Однажды в открытом море

   Однажды в открытом море… Да, этот рассказ - воспоминание можно начать именно так, ведь в детстве любая лужа кажется озером.    Моря и озёра всегда как-то по-особому радовали и привлекали нас. До сих пор непонятно, зачем нужно было проверять толщину льда на каждом «озерце», глубину каждого «моря», длину каждого «речного русла», но ни одна весна и ни одна осень не обходилась без промоченных ног, и самой большой трагедией в жизни становилась дырка на резиновых сапогах, которая непременно появлялась в самый разгар «навигации». Лужами и дождями, кажется, наполнено всё моё детство. Очень часто вспоминаем  мы летние скачки по воде, от которых или болели пораненные ноги или разваливались мокрые сандалии. Никто нас за это не хвалил, но и ругать нас было бесполезно – море брало своё. Честно говоря, взрослые тоже подолгу стояли во дворе и смотрели, как по его середине гордо проплывает гусь. Да-да, именно проплывает, именно гусь. И в самых благоустроенных дворах в центре пусть и не самого большого в мире, но всё же города, иногда появляются бескрайние океаны и белые лебеди. Сказке всегда есть место в жизни, надо просто увидеть её, понять и не обидеть. Наша сказка не всегда была доброй. Случались и драки, и невольные «плавания», и горькие слёзы из-за того, что коварные подводные впадины хранили в себе острые камни и разные осколки, которые так и норовили вцепиться в беззащитные пятки и отобрать кусочек лета, но на всё это тогда не обращали внимания. Мы умели прощать и забывать обиды. Как же давно это было …
   Я не помню, в какое именно время года случилось наше путешествие по морю, но в душе всё больше растет уверенность, что это была не осень. Уж очень глубока и широка была наша лужа. Она по всем параметрам превосходила любое озеро и единодушно была признана морем. Она протянулась вдоль всей школы, и теперь мне кажется, что никогда больше я не видела столь грандиозной лужи, простите, такого бескрайнего моря. Много лет подряд в сезон дождей я ждала, что вот-вот появится она… Нет, всё же ТА весна (или осень?) была уникальна.
    Тот год приготовил нам, самым мелким жителям двора, новую заботу и смертельную обиду. Взрослые мальчишки прикатили к морю огромный круглый деревянный плот с дыркой посередине, нашли где-то вполне приличный шест и гордо рассекали морские просторы на своём судне, управляя им на манер плоскодонки, то есть, втыкая палку в дно и отталкиваясь ей. Не мудрено, что плот, добытый не без труда, был самой большой ценностью в то время, и нас к нему не подпускали на пушечный выстрел. Мы с Женькой обычно стояли на тротуаре, который в  то время служил и пирсом и причалом и необитаемым островом, по которому, впрочем, проходило сто человек в час, и горько вздыхали. Иногда нас, конечно, катали, но как-то уж очень мало и строго, а душа рвалась в плаванье под парусами. Можно было конечно улучить момент, когда мальчишки были заняты другими делами, и накататься вдоволь,  но эти коварные люди перед тем как уйти отгоняли плот к забору, который был метрах в двух от пирса, закрепляли его шестом и по забору проделывали немыслимо сложный для нас путь к берегу. Вздохи вздохами, а страсть к путешествиям и страх перед тем, что море скоро высохнет, а мы так и не отправились в кругосветку, взяла вверх. В один прекрасный день, который на самом деле был достаточно хмурым и прохладным, мы облачились в самые водонепроницаемые одежды, собрали волю в кулак, и отправилась брать наш крейсер на абордаж. Вдвоём идти на такое дело было особо страшно и жутко опасно, поэтому требовался третий член экипажа. Собственно говоря, основная опасность таилась в том, что нас могут поймать, но и этого было достаточно для того, чтобы мы взяли с собой жутко вредную Верку, которую решено было отправить в рейд по забору. В этом была вполне рациональная жилка – если бы она свалилась с забора, команда не понесла бы особого урона и душевных переживаний. Но судьба отплатила нам за такие мысли… 
      Началось всё с того, что мы благополучно просидели в засаде около часа и пришли к выводу, что законные хозяева либо потеряли былой интерес к плоту, либо заняты чем-то другим. Было решено действовать быстро и решительно. На забор за Веркой зачем-то увязалась и Евгения Валерьевна, то есть Женька. Я не оценила её рвения и никак его не поддержала. Природная осторожность, порой переходящая в трусоватость подсказывала, что если нас поймают на заборе, возможности сбежать будет гораздо меньше, чем на твёрдом берегу. Хотя, надо заметить, на берегу у меня шансов было ровно только же – бег никогда не входил в число тех вещей, выполнением которых я могла бы гордиться. В общем, пока девчонки ползли по забору, я умирала от страха на тротуаре и подгонялась по поводу и без. Самым страшным в эти минуты было осознание того, что если нас засекут на плоту, прощения и пощады не будет. Этим соображением я немедленно поделилась с дамами, которые уже проникли на корабль и дрались за право управления, которые сказали, что им уже всё равно. Через полчаса они с горем пополам причалили ко мне. Надо заметить, немного длительный заплыв на два метра. Оказалось, что управлять плоскодонкой не так-то просто. Мы никак не могли вспомнить, как грамотно действовать шестом. Попытка Женьки  оттолкнуться путём втыкания палки в дно через отверстие в центре, подкреплённая моей решимостью просто оттолкнуться ногой от причала, чуть не привела к крушению у берегов необитаемого острова.  В общем, никакого удовольствия от плавания мы не получили, только устали и разочаровались. В конце концов, Женька заявила, чтобы Вера, которая на тот момент были рулевым, причаливала к берегу. Понятие о береге у девчонок кардинально отличалось: одна хотела на тротуар, другая гребла к забору. Короткая перепалка, норовящая перейти в драку,  закончилась неожиданно. Женька сдалась и решила сойти там, куда её уже привезли, взялась руками за столбики забора… Тут-то и выяснилось, что Верка  тоже сдалась и начала отталкиваться к берегу. Нужно ли говорить, что Евгения тотчас повисла на руках на заборе, а потом с отчаянным воплем плюхнулась в ледяную воду. Да, это была весна, осенью такой глубокой и холодной воды не бывает.
   Описывать как мы оставили плот у забора, как пулей вылетели на берег, как понуро брела по луже мокрая по пояс Женька, как ругалась и переживала её бабушка, уже не имеет смысла. Очарование морского путешествия испарилось, лужа тоже, мальчишки больше не плавали, и нас как-то не очень тянуло, бывший корабль занял почётное место в стене одного из многочисленных шалашей, в которых проходило каждое лето…
    Такое вот воспоминанье нахлынуло на меня сегодня утром. Стало жалко, что эти дни пролетели, что морская сказка закончилась кораблекрушением, что очарование дальнего плавания разбилось о пыльный тротуар, что Женька с каждым годом всё дальше и дальше, что дружба держится на коротких телефонных письмах, но ведь держится… Вот и сейчас совсем уже взрослая дивчина в ответ на сообщение о том, что о ней пишут рассказ, спросила: «Мой друг придурок, да?» В  двадцать лет, при росте метр восемьдесят четыре, этот человек в  моменты тоски или болезни продолжает говорить, что жалеет, что морская пучина не поглотала её тогда, пятнадцать лет назад. Это смешно и глупо, но понятно нам обеим, ведь тогда у нас было море, а теперь… Теперь у неё по-прежнему есть я, а у меня есть она. Пусть нечасто, пусть недолго, пусть хоть иногда возвращается к нам наше море и воздушные паруса.