шесть страниц с утра пораньше

-1-
Cо «Старшей Эддой» в недрах сумки. С рунами в сердце… Так трудно утром оторвать свои за ночь появившиеся корни. Так трудно видеть, что на улице давно уже рассвет и утро неумолимо. Оно наступит, даже если я закричу.
Но я же не закричу, потому что рядом спит целый любимый мужчина, в котором каждый шрам, каждый дюйм – родной. Я – его. Я каждой своей родинкой, каждой мурашкой, пробегающей по коже от его прикосновений,  ему принадлежу. Я целую вот уже которую ночь его лицо. Методично: миллиметр за миллиметром. И каждый раз искренне верю, что уж эта ночь точно последняя. И я больше не вернусь в его вечно не умытую квартиру, в его простыни, в его пепельницу, в кухню, в замочную скважину, в кружки, ложки-вилки, что я больше не оставлю никогда следов своего дыхания на заповедном окне, что больше не стану рассказывать незадолго до рассвета о «Старшей Эдде» и рунах, о ведьмах и домовых. Мы оба язычники, ведь так?
Только вот идолам разным кланяемся.
И совсем уж нежданно-негаданно свечной воск не отмылся от стекол.
Мое тело поет колыбельные ему. А я немею от боли с каждым трезвоном будильника. Сворачиваюсь в теплый комок и молюсь о еще одном, таком болезненном, утре между этих рук и ресниц.
-2-
Потом уже дрожащей рукой достану себе, горемычной, руну. HAKALAZ. Хоть не ISA. И на том тебе, Один, спасибо.
Этими утрами я плачу за тепло. За небольшой кусочек простого человеческого тепла. Он с утра, проснувшийся еще не до конца, такой теплый, подслеповатый, тягучий…
И даже не так уж и страшно, что ключница моя осиротела. Только бы найти потом себя среди этих замкОв, псевдопринцев, псевдодрузей и карточных зАмков. Лучше мерзнуть под теми крохами одеяла, что удалось урвать, чем мерзнуть изнутри, выпив успокоительного обезболивающего яду в гордом, надломленном одиночестве.
Не уходи вместе с мигренью и слезами из моей крови. Пока ты там – у меня есть шансы не исчезнуть, не раствориться, как пухлая «Старшая Эдда» в моей необъятной сумке!!!
Я знаю, что я ненамоленная, чужеродная его сердцу, но от этого мне еще сильнее хочется целовать его, царапая нежные совсем запястья о «не люблю».
Тут и к Вёльве не ходи – и так все знаю: нелюбимая, нежеланная…но такая уже привычная.
Не люби, только не заставляй меня разлюбливать, разрезать свою little family в моем маленьком мире. Я еще немного там поживу – погреюсь.



 
-3-
Ты же знаешь, что теперь уж на улице зябко. Не запрещай мне нежиться утром, я же заплачу за это раскуроченной душой. Ничего себе плата, кстати, вполне соразмерная.
Ведь когда по ложбинке на спине робко пробирается струйка, когда вся моя начинка пылает, а на горле хомут из его объятий, я верю, что живая, что настоящая и даже безмасочная. Я с ним всегда обнажена, даже если на мне теплый свитер и пальто. Я там всегда распята, даже когда утром скребусь в дверь пьяная и нежная.
Все чаще хочется молиться. Выручают, правда, руны и «Старшая Эдда».
На ладошках просвечивают вены. Они – твои. Я каждой жилкой отдаюсь этим нескольким часам, я кладу ту самую ладошку вместе с венами тебе на сердце и заклинаю, чтобы оно билось. Я чую, как ты засыпаешь.
С ужасом понимаю, что до «чайник уже вскипел» осталось от силы сантиметров пять, от силы закрыть и открыть глаза. Я изо всех сил оттягиваю подол у времени. А подол уже полуистлевший – хрипнув, отдает мне тот кусок, за который я цепко схватилась. «На, мол, забирай, я-то подлатаюсь – а тебе, деточка, выть электронными символами по сиянию мониторному, перебирать, перестукиваться с небом рунами в темноте, непривычно пустой».
-4-
Приползу почти бездыханная к маминой руке, сама себя не прощая. Напугаю ее снова твоим отблеском в зрачке. Бедная моя, настрадалась уже, а мне вот никак не прогрызть вены утру, чтобы оно не доползло до пятого этажа. Там, чуть ниже и по бокам, пусть щелкают затворами утреннежестокие чайники. А здесь пусть будет полтретьего, с 10 на 11 ноября. Значит, не придется будить голос, значит можно его целовать в самый центр ладони, испрещенной (кто знает, вдруг Одином) линиями. Можно свиться в клубок – не понятно, где он, а где я. Можно, щурясь от снега, НЕ одевать на бегу свое привычное лицо, не шептать на латыни «ano domini» и «memento mori», а просто мурлыкать сосудами, по-звериному, с нежностью, прикасаться прямо к пульсу.
Но нет. Мои молитвы, ясен ясень Игдрассиль, не  услышаны. А если и услышаны, но ведь ради моих нежеланий утренних спазмов никто не даст природе директиву : «Отвести солнце от окон, а время – мимо часов»…
-5-
Я все нехотя поднимусь, закрою за всеми призраками двери, кухню облагорожу, влезу в сброшенную на ночь кожу опять прокуренной одежды, поцелую у двери на прощанье, как будто своего, и сбегу, торопясь, по лестнице, осчастливлю ворон и бомжей новой порцией мусора, прыгну в такси и день разорвет пуповину, которая за ночь меня оживила. И я, немного задохнувшись, умру. Только вида про «умру» я не подам, я буду шевелить черной ручкой, чтобы вывести эти буквы, наивно полагая, что со словами медленно уйдет из меня и боль, которой я, как водится, плачу. Я поцелую веснушчатую щеку вечно не чесанной любимой подруги, посокрушаюсь с ней, что, мол, снег – это зло и дышать нам обеим он ох как мешает… Я прилежно раскрою Кодекс на нужной странице, умные слова преподавателю изрыгну. А вот пальцы мои уже все в мечтах о кожаном мешочке с волшебными квадратиками, глаза ждут верлибровых строк. Остается лишь надеяться, что хоть запах мой остался под его одеялом, рыжий волосок на подушке найдется, пощекочет шею.
-6-
Мои наручные часы также сходят с ума: они то вперед бегут, пока я прихожу в его дом каждый день и открываю дверь своим ключом, торопясь скорей жить, пока не отобрали у меня это право, потом все две недели, что я заставляла себя ехать ночевать домой, они отставали безбожно – будто даже механизм внутри них рвется к точке реверса, а вот сегодня они почти пришли к отметке «вовремя». И что бы это могло значить? То ли я уравновесилась?..
Хотя уходила, снова надрывая в клочья изодранную мечту. Боюсь переломать свои пальцы сегодня – лишь бы не брать в руки рун. Я не хочу сегодня ответов, не задам судьбе вопросов. «Завтра – завтра, не сегодня – так лентяи говорят»… Как ни странно, я сегодня не лентяй, я всего-навсего сжалась в ожидании нового удара под дых. Почему-то в этом бое без правил я не боюсь проиграть – только бы вернуться в те стены не чужой женщиной, а кошкой домашней.
Не прогнал бы только меня он. Меня, нежностную попрошайку. Даже взаймы пожить согласна. Но вот только не в моих силах выжечь его болезнь. Не в моих силах подарить ему счастье. Остается лишь сумасбродничать потихоньку и делать вид, будто мне совсем не страшно от предстоящей темноты в моей некогда очень любимой берлоге. Это так судорожно – засыпать без него.
И как бы мне хотелось от себя убежать.


11.11.2008