Ирония судьбы

Если кто-нибудь, когда-нибудь употребит при вас в разговоре выражение «ирония судьбы», не верьте несчастному заблудшему, ибо не ведает он, о чём говорит. Если вас уволили с работы, после десяти лет службы, или жена случайно изменила вам с вашим лучшим другом, не думайте, что это ирония судьбы. Это её сарказм. Сарказм вперемешку со здоровым жизненным цинизмом. Настоящая ирония судьбы, по определению, гораздо тоньше и… ироничнее что-ли. Настоящую иронию судьбы лучше всего наблюдать в травматологическом отделении любой отечественной больницы. Можно, конечно, и в бане, но в травме она… как бы убедительнее.

Короче, я в очередной раз гостил в родном отделении, куда угодил с пустяковым, с точки зрения нашей медицины, диагнозом «сотрясение мозга». Сотрясение ценного серого вещества я получил как раз по вине последнего, когда слегка деформированный с помощью алкоголя мозг, явно переоценил мои шансы в неравном бою с превосходящими силами противника на углу кафе-бара «Ласточка».

Моим соседом по больничной камере оказался вполне себе приличный мужчина, инструктор вождения автомобилей, лет 50-ти, непьющий. По ночам не храпел, не пердел, умеренно часто мылся, брился раз в два дня, ничем особенно не вонял, за что я был ему безмерно благодарен, отзывался на имя Иван Сергеевич, одним словом, со всех сторон положительный перец. Лежал он в этой палате уже месяца три, и лежать ему предстояло ещё немерено, потому как диагноз он имел серьёзный – «ушиб позвоночника», который он честно заработал гробанувшись спиной со всего маху на ледяной откос берега местной речки, которая и была-то шириной – ровно в два плевка. Идти до мостика лишних пятьдесят шагов ему было лень и он решил лихо, по-молодому перебежать насквозь промёрзшую речку-Говнюшку, напрочь забыв, что если из жопы и сыплется песок, то не перед тобой, а позади, и потому вперёд бежать скользко. За что и расплачивался сейчас уже четвёртой спиномозговой пункцией, процедурой болезненной и крайне неприятной.

Лежать нам вместе было хорошо и необременительно, моё пребывание в гостеприимных стенах близилось уже к завершению и тут, на тебе! Судьба, которая как известно индейка, подкладывает свинью в самый неподходящий момент и имя этой индейке-свинье – новенький! Огорошила нас этой тревожной вестью нянечка баба Дуня, которая, видимо, была ясновидящей, так как ничем другим невозможно было объяснить тот факт, что она узнавала о поступлении нового пациента, ровно через семнадцать секунд после появления скорой помощи на территории больницы.

– Этот-то сердешный, совсем плохой, – рассказывала она нам ужасающие подробности,- с пятого этажу, болезный, грохнулся обземь. Так руки-ноги у него и обломились.

Мы озабочено переглянулись с моим сокамерником. Перспектива ухаживать за переломанным пациентом нас, понятное дело, не вдохновляла.

– Эй, баба, как там тебя… Дуня,- заволновался Сергеич,- так чего ж его к нам-то прут? Везли бы в интенсивную.

– Эх, мила-а-ай, в интенсивной-то всё, поди ж ты, забито, а у вас только две койки заняты. Не жилец он, видать, на энтом свете, не жилец,- старая карга мелко и воровато перекрестилась,- полежит у вас день-два, да и отмучается.

Вот те клюква! Мало того, что этот придурок будет лежать и гадить под себя, так он ещё и коньками может звякнуть в нашей палате. Сергеич нервно полез в тумбочку за валидолом, я – за коньяком.

Короче, минут через пятнадцать, проведённых нами в гнетущей тишине, наедине с тревожными мыслями, дверь в коридор распахнулась и в палату торжественно въехала больничная каталка, запряжённая парой симпатичных медсестёр, под управлением дежурного врача. Надо сказать, что суббота – является традиционно самым урожайным для травматологии днём, поэтому дежурный эскулап совершает лишь самые необходимые больному манипуляции, после чего, с чистой совестью сваливает этот головняк на приходящего в понедельник палатного лечащего врача. Однако, предварительный диагноз он поставить обязан и так как пациент, по заведённой традиции, сам старожилам палаты представиться не мог, по причине полного отсутствия сознания, служитель медицины счёл необходимым проинформировать нас о некоторых особенностях нашего нового соседа.

– Толик,- весело махнул рукой в сторону каталки доктор,- на вид лет сорок, упал с пятого этажа. Кровь у него из ушей… вроде… но обследовать на наличие сотрясения пока невозможно, по причине того, что пациент пьяный в жопу и отвечать на вопросы на может, так как спит.

Если верить расхожему народному мнению, что дураков и пьяных бог бережёт, то очевидно, что пьяных дураков, господь бог, вообще, берёт под свою неусыпную опеку. Иначе как можно объяснить тот факт, что рентгенограмма показала у пациента полное, я подчёркиваю – полное отсутствие каких-либо повреждений, за исключением нескольких синяков и ссадин.

С явным удовольствием глумливый доктор наблюдал как на протяжении его проникновенной речи челюсти у нас отвисают всё ниже и начинают напоминать раскрытые клювы голодных птенцов, требующих у мамаши червяка.

– А вот вам и червяка,- злорадно ухмыльнувшись угадала наши мысли медсестра постарше, умело застелила матрац свободной койки рыжей жестяной клеёнкой, и скомандовала своей напарнице,- сгружаем!

Ловко сгрузив, именно не положив, а сгрузив, Толика поверх клеёнки, медсестра отогнула край простыни и мы наконец увидели виновника торжества. Доктор оказался большим любителем стёба! На вид Толику можно было дать лет двести, причём последние сто, он явно пролежал в могиле, о чём недвусмысленно свидетельствовали: синюшный нос, грязный колтун лохматых волос, и зеленоватые клочки щетины, которые можно уже было считать короткой зелёной бородой. Глаз у Толика не было. Вместо них были два раздавленных, маринованных помидора. Кадык был и из него раздавалось хриплое бульканье, наверно заменявшее Толику дыхание. Рот вроде тоже был на месте, спрятанный среди клочковатых водорослей бороды. Во рту даже виднелось несколько зубов, некоторые из которых были почему-то железными и жили в пещере толикова рта, очевидно с тех времён, когда он ещё заботился о своей красоте. Во время переноса тела, Толик издал несколько звуков, отдалённо напоминавших какие-то слова. Ни на каком языке Толик их произнёс, ни что они означали, разобрать было решительно невозможно. От переизбытка впечатлений я, забывшись, дёрнул коньяку прямо при докторе.

– Спи себе спокойно голубчик, ходить можешь прямо под себя, я тебе бельё не стелила, а если что, вон, соседи помогут,- продолжала стебаться над нами, косящая под медсестру, садистка.

С этими словами бригада нацистов-медиков удалилась, оставив нас наедине с тревожно булькающим Толиком. Ближайшие два часа мы, не сомкнув глаз, стерегли каждый подозрительный звук, доносящийся с толиковой кровати. Он, словно издеваясь, вскрикивал или громко пердел, как раз в тот самый момент когда мы хоть на секунду расслаблялись. При этом от Толика постоянно пахло нечистым унитазом. Из-за такой нервной ситуации, Сергеич на время оставил в покое свою трезвость, и после каждого Толикова пердовка молча протягивал мне рюмку за очередной порцией коньяка. Прикончив бутылку и придя в более благостное расположение духа, мы уже было решили философски на всё забить и не обращать на пердящего Толика никакого внимания, как вдруг этот упырь решил удивить нас каким-нибудь уж совсем необыкновенным фокусом. Организм его, очевидно жил независимо от спящего мозга и как мог поддерживал физиологические процессы. Неожиданно резким движением Толик откинул укрывавшую его наготу простыню и выдал струю, достойную нефтяных фонтанов арабских шейхов.

– Мать твою,- только и сумел выдохнуть мой товарищ по несчастью.

Потому что Толик, очевидно с некоторой задержкой получив от мозга сообщение о начале мочеиспускания, восстал, как гоголевская панночка из гроба, то есть из кровати, и оглядел закрытыми помидорами глаз нашу палату. Мне уже почудилось, что сейчас он, словно Вий, укажет на меня кривым немытым пальцем и закричит замогильным голосом : «вот он, хватайте его, он выпил весь коньяк». Но Толик не переставая писать, повернулся на сто восемьдесят градусов, и очевидно приняв стул за что-то совершенно другое, принялся в него усердно мочиться. Выдав последнюю короткую струю, он обмяк наподобие варёных макарон и рухнул обратно в свой гроб, с чувством только что выполненного своего высшего земного предначертания. Ушибленный в спину инструктор прокомментировал выступление Толика короткой, но ёмкой непечатной фразой. Ночь прошла тревожно, в ожидании новых толиковых забав, но тот, видимо, утомлённый падениями с этажей крепко и безмятежно спал, лишь изредка портя воздух.

Проснувшись наутро, мы обнаружили, что Толик уже не спит, рядом с ним на тумбочке стоит пустая бутылка из-под моей минералки, у него даже раскрылся левый помидор и оттуда тускло и страшно мерцает мутный глаз неопределённого цвета.

– Я… где?- вроде бы по-русски сумел пробулькать Толик.

– В Караганде,- огрызнулся с непривычного ему похмелья раненый инструктор.

Наверно, Толик принял этот ответ буквально, так как на остатках его лица, которому при свете дня и правда оказалось лет сорок-сорок пять износа, отразилась мука. Видимо, он уже собирался спросить каким образом он оказался в этом далёком южном городе, но дверь в палату сначала распахнулась, затем в неё зачем-то постучали и на пороге показались трое странных персонажей, похожих на нашего домашнего упыря, как двоюродные братья.

– Ёпть, Толик… ну ты, – прохрипел один из гаеров.

В руках он нёс авоську, ощетинившуюся словно морская мина горлышками нескольких бутылок портвейна «Золотая осень», любимого напитка всех вурдалаков. Второй, похожий на первого как две капли воды, нёс под мышкой какой-то бесформенный куль, у третьего в руках ничего не было, и он, видимо стесняясь своей бездеятельности, прятал их за спиной.

– А мы тут… а ты здесь, – невнятно булькал предводитель, одновременно доставая из сетки бутыль и ловко срывая пластмассовую крышку какой-то хитрой приспособой, издалека похожей на сейфовый ключ, – на вот… поправься,- он протянул Толику бутыль первому, по неписанному правилу «самое вкусное – больным!». Толик коротко взрыкнул и всосался в горлышко живительного сосуда. Ни до ни после того случая, мне больше не доводилось наблюдать такого интересного фокуса, как в исполнении толиковых братьев. Отпив из той же бутылки, вожак этого циркового квартета, молча передал её второму номеру. Как они умудрялись отмерять горлом ровно четверть бутыли для меня полная загадка! Но каждый сосуд магическим образом расходился ровно в четыре хари, причём ни у кого не возникало возмущения по поводу перебора дозы, несмотря на то, что пасли они друг друга очень внимательно. Глотками они что-ли её меряют? Непонятно! На протяжении всего выступления, а именно: шесть бутылок за семнадцать минут сорок четыре секунды, Толик постепенно одевался в одежду из кулька, принесённого вторым гаером, и к концу представления стал совершенно неотличим от остальных вампиров. Понять где теперь Толик, а где Нетолик стало решительно невозможно, потому что теперь было четыре, абсолютно одинаковых, пьяных Толика. Закончив демонстрацию нехитрого школьного опыта про сообщающиеся сосуды, а точнее, перелив чернильное содержимое бутылей в себя, вся шайка засобиралась домой. Вожак стаи аккуратно собрал все пустые бутылки в авоську, включая бутылку из-под моей минералки, выпитую поутру Толиком, и откланялся. Настоящий Толик произнёс невнятную прощальную речь, обращаясь почему-то к обоссаному им стулу, и нетвёрдой походкой затрусил вслед отъезжающему цирку. Мы на прощанье пожелали ему больше не падать, ну, или хотя бы выбирать этаж пониже. Стул укоризненно промолчал.

В понедельник утром, как обычно был плановый обход. Первым в палату величественно вступал заведующий отделением профессор, на шаг позади него почтительно шёл палатный врач, следом – шестёрки помельче.

– А здесь у нас, Иммануил Викторович, новый пациент… тяжёлый… падение с большой высоты,- громко пояснял предводителю свиты доктор, уткнувшись носом в толикову историю болезни.

Иммануил Викторович изумлённо замер, молча взирая на пустую описанную койку «тяжёлого пациента».

– Ну и где же ваш «тяжёлый», батенька вы мой? – от удивления брови профессора поползли вверх и скрылись под медицинской шапочкой.

– Где, где… в Караганде, – мой сосед особым знанием географии, видимо, не отличался, – ушёл он… вчера ещё.

– То есть… как? – ошеломлённо переспросил его доктор.

– Да вот так! – весело отвечал Иван Сергеич, – пропердел тут всё, стул зачем-то обоссал, потом они с товарищами «живой воды» попили, он и ушёл… на своих двоих… как новенький.

Ревизор. Немая сцена. Да… один падает с пятого этажа и даже не помнит, другой – с полутора метров своего невеликого роста, и на полгода – больничная койка. А вы говорите ирония судьбы…