тебя никуда: благими намерениями, как говорится…
«Лёрик», не успевший предупредить супругу о случившейся накладке, от неожиданности подавился отбивной и беспокойно заерзал, Зоя испуганно принялась колотить его ладонью по спине, а Полина Энгельгардовна, выдержав  достойную самогО Константина Сергеевича  театральную паузу, хмыкнула:
- Эк твоему Лёрику икается!..
Зоя непонимающе перевела на маму подведенные фиолетовой тушью глаза, и услышала сочное пояснение:
- Твой супруг, Зоечка, явился с пустыми руками. Так сказать, на дармовые харчи. Вот они, видно,  и встали ему поперек горла.
Проштрафившийся и униженный Валерий Петрович покраснел и, не поднимая глаз от тарелки, попытался защититься:
- Не думал, что в собственном доме... меня  будут попрекать съеденным куском хлеба…
На что Полина Энгельгардовна тут же метко парировала:
- Сначала его нужно заработать, этот кусок. Так же, как и жилье.
Валерий Петрович, возмущенный до глубины души, отодвинул от себя тарелку и встал, возвысившись во весь свой обиженный рост:
- Вы… вы несправедливы, Полина Энгельгардовна.
Все, стоящее  на  столе, было куплено на трудовые деньги Валерия Петровича. Но упоминать об этом  молодой бухгалтер счел неблагородным, поэтому  мудро промолчал, тихо скрипнув зубами. Однако вопрос о квартире не мог оставить его равнодушным:
- Что касается жилья, вы прекрасно знаете, что мы с Заюшкой откладываем деньги на кооператив. Как только наберется сумма, необходимая для выплаты аванса, мы избавим вас от своего присутствия.
- Еще бы! – хмыкнула Полина Энгельгардовна. – «Избавите»… Скорее уж, - избавитесь! Бросить никчемную больную мать умирать в одиночестве – это по-современному!..
«Лёрик», в глубине которого все просто клокотало, хотел сказать, что Полина Энгельгардовна, как всегда перевернувшая все с ног на голову,  здорова как лошадь, и, вероятно, переживет не только Валерия Петровича и свою дочь, но и их многочисленных потомков, буде таковые появятся, но в спор вовремя вмешалась супруга:
- Мама! Ну зачем ты так?!. – мягко укорила Зоя свою мать. - Никто не собирается тебя бросать! Лёрик просто хотел сказать…
- Выгораживай его, выгораживай… - проворчала Полина Энгельгардовна, подкрепляясь рыбным рулетом. – Только на твоем месте я все же задумалась. Иногда малые поступки говорят о большом. Взять хотя бы тот же подарок…
- Мама!.. – вспыхнула Зоя, не забывая подложить матери селедку под шубой. – Я уверена, что Лёрик  о нем  просто забыл…
- Вот именно! – вилка Полины Энгельгардовны уперлась в зятя. - Мелкая деталь – и большая бестактность.
- То есть… Он, конечно, не забыл!.. – взволновалась Зоя. – Просто  Лёрик в последнее время так много работает,  старается…
- Добытчик, - убийственно прокомментировала Полина Энгельгардовна, накладывая себе порцию жульена. Так как в отличие от Валерия Петровича, потерявшего из-за ссоры весь аппетит,  ни терзаний совести, ни сбоев в пищеварении не чувствовала.
- …и эта проверка ужасная!.. – Зоя взяла мамин стакан и нацедила ей вишневого компота. - Тебе налить, Лёрик?.. Нет? Ну, как хочешь… Лёрик ведь буквально на себе все вытянул!
- Спасибо, Заюшка, - вступил в разговор насупившийся Валерий Петрович. – Но не надо меня защищать, потому что я и ни в чем не провинился перед тобой. А если твоя мама намекает на то, что мне приходилось задерживаться на работе, то…
Сказанного хватило, чтобы  Полина Энгельгардовна  тут же прицепилась к  словам Валерия Петровича, игнорируя при этом его самого:
- Это ОН тебе так говорил, доча, - что на работе. – Полина Энгельгардовна смачно пригубила компот и прищурилась. - Где на самом деле целую неделю шлялся твой Лёрик вечерами, нам неведомо.
- Вы, Полина Энгельгардовна… - но слов от возмущения у Валерия Петровича не нашлось.
- Что это ты так взбеленился, зятек? – ядовито пропела теща. – Вон, поешь лучше  салатика дармового, - может,  полегчает.
- Мама!.. – ахнула Зоя, драматически прикладывая  руку ко лбу. Что, впрочем, нисколько не помешало ей машинально подсунуть Лёрику проклятую салатницу поближе.
- Спасибо, я сыт!.. – Валерий Петрович, чувствуя в себе поднимающуюся священную ярость, выскочил из комнаты и заперся в кладовке.

                ***
Где ты можешь полностью быть свободен – это в своих собственных грезах.
Здесь ты – царь и Бог, гений и повелитель, первооткрыватель и законодатель!
Здесь никто не помешает тебе подняться над  суетными земными проблемами, и отряхнуть их прах со своих крылатых сандалий.
О! Несите своего златокудрого Орфея  к солнцу, к свету, к славе! Несите его из ада повседневности! Прочь, прочь!..
И сколько бы чудовищ не попадалось на  пути, оберегите его от падения и краха!.. Дайте ему в руки арфу Эола, которая воспоет о чистом разуме и великом единении, о свободе и неустанной радости!..
Да! Он создаст!  Он напишет!
О, невежды и неучи, вы еще услышите о нем! И погрузитесь во тьму отчаяния, и будет  плач во тьме  и скрежет зубовный!.. Вы еще…
***
- Черт!.. – налетев впотьмах на громыхнувшее звонко ведро, Валерий Петрович шарахнулся в сторону и наступил на швабру, которая тут же оделила новоявленного писателя шишкой на лбу. 
Валерий Петрович зашипел и выдал заковыристое ругательство, коря себя за то, что, направившись в «кабинет», не зажег предварительно свет. Выключатель находился снаружи, а выходить из кладовки под причитания супруги и на поругание тещи не хотелось.
Хотелось назло всем создать что-нибудь великое; такое, что заставило бы всех недругов, а паче всех – Полину Энгельгардовну  - досадливо кусать губы и заламывать руки в жесте зависти и отчаяния. Такое, над чем современники (а, желательно, - и далекие  потомки) могли бы проливать сладкие слезы умиления или заходиться в приступах  искреннего смеха. Ни много ни мало – нечто ШЕДЕВРАЛЬНОЕ.
Однако все более-менее значимые шедевры были уже давно написаны, и Валерию Петровичу не оставалось ничего другого, как взять в оборот какую-нибудь хорошо известную, старую добрую тему. Придать, так сказать, древним словам новый смысл и вдохнуть в них новую жизнь.
Но пусть только посмеют назвать его труд плагиатом! Или попробуют оскорбить его новомодным и глупым словом «фанфик»!!
О нет! Он далек от всего этого.
Расцвеченный рукой Валерия Петровича текст будет блистать яркими красками настоящего, и дышать пророческими истинами будущего. Он войдет в анналы и станет украшением Золотого фонда мировой литературы. Сомнений в этом у Валерия Петровича не возникало.
Даже сейчас, в недописанном и черновом варианте, его труд был желанен и востребован!
Читатели боготворили Валерия Петровича и прочили ему неувядаемые лавры Толстого, Кафки и Паоло Коэльо в одном лице.
***
О! Сладкий яд восхищения  и тонкая магия лести!
Не вы ли создаете горы посередине бесплодной равнины? Не вы ли заставляете восторгаться тем,  от чего надлежит лишь стыдливо прятать глаза?
Вкусив этой медовой отравы, нельзя уже жить спокойно.
Ты будешь пить ее полной чашей и жаждать все больше и больше. Ты полюбишь и мед свой, и чашу. Ты полюбишь их, и будешь счастлив.
***
Валерий Петрович тоже любил и уважал своего читателя.
Потому что читатель  был у Валерия Петровича пока всего лишь один.
Один, - ну так что же?
Мал золотник, да дорог: первая же рецензия, полученная Валерием Петровичем, поразила его обилием восторженных эпитетов: «неподражаемо свежий взгляд», «неимоверная глубина повествования», «тонкость и филигранность языка».
Валерий Петрович, задавленный суровым каблуком Полины Энгельгардовны, просто млел от этих определений, и оттаивал душой. Как же можно  не любить того, кто видел в нем не «амебу, размазанную по тарелке», но личность и самобытного АВТОРА?
Нет. Он был бы последней скотиной, если бы отвернулся от своего почитателя и благодетеля!
Можно сказать, Валерий Петрович любил своего читателя трепетно, с той «силою души», о которой писал незабвенный Антон Павлович, обращаясь к любителям театра.
Однако ветер удачи переменчив, мои друзья! И голой любви, представьте себе, мало. Чтобы удержать читателя подле себя, с ним необходимо работать и сотрудничать.  Это  поистине тяжелый и каторжный труд, однако почти всегда он окупается сторицей.
Наученный горьким опытом общения со своей тещей,  Валерий Петрович  хорошо понимал, что читателя надо  не только уважать, но иногда - и угождать ему. Давать  сладкую приманку, которую тот любит, и ловить, что называется, «на живца». А потом  уже пожинать плоды, снимая щедрый урожай рецензий и отзывов.
«Прикорми» своего читателя, и через некоторое время потянется так называемая «обратная связь», - тоненькая ниточка между чутким пером писателя и не менее чутким (опять же, - проводя параллели с тещей) ухом читателя, созвучным современности.
«Да. Они, эти… унылые посредственности, серость из серости, эти… дикари и профаны, эти… пигмеи человеческого духа еще узнают обо мне!» - оскорбленный в своих лучших чувствах Валерий Петрович нервно колотил по клавишам, стараясь выплеснуть всю скопившуюся у него желчь, обиду и неистовство.
Они еще узнают!.. И тогда, наконец, он услышит гимны и оды в свою честь…
Пока же низвергнутый Орфей слышал лишь перебранку Зои и Полины Энгельгардовны, слегка приглушенные дверью.
- …Ну ты же знаешь, мамочка: у Лёрика чрезвычайно мягкий характер… - голос Зои дрожал; она стремительно теряла позиции.
Полина Энгельгардовна презрительно фыркнула:
- Говори проще: мямля, тряпка, размазня! 
- …он просто не может никому отказать…
- Мальчик на побегушках!..
«Вот как?..»
- …шеф  вынудил его, припер к стенке… И Лёрик… - Зоя всхлипнула, сдаваясь под натиском неоспоримых аргументов.
- Твой Лёрик – просто холуй! - отчеканила Полина Энгельгардовна.
Этого нежная душа писателя, загнанного в кладовку, вынести не могла.
Не помня себя, Валерий Петрович выскочил из комнаты и, расшвыривая путавшиеся в ногах тряпки, предстал пред очи своего тирана.
Его взор горел праведным негодованием, глаза только что молний не метали.
- О, - явление Христа народу, - насмешливо прокомментировала появление зятя острая на язык теща.
- Вы…вы, Полина Энгельгардовна…
Валерий Петрович, задыхаясь от душащей его ярости, рванул на себе галстук.
- Ну?.. – спокойно «подбодрила»  зятя Полина Энгельгардовна. – Рожай уже, зятек.
- Вы… просто мелкое, злобное, ничтожное насекомое!.. – выпалил Валерий Петрович, сам испугавшись своих слов, однако решил не отступать и высказать теще все, что распирало его изнутри не один день.
- Хм… Смотри-ка, Зоинька, у твоего благоверного, голосок, кажется, прорезался? – язвительно скривилась Полина Энгельгардовна. 
Заюшка ахнула и бросилась к супругу. Обхватив его руками, она почти повисла на нем, - то ли закрывая его своим телом от возможной  контратаки матери, то ли сдерживая его горячность. Но остановить в этот момент Валерия Петровича уже было невозможно.
- Я знаю, что вы меня ненавидите, Полина Энгельгардовна, с первого дня ненавидите… Хотя я и не давал вам к этому ни малейшего повода.
- Лёрик, не надо!
- Нет, надо, Заюшка! Я долго терпел, но более терпеть оскорблений не намерен! – голос Валерия Петровича возвысился. Сейчас он был пламенным трибуном, и его пафосные слова гремели обвиняюще и горько. – Твоя мама попрекает меня тем, что я тряпка, - что ж, пусть радуется! – она сама сделала меня тряпкой! Подожди, Заюшка!.. Дай мне хоть раз высказаться. Твоя мама  ставит мне в вину то, что я непрактичен, что я не могу достать, что нужно, и не имею желания заниматься обустройством нашего семейного гнездышка! Но не ее ли вина в том, что она отбила у меня к этому всякую охоту, заставила меня возненавидеть и этот дом, и ваш мещанский уют?.. И тебя в конце-концов!
- Лёрик…
Зоя закрыла лицо руками и, усевшись на уголок дивана, тихо заплакала.
- Прости, Заюшка, но это правда!.. Вам обеим просто понять, что можно быть выше всего этого, выше  мелочного бытового счастья, которое заключается в стремлении посытнее набить желудок и отупить  мозг глупыми сериалами!  Вы, в своем маленьком, убогом мирке, не видите, и даже не представляете себе другую жизнь, другие стремления!..
- Это у тебя-то стремления? – критически прищурилась Полина Энгельгардовна.
- Представьте себе!
- Если протирание штанов за компьютером считается стремлением, тогда, коне- ечно, зятек, - ехидно протянула теща, - в этом ты многим дашь форы!..
- Как же вы приземленно мыслите, Полина Энгельгардовна!.. Для вас творчество – это что-то непонятное, низкое, презираемое… «Протирание штанов», как вы изволили выразиться,  – не больше. Вы исковеркали жизнь своей дочери, превратили ее в безмозглый кухонный автомат; потом взялись за меня и сделали меня ничтожеством. Для вас я – никто! Холуй!..  Который, по-вашему,  служит недостаточно хорошо и зарабатывает недостаточно денег. Поэтому вы презираете меня и не ставите  ни во грош.
- Кто зарабатывает грош, тот и стоит столько же! – веско припечатала  Полина Энгельгардовна.
- К счастью, есть люди, которые способны видеть в человеке не только изворотливость и практичность! Они по достоинству могут оценить порывы его души, стремление к высокому и духовному! Они понимают, что творчество – это не протирание штанов.
- Уж не писателем ли ты заделался, милый зятек?
- А хотя бы и так! – с вызовом ответил Валерий Петрович.
- Чехов!.. –  иронично подняла брови теща и шумно прихлебнула из стакана. - Островский!.. Пушкин!.. Гляди, Зоичка, кто с нами за одним столом-то, оказывается, сидел!.. САМ!..
- Смейтесь, смейтесь, Полина Энгельгардовна… Как известно, хорошо смеется тот…
- …кому хорошо платят, - вылила ушат холодной воды на  распалившегося зятя Полина  Энгельгардовна. – А то я не знаю: те, кто потолковее, даже через Интернет деньги зарабатывают! Или имя. Не был бы ты таким нюней, давно бы в люди вышел. Вон, других почему-то вся страна знает, хотя тоже, как и ты, штаны протирали. А тебя кто, зятек, знает? А? А хочешь скажу тебе, отчего так? Оттого, что они что-то из себя представляют, а ты – ноль без палочки!
- Это вы так считаете, Полина Энгельгардовна! Это я для ВАС – никто. К счастью, есть люди, которым с вами не согласятся. И мое творчество для них очень многое значит.
- Да? Хотелось бы послушать мнение этих самых людей о твоем, с позволения сказать, «творчестве»!
- Да сколько угодно!..
- Представляю, что они там пишут…
- Да уж, боюсь, эта область для вас закрыта, и вы не способны будете понять, о чем идет речь. Это не для вас. Вы слишком примитивны.
- Ну, конечно, куда уж нам, сирым! – Полина Энгельгардовна уселась на диван и закинула ногу на ногу.
Валерий Петрович принял вызов.
Метнувшись в кладовку, он лихорадочно набрал адрес своей странички, вышел на рецензии и нажал кнопку «распечатать».
Что ж, хотя и нет пророка в своем отечестве, он покажет этой глупой курице, кто он на самом деле!..
Принтер погудел и выплюнул на лоток несколько страниц испещренного восклицательными знаками текста.
- Ну что, отелился? – встретила его Полина Энгельгардовна.
Проигнорировав откровенную грубость тещи, Валерий Петрович встал в позу  народовольца, бросающего гневные слова  своим палачам, и начал читать.
- «Ваше произведение приоткрывает неизведанные стороны жизни, указывает верную и прямую дорогу, ведущую в зачарованный край мечты и надежды! Ваше полетное, чистое слово заставляет сердце сжиматься от боли и петь от счастья! Нельзя не отметить тонкость и изящество языковых форм, призванных  лишь оттенить, но никак не умалить собой других несомненных достоинств Вашего рассказа! Вы – несомненно – новый апологет нашего времени! И я горжусь, что мне довелось первой сказать Вам эти слова!»
Валерий Петрович опустил листок и победоносно осмотрел застывшую в молчании аудиторию.
Зоя перестала плакать, и смотрела на Валерия Петровича с удивленным восхищением. А Полина Энгельгардовна…
- Полина Энгельгардовна, что с вами??
Валерий Петрович кинулся к столу и, за неимением воды, плеснул в стакан компота; едва разжав тонкие, сжатые в полоску, обескровленные губы, заставил тещу глотнуть.
- Зая, срочно вызывай «скорую»! Маме плохо!..
Зоя вышла из ступора, забегала, принялась накручивать диск.
Валерий Петрович уложил как-то вдруг обмякшее тело Полины Энгельгардовны на диван, сунул ей под голову подушку, а под язык – таблетку валидола.
Полина Энгельгардовна лежала тихая, как мешок с картошкой, и бледная, как замешанная без яиц опара.

***
- …Как она, доктор? – Валерий Петрович с тоской умирающей собаки посмотрел в глаза спускавшейся рядом с ним женщины в белом халате.
- Скорее всего - сердечный спазм, - констатировала врач, в то время как Полину Энгельгардовну, лежащую на носилках, несли к распахнутой двери «неотложки». – Понаблюдаем недельки две; но, думаю, все обойдется. Не волнуйтесь.
Валерий Петрович рассеянно кивнул и отошел в сторону, туда, где, заплаканная и не похожая сама на себя, стояла Зоя-Заюша. Обнял жену, прижал к себе, избегая, впрочем,  ее взгляда. Он чувствовал себя виноватым в том, что случилось с ее матерью. Да гори оно все синим пламенем! И сайт этот, и творчество, и рецензии. Из-за этого человек чуть не умер…Из-за его эгоизма и гордыни.
Захотелось подойти к теще, попросить прощения.

- Ты иди, Заюшка, я сейчас…
Валерий Петрович бросился к «скорой», бессвязно залепетал:
- Доктор, я могу… Позвольте мне… Я быстро!
- Хорошо. Только пару слов, не больше, - удивленно разрешила врач.
Валерий Петрович склонился над носилками. Полина Энгельгардовна, словно почувствовав его присутствие, шевельнула веками.
- Простите, меня… - прошептал Валерий Петрович. – Я действительно бездарь и неудачник. Вы были правы…
Сухие  теплые пальцы нашли его руку, легонько сжали кисть.
- «Никогда не отчаивайтесь, мой дорогой Дон Кихот, - прошелестел старческий голос, - и помните, что Ваш талант помогает мне жить. Всем сердцем преданная Вам Полли».
Теща открыла глаза и слабо улыбнулась Валерию Петровичу, сразив его наповал.
- Полли?.. – пробормотал он, недоумевая, откуда теще известен его интернетовский ник, и откуда она может знать содержание письма, которое он не успел зачитать вслух…
… «Как вы читаете?..»
Не могла же Полина Энгельгардовна…
- О!.. – простонал Валерий Петрович, прозревая. – «Полли!»
Ну конечно же Полли: Полина!..
- Простите меня, Полина Энгельгардовна!..
Полина Энгельгардовна улыбнулась и шутливо погрозила Валерию Петровичу пальцем:
- Для тебя, мой Дон Кихот,  – просто Полина. И вот еще что: хватит тянуть кота за хвост. К моему возвращению из больницы роман должен быть закончен!.. Пусть это будет твоим подарком на мой день рождения, который ты мне задолжал.

***

Проводив «скорую», Валерий Петрович вздохнул и поплелся домой: в девяносто девятый раз переделывать «Курочку Рябу».
Кто-то, а Полина Энгельгар… э-э, - Полина умела заставить работать…
               
                КОНЕЦ
PS. И все-таки, кто же Лёрик на самом деле: гений или законченный графоман? :)) Мне было бы интересно узнать Ваше мнение, дорогой читатель!