Манк и Реки

1. Манка нет.

— О! "Фендер"!.. Ну-ка, дай-ка,— сказало это нечто, появившись однажды непонятно откуда в желтой длинной рубахе с самопальной надписью "ТHЕ RIVERS", и схватив гитару Манка синими от холода (и, вероятно, нетерпения!) граблями,— Подключи-ка меня на девятнадцатый.
  Первая мысль, возникшая одновременно у всех "ТНЕ RIVERS", совершенно обалдевших от такой бесцеремонности, была: "Гляди-ка! Рубашечку уже справил! Ну, чувак!" Вторая мысль была, вероятно, у каждого своя, но Чиф подумал: "На девятнадцатый!.. Да, верно, Манк так и говорил: давай меня на девятнадцатый... Почему-то всегда он выбирал на пульте девятнадцатый канал..." Затем в голове возникли, шурша, всякие обрывки о суевериях, магии чисел и тому подобная чешуя. Подгляди кто-нибудь сейчас мысли Чифа, ну хоть кто: Трэш, Гарик какой-нибудь или даже Леда — никто бы не просек. Чифа вообще мало кто просекал. Чиф был почти как Манк, он и пришел с Манком. Только вот Манк ушел, а Чиф остался. До весны, где-то.
   Чувак, которого все они сегодня увидели впервые, и как-то сразу окрестили "Ривой", между тем напялил на себя /напялил-то как-то по-дурацки!/ гитару, и проворно, словно бы вскользь, настроившись, дал "запил" к теме Манка " Тот, За Спиной". Довольно технично дал, удивились "ТHЕ RIVERS". Но без чумы, тут же успокоили они себя.
  Подхватили — из любопытства. Явно подражая Манку, Рива загудел в микрофон и начал песню. Похоже было, что он все-таки знает, с какого конца держать гитару. Там, где Манк спотыкался, даже будучи трезвым, у Ривы все шло гладко, но все больше и больше врубались присутствующие, что нет в Риве чумы, той; самой манковской Чумы, которой восхищались "широкоизвестныевузкихкругах" журнальцы, и слухи о которой ползли уже по всей тусне великой, заставляя поминать Обоих Джимов и еще чью-то матушку.. "Вот так," - писал Гарик, - "и слышим мы, подчас, одинокие и чумовые голоса с дрейфующих ныне обломков рок-н-ролла, и наводящие на мысли о реинкарнации Великих! Если есть такой отморозок, который еще не услышал проект питерских музыкантов "Манк и Реки"— то он, действительно, отморозок!" Какой-то урод даже написал где-то "Манк Моррисон". Манк узнал об этом и отменил концерт в Доме Журналиста. Весело было… Планы строились. Потом Манк ушел.
   Чиф поправил ремень баса и вдруг понял, что если он смог поправить ремень, значит у него пауза, а если у него пауза, то значит скоро — импровизация Манка... Его бросило в жар - непонятно почему - и одновременно он почувствовал общее напряжение. Рива, как бы хорошо он не знал партию - импровизацию не сыграет! Это невозможно, потому что... НЕВОЗМОЖНО! Потому, что закон, по которому шел Манк в импровизациях был известен только ему. И закон этот был строг и свободен, он вызывал бурю, и словно мчащийся по рельсам экспресс, увлекал тебя, срывая бедную крышу твою, дальше и дальше, в леса, в реки, в безумие алмазных дорог, в космос, наполненный слезами и осколками разбитого Счастья. Ныло внутри и корежило от этого закона...      
Рива не сыграет - казалось, барабанный брек длится годы, Чиф постарел и умер, ожидание вышло у него холодными каплями на лбу, а Рива успел поправить ремень - крокодил, говорил Манк, чертовски талантливый был крокодил, -
СОЛО!..
  Чиф умер снова.
  Его уже не было, иначе как он мог это услышать, а все просто: просто он этого и не слышит, вот и все, да - вот и все, ему это кажется, иначе не может быть… это просто воспоминание, он просто запомнил, он просто...
  Уже восемь секунд  ( 9, 10, 11...) Рива играл как Манк.
  Он просто играл, как Манк.
  КАК МАНК!
  Чиф прекрасно знал это настроение у Манка... Так он играл, когда ушла Леда - неделю назад в каком-то вонючем клубе, там все было случайно и неверно, стремный концерт, стремный народ, все кололись, где ни попадя, и он с какого-то необъяснимого горя напился. И предлагали ревер – хороший… Манк тогда сказал: хороший ревер, но денег нет, братва - потому что предлагала именно "братва"- короткостриженные плотные бандиты - краденый, должно быть - и они отошли, а Манк сказал: вот, Чиф, та грань, которую я никогда не переступлю; он был уже очень пьян, и со второго отделения вдруг задал "дорзовский" "Roadhouse Blues", и они оторвались, как никогда! Манк выдал соло, ничуть не похожее на то, что было, они изменили гармонию и все, кто забил своими одурманенными телами тесный и слепой зальчик тот, все - словно сошли с ума на четверть часа...
   Чиф "включился" и понял, что звучат последние такты, и он чуть не опоздал. Закончили. На лицах недоумение превратилось в подобие удовлетворения. Трэш с удовольствием гвазданул по тарелке и придержал ее пальцами. Это он любил — гваздануть, а потом придержать: нечего, мол, расходовать зря магические колебания воздуха!   
   Они нарочито медленно, смакуя создавшийся кайф, отключали инструменты и подтягивались к окну, к дальней стене зала, где открывалась форточка. Курить в Доме Творчества Юных, где по тем или иным причинам, репетировала “The Rivers”, запрещалось катастрофически; полной, вечно раздраженной женщине, распоряжавшейся здесь, было решительно начхать, кто они: вряд ли она вообще имела понятие о музыке, как о виде искусства. По крайней мере, ее жуткий визгливый голос, заставлял скорее вспоминать о скрипе домкрата на станции техобслуживания, где когда-то работал Чиф.
  Рива угостил желающих "Житаном". Оказалось, что «у него на Сенной» они дешевле, чем везде. Завзятый, клавишник, полез в баул и принялся шарить бормоча что-то про свои линзы: он недавно купил их себе, упрямо носил  и утверждал, что постиг энергию цвета. Подсекай, сказал весело Трэш, глядя на его тщетные попытки отловить нечто в замечательнейшем бауле. Наконец появилась заветная фляга; она производила на профана впечатление маленькой, но "Реки" знали, насколько она велика. И встретили идею Завзятого, тихим и всепонимающим смехом, а у Трэша вдруг символично закипело в животе. Кстати, сказал Завзятый, а помните, как... И он рассказал, как Серый обиделся на Надьку Розенберг, когда ее еще никто толком не знал, и она все сидела в уголке, на флэте у Чифа, шла какая-то пьянка, она, естественно не пила, но жутко хотела есть. А тут пришел Серый, и как всегда начал петь всем свои песни. И всем уже было не в кайф, и вдруг, в случайно создавшейся тишине у Надьки громко буркнуло в животе...
   Разговор плавно перетек на предстоящий фестиваль в Тосно, с фестиваля - на обещанные Гариком гастроли в Костроме. Динамо этот Гарик, сказал Трэш, обещал он тогда, помните, "Ноты Но" прокатить в чес... Ну, так а чего? - спросил Завзятый, - прокатил же! Прокатил, ответил, глотнув, Трэш, у ребят в Харькове  сп…дили  инструменты, а девчонкам вообще не заплатили... Это нормально, сказал Рива; оказалось, что он знает эту всю кухню. Да не слушай ты его, - вступил Сева, занимавшийся порванной струной, - у него же Светка в этих "Нотах", ему и обидно. Конечно, пробурчал Трэш, я на тебя посмотрю.. - "Кострома, мон амур,"-пробормотал Завзятый, потягиваясь и залезая за клавиши,- Ну, что, крикнул он оттуда, - айда, "Кричи в Небо"?
   Окурки, сунутые торопливой рукой, судорожно распрямляются в жестянке  из-под пива, продолжая дымить: агония. Чиф напрягся. Сейчас мы будем играть "Кричи В Небо", подумал Чиф... Или не станешь ты, Рива, играть? Да, нет - небось и не почешешься. Ему вспомнилось все, что было до перекура, и снова возникла тревога. Лихо ты, Рива, разделал старика Манка! Так что же  - "Кричи В Небо"— тоже... забацаешь?! Просто как все у тебя. Рива, так, между делом! А вот небезызвестный тебе М. каждый раз кончался на этой песенке, Рива. Чифа вдруг охватила злость, хотя он прекрасно понимал, что злиться не на что - просто как-то свернулось и ощетинилось все внутри. Он смотрел на то, как уверенно и неторопливо натягивает Рива на себя «талантливого крокодила» и думал о том, что даже если возьмем мы Риву - все равно ничего не покатится, ибо нет замены Манку.
   И вновь повисло напряжение: все "Реки" опять подумали одно и то же. И Рива почувствовал это, хоть и старался всеми силами скрыть — как в газовой камере в "Списке Шиндлера", подумалось Чифу. Настраивает верхнее «ми»: дергает, дергает, но все уже видят, что он смотрит мимо.
   Сейчас кто-нибудь скажет какое-нибудь слово - и все кончится, подумал Трэш, весьма увлеченный подтяжкой пластика. В голове его в это время мелькали по порядку:  отказ брать Риву в коллектив, сорванные гастроли, нищета, запои, разрыв со Светкой и...
   Уйдет сейчас, думал Завзятый, щурясь. И правильно. Манка не заменишь. Я бы, наверное, ушел, это ведь засада - все было нормально, и вдруг - все смотрят…
   Да, елы-палы, чуваки, думал Сева, ну если уж он так классно все снял, то какая, в сущности, разница, кто он - Манк или Панк или Шманк?!. Сева смотрел в окно. Он пришел в команду недавно, и ему было непонятно: зачем срывать все, перечеркивать его личные, Севины, исторические планы, а все из-за какой-то ерунды!..
   Что думал Рива, было непонятно, но он вдруг сдирает с себя талантливого крокодила, ставит гитару к комбику, и,  совсем как Манк, оглядывает всех изподлобья.
— Ну... Ладно, чуваки, давайте,— никто в первый момент и не понял, чего давать-то,—     Пойду я, пора, - говорит Рива.
Надевает куртку - как Рива.
Обматывается длиннющим шарфом, как Рива.
Идет к двери, как Рива, чуть подпрыгивая при каждом шаге, так что хайр вздымается и опадает. Открывает - стукнули ногти, промазал мимо ручки - дверь в гомон и стук теннисного шарика, останавливается на секунду и говорит вдруг, легко так:
— Да я понял, чуваки.— И закрывает Дверь.
Как Манк.


2. Серый

   ...стою, и пою просто. Ну, я так делаю иногда, ну, знаешь просто в "Трубе" встанешь... Иногда деньги кидают, как алабмскому негру!  Клево! Ну вот, стою. А тут – он! Подходит! Серый, говорит, Се-рый!  Я смотрю: оба-на! Здорово, говорю, ты откуда, ты же вроде за бугор свалил?!.. Заржал, а потом говорит: а я вот приехал на тебя посмотреть. Вырос, говорит. А я, знаешь, не люблю вот этого всего... Покровительственных интонаций. Да, ладно, говорю, хватит — не виделись-то год всего. Ладно, говорит, не буду. Сели с ним по пивку: ну, чего, говорит у вас новенького? Ну, я ему рассказал, там, про Чифа, что с художниками-то он тусуется, про тебя, что ты в больнице лежала... А Завзятый где, говорит. А я ж не знаю, где! Ты говорила тогда, что на заработки подался, а куда - хрен его знает. Севка, говорю, в Москве, у Клима в "Территории Снов", подсел, похоже па кислоту...Трэша, вот, вижу, говорю — напротив Гостинки книгами торгует. Ну, давай, говорит: еще по пиву. Скис чего-то... А ты-то, спрашиваю я его, ты-то где? Да вот говорит, приехал, свободен, жить, ясно, негде... А где был-то? Да, говорит, так... За тенью своей бегал, говорит, тараканов ловил. А деньги откуда, спрашиваю. Ну так, конечно, он "лопатник" открывай, а я глаза в сумку прячь: Слушай, говорит, Серый, а Ледка, говоришь, в больнице лежала? Ну, начал выспрашивать как да что!.. Ну, я ломался говорить, думаю, может подставлю тебя... Но он меня поймал пару раз - ну, вобщем, сам все понял. А что, говорит, нашли этого ублюдка? Не, говорю, не нашли - где его найдешь-то! Ладно, говорит. Давай еще пивка*..
   Ну, вот, в принципе. Так что ты жди – небось, придет не сегодня - завтра… Чего?.. Не слышно. Ледка, вода льется!.. Чего?.. Не, не надо. Он мне дал сто. Завтра поеду штаны покупать...Слышь, Леда!.. Слышишь?!. Ты это… Ну, не говори ему... Чего-чего! Ну, того... Ну что мы с тобой... Ну то, что  жил я у тебя в прошлом году!.. Че ты смеешься-то?!. Не хочу просто конфликтов... Ну, чего тебя там пробрало-то?! Ну, ладно, ты - смейся, а я пошел, У меня еще дел куча!.. Ни фига, не обиделся! Говорю - дел куча. Мне еще пакет надо Чифу отдать, забежать. Ну, все, давай!
* * *

   "Когда твой разум покинет тебя - пой песню, пой. Когда растворится в зыбком песке при орденах и седом виске, душа повиснет на волоске: слушай  ее. Вой.
    Затянешь тучами диск луны, забьешься в грохоте новой войны, может быть, будешь звенеть струной, что дернет какой-нибудь Сам-Не-Свой... Если хочешь, спроси у меня - как тебе дальше, куда идти?- есть повороты, шлагбаумы, лес, птиц перелеты и Твердь Небес... Чудо случится, и я скажу, Выйду и сдохну, а ты смотри: сколько попыток - две или три.
    Две или три.
Закон - прост. Тело льва и змеиный хвост избавляют от всех корост: мозгом думай, а хочешь - брось. Не расшатаешь земную ось.
Лучше, крылья надень и лети. Пой песню, пой. Так упади, чтоб другим не пройти. Или сядь и сиди. Или ляг и умри.
   Или плюнь, и живи - живой. Солнцем обрызганный, битый Луной.
Только тогда никогда не стой. Смерть, ведь, всегда с тобой.
   Р.S. Наверное, эти хорошие стихи плохого поэта лучше всего скажут тебе о моих проблемах и страхах сейчас. Я буду где-нибудь поблизости, но на всякий случай смирись с тем, что я далеко. В коричневом столе (если еще не выкинут) бумажки мои. Там тексты и музыка, если вдруг ребятам понадобится, шесть или семь песен. Мало ли - надоест книгами торговать... Ждешь информации обо мне?
Я буду где-то около марта. Надеюсь на это.
Если говорила с Серым — да, я приехал, и опять уехал.
Искать — не надо. Я тебя люблю .
Манк."

— Поехал автостопом,— уверенно сказал Чиф.— На него иногда находит. Не стоит беспокоиться. Главное, что объявился.
— Не пойму,— сказала Леда.— Зачем было писать?
— Может, он весь год терзался, что не дает о себе знать,— предположила Надька, которая только что вошла и поминутно шмыгала носом,— А тут приехал, появилась возможность...
— Не зашел.— возразила Леда, задумчиво бросив письмо на стол.— Пойду, чайник поставлю.
   Как только она вышла, три пары глаз скрестились на унылой физиономии Серого. — 0! -сказал Серый,— Ну, спросите меня еще что-нибудь. Только вместе.
   Чиф потер глаз и отсыпал в ладонь из пакета. Остальное он достаточно ловко свернул свободной рукой и сунул в карман.
— Ты обрати внимание-то,— сказал Серый, обиженно следя за его манипуляциями, - На обертку-то!.."Веселые Картинки"!
— Ты мне зубы не заговаривай,— в лучших традициях следователей из фильмов произнес Чиф, забивая косяк,— Лучше подумай, все ли ты вспомнил, что он тебе говорил?
—  Да, вроде... Да я не знаю, чуваки, чего вы... Это... проблему делаете.,
— Это кто — "чуваки"?! — грозно перебила Надька,— Это я, что ли - "чуваки"?! Щас получишь просто в бубен! Сказали тебе - говори по-существу!
— Ла-адно!— пискнул Серый, отсаживаясь, однако на безопасное расстояние Ты, вот, братцем своим распоряжайся! Я, кстати, его еще поймаю...
    Первым заржал Трэш, за ним Надька, даже Чиф растянул хмуро-сосредоточенное лицо в подобии улыбки: все знали эпохальную вражду Серого и Надькиного брата Митьки, человека, не по годам серьезного и с кулаками.
    Леда принесла чайник - это был тот самый чайник, который в былые времена наполняли вином, и который вошел в анналы, как верный спутник всех громких сейшенов, наряду с фляжкой Завзятого - и банку кофе. С Ледой вновь вошла тревожная озабоченность.
— Может, поспрашивать? - задумчиво спросил Трэш, прихлебнув из чашки, - В принципе, кто-нибудь да видел его.
— Вот, — торжественно произнесла Надька, наливая себе кипяток, и глядя на Чифа, — Берите пример с Чифа: трещит себе, и не беспокоится. Ледка, пусть он на кухню идет со своей папиросиной !
— Я к форточке пойду,— сказал глубокомысленно Чиф,— Подумаю. Кто захочет — подходи по одному.
— Нет, — сказала Леда.— Искать не надо. Он же пишет - искать не надо.
--- Если мы поймем, где он был,— мудро сказал от окна Чиф,— То поймем и все остальное.
Трэш встал, допил кофе, и поставив чашку, потянулся.
— Ну, давай,— сказал он,— Поймем.
— Я - женщина, и мыслить логически не умею,— сказала Надька важно,— По-крайней мере, так считает мой муж… охламон… но мне кажется,— она откинулась в кресле и, мимоходом, схватила Серого за ухо,— Что раз жить ему негде, то, стало быть, его эта мысль в данный момент не тревожит. Зная Манка, это можно сказать наверняка. Тогда: какая мысль его может тревожить, независимо от того, откуда он приехал?.. Ну, соображайте!
— Ёпэрэсэтэ!— сказал Трэш,— Ну, например, - где бы поиграть!!.
— Да.— сказал Чиф.— Пойдет по тусовкам, там и на "найт" вписаться можно!..
— Гениально.— Сказала Леда и поцеловала Надьку в лоб.
— Ну ты... даешь! — вымолвил затормозивший Серый.
— Так-то,— сказала Надька гордо,— Шампанское в номер занесете.

3. Валера.

    Доска была слишком тяжелая,. И слишком плохо закреплена. Валера вмиг представил себе, как старенькая тертая веревка трещит, потом быстро-быстро истоньшается и,  - как в кино, в рапиде - стандартной длины "сороковка" медленно плывет вниз и как-то глупо падает прямо на Палыча. Тот ясное дело, опрокидывает краску и... возможно, мертвеет. Доска щас свалится, Палыч, громко сказал он. Палыч обернулся а оценил обстановку. Трави вниз, крикнул он, и споткнувшись, но почти не глядя под ноги, - Тихо трави вниз ее, е… твою! - вмиг оказался под самой стеной. Валера видел сверху, как он бережно принимает доску, чуть ли не гладя ее, а потом, когда конец ее коснулся земли, он, словно вдруг разозлившись, грубо и проворно хватает ее и повергает ниц. Сейчас - ногой под дых - и все,- подумалось Валере и он улыбнулся. Чего ржешь, м…дила!, огрызнулся Палыч, взглянув мимоходом вверх и перешагивая жертву, чтобы идти опять красить, ты думай в следующий раз, как крепить-то! Это не я крепил, засмеялся Валера, это Вовчик. Ах, б..., Вовчик, пробурчал Палыч, но видно было, что он не сердится. Этот уж, б..., Вовчик!..
   Валера выпрямился во весь рост и поглядел на солнце. Перекур, решил Валера и двинулся, осторожно ступая по коньку до незашитой дыры в крыше. Повиснув на руках он нащупал ногами "козла", перебрался на него и спрыгнул на пол. Что, очумел?! - возопил Вовчик, возникая, как покойник в триллере, из вороха газет в углу и держась за лицо. Его мучил теперь «отходняк», и он только улегся, блин, а тут ходят, бродят, и ладно бы тихонько, а то ведь, как, блин, слоны... Ладно, ладно, сказал смеясь Валера, ты поспокойнее, а то там Палыч узнал, что это ты "сороковку" на подъем крепил. А чо? сразу изменился Вовчик, а чо случилось-то? Да, она ему чуть мозги не вышибла, небрежно сказал Валера, предвкушая. Вовчик мигом исчез в волнах пожелтевшей прессы и скоро оттуда донесся его мирный храп, "Не шалю, никого не трогаю, починяю примус!"- пришло вдруг Валере. Он попытался вспомнить, когда последний раз читал что-нибудь кроме газет и журналов... Пожалуй, как уехал из Питера. А уж когда он последний раз… Он посмотрел на свои руки, хмыкнул, и вышел на крыльцо.
   Закурил, продув папиросу, и сунул спички в карман порыжевшего ватника. Сыро, подумал он, опять сыро, вагонка, значит опят торчком пойдет Опять снимать, потом опять зашивать...
Ему вспомнился Питер, счастливые времена. То есть это сейчас он понимал, что они были счастливыми, а тогда они были обычными. Накуренные комнаты, тусовки, музыка; хех, кто знает, тут же одернул он себя, может еще через пару лет я буду вот это крыльцо вспоминать также! Да, нет, пожалуй нет. Теряется острота чувств, глаз устает, где читал, что под конец жизни у человека настолько глаз мутнеет, что он цвета начинает хуже различать. Пылится глаз у человека!
— Чего задумался?— около него оказался Вовчик.— Дай, взорву...
Он прикурил и откинув уже начинавшую лысеть голову, яростно потер лицо ладонями. Вздохнул, отнял руки от лица и облокотился на резные перила. Старик, подумал Валера, старик... А ведь лет на пять всего старше.
— Вовка!
— М!
— А чего ты пьешь, а?.. Ну, в смысле, не "чего", а почему?
   Вовчик не удивился вопросу, не вздыбился, как, честно говоря, ожидал Валера. Он весело как-то затянулся и почесал в затылке.
— А...ч-черт-те-знает!— ухмыльнулся он ,— как начал, так вот все закончить собираюсь. А чего ты?..— равнодушно, но с любопытством. И глядит.
— Да, колбасит меня чего-то. Думаю — запить? Я ведь дело свое люблю, а тут из-за «бабок"... Дома не был давно.
— А как — давно?
Валера затянулся и щелчком выстрелил окурок в лужу. Тот зашипел и затих качаясь на поверхности бурой жижи.
— Месяцев десять,— сказал Валера. - Ладно, пойду крышу дошью. Рубероид подвезут сегодня, не знаешь?
— Знаю,— сказал Вовчик. — Не подвезут. Вишь, какое гавно везде! Протасов не попрется, а шеф - тем более. Да ты не переживай, Валек,— сказал он неожиданно и не очень уверенно,— знаешь, вот в древности… У царя Соломона было кольцо. И он, когда прищучивало, это кольцо крутил нервически. Так он это дело у себя заметил и приказал на кольце надпись выгравировать. Знаешь, какую?
    Валера, будучи в шоке от нежданной широты познаний Вовчика, обалдело помотал головой.
—" И это пройдет",— сказал Вовчик, щурясь вдаль и странно как-то горько усмехаясь. Потом он выбросил "бычок".
— Пошли, помогу тебе.— Сказал он.

(продолжение будет непременно)