Кэтлин О Брайенн

Когда я смотрю вокруг себя я спрашиваю: зачем? Зачем мне все это – жизнь, богатства, сила, власть. Мое время уже ушло. Я уже даже не живу. Все в прошлом – и любовь, и счастье, и мечты. И жизнь. Я уже не живу. И каждый день я хороню кого-то из своих детей. Таково мое проклятье. Таков мой удел – жить и видеть. Наблюдать и чувствовать.
Три месяца назад мне исполнилось сто девять лет. Не дай вам Бог дожить до таких лет. Потому как вы понимаете, что остались одни, что не все могут прожить так же долго, как и вы. Я это поняла. Нет уже моих братьев, нет сестры, нет мужа. Нет старших моих детей. Я осталась одна, но не это меня пугает. Я привыкла к одиночеству.
Я боюсь их больше не увидеть, никогда – ни во сне, ни в лучшем мире. Я разговариваю как христианка, но в душе я  - дикарь. Дикарь всеми своими повадками. Быть в таком мире христианином – это быть обреченным. Я же никогда не желала себе такой роли.
Я жила и процветала. Ради своей выгоды я шла по головам и по жизням. И горжусь этим. Потому что все, чего я добилась, это оправдывает.
Кто я? Вы меня вряд ли знаете. Даже если и есть в ваших головах память о королеве, то не обо мне – об одной из моих ипостасей. А я – никто. Лишь оболочка для многих душ и личностей. Я не сумасшедшая. Я просто несчастная.
Я – Кэтлин Клэр О’Брайенн, прямая наследница вождя Бору, которого древние считали богом ветров, правнучка короля Бриана Бора, от которого и идет королевская ветвь, к которой принадлежу я, дитя Южной Ирландии, дочь королей и правителей Клэр, замка Килбэг, в замшелых серых камнях которого прошла моя жизнь. Нет, я не ошибаюсь. Моя настоящая жизнь.
Некогда я была весела и беспечна, ибо все было для меня предрешено. Некогда я была красива. И сейчас есть песни, в которых барды посвящают мне золотые строки, описывая мою красоту. Мои волосы, которые они сравнивали с адским пламенем – таким же черным и страстным, с таким же живым огнем цвета темной бронзы, который живо перебегал по тугим прядям, спускающимся ниже колен. У кого еще была такая кожа, цвету которой могло позавидовать даже молоко. На ней не было месту солнечным лучам, не было месту яркому и стыдливому румянцу – лишь гордая холь, сквозь которую просвечивалась королевская горячая кровь, вся наполненная золотыми пылинками гордости и чванства. У кого еще могло быть такое тело. Струна на греческой арфе, тетива лука, трепет ковыля и вереска на холмах, заснеженные вершины гор, сколько еще слов говорили про мое тело. Ни у кого не было моих глаз. О, эти глаза истинной дочери Ирландии – синие, почти кошачьи глаза, глядя в которые можно утонуть.
Я была могущественна. Я умела повелевать и приказывать. Меня не пугал вид крови, напротив, он радовал меня. Во мне текла кровь многих поколений тиранов и деспотов. Я была истовым их последователем. Я умела причинять боль. Я умела ее терпеть. Такую боль, которую не мог вытерпеть ни один мужчина, ибо в этих слабых душах не было истинной силы, которая на протяжении всей жизни держит женщину.
Я была желанна. Многие желали меня, так как у меня было все, что влекло их к другим – сила, красота, молодость, власть.
Я была умна. Ах, сколько же безумцев пожалели, что не приняли меня, как равную. Их губил мой дьявольский гений – гений, жаждущий крови и насилия, гений, который показывал пути к повелеванию, повелеванию одним человеком или же толпой. И не важно при помощи чего я повелевала – оружия или любви, страсти или ненависти, ласки или же жестокости – я всегда добивалась своего.
И как же больно после всех этих блистательных лет знать, что ты разваливаешься на части, что на твоей голове, некогда черной, нет теперь ни одного волоса, который мог бы напомнить мне о моей молодости. Они светятся насквозь, в них – вся моя старость. И мне остаются лишь воспоминания…

Я родилась в миг, когда солнце уже садилось за холмы, медленно скатываясь по кристально чистому небу за далекие деревья леса. Птицы молчали, и позже многие  часто говорили мне, что они слушали звуки рождения величия – величия творения природы. Мир считал меня идеальной, потому как не было во мне ничего порочного. Не было, хотя всем своим существом я была сотворена для греха. Но кто про это думал в тот день,  когда я родилась. Только мой отец, он ненавидел меня, я поняла это много позже, но поняла – и я его оправдывала. Скорее нет – не оправдала, а простила. Потому как много позже я поняла, каким адом была его жизнь.
Я была далеко не единственным ребенком моего отца. От первой жены, Хелен, у моего отца был сын – Коннор, мой старший брат. Он был старше меня на девять лет и в свои юные годы я помню его хмурым и неказистым мужчиной, который ненавидел меня всем сердцем так же, как и его отец – истовый потомок мрачного Мартега. Я ненавидела его так же сильно и не упускала случая показать ему все свое презрение. Кто мог знать, что из всех людей в мире самое  трепетное и преданное сердце окажется у этого самого неказистого и мрачного человека. Когда Коннор умер, мне показалось, что что-то пошатнулось в моей душе – исчезла уверенность в себе. Исчез тот мрачный и неказистый камень, на котором стояла, как на постаменте, я, всеми любимая и желанная.
От третьей жены моего отца у меня была сестра – Мойра. От своей матери, Патриции, она унаследовала красоту, несколько робкую, но достаточную для того, что бы сделать личико моей сестры прекрасным. Она была младше меня на два года, красивая и нежная, первая моя любимица. Ради этой девочки я готова была на все. Я даже сама не подозревала, как сильно я готова была жертвовать собой.
От второй жены моего отца, Дары, моей матери, у меня был брат, единственный родной брат, Нейл. В детстве нам говорили, что мы  - близнецы и я в это верила. Потому как кто мог отличить двух темноволосых синеглазых малышей в одинаковых пеленках, а позже – рубашках, друг от друга. Мы были похожи как две капли воды. Оба – прекрасные памятки про мою мать, которой рождение Нейла стоило жизни. Ее красота осталась в нас. Позже, когда мы подросли, каждый из нас стал по своему красив. Он - как молодой воин, от взгляда на которого  девицы теряли свою стыдливость, а я – первейшей покорительницей сердец во всей Южной Ирландии.      
Кроме них были еще бесчисленные кузены и кузины, которые составляли могучий царствующий клан О’Брайеннов. Многих из них я знала, многие из них остались для меня не узнанными, ибо были изгоями, многие были простыми крестьянами, с которыми мне нельзя было общаться.
Мой клан жил в древнем Килбэг, замке из серых валунов, который стоял недалеко от морского побережья. За стенами его на многие мили простирались густые лиственные рощи и травяные холмы. Это был Клэр – жемчужина Ирландии, моя родина, мой дом. Я росла среди серого камня, древних деревьев и высокой сочной травы, смотрела на то, как с каждым сезоном меняется все вокруг – зеленеет плющ на стенах домов, наливаются силой травы, гудят древние кроны дубов. Смотрела, как снег укрывает своим белым покровом все вокруг – и сквозь черные ветви деревьев я видела свинцовую гладь моря. Обрывы крутого берега, который напоминал  большую лысину среди густых лесов, были неприступны, в глинистых берегах жили морские птицы. Когда я   и мой брат были маленькими, мы лазили по этим косогорам и таскали яйца из гнезд.
Мой клан был велик по своей численности и богатству. Но и слаб. Люди слишком быстро слабеют от хорошей жизни. После того, как наш предок, Бриан Бор, погибший король, породил на свет первого из О’Брайеннов из Клэр, прошло около двухсот лет. До этого родословная рода Дэл Кайс переплеталась с другими кланами, среди которых далказиане О’Брайенны всегда доминировали. 
Возможно, я подгоняю события, но мне есть куда спешить – у меня не так много времени. Итак, когда мне исполнилось восемнадцать, и я была чиста и невинна, ибо блюла себя, как дочь главы клана и добродетельная девушка, мне нашли жениха. Я не очень-то стремилась выйти замуж, мне хватало мужского внимания, а жизнь под крылышком отца и родственников мне была очень не в тягость. Но я должна была найти себе мужа. Открою вам тайну – корона Клэр принадлежала мне от рождения, так как я была старшей дочерью двоих из клана О’Брайенн, моей матери и моего отца. После моей смерти королем бы становился Нейл. Но было еще одно но – власть передавалась по женской линии. Так что Нейл мог стать королем только после моей смерти и моей сестры Мойры. При условии, что ни я, ни она не оставят наследника
Наша семья была сильна, но стара. Во многом традиции мешают долгой жизни. Потому отец принял решение, что необходимо влить в нашу королевскую кровь более живой и молодой крови наших так же царственных соседей – О’Конноров.
Среди этого семейства был молодой мужчина, двадцати трех лет от роду, по имени Домнаил. Несмотря на молодость, он уже сумел добыть себе славу бесстрашного воина и доброго друга. Он принимал участие во многих сражениях, в том числе – в сражения со злейшими нашими врагами, пришельцами Мак-Грегорами, которые стремились к власти куда сильнее, чем мы могли им сопротивляться. Эта была еще одна причина нашего объединения с соседями. Его-то мне и предрекли в мужья.
Я никогда ранее не видела Домнаила, судьба еще не разу не сталкивала меня с О’Коннорами, потому мне они виделись дикими и страшными. Я даже не могла предположить, что эти люди могут быть добрыми и надежными союзниками. Я вообще никогда не разговаривала с людьми не своего клана – мне и так хватало родни, что бы наговориться с ними. Кроме того – кто такие были эти О’Конноры? Бродяги и нищие. Я помню, что всегда фыркала при упоминании о подобном мезальянсе – до этого в роду О’Брайеннов не было ни одного пришлого, все браки заключались среди клана. И меня, меня, Кэтлин, хотели отдать за крестьянина. Однажды я фыркнула вот так при отце и получила такой шлепок по губам, что потом не могла улыбаться два дня. Мартег был не просто суров – он был жесток. Как впрочем, и все его дети.
Многие называли нас выводком волчат – что ни говори, а, несмотря на родовитость и аристократизм, были дикими зверятами. Кроме Мойры – она была слишком тихой и покорной. Коннор был, как бы это сказать, более холодным – ведь он был старше и намного. Зато наши с Нейлом драки заканчивались очень и очень плохо – искусанными руками, разодранными лицами, синяками и ушибами. Я говорила, что наш отец ненавидел своих детей – да, но это чувство у него было сродни любви. И еще была привязанность. Больше всего его сердце было привязано ко мне и Нейлу. Мы были олицетворением того, чем род Дэл Кайс был двести лет назад. Оба сильные, выносливые, амбициозные, хитрые и изворотливые, гениальные в своем упрямстве, подчас тупые в своей жестокости. Ни один из нас не боялся крови, ни один из нас не страшился боли. Мы были чем-то вроде хищных сказочных существ – идеальные правители. Но тогда, в детстве, мы были невоспитанными детишками, драчливыми и запальчивыми.
Когда нам исполнилось десять и двенадцать лет нас развели по разным углам замка -  Нейлу предстояло стать воином, мужем, а мне – мне следовало научиться быть женщиной, матерью и женой. Но главное – мне предстояло научиться быть королевой.
Я бесилась оттого, что была лишена своих каждодневных развлечений – моих деревьев с их могучими ветвями и развесистыми кронами, моих камней, которые я так ловко швыряла в гусей и уток, моих глинистых  луж, из которых мы с довольными лицами выбирались восхитительно грязными. Все это было перечеркнуто для меня – отныне я становилась королевой.
Надо сказать, что в скорости, несмотря на скуку, я начала видеть прелесть и в этой своей роли. Мне подчинялись практически все  - по моему приказу прислуга начинала носиться как  полоумная, люди так спешили мне угодить, что я хохотала от души, глядя на эти нелепые метания. Но и здесь было одно большое «но». Я не могла командовать теми, кто делал из меня королеву. Моя кормилица не без удовольствия прикладывалась своей обширной сильной ладонью к моему королевскому телу, а нянька пару раз так отодрала меня за уши, что я долго не хотела капризничать при них.
К четырнадцати годам я смирилась со своей ролью и проявила те чудеса покорности, которые вызвали во моих опекунах такую тревогу, что меня сочно отправили в замок Геллоуэй, который был ближе к морю. Когда наконец решили, что я не сошла с ума и не притворяюсь, меня вернули и с тех пор жизнь моя потекла куда спокойнее.
Мне было совсем не плохо – я ведь все таки была всеобщая любимица. Даже мой суровый отец, ненавидевший всех своих детей – и даже он выделял меня. Жила я в свое удовольствие, не знала запретов практически во всем, носила красивейшие наряды, ела из серебряной посуды, пила лучшие вина и настойки.
Но пришел день, когда мой отец велел служанкам нарядить меня в лучшее платье, которое у меня было и собрать волосы. Я упиралась, так как не  терпела, когда кто-то касался моей головы. Но меня просто-напросто повалили на кровать и насильно собрали мои черные кудри в тяжелые косы.
-Девушке не стоит появляться перед чужими с неприбранными волосами. – мрачно сказала мне нянька.
Мне же было все равно – я не желала им нравиться. Еще у меня было желание, что бы мой неведомый жених не возжелал меня в жены.
Потом пришел отец и буквально отволок меня к гостям. Я упиралась, а потом выдохлась, так как отец был очень силен. И все же уже покорная я все еще за ним не поспевала. Отец шел очень быстро. Он впихнул меня под тяжелый свод пиршественной залы.
Я влетела туда и споткнулась. Слава случаю, что там стоял брат, который успел поймать меня, но это было лишь половина проблемы. Я была уже зрелой девицей, потому была все равно тяжелее моего стройного юного брата. Потому мы просто оба упали на пол. Я вскочила, так как поняла, что на нас смотрят гости. Лицо мое стало пунцовым от стыда, я не могла ничего сказать, даже пошевелиться.
-Кэтлин, ты разве не поприветствуешь гостей? – раздался сзади голос отца.
Я внезапно поняла, он нарочно толкнул меня, что бы поколебать мою самоуверенность. И ему это удалось. Я с трудом смогла поклониться. Потом, пряча руки в складках тяжелой юбки, я юркнула на скамью рядом с Мойрой.
-Что ж, Мартег О’Брайенн, молва не обманула нас. Твоя дочь так же красива, как и строптива. Это хорошо.
Этот басовитый голос гулко разлетелся по тихому залу. Я подняла голову и взглянула на гостей. Говоривший, Син О’Коннор, выделялся своим большим ростом и густой бородой, он гулко раскатывал эхо своего басовитого голоса по бесчисленных закоулкам нашего замка.
Я перевела взгляд на его спутника и наткнулась на любопытный взгляд. И тут же опустила глаза. Щеки снова загорелись. Син расхохотался.
-Молодая девушка с такой алой кровью – редкость. И зря говорят, что у вас, у южан, голубая кровь. Щек, алее чем у твоей дочери я еще не видел.
-Даже шиповник краснеет к осени. – сказал отец. – Хотя колючек на нем больше, чем цветов.
Все захохотали. Син встал и подошел к моему отцу.
-Я не люблю смотрины, проще решить все переговорами. Мы с тобой, Мартег, уже давно все обговорили, так оставим им решить все полюбовно.
Отец согласился и по его приказу все вышли из зала, оставив меня наедине с женихом.
Я просидела с опущенной головой очень долго. Когда же решилась поднять глаза, то увидела, что моего жениха передо мной уже нет. Я оглянулась. Он стоял около двери и смотрел на меня. Я вздрогнула и опустила голову. Всем святым, что тогда у меня было, я клянусь, что никогда ранее я не испытывала такого смущения. Это было какое-то наказание. Мне казалось, что если я еще хоть раз встречусь глазами с этим чужым мне мужчиной – я провалюсь сквозь пол. Потому я сидела сгорбившись, уткнувшись глазами в собственные колени.   
Время шло,  а я никак не могла решиться посмотреть на него. В голове беспорядочной стаей метались мысли, но я, как плохой седок, не могла задержаться ни на одной из них, то и дело слетая.
-Может, у тебя что-то болит?
-Что? – я испуганно вздрогнула и вскинула на него глаза. Наверное, я бы и подскочила на скамье, да только я так крепко вцепилась скрюченными пальцами в столешницу, что едва не свернула себе руки.
Он подошел ко мне и сел рядом.
-Просто мне показалось, что у тебя что-то болит. – тихо повторил он.
Я покачала головой. Он сидел рядом и я теперь видела его очень даже хорошо, и это меня как-то панически волновало. Он не был похож на дикаря.
Вернее он был дикарем, но с налетом цивилизации, тонким, но достаточным для моей спеси. Пожалуй, он был куда цивилизованнее меня.
Высокий и стройный, он в свои двадцать три года выглядел старше лет на пять, голов его была наполовину седой, но в светлых волосах этого было практически незаметно. Как и все О’Конноры, он был сероглаз, смугл. Черты лица были далеко не мужественными, но в них было что-то, что заставляло уважать сидевшего перед вами человека. Через смуглую правую щеку тянулся едва заметный шрам, тонкий и розоватый. Он пересекал скулу, потом миновал щеку и затухал где-то около подбородка едва заметной морщиной. Я подняла взгляд немного выше.
На губах лежала тяжелая печать какого-то непонятного мне испуга и даже страха. А глаза внимательно вглядывались в меня. Я всмотрелась в них и внезапно все поняла.
От моего хохота задрожали стены. А что касается О’Коннора, то просто отшатнулся в сторону. Я же никак не могла успокоиться. Эта вспышка веселья очень меня взбодрила. Я взяла его за руку.
-Ты считаешь меня слабоумной, ведь так?
Он удивленно посмотрел на меня, потом тоже расхохотался.
-Неужели я так на тебя смотрел, что ты все поняла?
Я кивнула. Он снова рассмеялся.
-Я смотрел на тебя и вспоминал все, что мне про тебя говорили. Какая ты храбрая, какая смелая. А ты… - он неуверенно замолчал.
Я улыбнулась и опустила голову. Мне стало легко и просто. Но это чувство посетило меня лишь на секунду.
Моя рука все еще лежала на его ладони, я просто не сочла нужным ее убрать. И очень пожалела. Причем жалела лишь та часть моей души, что осталась в детстве.
Он поцеловал мне руку. Никогда еще я так не вскрикивала. Сказать, что я вскрикнула, значит ничего не сказать. Это был возмущенный и гневный вопль, от которого голоса за дверью сразу смолкли. Но войти никто не решился. Я довольно часто орала в стенах моего родного дома, но все знали, что не обязательно меня трогать в этот момент, а уж тем более спешить на помощь. Разве что помощь могла потребоваться гостю.
Самое же смешное было в том, что моя рука все так же осталась в его руке. И я очень пожалела об этом вопле. Обозвав в душе себя саму пару  раз идиоткой, я сделала надменную мину  и подняла глаза к потолку.
Он, скорее всего, был готов к моей реакции, потому не дал мне встать со скамьи.
-Я не хочу заставлять тебя, но ни мне, ни тебе ничего не исправить. Мы с  тобой не готовы, но наши семьи хотят этого, и мы станем орудиями в их руках. У нас нет иного выхода.
Он отпустил мою руку. Я вздохнула  и встала. Я ждала признаний в любви, а не такого прагматичного обоснования нашей с ним встречи. Есть все-таки что-то неприятное в прямолинейных мужчинах. В тот момент у меня даже губы задергались от разочарования. Что ж, я тоже обладала немалой долей цинизма, потому ответила ему:
-Ты прав, но мне от этого не легче.
-Почему? – он удивленно посмотрел на меня.
-Потому что ты смотришь, подходит тебе жена или нет, ты – хозяин. Я всего лишь товар, который ты можешь отбросить, если тебе он не понравиться. Я….
Он встал и мягко закрыл мне рот ладонью. Потом улыбнулся. Серые глаза ласково смотрели на меня.
-Не говори глупостей. Это ты хозяин. Ведь вряд ли  кто-нибудь  пожелал бы выйти замуж за никому неизвестного юношу из бедного клана. А Кэтлин О’Брайенн знают все и мечта каждого живущего мужчины не то что бы жениться на ней, нет, просто коснуться рукой этого божества. Я не выбираю тебя – я только робко надеюсь, что ТЫ меня выберешь. Если ты скажешь нет – думаю, даже угрозы отца тебя не переубедят… Мне кажется, что я знаю тебя очень давно. Я слышал про тебя столько, что…. Что… ….. все эти россказни оказались неправдой.
Я возмущенно дернулась, но он продолжал:
- Да, неправдой. Ты не та, о ком слагают песни и поют на всех углах. Нет, поют про прекрасную овцу с небесными глазами и тонкой талией. Ты не прекрасная.
- Некрасивая?! – мой вопль резанул ему уши, он поморщился.
- Нет, Кэтлин. Прекрасная – это для слабых существ, не имеющих ничего интересного в себе. Ты – красота. Та, которая не может существовать без уродства. В тебе есть капля уродства – но от этого ты привлекаешь еще больше. У тебя не небесные глаза – в них ничего нет от небес. Это скорее адские сумерки, чем райская глубь. Может талия твоя и тонкая, но сравнивать тебя с камышом я бы не стал – что интересно в камыше, которые у земли такой же толщины, как и у верхушки. Ты Кэтлин, ты, которую никто не знает.
Я помолчала, а потом спросила:
- Значит, я уродлива?
- Немного – да – он улыбнулся. – Но послушай….
Он говорил, а я слушала его. Кто знает почему, но эти слова меня поразили. Не то, что он говорил, а то как он их говорил. Настолько жестко и сурово были сжаты его губы, так сильно блестели его глаза, что мне казалось, что произносит пылкую речь перед армией, идущей на смертный бой. И мне это нравилось. Даже больше чем те слезливые излияния, которые мне представлялись после рассказов моих компаньонок – эти две любвеобильные дамы много раз, томно закатив глаза, рассказывали мне небылицы про прекрасных принцев на белых лошадях. Мне же почему-то принцы казались идиотами, потому как совсем не соответствовали образам реальных принцев, белых лошадей я не любила в принципе, а еще… И Нейл, и Коннор были не просто принцами – они были хорошими воинами. Но каждый из них знал свое место. За воином никто не чистил его лошадь, никто не занимался его оружием, часто они сами варили себе еду и потрошили свою дичь. Ну скажите мне, на что будет похож принц в золотых одеждах после того, как он распотрошит тушку зайца. Потому от слов человека, стоявшего передо мной, я оцепенела, потому как была не готова к ним.
Домнаил замолчал и выдохнул. Потом нагнулся и поцеловал меня в щеку. И я засмеялась. Просто рассмеялась и все. Не потому, что мне было смешно, просто его волосы щекотали мое ухо.
Я ловко высвободилась и легкими шагами порхнула к двери. На пороге, уже взявшись за ручку двери, я оглянулась. Он смотрел на меня, как-то интригующе сжав губы. Не знаю, какой бес двинул меня черенком своих вил по голове, но я послала ему воздушный поцелуй и выскочила из зала.
Прошмыгнув мимо подслушивавших наш разговор людей, я, напевая, помчалась к себе. Никогда мне не было так хорошо.
Какой-нибудь специалист по женским душам скажет, что девушка влюбляется в первого парня, который ее поцеловал. Но я знала тогда – какого бы муже не предлагал мне отец, пусть даже короля франков, я выйду только за  О’Коннора.