Умереть на Родине - Эпилог

Эпилог

Смерть моей мамы не была неожиданной. После инсульта она еле передвигалась по дому с помощью специального упора и почти не могла разговаривать.  И всё-равно я на похороны не успел. В ту пору я работал в организации «Узмедтехника», телеграмма пришла за день до моего возвращения из командировки в Термез. Билетов на Москву не было, и мы с женой полетели рейсом на Одессу с посадкой в Грозном. Из-за тумана самолёт в Грозном простоял больше четырёх часов. В Одессе пришлось ждать поезда…
На кладбище меня привели Клава и отец. Отец застрял в глине возле могилы и мрачно пошутил:
- Цэ Валя мэнэ нэ видпускае…

Только на четвертый день я забрался в ящики с мамиными бумагами.
Много тетрадей, в которые вклеены газетные вырезки. То были и её и не её статейки. Много зарисовок орнаментов из деревенских «рушников», оконных наличников, и ещё бог знает откуда. Килограммы исписанных листов.
А вот этот брезентовый портфель привёз когда-то я. В таких портфелях обычно приходила документация на аппаратуру. После списания техники мы такие портфели передавали в секретную часть для хранения личных тетрадей и секретной литературы офицеров. Ну, и себе оставляли…
В портфеле оказались знакомая мне плёнка «AGFA», пожелтевшая газета «Правда Украины», два самодельных конверта, из них один пухленький, перевязанная крест-накрест пачка бумаг, и книга на немецком языке: «Алоиз Штрюмпфель, СС гауптштурмфюрер. Моя работа в гестапо».

*    *    *    *    *
В конвертах были листы бумаги с машинописным текстом, и я их пока отложил в сторону.
Не знаю почему, но моё внимание и любопытство были направлены на стопку рукописных листов, перевязанных тесёмкой. Я дёрнул за «хвостик бантика» и взял верхний листок. Письмо написано на украинском языке. Привожу начало письма по-памяти:
«Здравствуйте, Валентина Ивановна! Спасибо, что Вы проявили интерес к моей биографии. Я действительно работала на Я-шевском сахарном заводе с августа 1942 года до самого дня освобождения посёлка Советской армией. Тогда, в августе я попала в облаву возле крепости в Каменец-Подольске.Нас погрузили в большие крытые машины, и мы думали, что увезут в Германию. Но мы приехали в Я-шков, и разместились в новом тёплом бараке. Нам выдали постели и спецодежду, и мы начали работать на сахарном заводе в цехе по обрубке и промывке сахарной свеклы.  В последующем нас почти не охраняли, но наши аусвайсы были действительны только в Я-шкове, и мы не могли никуда уехать без риска для жизни. Кормили сносно, но работа была тяжелой, по 11 часов с одним часовым перерывом на обед. О директоре завода я знаю…»
Другие письма в этой стопке были подобного содержания, и я их откладывал, едва начав читать.
Я ещё раз восхитился своей покойной родительницей:
- Ай да мамочка!
Отстранив нас, она занялась собственным расследованием. И ни в один из моих приездов она об этом не проронила ни слова!
Надо будет порыться в её газетных статейках после 1981 года…

Одно письмо привлекло моё внимание:
«… эта сука сначала работала в бендеровской управе, а когда немцы ту управу разогнали, её взял в свою контору директор…».
Я дочитал письмо до конца. Автор письма, мужчина, не знал имени новой машинистки… но я почему-то догадался о ком шла речь. Моя догадка подтвердилась, когда я прочитал отпечатанный на машинке листок из конверта:
«Уважаемая Валентина Петровна!
На третий день после похорон  О. я была удивлена, обнаружив на её могиле свежие цветы. Поскольку здесь О. отмежевалась от всех своих родственников (вернее – они от неё), то цветы были не от них. Я навела справки у сторожа. Он рассказал, что цветы привезли пожилая женщина и девушка лет 17, которые приезжали автобусом из райцентра. Я поняла, что это были Вы.
Теперь я Вам вдвойне благодарна.
В ноябре 1981 года известный Вам журналист пытался встретиться с О., но она отказалась наотрез. Тогда я догнала его, и мы поговорили. Он мне объяснил, кто есть кто. Прояснил и дело со статьёй, а также то, что Вы посоветовали молодым людям поберечь меня.
Вот почему я Вам благодарна вдвойне.
Борис рассказал мне о Вашей краеведческой деятельности, и признался, что оставил Вам одну вещь.
После смерти Оксаны, моё положение здесь не стало лучше. Возможно, мне придётся уехать, взяв с собой минимум вещей.
Я бы хотела оставить Вам ещё один документ. Мне жалко его уничтожить, но это придётся сделать, если Вы не захотите его принять. Я не думаю, что для вас это рискованно, так как речь идёт о книге, официально изданной в Вене.
Если Вы согласитесь, то мне потребуется 2 – 3 дня, чтобы распечатать перевод на русский язык нескольких глав, - книга издана на немецком языке. Я профессиональная машинистка, и эту работу для Вас я проделаю с удовольствием и без особого труда. К тому же документ в какой-то степени лживый и нуждается в моих комментариях».

*    *    *    *    *
Я позвал Клаву:
- Где Варька?
- Халтурит.
- ???
- Репетитором. Готовит девочку для поступления в институт. Сейчас освободится!
Варька работала преподавателем немецкого языка в русской школе. Увидев, чем я занимаюсь, она сразу потянулась к книжке на немецком языке:
- Это бабушкино?
- Могла бы раньше поинтересоваться.
- Вот ещё! После инсульта весь дом был в бабушкиных бумагах. Еле собрали!
- Ладно. Ты мне лучше скажи, куда вы с бабушкой отвозили цветы?
- Когда это было! В Я-шков ездили, я её одну не отпускала. Она тогда всю мою клумбу испортила, срезала лучшие цветы.
- И на чью могилку возложили?
- Кто её поймёт! То ли герой гражданской, то ли отечественной. Она положила цветы, вкопала рюмку, налила в неё из маленькой бутылочки водку, накрыла кусочком хлеба и мы уехали. Она ещё оставшуюся водку сторожу отдала. Что-то ему объясняла, но я не слушала.

*    *    *    *    *
Конечно, самое интересное было в большом самодельном конверте. Интересное для меня потому, что в какой-то степени дополняло содержание магнитофонной плёнки, которое я ещё помнил. Если бы я сейчас надумал прослушать её ещё раз, пришлось бы помучиться в поисках магнитофона, - все нынешние были «компакт-кассетниками».
В письме-преамбуле Галина Ивановна описала, как её, бывшую связную националистов, Оксана «перевербовала». 
Привела такой эпизод: в Ровно, Дрогобыче и Тернополе националисты создали группы из детей, которые подсыпали сахар в бензобаки немецких машин. Несколько мальчиков погибло. Но окончательно Галина отошла от националистического подполья, когда узнала о боях между отрядами УПА с одной стороны и отступающими частями Красной Армии, партизанами Ковпака, польской Армией Крайовой - с другой, о помощи немцам в уничтожении евреев. (Были и бои УПА с немцами, - о них Галина знала прежде из листовок УПА).
«Свою долю» сахара Петер фон Брох-Целлер реализовывал на оккупированной Украине в магазинах «Только для немцев» и среди населения через «чёрный рынок». Эта система позволяла ему часть продукции Я-шковского сахзавода передавать партизанам, которые при налётах и без того грабили магазины. Так что наличие у партизан сахара в фабричной упаковке не ставило под подозрение самого директора и его окружение.
Хуже дело обстояло с глюкозой. Недопоставку этого продукта в немецкие госпитали объяснить было трудно. В ноябре 1943 года на завод нагрянула комиссия, но инженер Петер фон Брох-Целлер показал документально, что малый выход глюкозы объясняется поставками перезрелой «волокнистой» свеклы, т. е – несвоевременной уборкой урожая. Исправить «это положение с уборкой сахарной свеклы» оккупантам было не суждено.
Перед отступлением Служба Безопасности (СД) арестовала директора. А так как улик было недостаточно, и часть архива была уже вывезена в Рейх, решено директора и с ним двух инженеров, этапировать в Германию. Между Братиславой и Прагой, сразу после налёта авиации,  все трое были отпущены, а сопровождавший их гестаповец сдался американцам и через два года был на свободе. В 1955 году, после вывода из Австрии союзных войск, вернулся в свой родной Линц, где получил пенсию и регулярное пособие от семьи фон Брохов.
 Мемуары Алоиза Штрюмпфеля были опубликованы сначала в западной Германии, а затем переизданы в Австрии.

*    *    *    *    *
Из переводов Галины Ивановны я сделал для себя два открытия.
Первое.
По словам Штрюмпфеля, арест Петера фон Броха-Целлера был им сымитирован, с единственной целью: выполнить наказ отца и брата фон Брохов и поберечь их «неразумного сына».
Вот его версия: После ранения в августе 1941 года он вернулся в Линц и обратился к Карлу фон Брох-Целлеру с просьбой помочь в трудоустройстве. Карл созвонился с сыном Фридрихом, занимавшим важный пост в СС. Тот предложил Алоизу поступить на службу в СД и взять на себя официально – работу по охране производства на будущем сахарном предприятии в Я-шкове, а неофициально – оберегать младшего фон Броха от опрометчивых поступков. К концу 1943 года от своей агентуры Алоиз узнал о связи Петера с партизанами и решил этапировать его к родителю. На маршруте его буквально преследовала жена Петера – украинка Оксана, и он, чтобы отвязаться, пообещал освободить Петера, а от неё в виде взятки получил драгоценности, которые собирался впоследствии вернуть Петеру. Ценности пропали, когда его пленили американцы.
Второе.
Штрюмпфель, оговариваясь, что не собирается оправдывать гестапо, в то же время доказывал, что его служба на Украине не связана с гестапо, по той простой причине, что ГЕСТАПО НА ОККУПИРОВАННЫХ ТЕРРИТОРИЯХ СССР ВООБЩЕ НЕ БЫЛО!
Как это – не было? А «гестаповские застенки»? А «гестаповские методы»? Да во всех наших книгах и фильмах… про то время…
Вот его объяснение.
Гестапо - «гехайм штаатс полицай» - тайная государственная полиция, - являясь IV отделом Главного Управления Имперской Безопасности (RSHA) министерства внутренних дел Германской империи, никогда не действовало вне границ империи и не имело своих подразделений на оккупированной территории СССР! Они были только на территории, входящей в состав Рейха: Германии, Австрии, Чехии, Польши, Люксембурга и части Франции.
Карательных органов на Украине было много. Вот некоторые из них:
- Разведка и контрразведка Вермахта – в 500-километровой зоне от линии фронта. Это отделы «1С» дивизий, корпусов, армий и групп армий.
- Розыскные отделы военных комендатур («ортскомендатур»),  и взводы полевой полиции («фельдполицай»).
- Абвер-команды – отдельные подвижные группы Управления военной разведки и контрразведки Верховного командования Вермахта (Абвера).
- «Гехайм фельдполицай» (ГФП) – Тайная Полевая Полиция. Сюда входили «зондерфюреры» - чиновники криминальной полиции. Среди них были люди с опытом работы в гестапо, СД и криминальной полиции Рейха. Криминальная полиция Рейха (KRIPO) входила в состав RSHA.
-  Вне прифронтовой зоны – СД (SD – «зихайндинст») - «служба безопасности», связанные с ней «зихайнполицай» и «шутцполицай».
- Полицейские формирования из местных жителей, а также репрессивные «зондеркоманды» из них же и «айнзатцкоманды» - из немцев, мадьяр, прибалтов…

Моё мнение по этому поводу такое: в основном Алоизу Штрюмпфелю можно верить, по крайней мере, в том, что во многих своих мемуарах бывшие генералы и офицеры вермахта всю ответственность за репрессии, которые, как правило, проводились армейскими институтами, пытались свалить на гестапо, для того, чтобы обелить себя, оправдать позу: «Я был только солдат и выполнял приказы»

*    *    *    *    *

В 90-е годы усадьба моих родителей была продана, дома снесены, бумаги ушли с мусором. На той усадьбе сейчас красуется 2-этажный особняк.
Отец перебрался в "немецкие дома", в квартиру Клавы. Её муж Михаил, бывший инструктор райкома, теперь опять при власти - в райисполкоме.
Напившись с друзьями, он плакался: Россия хочэ поставыты Украину на колина, бо воны там пьють и не вмиють працюваты.
В фойе исполкома висят портреты героев УПА.