МеньшИе наши...

Бабушка часто водила меня гулять в Филевский парк, ведь ребенку необходим свежий воздух. Мы входили в лес у забора военной поликлиники и сразу забирали правее и вглубь, выбирая какую-нибудь тропинку из опутавшей парк паутины дорожек. Минут за 20 доходили до обрыва. Если забрать еще правее - доходишь до центральной аллеи, которая падала в обрыв старой, деревянной и очень крутой лестницей. Еще можно было спуститься по специальной дорожке, полого уходящей вниз, к Москва-реке. Летом мы часто загорали на песчанном пригорке у воды, по набережной гуляли нарядно, по-выходному одетые люди, веселые компании играли на пригорках в волейбол и футбол. Я любила ковыряться в песке: искала ракушки и странные окаменелости, похожие на обрубки пальцев. Их так и называли "Чёртов палец". В то время между берегами лениво ходил маленький паром, перевозящий людей. Он был ниже по реке, туда мы доходили не часто. На другом берегу виднелись поля с неизменной год от года морковью и кормовой свеклой. Рядом с полями притаилась небольшая деревенька, непонятно каким чудом сохранившаяся практически в центре бетонного мегаполиса. Если уходить по набережной влево, в сторону "Молодежной", можно было дойти до усадьбы. Она находилась наверху холма, а внизу стояла скульптура. Мускулистый мужик куда-то тащил изящную, устало обвисшую в его руках женщину. Я даже не знаю, сохранилась ли эта скульптура.

Удивительно, но факт: я настолько любила этот парк, что даже сегодня, с закрытыми глазами могу вспомнить все маршруты, которыми мы ходили. Старый дуб у подножия лестницы. Он был просто необъятный. Каждый год я с нетерпением ждала, когда же он раскрутит свои темные, кожистые листья. Листья дуба распускались практически последними, это значило, что наконец наступило лето. А осенью собирала желуди, с узорчатыми, аккуратными беретками. Зимой мы катались на лыжах.

Это сегодня поднять "мадам сижу" и просто уехать кататься на лыжах или хотя бы погулять - сложный процесс, требующий моральной подготовки и внутренних уговоров. А тогда... Выпадал первый снег и лыжи доставали с антресолей; папа проверял, не рассохлись ли. Мне подмышки засовывали лыжные палки - проверить, не выросла ли я настолько, что надо покупать новые. В коробке лежали брикетики разноцветного воска для смазки лыж. Каждый цвет для своей температуры. В парке очень быстро прокладывали лыжню бойкие лыжники и так приятно было скользить по ним, не торопясь, разглядывая чудеса кудесницы-зимы. А по бокам от утоптанных дорожек сугробы были покрыты твердой корочкой, раздавив которую ладошкой в варежке, можно было доставать сухую манку снега и подкидывать ввысь, в голубое небо, осыпая себя вспыхивающими на солнце снежинками. Москва-река замерзала настолько, что частенько можно было увидеть рыбаков, кукующих посередине реки над лунками.

Однажды, зимой, когда мы гуляли, нам встретилась собачка. Небольшое, грациозное животное, черненькая, с белой манишкой на груди, хвостом колечком и шикарными "штанишками" на задних ногах. Между "пальцами" вмерзли катышки снега. Ее умильная, остренькая мордочка была печальна. Видимо она почувствовала нашу симпатию и пошла за нами. Как будто это наша собака. Она отбегала недалеко, рылась носом в снегу, чихала и опереметью бросалась за нами. И мне так захотелось, чтобы эта собака была моей, что я начала ныть и просить взять ее домой. Бабушка отбрыкивалась, я давила ей на совесть, что собака голодная и ей холодно жить на улице. В конце-концов бабушка сдалась и пообещала, что мы возьмем ее покормить, а потом опять выпустим. Три сосиски были сметены в один момент, собака взглянула с благодарностью в бабушкины глаза, лизнула ей руку... И осталась. Бабушка назвала псинку Цыганом. Мама фыркала, предлагала бабушке купить очки с более сильными диоптриями и говорила, что это сучка. То-ли из-за своего упрямства, то-ли из-за того, что бабушка плохо разбиралась в собачьих полах, но признавать, что это сучка отказывалась. Цыган начал очень быстро толстеть и поправляться. Мама говорила: "Лида, Ваш Цыган беременный." А бабушка сердилась и доказывала, что он просто хорошо ест.

Как-то ночью раздался телефонный звонок. Бабушка истерила в трубку: "Цыган рожает!" Мама быстро оделась и поехала. Утром выяснилось, что Цыган родил шестерых щенят. После этого был переименован в Цыганку, так и оставшись на всю жизнь сучкой.

Щенята были необыкновенно умильные. Толстенькие боченочки с подрагивающими хвостиками и лапками в разные стороны. Они еще не умели ходить, поэтому ползали, раскорячив задние лапы и сопя от напряжения. Заботливая Цыганка без устали находила их по квартире и складывала обратно в невысокую коробку, где у нее было гнездовье. В этот период наша бесконечно терпеливая ко мне собака совершенно преобразилась. Она не подпускала меня к щенкам и рычала, приподнимая вехнюю губу в злобном оскале. Так что играть с ними я могла только тогда, когда бабушка или дедушка уводили ее гулять. Щенки пахли необыкновенно - молоком, младенцами, детством. Уж я не знаю, с кем согрешила наша Цыганка, только щенки выросли раза в два выше ее и наступил день, когда их надо было раздавать. Это оказалось не сложно, мы уже перезнакомились почти со всеми собачниками в округе филевского парка и их с радостью разобрали.

Не поверите, но Цыганка прожила 22 человеческих года. Так сложились обстоятельства, что я не видела ее много лет. Последний раз мы встретились, когда она была уже настолько стара, что перестала быть похожей на ту собачку, которую я когда-то подобрала в зимнем лесу. Она полностью ослепла, с трудом ходила, от нее пахло старостью и какой-то безысходностью, как будто она знала, что скоро уйдет в другой мир. Она меня не узнала. Но я ее все равно любила. Также, как и в первый день.