Одинокая гармонь

               

     Петр Семенович по обыкновению проснулся рано. Сквозь плотные шторы с трудом пробивался солнечный луч, и казалось, что на улице все еще лето. Но старые кости предсказывали погоду лучше всяких барометров. Осень – не лучшее время года для пожилого человека. Со сменой сезона Петр Семенович терял не только хорошее физическое самочувствие, но и нес определенные психологические издержки.
     Дело в том, что всю свою долгую жизнь Петр Алексеев не расставался с любимой гармошкой. 14-летним пареньком он уже так играл на свадьбах и именинах, что равных ему не было во всей округе. На праздники Петька был нарасхват, и мать боялась, как бы  не съехал парень с катушек, как бы не начал принимать поднесенные ему по доброте душевной дары в стаканах, не начал курить, участвовать в потасовках. Но Петьку, словно судьба вела по жизни, помогая ему обходить  все соблазны. А ведь парень был хорош собой, и девчата считали за счастье посидеть рядом, прикоснувшись к его плечу, когда он играет.
Музыка рождалась в душе сама. Помимо традиционных народных песен  он порой выдавал такие мелодии, что сам удивлялся, откуда они брались. Может быть, Алексееву была уготована особая жизнь. Окажись рядом человек, который бы заметил его музыкальный дар, направь его по пути творчества и успеха,- и кто знает, как сложилась бы дальнейшая судьба обычного деревенского парня. Но чуда не произошло. И рядом никого, кроме матери, отца и сестер не было. И никто не задумывался о том, что можно жить как-то иначе.
     Тяжелая работа в колхозе, помощь семье по хозяйству да традиционные праздники – вот удел «синицы в руке». А журавли пролетали в небе, не останавливаясь и не маня за собой. Гармошка досталась Петру от деда. Была она трофейная, вывезенная солдатом из-за границы. Хороша, ничего не скажешь – несмотря на солидный возраст, работала безупречно. Петр любил ее, как живую. Здоровался с ней по утрам, давал имена, гладил по кнопочкам. В семье привыкли к его причудам, не обращали внимания. Вот только когда стукнуло сыну 27 лет, отец поставил вопрос ребром: хватит балалайку по кнопкам гладить, пора бы и жену в дом привести.
     У Петра, честно признаться, ни к кому не лежало сердце. Ну не мог он просто так, как другие, - гулять, по сеновалам лазить, девок за коленки хватать. Знал – только сердце ему подскажет, кто его суженая. А сердце молчало.
Свадьбу сыграли, как положено. Вот только жених и на собственной свадьбе с гармошкой не расставался. Иринка сидела рядом нарядная, разрумянившаяся, а он только улыбался, поглядывая: неплохая жена досталась.
     Умерла Иринка при родах, через год после свадьбы. И ребенка спасти не смогли. Петр сам удивился, как недолго он горевал. Наверное, потому, что не вонзилась Иринка острой стрелой в сердце, не заставила страдать и безумствовать, а так… обогрела, позаботилась, да и ушла, как не бывало.
     Петр уехал в город, прихватив родную гармошку. У старой тетки нашелся угол в квартире, работа на стройке занимала весь день, а по вечерам телевизор и немудреные книжки скрашивали однообразную жизнь.
Как-то тетка уговорила Петра сходить к дальней родне. Те к свадьбе сына готовились, глядишь, и тебя позовут, развеешься, с кем-нибудь познакомишься. Родня как узнала, что Петр на гармошке играет, вцепилась в него мертвой хваткой: вот это будет настоящая свадьба, не молодежная дискотека. Да и Петр обрадовался – давно он не прикасался к любимой, в городе она казалась ненужной, не прижилась.
     Не рассчитав время и расстояние, на свадьбу он слегка припозднился. Пока нашел нужный адрес, а гуляли в доме невесты, пока добрался… словом, гости уже вышли на перекур. Никого толком не зная, Петр ткнулся в первую попавшуюся комнату, чтоб отдышаться. Отдышаться не удалось. Дыхание перехватило так, что он понял: он умер. Перед ним стояла невеста в облаке кружев и сиянии красоты. Комната была совсем маленькой, и невеста стояла так близко, что можно было ее потрогать. Что он и сделал. Словно не веря своим глазам, Петр протянул руку, пальцами дотронулся до лица и легонько провел по щеке, по шее, груди, и будто устав тяжело, опустил руку вниз и замер, казалось, уже навсегда. Она стояла не шелохнувшись. Сколько минут, часов, лет прошло – кто теперь скажет, только застыли оба, оглядывая друг друга и возвращаясь глазами  в ту точку, где безмолвно говорили сердца. Какая сила подхватила обоих, какой рок подхлестнул на безумство, - только схватил Петр за руку небесную куклу, а она – вот чудо! – откликнулась, и понеслись они вон из квартиры, вниз по лестницам, по подъезду, кого-то отпихнули на ходу, кого-то стукнули дверью… Вскочили в разворачивающееся такси и как в цыганской упряжке: «Гони!», помчались в неведомое.
     Впервые в жизни Петр забыл про гармошку.
     А дальше… дальше была целая жизнь. Сначала скандалы, угрозы родни, кочевание по чужим квартирам. Петр впервые ощутил свою силу, мужество духа. Он оберегал от напастей красавицу, прятал спасенную в драке гармошку и боролся за счастье, пока не утихли страсти. Потом была просто семейная жизнь. Все счастливые семьи похожи. Вот только детей им с Полиной  Бог не дал. И они заботились друг о друге с удвоенной силой. Им завидовали прохожие: столько радости излучали лица, столько покоя несли фигуры взрослых людей, взявшихся за руки. Они жили просто, как по течению, и были довольны тем, как сложилась жизнь.
     Шли годы, а Петр ни разу не прикоснулся к гармони. Полина бережно перекладывала ее с места на место, иногда, будто невзначай оставляя на видном месте. Но Петр с удивительным постоянством убирал гармошку подальше на антресоли.
В 63 года Полины не стало. Грипп, тяжелое воспаление легких унесли жену за какой-то месяц. Впервые настоящее горе постигло Петра Семеновича. Будто не провожал он в последний путь мать и отца, будто никогда до сих пор не переживал панихид. Выйдя на пенсию, коротал вечера на балконе среди серых пятиэтажек. Подолгу смотрел на дома, на закат, на тучи, не думая ни о чем.
     В один из долгих таких вечеров Петр достал старенькую гармошку, посмотрел на нее, на руки в коричневых пятнышках, накинул ремень на плечо и притронулся к кнопочке так осторожно, как трогают с опаской спусковой крючок, когда боятся стрелять. Но выстрел сработал. Петр заиграл, да так, что притихли соседи.
С тех пор каждый вечер в открытые окна домов врывалась музыка. Она звучала независимо от того, хотели ее слушать или нет, она мешала смотреть телевизор, читать книгу, дремать. Ее пытались заглушить кассетными воплями, закрытыми форточками и шторами, но не удавалось. Старик упорно сидел на балконе с гармошкой и играл так, что хотелось то плакать, то петь, то мечтать о  несбыточном, в общем – жить. Соседи знали, что кончится лето, и стихнет гармонь. Старик закроет балкон, уйдет в недра своей квартиры, наверное, в спячку.
     Петр Семенович подошел к окну, отдернул штору, зажмурился: солнце не по-летнему било в глаза. Жизнь ловка на обманы – прикинется долгой-долгой, а на самом деле так коротка. Наобещает тепла и солнца, а сама ударит заморозком и погубит последнюю поросль на огороде. Эх, жизнь… Петр Семенович достал старое одеяло, ласково укутал гармонь, подержал в руках, как ребенка, и, подумав, не стал убирать далеко. Не так уж и зябко, может, сыграю еще…