Достойна!

   - Милая, солнышко, - он лежал рядом и гладил кончиками пальцев ее лицо. Шею. Выступающие косточки ключиц. Все, что не было спрятано за кофточкой.             
   - Знаешь, если до сих пор я сомневался, любовь ли это, то теперь точно знаю - любовь, потому что испытываю сильный трепет и робость, боюсь по неосторожности причинить тебе боль, - говорил не юноша девушке, а сорокалетний мужчина взрослой женщине.
   Пара сняла номер в старенькой гостинице в центре города. В комнате пахло пылью и дуло из оконных щелей. Они пришли сюда, еще не зная, случится ли это между ними, но очень желая близости. Она, стянув сапоги и узкие, надоевшие за день брюки («Отвернись, я стесняюсь»), замотала вокруг талии покрывало и забралась в постель с ногами. Он, застегнутый на все пуговицы, серьезный, взволнованный, с сияющими, как у мальчишки, глазами, сел на вторую кровать. Беседовали о пережитом, о духовных поисках. Полтора метра от него до нее, поздняя ночь.
   - Эти стены слышали многое: пьяный бред, крики страсти, но чтобы мужчина и женщина, снявшие номер на ночь, говорили о Боге, о смысле жизни и не дотрагивались друг до друга… - Юрий рассмеялся. 
   «Может, этим обойдется. Поговорим и уснем до утра. И я останусь верной Борису, как обещала ему и себе», - уговаривала она свою совесть. Все вроде к этому и шло. Ее в самом деле потянуло на сон. Не раздеваясь, укуталась в одеяло. С закрытыми глазами слушала: он выключил свет, вышел в коридор. По тому, как решительно стучали его каблуки, когда он возвращался в номер, поняла, Юрий взял ответственность за то, что произойдет, на себя. Ей стало легко: почувствовала себя под защитой сильного, заботливого мужчины.
   - Я иду к тебе. Можно? - еще с робостью.
   - А может, не нужно? - очень неуверенно.
   - Нужно, - уже твердо.
   Он снял брюки, осторожно приподнял краешек одеяла и прилег рядом.  Еще сильнее стал слышен запах его одеколона. Он ему не подходит. Сказать? Нет. Вдруг это подарок женщины. Кто бы она ни была, нельзя ее обижать.
   Юрий мягко дотронулся губами до ее губ. Захотелось отозваться. Приоткрыв рот, впустила кончик его языка. «У Бориса язык горячее. И настойчивее. Гораздо настойчивее», - пришло незваное сравнение.
   Юрий не рвался на абордаж… Она ощущала ласковые, успокаивающие касания губ на щеках, лбу, шее. «Милая, все будет так, как ты захочешь. Решишь, что «нет» – значит, это не произойдет».
   …А как же Борис? Что я ему скажу? Нет, не скажу, конечно. Ему ведь от этого горько будет. А если он почувствует? Он порой очень тонко улавливает все мои настроения. Да и я лгать не научилась. Но где же он? Почему в который раз исчез и молчит? Для чего делает мне больно своим безразличием? И я должна это терпеть! Боже, прости меня грешную. Я безумно соскучилась по ласке и нежности… Бориса каждый раз нужно просить об этом, а Юрий дает сам.
   - Я так давно хотел этого… У тебя очень нежная кожа. Девочка. Любимая, - слегка охрипший от волнения голос тоже ласкает ее.
   Как он угадал именно те слова, что так давно мечталось услышать!.. Оказывается, она способна возбуждаться даже только от них. И кто знает, может быть и достигнуть оргазма. Стоит только позволить себе принимать слова любви. А телу разрешить расслабиться и получать радость от прикосновений обожающего мужчины. Но ведь она любит другого…
   Юрий приподнял кофточку и стал целовать ей живот. «Господи, как хорошо. Сколько нежности». Чуть оттянул резинку колготок, а вместе с ними и трусиков, прикоснулся языком к верху лобка.
   «О-о-о», - ее истосковавшееся по ласкам тело упруго выгнулось, а разум  по-хозяйски напомнил: «Ты не имеешь права получать удовольствие с этим мужчиной. Ты должна быть верна Борису. Не смей расслабляться».
   - Подожди. Послушай. Мне тяжело… Ты ведь меня понимаешь? Я же люблю Бориса. Почему у меня так не по-людски? Неужели я не могу быть верна мужчине, которого люблю. Неужели я ****ь?
   Юрий резко сел. «Для чего ты себя так называешь? Как можешь так о себе думать?», - в его голосе звучало искреннее отчаяние.
   От стыда и желания заплакать она закрыла лицо руками. Вспомнились выпученные в бессильной ярости, обесцвеченные временем и болезнями, глаза матери.
   «Ты что - сучка?» -  прошипела та ей в лицо, когда Борис остался ночевать у них…
   - Только не плачь, пожалуйста. Это единственное, чего я не переношу, - с мольбой произнес Юрий.
   Двое больших детей… Девочка, боящаяся матери, мальчик, напуганный слезами нерешительной подружки. И смех, и грех… Кто, кто имеет право осудить ее за то, что она женщина?! За то, что истосковалась по мужскому теплу и вниманию? 
   Она отняла руки от глаз, взяла его ладонь, поднесла к своей щеке:
   - Видишь: сухо. Я не плачу.
   И уже сама поцеловала его…
   - Хочешь, я сниму лифчик?
   -  Конечно, милая.
   - Поцелуй мне грудь. Да, вот так. Еще… И руки.
   Сколько часов прошло в принятии мужской любви?… Нет сил сопротивляться погружающим в истому ласкам Юрия и собственным глубинным желаниям.  Его нежность, ничего не ожидающая в ответ, разрушает твердокаменные стены из наставлений матери, доводов рассудка, надуманной ответственности перед Борисом.
   - Никто не был так нежен со мной, как ты, - изумлялась она, тут же понимая, что сама не позволяла войти нежности в свою жизнь. Считала себя недостойной долгих ласк. За каждое проявление заботы стремилась отплатить мужчине сторицей, чтобы не быть должной. Все время отдавала, не разрешая себе принимать. Забаррикадировалась убеждениями: «не проси – вдруг откажут», «достаточно, чтобы мужчине было очень хорошо».
   Не заботясь о собственном оргазме, она умела доставить удовольствие партнеру и от этого получала странное наслаждение. Смелыми ласками брала мужчину в плен, делая зависящим от ее языка, губ, теплой влажности рта. Опускаясь на колени, всходила на трон своей жертвенности. Осуществляя сокровенные стремления партнера, завоевывала его. Мужчины, вкусившие ее обволакивающей заботы, сначала робко просили повторить. Затем данный вид секса вытеснял все остальные… С каждым разом ее неумение понять, чего она хочет на самом деле, а в чем насилует себя, где удовольствие, а где боль, усугублялось. Крепла обида на всех мужчин, как ей казалось, думающих лишь о себе. И с тем большей страстью она отправляла их в «нокаут» яркостью и силой оргазма, достигаемыми лишь с нею. Она упивалась властью рабыни, получая подтверждение своей необходимости в виде стонов, громких криков, мата, полного изнеможения партнера. Верхом признания ее мастерства стали слова обычно сдержанного Бориса: «Что ты делаешь со мной? Ты губишь меня. Так хорошо мне еще никогда не было». «И не будет без меня», - подумала она.
    Только когда ей было за тридцать, из беседы с психологом она поняла, что в постели со всеми мужчинами мстила одному-единственному - отставнику-майору, который заманил ее, пятилетнюю девочку, к себе во двор посмотреть на морских свинок. Затем он повел ее показать гладиолусы в саду, и там, глядя на цветы, она вдруг обнаружила перед лицом огромный член, однако как воспитанная девочка сделала вид, что ничего не заметила. Отвела взгляд, стала рассматривать какую-то болячку на кусте, спросила, что это. Член исчез... О случае сексуального оскорбления она смогла поделиться лишь в двадцать восемь лет с близким мужчиной, предварительно наревевшись от страха быть осужденной. Матери она не говорила об этом никогда…   
   Испытывать оргазм у нее получалось только наедине с собой. К этому она пришла, уже будучи несколько лет замужем: открытие клиторальных ласк еще больше отдалило от супруга, ленившегося даже просто погладить ей спинку.
   «Никто не сделает мне лучше, чем я сама», - застряло в голове. Просить о ласках клитора партнеров было стыдно: подумают, что извращенка, или требует слишком многого. Главное же, не верилось, что кто-то захочет потратить на нее достаточно времени, чтобы она могла расслабиться. И вместе с тем она сама находила мужчин, не способных быть терпеливыми и нежными. Но ведь именно их нужно было завоевывать и покорять, снова становясь королевой минета.         
   Она уже не верила, что у нее выйдет отпустить свое тело с мужчиной. Бывало, вспыхнув и приблизившись к заветной черте, вдруг вспоминала: раньше переступить грань, за которой - удовольствие, у нее не получалось. Значит, не получится сейчас… Если бы только убрать эту мысль. И вместе с нею детские воспоминания, въевшиеся в поры, не дающие задышать всей поверхностью тела.
   Рано овдовевшая бабушка, положившая жизнь на алтарь счастья детей. Вечно занятая мать - бухгалтер на крупном производстве. Женщины в их семье не умели отдыхать. Покой они разрешали себе только после изнуряющей работы или в случае болезни. Отчим, единственный мужчина в доме, был добрым, но слабохарактерным человеком. Деньги в основном зарабатывали бабушка и мать. Она вынесла из детства неосознаваемые до зрелого возраста противоречивые установки: «Мужчине нужно угождать, только потому что он мужчина». То есть, разнообразно и вовремя кормить, обстирывать и наглаживать. Но при этом: «Его можно не уважать, считать никчемным, слабаком». Из поколения в поколение женщины ее рода с гордостью носили нимб страдалицы, жертвующей собой.
   Чтобы ощущать себя хорошей девочкой в присутствии матери, ей следовало быть послушной, не злиться на близких, хорошо есть, получать пятерки, заниматься музыкой. Привычка подстраиваться под желания и настроения властной родительницы переросла в стремление быть приятной и удобной для всех, особенно для мужчин. Ценой любых уступок и страданий она хотела вырвать у  них признание, что она хорошая, любимая…   
   …Юрий снова дотрагивался кончиком языка до ее выбритого лобка. Так низко, насколько это позволяли оттянутые колготки. Она не сдерживала стонов, лоно все больше наполнялось жаром, однако ноги были сведены. Неожиданно он коснулся основания клитора. Волна острого наслаждения мгновенно разошлась по всему телу…И тут же зажатость, ощущение вины перед тем, кому изменяет… И перед Юрием: он так терпелив, внимателен, а она мало того что полностью пассивна, еще и мешает ему… и себе.
   - Прости, пожалуйста, что не могу расслабиться, что думаю о нем…
   - Малыш, ведь это я тебя люблю, и ты мне ничего не должна. Хочу дарить тебе самые тонкие ласки, если позволишь, - его большие глаза в темноте казались огромными. Глубокими, как на старых иконах.
   В первую же ночь он желает близости, о которой она только мечтала в течение длительных отношений с Борисом… Тот ни разу не целовал ее там.
   «Бог посылает мне любовь, заботу, нежность… И что? Отказаться от них?! Сохранить придуманную верность мужчине, забывшему обо мне, и в который раз предать собственные душу и тело?!», - она испытала взрыв возмущения.
   Юрий ощутил произошедшую в ней перемену:
   - Можно?
  - Да.
   И снял с нее все, что отделяло от полного принятия ласк. Она смело, широко развела ноги, открываясь навстречу любви, которой всегда была достойна.