Прицельное бомбометание

(СТРОГО НЕНАУЧНЫЙ ТРАКТАТ О ЧАЙКАХ)       

          Почему морских чаек называют на флоте «бакланами»? Для многих это и по сей день – загадка. Говорят, что за прожорливость. Не знаю, с натуральными бакланами я не был знаком. Но зато вдоволь насмотрелся на тех птичек, в которых, по слухам, вселяются души погибших моряков. И сделал для себя ряд выводов.

          Во-первых, они дурно воспитаны. Вместо того, чтобы спокойно заниматься рыбной ловлей, они галдят хуже базарных баб, пытаясь переорать друг друга. А уж голосами их Господь наградил!.. Так стонут, будто им всю жизнь без наркоза и перерыва на обед аппендицит вместе с печенью вырезают.

          Во-вторых, похоже, словосочетание «белая ворона» было введено в обиход человеком, не часто посещавшим прибрежные свалки и мусорные кучи. Вот где можно увидеть не какую-нибудь одинокую «белую ворону» среди чёрных собратьев, а целые полчища этих крылатых пиратов в белых костюмчиках, берущих на абордаж ближайшую кучу мусора. Вороны при этом отдыхают. Там, где прошла (пардон, «пролетела») чайка, вороне делать (миль пардон, «кушать») нечего!

          В-третьих, помимо функции наполнения вечно пустых желудков любыми органическими соединениями, чайки способны и к общественно полезному труду. Например, предсказывать погоду, о чём свидетельствует известное в узких флотских кругах мнемоническое правило:
                Чайка на воду садится –
                Моряку спокойно спится

 (То бишь, хорошая погода ожидается). Или:

                Чайка бродит по песку –
                Моряку сулит тоску.

(А это, видимо, где-то на горизонте шторм замаячил).
Хотя, по своей вредной натуре, чайки могут и напакостить:

                Чайка – сука, чайка – б…ь,
                Обманула нас опять!

          В-четвёртых, поскольку чайка много жрёт, она же много и … гадит по-крупному. Причём норовит, подлюка, нагадить не просто так, а на что-нибудь нужное: хоть на шпиль Адмиралтейства, хоть на голову Медному всаднику, хоть на крест (богохульство какое, прости, Господи!) Морского Собора – ей без разницы. Очень любит она разные торчащие вертикально предметы, в частности, флагштоки. Сядет поудобнее, обязательно развернётся фасадом против ветра и – давай гадить! А поскольку бывшие органические вещества вылетают из неё по ветру, то, естественно, попадают прямо на гордость Флота Российского – Андреевский флаг, одинаково гордо реющий что под градом вражеского свинца, что под дождём чаячьих экскрементов.

          Результат одинаков: в обоих случаях флаг испорчен. Но есть существенное отличие: изрешечённый вражескими пулями флаг может быть с гордостью помещён в музей, а изгаженный чайками – в обрез (с мылом и боцманскими матюгами).

          И, наконец, в-пятых. Чаек с успехом можно было бы использовать в качестве бомбардировщиков. Они способны с первого захода накрыть цель своими «бомбами» с точностью… Да какая там точность?!! Гадят прямо в «яблочко»!

          Вот тут, собственно, ненаучный трактат заканчивается – мы  подошли к самой сути повествования.

          Лето. Жара. Кронштадт. На плацу бригады подплава – медленно затихающая и собирающаяся в отдельные «коробки» толпа мокрых подводников. Мокрых – не потому, что они подводники от слова «под водой». А потому, что из-за неимоверной жары у них не только форма промокла, но даже бескозырки можно выжимать.

          Бригада вышла на строевой смотр. В глазах рябит от белизны мокрых форменок, бескозырок и фуражек. Яркое солнце, отражаясь от начищенных блях и ботинок, слепит кружащих над плацем чаек. Возмущённые «залпами» солнечных зайчиков, чайки хрипло орут. Видимо, спорят, кто получит почётное право контратаковать противника.

          Пока в поднебесье идут прения, там, внизу, на изнывающем от жары полурасплавленном асфальте  уже сформировались живые «коробки» экипажей, перед одной из которых вышагивал старпом.

          Вполголоса матерясь, старпом тихонько проклинал всё на свете. Жару. Службу. Ожидавшийся строевой смотр. Комбрига, приказавшего провести этот смотр в тужурках, в то время, как за забором – на воле – кронштадтские девушки плавились в топиках. Разгильдяя-минёра, который притащился сегодня утром на службу самый первый и, глядя на старпома мутноватыми глазами, честно признался:

          - Геор-гич, я… ик… се-дня… не в с-с-с-с-тоя-нии …ик…  при-су-с-с-с-тать на стр… ик… стр… ик… стр…

          «Заклинило парня», – подумал старпом. Жестом остановив минёра, тщетно пытавшегося выговорить труднопроизносимое «строевой смотр», старпом вдруг поймал себя на мысли, что у него сильно зачесалась правая рука. Причём – с тыльной стороны. А почесать её захотелось немедленно, с размаху, о наглую минную рожу с красными опухшими глазами.

          Но старпом свято чтил традиции! Частенько проходя мимо памятника адмиралу Макарову, он «вспоминал» не только войну, но и то, как Степан Осипович поступал с пьяными моряками. Если он обнаруживал в городе пьяного матроса, спящего в луже головой в сторону гавани (шёл на корабль, но не дошёл – сил не хватило), то приказывал загрузить бесчувственное тело к себе в пролётку и лично доставлял его на корабль. Но если матрос валялся в той же луже ногами к гавани (нажрался, скотина, и отправился добавлять, забыв о вере, царе и Отечестве), то его доставляли не на корабль, а на гауптвахту, где он получал по полной программе.

          Поддерживая макаровские традиции, – минер ведь не в койку  завалился после бурной ночи, а приволок своё бесчувственное тело на службу, – старпом решил не «сдавать» ответственного пьяницу отцам-командирам на растерзание и отправил его спать в баталерку. «Сам потом разберусь с мерзавцем!» - подумал старпом.

          И вот теперь, построив экипаж на плацу и вышагивая перед строем в ожидании начала смотра, старпом строил планы мести минёру. «Ты у меня настоишься «под ружьём»! То бишь, на дежурствах! Забудешь, что такое выходной, и где водку продают!» – злорадствовал  старпом.

          Остановившись на секунду вытереть пот, струящийся из-под козырька по вискам, старпом снял фуражку и достал носовой платок…

          И в этот момент избранная на военном совете чайка, полная решимости с честью оправдать оказанное ей доверие, выбрала, наконец, цель. Ею оказалась лысина старпома, сверкнувшая из-под снятой фуражки.

          Мгновенно сориентировавшись, пернатый бомбардировщик спикировал на цель и, с высоты крыши казармы, открыл свои «бомболюки».

          Точечное бомбометание было проведено на «отлично»! Порция вонюче-тягуче-липучей термоядерной смеси под кодовым названием «гуано» поразило старпома в самый центр мишени. Он не успел даже руку поднять, чтобы вытереть пот. Так и замер с разведёнными в стороны руками, в одной – фуражка, в другой – носовой платок.

          Высота бомбометания и приличное количество взрывчатого вещества в заряде способствовали тому, что на лысине старпома не осталось ни одного островка, не заляпанного чёрно-белой смесью. Переработанные останки того, что раньше плавало, шевеля плавниками, в Финском заливе, смешанные с тем, что лежало, благоухая, на ближайшей помойке, медленно стекали с лысины старпома на его лоб и щёки.

          Разгуливая перед строем, старпом был на виду у всей бригады, поэтому процесс бомбометания стал виден всем экипажам.

          Ничего не понявший сперва старпом вдруг сообразил, чтО именно со смачным шлепком упало ему на голову. Он побагровел и начал медленно втягивать ноздрями воздух. Наполнив лёгкие до отказа, он внезапно понял, что «речь», мгновенно созревшая в его обгаженной голове, никакого воспитательного эффекта не даст. Поэтому он ограничился только одним коротким словом (женского рода), скосив глаз на орущую стаю. Это слово (женского рода) в наступившей тишине услышали все, стоящие на плацу.

          Личный состав, удивлённый таким снайперским попаданием, молча глазел на вытиравшегося старпома.  И тут наступившую тишину нарушил голос откуда-то из задних рядов «коробки»:

          - Ну надо же, братцы! Вот так запросто насрать старпому на лысину – и никаких последствий!..

          Возможно, голос хотел ещё что-то добавить, но не успел. Потому что был заглушен гомерическим хохотом, вырвавшемся одновременно из трёх сотен  здоровых мужских глоток.