Настоящее молоко

Старшие братья и сестры, мама и отец вначале воспринимали это как забавный каприз.

Еще бы – стоит четырехлетний карапуз у калитки денника, слушает, как мать корову доит, а в ручонках цепко держит, прижимая к груди, эмалированную кружку. Малыш не шелохнется, как чуткий сторож, как часовой, которого ничем не отвлечешь.

Весь двор пронизан музыкой вечера – стихающие звуки, словно все говорит вполголоса. Колодезный ворот не повизгивает звонко, а едва скрипит. Гуси не гагакают, а гулят. Голуби сбились на чердак и чуть слышно мурлычат.

Мама доит корову и это отдельная музыка. Струйки молока из коровы, криворогой рыжей Ягодки, поначалу ударяют по дну пустого подойника как горох. Еще минутка, и ведро отдается протяжным звоном, а потом песня белых струек звучит глуше, но резко и стремительно, а вскоре и вовсе едва доносится пушистый звук, исчезающий в шапке пены, которая поднимается до краев подойника.

Во время дойки малыша за калитку не пускают с тех пор, как он однажды закричал от переполняющей радости так, что Ягодка вздрогнула, взбрыкнула и почти полное ведро от ее копыта перекувыркнулось и легкое молоко огромным белым языком выпрыгнуло на ископыченную землю. Смешанную с остатками сена, высохшим навозом и исчезло бесследно.

Калитка плотная, так что Мишка научился различать по звуку, как идет дойка, потому что чрезвычайно важно не прозевать момент, когда можно постучать в калитку донышком кружки и напомнить о себе: «Ма-ма!»

Малыш точно знает, что должен быть упрямым, если хочет, чтобы в его кружку надоили молока прямо из коровы –вкусного и настоящего. А не того, которое зачерпнуто из подойника или налито из нацеженного в трехлитровую банку.

Он должен стоять на своем и верить только себе.

Потому что именно в эти минуты старший брат просит-умоляет дать кружечку, ему страсть как приспичило попить колодезной водички. Будто бы хлебнуть как обычно из ведра, стоящего на срубе, он словно разучился. А ведь там как раз самая настоящая самая свежая, самая холодная вода, зачерпнутая из темного колодца, из глубины земли, из подземного голубого озера, куда еще капают капельки, стекающие с боков ведра.

Вот только сейчас сестра опомнилась, что днем купила конфет и манит кулечком, зовет-торопит угоститься.

И словно не затихающий ветер на дворе. А мрачно сгущающийся день перед грозой, когда все спешат что-то доделать и всем непременно в помощь нужен Мишка.

Ты погляди, некому выгнать гусят, дуроломом набившихся во двор в неприкрытую малышом калитку. Столько народу дома, все шлындают непрерывно туда-сюда, а калитку прикрыть некому! Понимать никто не хочет, как Мишка торопился с улицы успеть, боялся остаться без кружки -  так уже бывало, что пропадали все нормальные кружки, а доить корову в граненый стакан, чайную чашку или ковшик совсем неинтересно и невкусно. В стакане молоко ребристое, а в ковшике жидко разливается вширь.

И чтобы этот ураган взрослых нетерпений не сорвал с места, Мишка набычился, нахмурил брови, вцепился за скобу калитки и крикнул немножко громко и протяжно: «Ма-ма!».

Потому что мама может призадуматься за дойкой и очнется, вспомнит про младшенького с его кружкой, когда из коровы и струйки не выцедишь. И тогда останется лишь безнадежно плакать, потому что ничего нельзя изменить! Совсем ничего!

Останется только горько плакать, прижав ладошки покрепче к лицу, чтобы не видеть их всех. Бессовестные, как это уже было. Зачерпнут кружкой из подойника – вот тебе Мишенька твое молочко, теплое-парное, прямо из коровы!

Разве могут братья и сестры так врать? Ведь они знают, что молоко уже не настоящее, настоящее только когда из коровы в кружку! Как им, большим, не стыдно говорить неправду, про ненастоящее молоко говорить, что оно настоящее!

Слез не остановить и горя не унять, остается только уткнуться в бабушкин фартук: никто меня не любит, вот умру – будете знать тогда!..

«Как они не хотят понимать, что бабушкины сказки – настоящие и живые, а из книжки – печатные и пыльные. Сделанные сестрой куклы – настоящие с теплыми лицами, а костяные из магазина – фабричные и с ухмылками, отцовский трактор – настоящий, а в телевизоре – киношный и даже колеса вертятся взад, выструганные братом ружья настоящие, а из магазина - дрянные. Ведь и молоко единственно настоящее только прямо из коровы, дайте попить хоть пока я маленький!!! Ведь все так просто, неужто не понять?!»

Никто не слышит мишкиных мыслей, никто не хочет понимать.

Нет-нет-нет, им совсем не стыдно. Никого не трогает Мишкино горе, говорят о другом.

Дескать, все за день устали как собаки – пахали, сажали, косили, метали, пололи, таскали, рубили, копали - в пыли, копоти, грохоте, под дождем, на ветру, на жаре - с утра до ночи, от рассвета до заката, без отдыха и маковой росинки, а теперь - ни рук, ни ног не чувствуют, перед глазами все плывет и в голове шумит-звенит – и им просто противно слышать, как из-за несчастной кружки молока подымается вой до небес, скандал до потолка.

-Вот же молоко, что ты ревешь!!!

- Оно не настоящее-е-е-е-е!!! Настоящее, когда в кружечку - из коровы!!!

Господи! Черт подери! Все пьют из банки, и только этот неженка, бабушкин любимчик, сластена, недотрога, рева-корова не может как все!

У других людей дети как дети: не пикнут,  не хмыкнут, не просят, не хнычут, а домой идут – калитку аккуратно закрывают и на дворе у них любо-дорого, а не гусиный гвалт! Только одна бабушка и согласна, что мальчонка всего-навсего за день-деньской и попросил только одного – кружку молока из коровы надоить…

Но куда чаще в то благословенное лето мама, брякнув щеколдой калитки, брала бело-голубую кружку и через пару минут передавала в пацанячьи ручонки заветную кружку с шапочкой пены, полную молока, даже горячего от коровьего тепла. Главное – пить следовало сразу, хоть посреди двора, сопя и смущенно опуская глаза – ну, уж едва ли не все  выглядывали посмотреть, как этот маленький чудак пьет свое «настоящее».

…А потом обычай этот как-то исчез. То ли телевизор купили, и во время дойки показывали художественные кинофильмы. То ли зима была настолько долгой, что стерло прошлое лето. То ли просто Мишка вырос и стало у него все как у людей.