История с роялем

Рояль (фр. royal — кopoлевский) — музыкальный инструмент, разновидность фортепиано.

У молодого и энергичного Александра Николаевича Творцова было все для удобной и соразмеренной жизни: деньги, образование, колоссальная домашняя библиотека и женщины всех мастей - от горячих азиаточек до чернокожих бестий. Впрочем, женщины его интересовали мало, и приходились они для него скорее лекарством от тяжелой болезни под названием "одиночество". Да, Творцов был одинок, и от осознания своего одиночества с каждым днем ему становилось все тоскливее и противнее. Однако он не был маленьким покинутым человеком, наподобие гоголевского Акакия Акакиевича, которого никто не замечал. Напротив, замечали его все, но он не придавал этому большого значения, ибо внимание томило его. И чем больше его замечали, тем больше он ощущал свое одиночество. Но все же и Акакия Акакиевича и Александра Николаевича объединяло одно - фанатичное желание приобрести себе вещь. Башмачкин копил на шинель, Творцов - на рояль. "Вот эта вещь принесет мне истинное счастье" - размышлял Творцов, - "Наконец-то я обрету спокойствие и, вместе с тем, друзей. Настоящих друзей. Не тех назойливых людишек, что просят из раза в раз капитальца в долг. Не-е-т! Это будут те друзья, которые не требуют и не спрашивают с тебя, они просто живут рядом и очень громко дышат... так, что их музыкальное дыхание надолго застревает в твоем сердце".

Вообще Творцову-то, по большому счету, нечего было жаловаться на жизнь. Он прочитывал по книге в день, писал по рассказу в неделю и выбирался на улицу раз в месяц. В основном вся его жизнь проходила либо дома, либо в своем родном институте, где он числился ректором. Людей, конечно, Творцов не любил, но эта "не любовь" распространялась исключительно на взрослых представителей человечества. А вот детей же он обожал и порой беспричинно идеализировал. Прям как Юрий Деточкин, он был готов отказаться от своих принципов ради этих чистых и невинных созданий. Поэтому и институт, которым он управлял, был до нельзя демократичным. Здесь разрешались любые общества, разнообразные кружки, дошло даже до того, что на первом этаже самая радикальная часть молодежи создала террористический штаб, где хранила самодельные гранаты и бомбы. На втором этаже института находился гуманитарный факультет. Молодые террористы с самого основания своей ячейки мечтали подзорвать этот, как они называли, "этаж для болтунов", но, понимая, что таким поступком они огорчат любимого ректора Творцова, немедленно отказывались от воплощения мечты. Между тем, этаж был неплох собой. Длинный коридор этажа как бы символизировал историю мира: начинался с кабинетов, набитых античной литературой - Гомером, Эсхилом, Платоном, Аристотелем, Цицероном, Вергилием, записками Цезаря - и заканчивался кабинетами, посвященными современности - творчеству писателей Татьяны Толстой, Виктора Пелевина, журналистов Николая Сванидзе и Алексея Пушкова и, разумеется, непревзойденного критика Льва Аннинского. Третий этаж был оснащен самыми современными лабораториями для биологов и физиков, гигантскими библиотеками технической литературы, а в центре этажа стоял бюст Менделеева. Можно сказать, это было знаковое место. Особо праздные технари, склонные к диониссийским страстям, собирались по вечерам возле бюста и торжественно пили водку, после чего придавались любимому делу: осмотру звездного неба. Причем, как не трудно догадаться, звезд в таком состоянии становилось уже значительно больше. Второй гуманитарный этаж патологически не переваривал третий и в тайне жаждал его уничтожения. Иногда случалось даже, что гуманитарии обращались к террористическому первому этажу за оружием, но те отказывали без объяснения причин, А причина отказа на самом деле объяснялась просто. Поскольку третий этаж изготавливал для них химические бомбы, было крайне не выгодно взрывать своего прямого сотрудника. Был еще четвертый, пятый, шестой этаж - каждый из них примечательный и искусно обустроенный, но не играющий столь большого значения, как седьмой. Седьмой же этаж предназначался для руководства института. Однако Александр Николаевич Творцов, с детства ненавидящий бюрократические делишки, использовал сей этаж для отдыха от жизненной суеты. Он даже специально выделил себе кабинет, где часами лежал на мягком диване, придаваясь страстному чтению. Читал долго, упоительно, вовлеченно, в полной тишине, ничего не замечая вокруг. Хотя замечать было нечего - руководство тихо сидело по кабинетам и делало свою рутинную работу, а студенты, искренне благодарные своему ректору, на седьмой этаж никогда не поднимались и негласный запрет на тишину не нарушали.

Так и жили... В абсолютной свободе, устанавливая свои правила и нормы, организованно выбирая своих дежурных и руководителей. В общем, студенческая самоорганизация была на высоте, а ректор Творцов в шоколаде. И когда Творцов купил-таки себе рояль, жизнь в институте обрела второе дыхание. Не то, чтобы сразу после ректорской покупки жить стало лучше, жить стало веселей - отнюдь. Просто Творцов так сильно увлекся приобретенной вещью, что окончательно ушел в себя: в результате о его существовании забыли, а все негласные табу рассыпались в одно мгновенье.

Тем временем в институте разрастался другой конфликт - любовный. Горячая и эмоциональная Агния с гуманитарного этажа полюбила холодного и рационального Петра с технического. Разумеется, слухи разбежались в одночасье, и уже на следующий день об отношениях Агнии и Петра знал весь институт. Кроме разве что седьмого, что вполне очевидно. Петр не то, чтобы любил Агнию, просто ему нравилось ухаживание со стороны красивой девушки, а Агния действительно была "ничего". Несмотря на безумную волну критики своих сотоварищей - дескать, Агния через чур словоохотлива, грузит мозги, говорит не по делу и не в попад - Петр, тем не менее, оставался тверд как камень: Агния его вполне устраивала и как девушка, и как ухажер. Девушка же была заражена неутомимой страстью к Петру - она даже не знала за какие качества его любит, но была точно уверена, что этих качеств больше ни у кого нет. Подруги-писательницы называли его совершенно не поэтичной заурядностью. Мнительным, бездушным, как пень во дворе. Его так и прозвали - "пень отца Гамлета". Вражда двух кланов накалялась, и в подобной ситуации любовь Агнии и Петра становилась практически невозможной, если бы не одно: тихий, фактически безлюдный седьмой этаж.

Агния осторожно открыла дверь на седьмой этаж и позвала еле ползущего за ней Петра.

- Давай быстрей! - поторопила его Агния
- Да иду, иду. Ты уверена, что наша затея разумна? - насторожился Петр
- Петь, что за разговоры? - обиженно заговорила она. - Это же была наше общее желание. Мы же совсем не видимся с тобой из-за всех этих разборок. Неужели ты не рад, что мы можем побыть вместе?
- Конечно, рад, Агнюш. Извини, я не хотел обидеть тебя. Просто я опасаюсь последствий. Никто еще не заходил сюда. Да и вообще - что здесь находится?
- Говорили, что это этаж руководства. Но сейчас уже поздно, никто не работает. Скорее всего они сидят дома, в теплой комнате и попивают горячий чай. Не переживай, все будет хорошо.
- Ну, пойдем уже куда-нибудь. Посмотрим что здесь и как.

Они медленно двинулись по темному коридору вдоль толстых мрачных стен. На дверях кабинетов висели уродливые таблички с указанием должности того или иного работника института. Казалось, что эти таблички ничем друг от друга не отличались. От каждой пахло бумажной волокитой и денежными спекуляциями. Однако одна табличка всецело захватило внимание влюбленных - на ней жирными буквами было написано "Не входить", что, разумеется, провоцировала войти.

- Пойдем туда! - вдохновенно вскрикнула Агния и, не дождавшись ответа, отворила дверь.
- Что там? Что там? - заволновался Петр.
- Взгляни-ка! - и Агния шагнула в темноту таинственной комнаты. - Подойди сюда! Ну что же ты стоишь?
- Что ты там увидела?

Заинтересовавшись, Петр направился в сторону Агнии. Чем ближе он подходил к ней, тем отчетливее и детальнее становился объект в углу комнаты. Да, это был именно он - гордый, статный, аристократичный черный рояль.

- Красота! Сыграешь мне?
- Я? Ты что? Я не умею. - расстроенно ответил Петр.
- Ну ладно. Давай доставай вино. - Агния сделала паузу, внимательно рассмотрела рояль и добавила, - Знаешь, а мне здесь нравится. Одно присутствие рояля в этой комнате делает ее.. как бы сказать... музыкальной.

Петр достал бутылку вина и разлил ее по пластиковым стаканчикам. Так прошли полчаса. Они разговаривали обо всем: о счастье, музыке, кино, литературе. Их вкусы безусловно не совпадали, но вино смягчало все зарождающиеся противоречия. Им было комфортно вдвоем - так, как это бывает в сказках. Но вдруг вся сказочность отошла на второй план, и демон вина, освобожденный из бутылки, дал о себе знать. Вспыхнула животная страсть, которую они не испытывали доселе. Одержимые безумной любовью, они забрались на рояль и начали друг друга ласкать. С каждой секундой, с каждым легким прикосновением, с каждым новым поцелуем, холодность Петра таила на глазах. Он наступал по всем направлениям, и завоевывал все новые и новые территории. Дойдя до самой высшей точки, он страстно ринулся в бой - вершину нужно было захватить живым или мертвым. Агния вздыхала под атакой тяжелой кавалерии, но не отступала. Перехватив инициативу, она заняла позицию "сверху", откуда было удобно начинать свое контрнаступление. Бой продолжался полтора часа, рояль мелодично поскрипывал, а влюбленные пребывали в неописуемом экстазе.

Но тут послушался звук открывающейся двери. В комнату зашел разгоряченный мужчина. Это был Творцов. Заведенный, агрессивный, взбешенный, он быстро позабыл о своей любви к детям. Обнаженные Агния и Петр моментально пристыдились своей наготы и немедленно слезли с опороченного рояля. Творцов был вне себя. Он разрешал студентам все, вплоть до самых низких хулиганских выходок, уповая на их совесть. Как выяснилось, совесть они потеряли давно. Разумеется, влюбленные даже и не узнали своего ректора - его имя было забыто и не вспоминалось уже довольно долго. Но с этой секунды Творцов понял, что заигрался в своем романтизме: реализм настиг его в самых чудовищных формах. Он сделал то, о чем раньше и не помышлял - он исключил их из института, и с этого времени взялся за обустройство своего детища. Наступила новая эра. Теперь семиэтажное здание, прозванное царством свободы, превратилось в темницу необходимости: на первом этаже повесили длинный свод правил и на каждом углу поставили дежурных - блюстителей порядка.

Так и жили... В строгой дисциплине, диктатуре правил, норм, запретов, порожденных Творцовским гневом. Впрочем, Творцов иногда отходил от управленческих дел, и расслаблялся у себя в кабинете за игрой на рояле. "Как же все-таки звучит эта вещь!" - восхищался Творцов. Музыка наполняла его сердце гармонией, и он забывал практически все. Но таких моментов выдавалось все меньше и меньше. Поскольку студентам он больше не доверял, Александр Николаевич Творцов денно и нощно сочинял институтские правила. Дошло до того, что он ввел сменную обувь, запретил проходить в здание без пропусков, ввел форму и, более того, запретил все террористические организации. Процессу "законсервирования" института, казалось, нет конца: правила ужесточались, недовольство росло, но никак пока не проявлялось, и никому и в голову не могло прийти, что с поступлением нового студента, наступят новые времена. Но они наступили.

Прошло тридцать лет. Молодого мальчика звали Елисей. Он необычайно быстро собрал вокруг себя друзей, что вызывало у некоторых людей зависть, а порой и гнев. Впрочем, Елисей не обращал на это внимания, он был чист в своих намерениях и начинаниях, старался совершать благие поступки и помогать ближнему своему: например, давал в долг нуждающемуся (а его друзья, как правило, нуждались только в одном - выпивке, разумеется), писал для них шпаргалки и, если было нужно, приезжал на ночь, помогая готовиться к экзамену. Все свое время он любил проводить в стенах института и подозрительно не желал возвращаться домой. "Может он из неблагополучной семьи?" - рассуждали преподаватели, знающие мальчика. Однако дело было отнюдь не в этом. Обеспечить себя он был в состоянии, просто семьи, как таковой, у него не было вообще. Елисей жил один, снимая комнату у добродушной бабушки, которой помогал по квартире: собственноручно собирал деревянные полки, устранял протечки воды под раковиной, в общем выполнял подлинные мужские обязанности. Но длительное время находиться в четырех стенах было невыносимо, и он яростно стремился бежать от одиночества куда угодно, лишь бы попасть на люди. О своей жизни он не распространялся, как и о своей семье, а родители у него были самые, что ни на есть, примечательные. Это были те самые Петр и Агния, зачавшие его девятнадцать лет назад. Они прожили вместе год, после чего Петр покинул семью и ушел в неизвестность. Поговаривают, что он стал сантехником, но, пожалуй, это всего лишь слухи. Агния же мучилась с ребенком еще семнадцать лет, пока тяжело не заболела и умерла. Так Елисей столкнулся тет-а-тет со взрослой и суровой жизнью. Но столкнулся вполне достойно.

Спустя некоторое время Елисей свыкся с институтскими правилами - всегда одевался по форме, носил запасную пару ботинок, причесывался как все - но мысль "зачем я все это делаю?" так и не покидала его. Однажды, обедая в столовой, Елисей спросил у друзей:

- Ребят, а на что в институте такие строгие правила?
- Тшшш! - прошипел Павел, приставив указательный палец к своим губам, - ты что? Эти правила установлены давно. Они незыблемы и постоянны.
- Но Паш, - продолжал Елисей, настаивая на своем, - это же безумие! Ладно еще сменка и форма, но прическа!? И то регламентирована!
- Это не наше с тобой дело, - возражал Илья, - наше дело - учиться. А все остальное - вне здания института, пожалуйста.
- Глупости какие! В институте должна быть разрядка, а иначе все превратиться в серый безжизненный процесс. В конце концов люди нуждаются в свободе, как в воздухе. Мы же здесь задохнемся!
- Послушай, Елисей, - взялся усмирять друга Павел, - за такие слова тебя может исключить ректор Творцов. Ты же знаешь какой он нетерпимый.
- Надо мной нет никакой власти, кроме моей совести! - возмутился Елисей, - Творцов - всего лишь руководитель. Какое он имеет право самоуправствовать?
Крик Елисея эхом пробежался по столовой. Большинство студентов обернулось с удивлением: страх сквозил в глазах каждого из них.
- Ты что, Елисей? - прошептал Илья, - приди в себя! Творцов исключит тебя за подобные высказывания.
- Не исключит. Он хоть кого-нибудь исключал? Нет. А почему? Потому что все его боятся и рабски подчиняются. Но мы же личности, а не рабы. Опомнитесь! - решительно отвечал Елисей.
- Ты ошибаешься, - перебил его Павел, - Он исключал, но было это давно. Кажется, парня с девушкой, которые пробрались в комнату, где стоял его бесценный рояль.
- Рояль? - удивился Елисей, - В институте есть рояль? Почему же вы мне не сказали? В детстве моя мама учила меня играть на нем. Скажите где он стоит?
- Что ты задумал? - недоверчиво спросил Илья.
- Сыграть на нем, друзья, сыграть.
- Но тебя же исключат!
- В таком случае, исключат как свободного человека. Это много лучше, чем оставаться заложником обстоятельств.

Елисей узнал, что рояль находится на седьмом этаже, и темным вечером, оставшись, как и водится, в институте допоздна, незаметно пробрался наверх. Елисей шел тихо, вкрадчиво, размеренно, оглядываясь вокруг и детально рассматривая интерьер коридора, который был, откровенно говоря, невзрачный и безобразный. Дойдя до двери с надписью "Не входить", провоцировавшей войти, Елисей робко проник внутрь. В углу стоял величественный черный рояль, будто излучающий дьявольскую энергию. Изумленный невиданной красотой, Елисей потерял всякий рассудок и рефлекторно бросился играть Бетховена "К Элизе". Точно сам автор незабвенной мелодии, обуреваемый любовными страстями то ли к Элизе, то ли к Терезе (почерк Бетховена было тяжело различить), Елисей обращал свою игру к своей музе - покойной матери, которой он был безмерно благодарен. Мальчик настолько увлекся игрой, фактически вжившись в мелодию, что не заметил вошедшего ректора Творцова. Творцов разъяренно стоял на месте, а мальчик продолжал исполнять Бетховена. Выражение лица Творцова постепенно менялось, к концу исполнения от свирепого оскала не осталось и следа. Наконец-то ректор понял, что обрел то, что искал всю жизнь: он был нелюдим, в последнее время грозен, гневлив и раздражителен, но никогда не отказывался от любви, милосердия и сочувствия. Просто Творцов никак не мог найти эти качества вовне, а внутри их никогда и не было. И тут свершилось: музыка - божественная, небесная, благообразная - предстала пред ним во всей красе.

- Мальчик, как зовут тебя? - заботливо спросил Творцов
- Елисей, - ответил мальчик.
- Елисей... Сынок...

Они нашли друг друга, как отец и сын, разлученные случаем. И вот случай свел их вместе. Или не случай вовсе, а черный зловещий рояль. Так или иначе, Творцов закрыл Елисея у себя к кабинете, заставляя его каждый день неутомимо играть. Исполнять бесподобную музыку. Обретать гармонию с вещью. "Да, вот это вещь" - повторял Творцов, - "Незабываемые мгновения!" Елисей, утомленный игрой, беспокойно вторил: "Отец, за что страдаю я?" "Молчи! - отвечал ему Творцов, - играй, не останавливайся, продолжай..." Так и продолжалось. Творцов, всецело поглощенный чудодейственным свойством искусства. забросил институтские дела. Свобода вновь воцарилась в семиэтажном здании: появились кружки, общества, различные клубы по интересам, исчезли правила и запреты, на первом этаже вновь организовалось террористическое подполье, тайно разрабатывающее план по насильственному свержению власти в стране. Было все, кроме одного - памяти о прошлом. Утерянной памяти. Забыли не только об Александре Николаевиче Творцове, но и о самом Елисее. Все бесились, резвились, взрывали бомбы, а Елисей, запертый в кабинете Творцова, играл... И понимал, что своей игрой, о которой никто не догадывался, он поддерживает это праздное веселье...