Михаил Дудин в музее Чехова

              «Среди растений я не гений…». 
             
     16 мая 1982 года, накануне международного Дня музеев, на  Белой  даче прошел литературный  вечер. Гвоздем программы, по замыслу, должен  стать Михаил Александрович Дудин, который отдыхал в Доме творчества писателей  имени  Чехова. В четверг 13 мая я  поднялся  к столовой, где кончался обед, и  высматривал в толпе  Дудина.  Был разгар майского цветения, и почему-то  оказалось, что ярче всего  выделаются  многочисленные  «иудины» деревья. Цветут они анафемски красиво, ветки густо облеплены  соцветиями розового, фиолетово-сиреневого цвета, - так густо, что  самих ветвей и не видно. По словам Юрия Скобелева, иудиными из прозвали за то, что ни таком дереве якобы повесился  христопродавец Иуда Искариот… «Сколько  тут, однако,  вешалок  для иуд!»- подумалось мне…
   Дудин сидел на лавочке  возле спального корпуса: худощав,  волосы откинуты назад,  клетчатая безрукавка расстегнута до пояса,  в руках желтая палочка -  вырезана из свежей ветки. Дудин любит постоянно что-нибудь строгать – это я заметил и позднее. Заведующая библиотекой представила меня, я присел рядом и начал, как принято у интеллигентов:
-  Видите ли, Михаил Александрович…
   Он сразу перебил меня какой-то рифмованной скороговоркой, и, увидев мою смущенную улыбку,  сказал, что «агитировать»  не надо. Придет и выступит. А чтобы я не  обижался, что не дали договорить,  Михаил Александрович  заглянул мне в глаза своими  серыми глазами и мягко положил ладонь на мою руку.
   Было интересно  разглядывать его лицо – сравнивал с  худощавым узколицым пареньком,  каким он снят на фотографии в  Таллинском музее Балтийского флота. Недавно я летал в Эстонию, добывал   оборудование для литературной экспозиции, заходил в музей. Там есть раздел, посвященный героическим защитникам полуострова Ханко. Эти  бесшабашные  ребята в матросках  сочинили  ерническое «Письмо фельдмаршалу Манштейну»  - издевательскую эпистолу в духе и стиле знаменитого «Письма турецкому султану».
   Я рассказал об этом Дудину, он встрепенулся, глаза лукаво прищурились:
-  Что, и письмо в экспозиции?
-  Нет, только отрывки…
   Разговор завязался, Чувствовалось, что Михаил Александрович не любит  формальных разговоров, не любит людности. А вокруг стал собираться народ. Дудин предложил одной даме познакомиться с директором Чеховского музея… Оказалось, мы уже знакомы: накануне я читал лекцию  о Чехове для участников театрального семинара… Дама растянула линялое лицо в подобие улыбки и заметила, указывая на расстегнутую рубашку: 
- Судя по дачному виду, непохоже, что вы  тут пишете!
- Не ширинка же расстегнута, - парировал Дудин.
   Дудин повернулся ко мне и заговорил об отношениях Чехова и Бунина. Духовное родство  двух писателей, по моим наблюдениям, волнует боль-шинство собеседников – литераторов. Чем это объяснить, не знаю. Может, нынешняя разобщенность литературной братии заставляет искать примеры нормальных, человеческих отношений? Тогда  дружба Чехова и Бунина, действительно, недостижимый идеал… Неравнодушно  говорил Михаил Александрович.  Его интересовали не  переклички в тематике или стилистике – именно  их глубинное  с р о д с т в о.  Он  вспомнил книгу Гейдеко, где немало наблюдений о взаимоотношениях писателей. Я  рассказал эпизод  про Паустовского –  тот именно в чеховском саду, на «горьковской  скамейке» узнал о смерти В.Н.Муромцевой-Буниной…Прочитал отрывок из стихотворения Бунина «Художник» - оно написано так, как будто Бунин сидит на этой же скамейке и смотрит на сад и дом Чехова…    
    Дудин слушал, наклонив большую голову… Бог знает, о чем он думал, только  во время его выступления в музее – дело было на верхнем дворике, под  мохнатыми ветками гималайского кедра -  я вдруг осознал ритмическое родство его стихов и  бунинских строчек:

Среди растений я не гений.
Я подорожник, Я расту
По колеям твоих сражений
За жизнь, у жизни на посту…
 
   Здесь сразу два переноса, которые вносят интонацию -  размышления, что ли?  Так  написано и стихотворение «Художник». Почувствовал я и внутренне, образное родство. Подорожник – это  символ, «Подорожник» с большой буквы, но он же и  придорожное растение, хранящее сухой запах травы,  пропыленный пылью  времен и походов. У Бунина «художник» - тоже обобщение, символ творчества, символ преодоления смерти, поскольку именно через художническое видение  осознается  суетность  смерти – «Да-с, водевиль. Все прочее есть гиль».
    Потом я достал  сборник стихов Дудина и убедился, что впечатление о  ритмическом родстве  с Буниным – не слуховой обман. В стихотворении «Соловьи», написанном на фронте в 1942 году,  использование строчных и строфных переносов  создает интонацию горького размышления:

                О мертвых мы поговорим потом.
Смерть на войне обычна и сурова.
И все-таки мы воздух ловим ртом
При гибели товарищей. Ни слова

Не говорим. Не поднимая глаз,
В сырой земле выкапываем яму.
Мир груб и прост. Сердца сгорали. В нас
Остался только пепел, да упрямо

Обветренные губы сведены.
Трехсотпятидесятый день войны.

    Я сам  немного писал стихи, и  понимал, что  в случае Бунина легко было бы оторваться от почвы, от ритма земного шага, - очень уместно зазвучала  бы мелодия «вечности»,  «космоса» и тому подобное. Бунин все делает наоборот:

                Хрустя по серой гальке, он прошел
                Покатый сад, взглянул по водоемам,
                Сел на скамью. За новым белым домом
                Хребет яйлы и близок, и тяжел.
   
    Ритм бытия человека, ритм его шагов по земле…
    На вечер Дудин пришел в сопровождении В.Я.Виленкина,  профессора Школы-студии МХАТ. Был в светлом с голубым отливом костюме, в рубашке без галстука, в простых сандалиях. В руках держал два номера журнала «Нева». Прошли в сад, посидели на «горьковской скамье». Я спросил, не вспомнился ли кто-то из дорогих людей.  Дудин  помнил об истории с Паустовским и через  паузу сказал: «Мы были здесь с Павлом Нилиным…».
    Публика разместилась в верхнем дворике на скамейках и банкетках, которые принесли из зала. Стол для  гостей поставили возле парадного крыльца. За стол сели директор Шевцов, Дудин и Виленкин. Я с фотоаппаратом  заходил с разных сторон и  делал снимки. Дудин сидел, наклонившись вперед – дворик имеет покатость к  крыльцу и сидеть прямо неловко. Стругать палочку было бы неудобно – Дудин  время от времени поднимал плоскую гальку и что-то рисовал. Кстати, у Чехова  есть такая галька с автографом. Не  заняться ли, между прочим, сбором гальки с автографами?
    Читал Дудин с листа, извинившись за память. Надел толстые  дально-зоркие очки. Иногда поднимал руку и делал сильное движение. Голос у него распевный, эпический, но иногда он как-то странно выделял слова. «Чувствовал». Не так, как произносится обычно – «чуствовал», именно – «чу-в-ствовал. Может, для того, чтобы позвучали все три плавных звука «в». Когда читал стихи, вдруг три раза  протрубил низкий бас теплохода. У Дудина здесь был  текст о гудке паровоза… Таким же аккомпанементом  было «у-ху-хуканье»  сизой птицы, сидевшей в ветвях кедра – горлицы. После «Подорожника» ему зааплодировали. Дудин остановил движением руки и декламировал дальше.
     Перед вечером я специально сходил в библиотеку и  прочитал в «Огоньке» подборку стихотворений Дудина. В одном стихотворении, как мне показалось, есть сбой ритма – лишнее слово. Я проверил по ударениям – все в норме, хороший четырехстопный ямб с пиррихием. Дудин читал и это стихотворение – звучно,  ритмично, нараспев. Видимо, у поэтов есть своя логика, которая делает ритмичной любой ритмический алогизм. Вот, читаю стихотворение  о женщинах – на взгляд, страшный сбой ритма и рифмы, - а  в исполнении Дудина  все ровно и ясно.
    Перед чтением стихов Михаил Александрович сказал несколько слов о музейном празднике. Музеи помогают понять прошлое, без которого невозможно понять настоящее и будущее.  Чехов – писатель, который искал не различия, а   с х о д с т в о    в  людях. Этим он близок и нам, и  тем,  кто придет после нас.  Тут я понял, что вопросы о сходстве Чехова и Бунина  были неспроста. Идея сходства,  р о д с т в а,  а не   р а з л и ч и я   людей занимала тогда ум  поэта, мирно  сидящего на скамейке у спального корпуса в расстегнутой до пояса  клетчатой рубашке…
     В самой биографии Дудина было нечто, что  вносило  что-то неуловимо-чеховское. Оказывается, его дед, Павел Иванович, как и дет Чехова, был крепостным крестьянином… Прожил он до 96 лет, учил юного Мишу грамоте по книге Мильтона «Потерянный и возвращенный рай»…
    На вечере выступил Виталий Яковлевич Виленкин,  человек из окружения О.Л.Книппер и М.А.Булгакова. В его «Воспоминаниях с комментариями» много интересного об Анне Ахматовой.  Мы встретились  заранее, много говорили об отношениях Чехова  и Суворина -  очень его заинтересовало, как я обошел тему негативного отношения В.И.Ленина к «лакею буржуазии», каковым в глазах большевиков представлялся друг Чехова.  Надо было обговорить тему его выступления. «Так что же я скажу? Дудин – понятно: он стихи читать будет». Я  вручил ему сборник «Хозяйка Чеховского дома» с его же статьей о встречах с Марий Павловной: «Освежите материал и расскажете  очень хорошо – вы это умеете». Виленкин так и сделал, припомнив массу забавных деталей о фамильном юморе  сестры Чехова.   Она любила употреблять чеховские словечки и фразы вроде: «Не ндравится мне это» (Сысой из рассказа «Архиерей»). При застолье любила  подковырнуть гостя. К примеру, кто-то просит селедку – она отвечает: «А селедку Виленкин съел!». И, скосив глаз, добавляет: «Надеюсь, вы понимаете, что это  юмор?».
    Дудин отреагировал незамедлительно: «А сейчас  за вами этого не наблюдается!». Публика долго смеялась…
    Мой интерес к Виленкину  был двоякого рода: я задумал переиздать «Хозяйку Чеховского дома», собирал новые воспоминания и  просил дополнить уже опубликованные.  Виталий Яковлевич с удовольствием согласился, но… статью так и не прислал… Да и сама попытка пробить издание оказалась архитяжкой. Я писал даже В.Щербицкому, главе украинских коммунистов – бесполезно.
   В моей дневниковой записи оказалась странная фраза: «Виленкин. Контекст: иудины деревья»… Наверное, в такой форме отразились какие-то подспудные ощущения, навеянные россказнями про Виталия Яковлевича… Якобы  именно В.Виленкин  подбил Михаила Булгакова написать пьесу «Батум»  про боевую молодость Сталина… Вместе они поехали в спец-вагоне  собирать материал на Кавказ. Уже пили шампанское с ананасами… Сталин быстро опомнился: в молодости был он «боевиком», по-нынешнему – грабителем банков…Бог его знает, чего накопает этот Булгаков на Кавказе… Вагон отцепили на  ближайшей станции… В Дневнике Е.С.Булгаковой есть запись от 5 июня 1939 года о том, как Михаил Афанасьевич  читал и рассказывал про пьесу. «Никогда не забуду,  как Виленкин,  з а к о ч е н е в,  слушал, стараясь разобраться в этом».
     Лет через  пять  таинственный «контекст»  раскрылся...
    Произошло это в 1988 году: к этому времени мы «отвоевали» Гурзуфскую дачку Чехова  у Худфонда СССР, открыли временную  экспозицию… 20 августа мы встретились на Дне города с корреспондентом газеты «Правда» В.И.Молчановым. Он рассказал об истории с письмом почтенного Виталия Яковлевича в редакцию. Это было письмо с возражениями против создания музея на Гурзуфской даче. Дескать, Чехов там не  бывал и ничего не писал… вся история домика связана исключительно с именем Ольги Леонардовны… Главный редактор Афанасьев собрался было поставит письмо в номер, но Молчанов уговорил повременить и позвонил мне. Я дал подробную письменную справку о посещениях  дачи, зафиксированных в письмах писателя, в воспоминаниях современников. После этого Виленкина пригласили в редакцию и предложили забрать письмо: «У вас нечестная позиция…».
    Очень было приятно вступление певицы Нины Сергеевны Козловой, заслуженной артистки Украины. Вместе с артистом Олегом Сологубом они исполнили музыкальную композицию «Ваши милые черты» - с чтением стихотворений Пушкина. Когда она запела «На холмах Грузии» - народ не выдержал и разразился аплодисментами. Ах, как все это красиво! Звучит чеховское пианино, вьется серебристый ручеек мелодии, седые оливы, которым уже под двести лет, осеняют  ажурной тенью людей, преисполненных благодати…
-  Как вам удается так очаровывать публику?- спросил я ее после концерта, на чаепитии.  Певица честно призналась, что  во время концертов  находит лицо «почувствительнее» и, глядя на него,  старается  «донести» свои эмоции.
- Рискованный прием! - говорю я и вспоминаю  анекдот про  президента Академии наук Франции, который присутствовал на лекции о теории относительности. Публика благодарила лектора и спрашивала, как ему удается донести такой сложный материал. «Выбираю в публике  лицо поглупее и долблю до тех пор, пока  оно не прояснится». Тут подошел президент Академии, поздравил лектора с успехом  и спросил, зачем это лектор все время смотрел на него…
    Нина Сергеевна  долго заливалась серебристым смехом. Очень приятный человек. Вот  из таких и надо создавать круг близких друзей Чеховского дома.  Вечером я позвонил Евгении Михайловне Чеховой в Москву. Она порадовалась и прослезилась – захотелось в Ялту…
    Тем временем подоспел Пушкинский праздник.  Накануне, 5 июня, я зашел в редакцию «Советского Крыма» - она располагалась еще на Партизанской улице - занес для публикации статью о Пушкинских традициях в культуре дореволюционной Ялты. Татьяны Барской, заведующей отделом культуры, не оказалось.  Вошел Дудин, передал мне приглашение выступить на Пушкинском празднике.  Времени ждать хозяйку кабинета у него не было, он взял листок бумаги  и  начертал  записку из одних начальных букв: «Б.Н.Н.З.З.Н.О.П.». Расшифровывалась она просто: «Был, но не застал, зайду на обратном пути».  Татьяна Николаевна улыбнулась, прочитав записку: «У меня  таких шифровок штук пять».
     На Пушкинском празднике встретились как старые знакомые. Я принес буклет с гравюрами  художника Васильева «Пушкинское Михайловское» с предисловием Дудина (1974 г). Он быстро расписался и спросил: «А знаете, что случилось с художником? У него  заболевание костей, остеомелит. Кости сгнили, пришлось сделать операцию. Сейчас он без ног. Но – работает!».
     Праздник шел по накатанному сценарию: выступление Михаила Дудина – с пафосом, мерно, широко. Затем  слово представителя горкома партии. Затем  очередь из поэтов, которые,  входя в раж, забывали о времени, и Дудин строго за ними приглядывал. Вот он повернул голову и кивнул: сейчас тебе.  Я говорю: «Развернусь на полчаса!». Дудин показывает кулак с завязанным пальцем: «Восемь минут и 20 секунд!».
- Очередную палочку выстругивал, вот и порезался, - говорит Татьяна Барская. Это о повязке на руке.
    Мое выступление – о том, как Чехов участвовал в празднествах к 100-летию со дня рождения А.П.Чехова в 1899 году. Ялтинская интеллигенция задумала поставить «живые картины» по пушкинской сказке о царе Салтане. Антон Павлович  сокращал текст, разбивал его на  отдельные «явления». Редакция  газеты  посчитала  чеховскую правку «кощунством» и половину статьи выбросила. Я отыгрался на празднике: очень уж выигрышный эпизод. «Хорошо!» - сказал Дудин.
    Среди выступавших был  гурзуфский поэт Леонард Кондрашенко, человек с инвалидной ногой.  Он с пафосом пригрозил Дантесу вызовом на дуэль. Вызвал – и вприпрыжку  от трибуны…
    Встречи с Дудиным стали почти ежегодной традицией. Он отдыхал обычно весной, потому и в музей попадал на майский музейный праздник. 18 мая 1983 года поэт пришел к нам вместе с женой, которая  была директором фильма И.Хейфеца  «Дама с собачкой», и писателем Е.Осетровым. Евгений Иванович  - заместитель  председателя Всесоюзного общества любителей книги. Во время выступления Осетрова я подсел к Дудину, который успел красиво загореть. Он положил свою большую и сильную руку на  мою и крепко, дружески сжал. Было хорошо с большим и сильным человеком. Пригласил  снова выступить на Пушкинском празднике.
     В новой, только что открытой литературной экспозиции ему понравилось: стильные  выгородки на зеленом коврале, великолепный бюст Чехова  посреди зала… Плохо только то, что  жарко – вентиляции проектанты не предусмотрели. Коврал  уже начал выделять   микро-скопический ворс, на который некоторые люди реагировали остро – случались приступы астмы…Через пару лет покрытие пошло «волнами», пришлось его снять.
     На этот раз «гвоздем» программы было выступление  замечательного  актера Вадима Арбенина, любимца ялтинской публики. Арбенину – 88 лет!  Он родился тогда, когда Чехов как раз работал над пьесой «Чайка! Несмотря на годы, сухонький  Вадим Андреевич держался бодро, голос  свеж и раскатист. Он исполнил рассказ Антона Павловича «Шило в мешке». Между прочим,  его исполнение слушала когда-то и Мария Павловна, которая  просила читать «по ролям» - так  любил  сам Антон Павлович. Сюжет рассказа развивает гоголевскую тему «инкогнито» - ревизора, который норовит накрыть  и распушить «Тяпкиных-Ляпкиных». Только, в отличие от Хлестакова,  его  инкогнито с самого начала является «шилом в мешке» для всего уезда. Арбенин перенес эпизод с любовницами  Посудина в конец рассказа – так выигрышнее – и сорвал аплодисменты. На всякий случай  наш ветеран сцены держал в руке потертый лист с текстом, но память не подвела, и Арбенин старался  засунуть листок в карман. Рука не слушалась… Одна дама из публики  порывалась помочь. Интересно было наблюдать на ее лице борение чувств…
    К сожалению,  постепенно М.А.Дудин отошел от  хлопот по Пушкинс-кому празднику в Гурзуфе.  По болезни не участвовал он и в широкой общественной  кампании по спасению дома Ришелье – единственной пушкинской святыне на Южном берегу… А память о его приходах к Чехову, его краткая запись в  Книге почетных посетителей осталась:   
     «Очень взволнованными вошли в этот дом и уходим еще более взволнованными.  М.Дудин.  1971 г. 24.4.»