Крысиное варенье

   Одна девочка гостила однажды летом у бабки с дедом, в деревне. Лазая как-то в погребе, она обнаружила на самой дальней полке, в углу, пыльную стеклянную банку с надписью: «Крысиное варенье». Сначала она очень испугалась, потом хотела расспросить у бабушки, что это такое, но, подумав, решила, что, наверное, это специальная отрава, чтобы морить крыс, и не стала. Однако ей было очень любопытно, и то и дело, особенно за столом, когда все вместе пили чай, она нет-нет, да и вспоминала мысленно про крысиное варенье. «А вдруг это все-таки не отрава? — думала она. — Вдруг оно просто так называется, потому что из каких-нибудь «крысиных ягод»? Вдруг его и детям можно, вдруг оно даже полезное?» Так и подмывало ее тайком попробовать этого варенья, да только она не решалась.
   Лето, однако, незаметно кончилось, пора было уже отправляться в город, идти в школу. В день отъезда дед с бабкой суетились, насовывали внучке в сумки разные варенья, соленья, овощи, ягоды. Они собирались проводить ее до станции и посадить в поезд вместе с уезжавшими соседями, а в городе девочку должны были встретить родители.
   Воспользовавшись тем, что дед с бабкой заняты, девочка стащила на кухне большую ложку и пробралась в погреб. Там она открыла банку с крысиным вареньем и сперва, как учила ее мама, понюхала. Варенье пахло странно, но съедобно. Тогда девочка зачерпнула ложкой самую малость, на кончике, и осторожно, не глотая, попробовала, чтобы в любой момент можно было выплюнуть.
   Вкус у варенья оказался необычным, похожим, скорее, на жареные грибы, но ничего страшного в нем не было, только иногда попадались какие-то колючие шкурки и маленькие тонкие косточки. Девочка съела одну ложку, потом вторую, а потом ей так понравилось, что она, сама не заметила как, доела всю банку. Чисто вылизав ложку, она тайком положила ее на место.
   «Ой, внученька, уж не заболела ли ты? — забеспокоилась бабушка, случайно взглянув на девочку. — Что-то ты бледненькая какая? Может, денек повременим, завтра поедем? Нет ли у нашей девули температурки?..» — и она принялась щупать девочке лобик и мерять пульс. «Нет, бабуль, я здорова! — весело отвечала девочка, и правда не чувствовавшая никаких признаков недомогания. — Зачем завтра, не хочу завтра, хочу сегодня ехать!»
...Мать, встречавшая девочку на перроне вместе с отцом, забеспокоилась.
— Посмотри,— сказала она мужу. — Не нравится мне что-то цвет ее лица, не больна ли она?
— Да что ты, брось: цвет как цвет,— флегматично отвечал муж.
— Да ты посмотри, посмотри, носик-то у нее какой стал, весь синий. Не иначе, застудили девочку старики!
— Скажешь тоже! Носик как носик.
— Ну, ты глянь только, зубки-то у нее, зубки как вперед торчат! Ведь это что-то ненормальное, это же от авитаминоза, скобочку теперь надо ставить!
— Зубки как зубки... А впрочем, если надо, поставим скобочку.
   Дома, перед сном, мама дала девочке разных таблеток, положила на лоб холодный компресс и сама пошла спать. Когда родители уснули, девочка неслышно поднялась с постели, собрала в рюкзачок самое необходимое, тихо оделась и вышла на улицу. Там она села на автобус, доехала до вокзала, взяла билет и на последней электричке поехала на дачу.
   Пришла она в деревню глубокой ночью, от станции шла пешком, потому что автобусы уже не ходили. Еще издали завидела она над деревней языки пламени и дым, но пока дошла, огня уже не было. Она вышла на улицу, где жили дед с бабкой, и попала в  густую галдящую толпу народа. Навстречу ей проехали три пожарные телеги с громыхавшими пустыми бочками и черными от копоти пожарными, народ говорил о каком-то пожаре, некоторые женщины причитали и плакали, пахло гарью.
   Она пробилась сквозь толпу к знакомой ограде, но ограда была вся разворочена, а на месте дедова дома чернело одно сплошное пепелище, лишь розовели и постреливали кое-где недотушенные головешки. В черном пепле копошились чумазые милиционеры с собаками. Они вытащили из золы два черных вздувшихся трупа, судя по всему, старика и старухи.
— Вот, девочка, твои бабушка и дедушка,— сказал один милиционер.
   Но девочка наклонилась к ним и стала внимательно нюхать. Понюхав, она поняла, что это не ее дед с бабкой, а какие-то другие люди, которых раньше в деревне она никогда не встречала, потому что запах был незнакомый.
— Нет, это не мои бабушка и дедушка,— ответила девочка, и задрав голову, принялась нюхать воздух. Слабый шлейф знакомого запаха шел прочь по улице. Никому ничего не говоря, девочка пошла за ним.
   Она шла ночь, потом день, потом еще одну ночь и еще один день. Запах то шел по проселочной дороге, то спускался в овраг, то ненадолго сворачивал в лес, огибая встречавшиеся населенные пункты. К исходу второго дня пути запах свернул в какой-то поселок. Уже опускались сумерки, но в них еще задолго до поселка девочка явно различила всполохи пламени и черный дым, клубами поднимавшийся над далекими крышами. Пока она шла, ее обогнали, дико гудя сиренами и вращая синими мигалками, три пожарные машины.
   Но и в этом поселке картина повторилась: пепелище, два старческих трупа, да только и в них по запаху девочка не признала бабушки с дедушкой.
   Вскоре запах, шедший все дальше и дальше, привел ее на вокзал. Девочка тайком пробралась в скорый поезд, который шел на восток, и когда ехала, то и дело высовывала из окна нос и убеждалась, что запах по-прежнему ведет ее в нужную сторону. На пятый день пути, едва поезд отошел от очередной станции, запах внезапно кончился, и девочка поняла, что тут ей нужно было сходить. Она спрыгнула на ходу и прямо через тайгу направилась туда, куда уходил запах.
   Наконец, она пришла в заброшенный скит. Там стояла всего одна полуразрушенная изба, заросшая травой, но зато запах здесь был чрезвычайно силен, так, что аж кружилась голова. Девочка вошла в избу. В ней было совершенно темно.
— А-а, внученька! — вдруг раздался из угла скрипучий бабкин голос. — А мы думали, ты уж не найдешь нас! Ну, раз пришла, заходи.
   Тут загорелась керосиновая лампа, и девочка увидела, что бабка с дедом стоят в углу, держа в руках остро наточенные, сверкающие в тусклом свете лопаты. Бабка вдруг отставила лопату, впилась в свое жирное тело длинными черными ногтями — и вместе с платьем разорвала себя надвое. Из бреши хлынули на пол окровавленные, визжащие крысы. Они стали жрать девочку живьем, а пока жрали, дед с бабкой лупили и рубили их лопатами, так что, когда все кончилось, на полу шевелилось лишь одно сплошное кровавое месиво. Дед с бабкой стали сгребать его лопатами  в кучу и перекладывать в стеклянные банки, облизывались и приговаривали:
— Ух, и урожайный годок выдался! Сахару, сахару побольше сыпь! Ну, и поедим же мы нынче крысиного варенья!