Где Вы, президент Кливленд?

                Роберт Кормер
                (перевод с английского)

  Это была осень ковбойских карт – так мы называли картонные карточки с изображениями Бакса Джонса, Тома Тэйлера, Хута Гибсона и особенно Кина Мейнарда. Их можно было найти в пятицентовых упаковках вместе с розовыми пластинками жевательной резинки, сложенными по три вместе и посыпанными тонким слоем белого, приятного на вкус порошка. Из этой резинки не выдувались такие пузыри как из какой-нибудь другой, но главное было не это, а сами карточки с изображениями ковбоев – людей с каменными лицами и синими холодными глазами.
  В те ветреные дни, когда в воздухе крутился хоровод опавших листьев, после уроков мы рассаживались на тротуаре у аптеки-магазина «Лемир» напротив школы прихода «Сент-Джуд». Мы обменивались карточками, покупали их друг у друга и договаривались, кто кому должен какую. Так как Кина Мейнарда каждую субботу на дневном киносеансе мы видели на экране «Глобуса», то он был самым популярным из ковбоев, и каждую карту с его изображением можно было обменять, по крайней мере, на десяток других. У Ролли Тремайна скопилось целое сокровище – тридцать, если не больше, разных карточек, но он ревностно их берег. Такие же, как и у других, но Кин Мейнард был лишь у него одного. Мы, все вместе, угрожали больше не пускать его к себе в компанию, чуть ли, не объявив ему бойкот.
  Я его почти ненавидел: сын самого Августа Тремайна, владельца галантерейного магазина в центре города, живущий не в арендуемой квартире, как все, а в отдельном белом доме на Лорел-Стрит, похожем на большой пирог с взбитыми сливками; слишком толстый, чтобы успешно участвовать в бейсбольных матчах между «Френчтаунскими Тиграми» и «Рыцарями» Норз-Сайда; и к тому же постоянно напоминающий нам о джунглях монет у него карманах. Он мог зайти в «Лемир», небрежно заплатить четверть доллара и взять целых пять упаковок жвачки с ковбойскими картами, в то время как мы могли лишь стоять и наблюдать, тихо дуясь от зависти.
  Время от времени я мог заработать никель или гривенник, выполняя поручения слепой престарелой миссис Беландер, моя полы и окна у нее дома. К тому же я подбирал всякий хлам из меди, латуни и других цветных металлов, а затем сдавал его старьевщику. Сжимая в ладони монеты, я мчался в «Лемир», чтобы купить одну или две упаковки резинки, надеясь, что, когда ее открою, то с одной из карточек на меня смелыми глазами будет смотреть сам Кин Мейнaрд. И вот однажды, перед тем, как сесть напротив Роджера Луизье (моего лучшего друга, когда дело не доходило до карт) и выложить все что, что есть, у меня окажется пять Кинов Мейнардов, то смогу себя почувствовать своего рода миллионером.
  Одна неделя была для меня особенно удачной. Я целых два дня мыл полы у миссис Беландер и заработал четверть доллара. Кроме того, мой отец, отработав полную неделю на фабрике, закончил срочный заказ – комплект причудливых расчесок, и, когда он получил за это деньги, то раздал мне, моим братьям и сестрам по лишнему гривеннику наряду с обычными десятью центами на дневной субботний киносеанс. Отказавшись пойти в кино, я имел лишние тридцать пять центов и планировал разделаться с Ролли Тремайном, для чего лучше всего подходил ближайший понедельник. Именно утром по понедельникам у «Лемира» останавливался поставщик и разгружал свежие упаковки с леденцами и жевательной резинкой. Не было в мире ничего более захватывающего, чем новые пачки жевательной резинки с карточками. В тот день сразу после школы я помчался домой и быстро переоделся. Мне не терпелось как можно быстрее оказаться в «Лемире». И уже ворвался в дом, громко хлопнув за собой дверью, как тут же на моем пути предстал мой брат Арманд.
  Ему было четырнадцать, на три года больше чем мне. Он уже учился в средней школе «Монумент-Хай». В последнее время Арманд вдруг стал для меня чужим. Это выражалось по-всякому: его перестали интересовать ковбойские карты и «Френчтаунские Тигры», у него появилось какое-то таинственное достоинство, которое иногда пропадало, и его голос начинал повсюду звучать, будто у базарного зазывалы.
  - Остановись на минуту, Джерри, - сказал он. – Мне нужно с тобой поговорить, - он увел меня в сторону, чтобы мать не слышала нашего разговора. Она как всегда была занята возней на кухне, ожидая нашего прихода из школы.
  Я раздраженно вздохнул. В последние месяцы Арманд стал уважаемой личностью в доме, конечно, после матери и отца. И, как самый старший сын, он иногда пользовался возрастным преимуществом, разъясняя младшим, как себя вести.
  - Сколько у тебя денег? – прошептал он.
  - У тебя какие-то трудности? – спросил я. Волнение начало возрастать во мне, как месяц назад на киносеансе в «Глобусе» во время просмотра одного захватывающего фильма.
  Он раздраженно закачал головой:
  - Смотри, завтра День Рождения у Па. Я думаю, что нам нужно сложиться и что-нибудь купить, - в его глазах было презрение. - Рита уже дала мне пятнадцать центов, и я положил четверть. Альберт передал пятьдесят - все, что осталось от денег на его День Рождения. Если добавишь никель, то мы сможем что-нибудь купить.
  - Ой, ладно тебе, - начал защищаться я. – У меня нет ни одного Кина Мейнарда, и сегодня я собирался купить несколько карт.
  - Кин Мейнард! – фыркнул он. - Кто для тебя важнее Кин Мейнард или твой отец?
  Его вопрос звучал несправедливо, потому что он знал, что другого возможного ответа у меня быть не могло. «Отец», - единственный ответ. Отец был великим человеком, верившим во все, в чем живет дух, хотя мать часто заявляла, что дух, в который он верил, возникал из бутылки. Он работал на фабрике расчесок, начиная с четырнадцатилетнего возраста. Он ни с того ни сего мог начать смеяться или ворчать. Каждый вечер, возвращаясь с работы, он приветствовал нас дурным настроением. В былые времена, когда работы на фабрике было много, он оживал и становился веселее, особенно в пятницу вечером и по выходным, ходя по дому с бутылкой пива подмышкой, и зачитывал длинные речи обо всем хорошем, что есть в жизни. И во время самой Депрессии он, например, купил фортепьяно, чтобы сестры-близнецы Иоланта и Иветта раз в неделю могли брать уроки музыки.
  Я достал из кармана двадцать центов и отдал их Арманду.
  - Спасибо, Джерри, - сказал он. – Мне крайне неприятно забирать у тебя твой последний цент.
  - Все в порядке, - ответил я, отвернувшись и утешая себя мыслью, что двадцать центов лучше, чем ничего.
  Когда я добрался до «Лемира», то почувствовал неладное. Роджер Луизье пинал по тротуару жестянку из-под леденцов, а Ролли Тремайн угрюмо сидел на ступеньках магазина.
  - Береги деньги, - сказал Роджер. Он знал о моих планах пустить пыль в глаза с новыми картами.
  - Что случилось? – спросил я.
  - Ковбойских карт больше не будет, - ответил Ролли. – Их больше не печатают.
  - Теперь карты будут президентскими, - сказал Роджер, и на его лице всплыло нескрываемое отвращение. Он ткнул пальцем на окно магазина. – Смотри!
  Объявление в окне гласило: «Всем детям. Внимание. Новая серия: «Президенты Соединенных Штатов». В каждой пятицентовой упаковке жевательной карамели…»
  - Президентские карты? - встревожено спросил я.
  И начал читать: «Собравший полную коллекцию карточек с изображениями американских президентов получает от Официальной Ассоциации Бейсбольных Лиг перчатку с тисненым автографом бейсбольного чемпиона Лефти».
  Перчатка или что-нибудь еще, и ради этого кто-нибудь будет заниматься президентами?
  Ролли Тремайн глубоко вздохнул.
  - Бенджамин Харрисон, боже ты мой! Зачем мне Бенджамин Харрисон, если у меня есть двадцать два Кина Мейнарда.
  Чувство вины подкралось к моему сердцу. Пальцы перебирали в кармане монеты, но этот звук мало что значил. Кена Мейнарда больше не будет.
  - Я куплю «Мистера Гудбара», - решил Ролли Тремайн.
   Есть не хотелось, леденцы «Бэби Рут» меня тоже не интересовали. Я подумал о том, как обманул Арманда, и что хуже всего, предал отца.
  - Увидимся после ужина, - крикнул я Роджеру через плечо.
  Я торопился домой, и, чтобы сократить дорогу, обошел сзади церковь, несмотря на то, что затем предстояло перепрыгнуть высокий деревянный забор, а затем пробраться через лабиринты грядок мистера Тибодё, и при этом постараться не попасться ему на глаза. Запыхавшись, я взлетал по ступенькам на третий этаж, чтобы только узнать, ушел ли Арманд с Иолантой и Иветтой в магазин подарков или нет.
  Я выкатил свой велосипед и бешено понесся по улицам, пересекая наискосок перекрестки и не замечая негодующие гудки автомобильных клаксонов. Наконец, я увидел Арманда и сестер, выходящих из магазина «Монумент-Мен-Шоп». Сердце замолотило еще сильней, когда у Арманда в руке я увидел длинный, тонкий футляр.
  - Вы уже купили подарок? - спросил я, хотя знал, что уже слишком поздно.
  - Прямо сейчас, синий галстук, - сказал Арманд. - В чем дело?
  - Да, ничего, - ответил я, и во мне что-то надломилось.
  Он долго смотрел на меня. Сначала его взгляд был тяжелым, а затем смягчился. Он улыбнулся почти с сожалением и коснулся моей руки. Я отшатнулся от него, почувствовав себя голым на виду у всех.
  - Все в порядке, - сказал он мягко. – Возможно, этот день чему-нибудь тебя научит, - в словах красовалась нежность и забота, но с невероятным достоинством, не оставляющем его голос, даже когда слово внезапно срывалось на последнем слоге.
  И стало интересно: что со мной произошло, если я не знал – смеяться мне или плакать.

  Сестра Анжела сильно удивилась, когда за неделю до рождественских каникул, каждый ученик в ее классе зачитывал чуть ли не эссе, основанное на исторических фактах. Оценки по истории у многих были высоки, как никогда – не ниже «А»-минус (Сестра Анжела не верила, что кто-нибудь вообще сможет получить оценку выше «С»). Она никогда бы не узнала (или, по крайней мере, не сумела бы в это поверить), что все знали об американских президентах благодаря карточкам, которые мы покупали в «Лемире». На каждой из них было изображение президента, а на обратной стороне, краткая его биография. Карточки были перед нашими глазами настолько часто, что все отпечатывалось в сознании без особых усилий. Даже в разговорах на улице мы упоминали различные исторические факты, например, о том, что Джеймса Мэдисона прозвали «Отцом Конституции» или, что Джон Адамс намеревался стать министром.
  Президентские карточки получили невиданный успех, и мы быстро забыли о ковбоях. Во-первых, с ними продавалась не жевательная резинка, а карамель, которую можно было задвинуть языком в уголок рта, из-за чего щека разбухала, как у звезд бейсбола, кладущих туда щепотку табака. Во-вторых, конкуренция: все торопились собрать полную коллекцию и чуть ли не сорились, а иногда и дрались за каждую карточку, потому что каждому хотелось первым ее отослать, чтобы получить бейсбольную перчатку, и расстраивались, потому что у «Лемира» можно было купить лишь тридцать два президента, включая Френсиса Делано Рузвельта, чего было недостаточно. Когда каждый понедельник поставщик оставлял коробки с карамелью у входа в магазин, мы часто обнаруживали, что во всей коробке все карточки были с изображением лишь одного президента – две недели подряд поступали коробки, в которых был только Авраам Линкольн, еще одну неделю мы вдвоем с Роджером Луизье стали героями Френчтауна. На велосипедах мы съездили в Норз-Сайд, договорились с тремя мальчишками, чтобы обменяться карточками, и возвратились с пятью новыми президентами, включая Честера Алана Артура, которого до сих пор у нас не было.
  Возможно, обостряя наше желание получить приз, печатающая карточки компания выслала «Лемиру» обычную перчатку. В окне магазина она выглядела оранжевой и гладкой. Я уже чуть ли не заболел от тоски, размышляя о своей старой, унаследованной от Арманда перчатке. Но желание Ролли Тремайна получить именно эту оттеснило мое на задний план. Он даже уговорил мистера Лемира согласиться отдать перчатку в окне первому же, кто принесет полный набор карточек, так, чтобы в ожидании почтальона не тратилось впустую драгоценное время.
  Мы были восхищены тем, что Ролли Тремайн расстроен, тем более, что он всего лишь запасной игрок у «Тигров». Однажды, потратив пятьдесят центов на карточки – все из которых оказались Кэлвином Кулиджем, он швырнул их на землю, затем вытащил из кармана доллар и сказал:
  - Ну и черт с ним. Я куплю эту перчатку!
  - Это не та перчатка, - сказал Роджер Луизье. – На ней нет автографа Лефти. Посмотри, что написано в самом низу.
  Мы все обернулись на окно с объявлением, хотя каждый из нас понимал: «Эта перчатка нигде не продается».
  Ролли Тремайн потрудился поднять брошенные им на тротуар карточки. Его губы надулись еще сильней, чем когда-либо. После этого он быстро вложил их в грудной карман, отказываясь рассказать, сколько ему еще нужно, чтобы его набор стал полным.
  Я также увлекся карточками, потому что они каким-то образом делали краше окружающий нас мир, становящийся с каждым днем все более мрачным. После Рождества в результате сокращения производства отец оказался без работы. Ему не выплатили зарплату за последние четыре недели, и единственным доходом у нас был заработок Арманда, после школы он работал в бакалейном магазине «Блю-Энд-Вайт». В конце концов, и Арманд также потерял работу из-за того, что покупателей стало намного меньше.
  Еды и одежды нам всегда хватало благодаря отцовским кредитам, которыми он даже гордился, отсутствие занятости сделало его беспокойным и раздражительным. Он вообще перестал пить пиво, а, выпив стакан воды из крана, начинал громко смеяться, но уже не столь весело: «Придется брать ссуду, притом с самого начала этого года». Сестры-близнецы заболели, и их положили в больницу для удаления у каждой миндальной железы. Отец был уверен, что вернется на работу и, в конечном счете, возвратит все свои долги, но на наших глазах он начал стареть.
  Когда гребеночная фабрика снова получила заказ, то он снова начал работать. Но наступило новое несчастье, и об этом знал только я – Арманд влюбился.
  Я обнаружил это случайно, в нашей спальне, поднимая упавшие на пол бумаги, которые веером разложились у меня в ногах. Опустив глаза, я начал читать написанное на одной из них.
  «Дорогая Салли. Когда я вижу твои глаза, то мир останавливается…»
  Лист был вырван из моих рук еще до того, как я дочитал до конца.
  - Что заставляет людей совать нос в не свои дела? - спросил Арманд, его лицо стало темно-красным. - Разве у каждого нет права на его личные секреты?
  Никогда прежде он не упоминал о каких-нибудь секретах.
  - Это было на полу, - сказал я. - Я не знал, что это – твое письмо. Кто такая Салли?
  Он прыгнул на кровать.
  - Если кому-нибудь об этом расскажешь, то перемешаю тебя с грязью… - Салли Нолтон.
  Во Френчтауне с такой фамилией я не знал никого.
  - Девушка из Норз-Сайда? - спросил я, не веря своим словам.
  Он поднялся с кровати и предстал передо мной. В его глазах сияли гнев и отчаяние.
  - И что такого? Думаешь, что она слишком хороша для меня? – спросил он. - Я тебя предупреждаю, Джерри, если кому-нибудь расскажешь…
  - Не волнуйся, - ответил я. В моей жизни любовь не занимала особого места. Она казалась ненужной тратой времени. А девушка из Норз-Сайда виделась настолько чужой и далекой, что для меня она практически не существовала. Но я поинтересовался:
  - Так, зачем ты написал ей письмо? Она что, уехала в другой город, или что-нибудь еще?
  - Она не уехала, - ответил он. - Я не послал письмо. У меня лишь было желание попробовать ей написать.
  Я обрадовался, что еще не знал, что такое любовь – любовь, из-за которой в твоих глазах нескрываемое отчаяние, из-за которой ты вынужден писать письма, которые остаются не отправленными. Безразлично пожав плечами, я начал искать в шкафу старую бейсбольную перчатку, и подумал о том, как обжигает ладонь пойманный мяч, отчего вздрогнул.
  - Если кому-нибудь расскажешь обо мне и Салли, то я…
  - Знаю, перемешаешь меня с грязью.
  И я никому об этом не говорил и продолжал разделять с ним его тоску, особенно, когда он во время ужина сидел за столом и оставил нетронутым пирог с взбитыми сливками, приготовленный матерью. Никогда прежде я еще не осознавал весь ужас любви. Но мое сочувствие было недолгим, потому что было и многое другое, что волновало меня не в меньшей степени: оценки в табеле накануне пасхальных каникул, потеря работы у старой миссис Беландер, переехавшей жить к дочери в Бостон, и, конечно же, президенты.
  Жизнь продолжалась. В нашей жизни президентские карточуи стали доминирующей силой – у меня, у Роджера Луизье и у Ролли Тремаина. До начала бейсбольного сезона оставалось три недели. У каждого из нас собрался полный комплект карточек, за исключением Гровера Кливленда. Каждый понедельник в магазин прибывали новые коробки с карточками, и мы спешили их купить (насколько позволяли нам наши накопления). Мы срывали обертки и находили только Джеймса Монро, Мартина Вана Бурена или кого-нибудь еще, но не Гровера Кливленда, двадцать второго президента Соединенных Штатов. Мы спорили о нем. Он должен был быть между Честером Аланом Артуром и Бенджамином Гаррисоном как двадцать второй президент, или между Бенджамином Гаррисоном и Уильямом Мак-Кинли как двадцать четвертый? В какую игру играла с нами компания, печатающая эти карточки? Роджер Луизье скупил все, что осталось, ему были нужны два Гровера Кливленда, чтобы завершить комплект.
  Негодуя, мы ворвались в «Лемир» и наткнулись на хозяина магазина, который недавно поклялся запастись новым товаром. Сердито бормоча, он рылся во всех своих бумагах, чтобы найти правила и инструкции от компании-производителя.
  - Ладно, - объявил он. - Говорите, что вам нужен лишь Гровер Клевленд, чтобы завершить набор. Теперь уходите – все, у кого нет денег.
  Выйдя из магазина, Ролли Тремайн поднял с земли пустую жестянку из-под табака и зашвырнул ее на другую сторону улицы.
  - Боже, - сказал он. - Я бы отдал пять долларов за Гровера Кливленда.
  Когда вернулся домой, то увидел Арманда, сидящего на ступеньках крыльца, его подбородок покоился в его ладонях. Его унылое настроение зеркально отражало мое, и я сел рядом. Какое-то время мы сидели молча.
  - Как забрасывается мяч? – спросил я.
  Он вздохнул, не находя ответ.
  - Тебе нехорошо? – спросил я.
  Он встал и подтянул брюки, которые были настолько велики, что их можно было натянуть ему на уши. Наконец, он стал рассказывать, что произошло: на следующей неделе у них в школе должен состояться танцевальный вечер, «Весенний Звон», и Салли попросила, чтобы он был вместе с ней.
  Я закачал головой, поражаясь безумию любви.
  - Ладно, что в этом плохого?
  - Как я могу пригласить Салли на танец? – спросил он потеряно. – Ведь мне надо будет купить ей букет цветов… и мои ботинки почти уже развалились. Па не знает, как наскрести мне деньги на новые ботинки или на букет цветов.
  Я сочувственно кивнул.
  - Да, смотри, у меня тоже не все в порядке, скоро начинаются тренировки по бейсболу, а все, что у меня есть – это лишь старая перчатка. И карту с Гровером Кливлендом я до сих пор не нашел…
  - Гровер Кливленд? - спросил он. – Карты с ним продаются в некоторых магазинах в Норз-Сайде. Я слышал, как мальчишки спрашивали в магазине карты с Уорреном Джи Хардингом.
  - Боже праведный! – воскликнул я. – У меня есть лишний Уоррен Джи Хардинг!
  В моих венах закипела кровь. Я побежал за велосипедом и увидел, что в переднем колесе не было воздуха.
  - Я помогу тебе его накачать, - сказал Арманд.
  Через полчаса я прибыл в Норз-Сайд, где у небольшого магазина несколько мальчишек раскладывали на тротуаре карты. Негромко, но четко я произнес: «Президент Гровер Кливленд. Я за ним!»

  Когда Арманд уходил на танцы, все нарядились так, будто на дворе воскресенье. У него под мышкой ерасовалась небольшая зеленая коробка с корсажным букетиком. Я сидел на перилах балкона, свесив ноги. В нашем квартале было тихо, потому что все «Френчтаунские Тигры» тренировались на стадионе «Даджет», готовясь к открытию сезона первой своей игрой.
  Я думал об Арманде и смешном выражении его лица, когда он стоял перед зеркалом в спальне. Я старался не смотреть на его новые черные ботинки.
  «Любовь», - пробормотал я.
  Весна наступила панически и внезапно, когда однажды утром одновременно расцвели сразу все яблони, и подули ароматные ветры. Все окна раскрылись настежь, и швабры сметали с подоконников пыль, что заняло весь тот день, потому что женщины приступили к уборке домов. Меня озадачила моя апатичность. Разве не предполагалось, что солнечный весенний день должен поднять настроение, сделать его ярким и веселым?
  Я обернулся на звук шагов, идущий от лестницы. Роджер Луизье поприветствовал меня кислой миной.
  - Я думал, что ты тренируешься с «Тиграми», - сказал я.
  - Ролли Тремайн, - сказал он. – Не могу его терпеть, - его кулак изо всех сил врезался в перила балкона. – Христ, почему именно ему должен был достаться Гровер Кливленд? Ты бы видел, как он задается, и вдобавок он никому не позволяет прикоснуться к своей перчатке…
  Почувствовав себя, как Бенедикт Арнольд, я понял, что пора признаваться в содеянном.
  - Роджер, - сказал я. – Это я достал карточку с Гровером Кливлендом в Норз-Сайде. И это я продал ее Ролли Тремайну за пять долларов.
  - Ты, что - сумасшедший? – в его глазах было отчаяние.
  - Срочно были нужны деньги.
  - Господь… - Роджер стоял, как вкопанный и качал головой. – Зачем ты это сделал?
  Я смотрел ему вслед. Он развернулся ко мне спиной и начал спускаться по лестнице.
  - Эй, Роджер! – окликнул я его.
  Он обернулся ко мне с взглядом незнакомца, будто прежде никогда еще меня не видел.
  - Что? – спросил он плоским голосом.
  - Мне нужно было это сделать, - сказал я. – Честно.
  Он не ответил и уже нащупывал на заборе ослабшие доски, которые я ему как-то показал.
  Я подумал об отце и Арманде, о Ролли Тремайне и Гровере Кливленде. Мне захотелось исчезнуть, чтобы мой след тут же простыл. Но уйти было некуда.
  Роджер отодвинул свободную доску в заборе и проскользнул в щель, а я почувствовал себя предателем. Разве не думаешь, что почувствуешь себя лучше, сделав что-нибудь прекрасное и благородное?
  Моментом позже две руки схватились за верхнюю кромку забора, и появилось лицо Роджера.
  - Тебе точно нужно было так поступить? – завопил он.
  - Да! – крикнул я в ответ. – Это было важно!
  Его лицо расслабилось и смягчилось, И я услышал его голос с другого конца огорода мистера Тибодё.
  - Ну и черт с ним.
  - Увидимся завтра! – завопил я.
  Мои ноги, свешивающиеся с перил, снова закачались. Собирающийся сумрак смягчил острую кромку забора, черепицу крыш и отдаленный шпиль церкви. Я еще долго продолжал сидеть, ожидая, когда у меня, наконец, поднимется настроение.