Вксть Артемиды

                Весть Артемиды

Тиргатао  в сопровождении двух юных воинов отправилась на охоту. Всадники миновали сонных стражников с догорающим костром у ворот; гулко прогромыхали копыта лошадей по мосту через  ров. Впереди открылся черный степной простор с серыми перекатами холмов. Тиргатао стремительно понеслась по узкой дороге  к  гряде  лесистых холмов, предвкушая азарт охоты, преследование  вепря. 
В лицо дохнуло  ароматом трав и пробуждающихся цветов. Звезды еще перемигивались над сумрачной грядой; недружно затягивали свои унылые песни и тут же смолкали, ожидая ответа, одинокие сверчки. Привычно и размеренно шагали лошади тропой  среди высокого бурьяна, травостоя,  кустов боярышника и терна.
Когда Тиргатао поднималась по склону  пологого холма, на вершине которого стоял храм Артемиды, звезды стали таять в сереющем небе.
Путники въехали в густой лес. Под кронами деревьев было сыро и сумрачно, над головой гудели комары. Пахнуло прелью, прошлогодними листьями и стылой ключевой водой.
На вершине холма, на просторной поляне, с которой открывался вид на безлесые выгоревшие холмы,  перемежавшиеся друг с другом до самого горизонта, стоял  стройный двухколонный храм богини-девственицы. У стены храма находился исток ручья. 
Тиргатао оглянулась и увидела багровый шар Гелиоса, неспешно поднимавшийся над деревьями. Она долго и неотрывно смотрела на него, сравнивая то со спелой вишней, то с рубиновой бусиной в золотом  ожерелье, подаренном  ей  когда-то в детстве отцом.
Она спрыгнула с коня, и подошла к источнику, присела на большой серый камень. На краю поляны высокой стеной стояли заросли бузины, крапивы, обступившие тропу с обеих сторон.  Неожиданно рядом с бузиной засветился куст ясеня; это луч солнца, пробившийся сквозь густые кроны деревьев, осветил его.
Тиргатао подошла к нему, сорвала листок, и, преклонив колено, положила его на мраморный алтарь богини. Она еще некоторое время сидела у источника, глядя как переливаются, переплетаясь струи прозрачной воды, слушала их звон, доносившийся снизу, где они пробивали себе путь в земле между камнями.
На поляне у храма, где стоял алтарь, было тихо, торжественно и тревожно, совсем как в священной роще яксаматов. Удивительно, что здесь, на этих холмах, не было утром и вечером той пронзительной стылости, которую ощущала Тиргатао дома, в земле яксаматов. Там, в долине, среди высоких гор с вековыми деревьями, речка даже летним утром дышит холодом словно глыба тающего льда. Здесь же воздух теплый, густой и обволакивающий.
В этот раз Тиргатао не поехала к любимому дереву на южном склоне, стадиях в двадцати от храма. К нему она часто ездила молиться Богу леса, столь почитаемого яксаматами. За время поездки  лишь один раз рука Тиргатао потянулась к гориту, чтобы вытянуть из него стрелу. Остановив коня на краю поляны, царица синдов любовалась пустынными склонами холмов с выжженной солнцем травой, когда вдруг напротив нее из высокой травы выскочил заяц.  Замельтешил в траве его белый куцый хвост.
Весело гикнув, воины, а вслед за ними и Тиргатао, устремились было в погоню, но куда там… Через несколько мгновений заяц пропал из виду, а когда всадники выскочили на вершину соседнего холма, от пришедшего в себя косого и следа не осталось. Видимо, он, пробежав несколько оргий, затаился где-то  в  колючем боярышнике.
Осматривая склоны ближайших холмов, один из воинов, окликнул царицу и плетью указал на лань, пасшуюся на поляне. Телохранители стали молча готовиться к охоте, вытащили луки, потянулись за стрелами, но Тиргатао жестом руки остановила их. Она любовалась ланью, ее грациозными движениями. Как знать, может быть, это сама богиня Артемида в благодарность за жертвенный листок явилась Тиргатао в образе священного животного… Сделав знак рукой, Тиргатао повернула лошадь на тропу, ведущую к Синдику. От досады воины только потирали руки и косо поглядывали на  царицу.
Вид лани почему-то навеял на Тиргатао детские воспоминания. Ей вспомнилось бронзовое зеркало с ручкой, сделанной в виде спящего грифона. Как поражало то, что натертое куском войлока зеркало отражало не только лицо смотревшей в него девочки, но и все, что находилось вокруг. А под углом оно испускало яркий луч, который повиновался малейшему движению руки. Однажды она направила этот луч в лицо Яксарта, крепыша несколькими годами старше нее. Тот отмахнулся от луча, словно от назойливой мухи или осы; махнул рукой раз, другой, и лишь потом сообразил, что это был солнечный зайчик.
Заметив его смущение, Тиргатао рассмеялась и положила зеркало на колени. Яксарт ушел вслед за  приятелями, оставаясь таким же серьезным, и лишь слегка смущенным, а в душе у Тиргатао  шевельнулось чувство нежности к нему. “Почему же он не пригрозил ей, не стал ругаться или выражать недовольство?” - недоумевала она.
Лишь сейчас, вспомнив о том давнем случае, Тиргатао подумала, что тем лучом окликнула и зачем-то позвала Яксарта. Но зачем и почему это сделала и к чему тот давний случай  вдруг припомнился ей сегодня, столько лет спустя? Жив ли и здоров тот суровый и молчаливый соплеменник, какой он сейчас; об этом можно было лишь гадать. Возможно Яксарт погиб в сражении с нашественниками, в походе против другого племени или на охоте… Если жив, то должно быть стал храбрым и стойким воином, предводителем отряда, на которого можно положиться в самом опасном деле. Как давно Тиргатао не была дома, не видела отца, родственников и соплеменников, среди  которых выросла.
А может быть, это Яксарт окликнул ее, позвал из далеких родных гор навестить дом ?.. Но в том, что  он ее окликнул не было ничего особенного – Яксарт навевал ей всего лишь чувство дружбы. Совсем иначе было с Гекатеем, взгляд которого два года  назад застал ее врасплох и до сих пор одно воспоминание о нем наполняет душу звенящей радостью. Тот взгляд, словно тысячи солнечных лучей, ударил ей в глаза и на мгновение ослепил. Тепло, зародившееся от него в сердце, разрослось и охватило всю душу, озарив ее своим светом изнутри. Тиргатао еще  не понимала, что с нею произошло, а сердце запело и возвестило разуму, что она с этого мгновения является самым счастливым существом на свете. Весь мир вокруг переменился, ожил, засверкал и  заискрился оттенками радужных красок. Он стал для нее в тысячу раз добрее и нежнее.
Со временем чувство радости  приглушилось, но по-прежнему душу ее согревала мягким теплом  мысль о Гекатее. Иногда ей даже становилось боязно за их чувство, ведь в этом мире все имеет свое начало и свой конец. Тиргатао каждый день обращалась с молитвой к Афродите Небесной,  храм которой на горе Гермонасского острова ей довелось посетить.
Над сухим бурьяном, пускающим по ветру белый пух, и над   заколосившейся травой клубился редкий туман. Он заползал в глубокие овраги, стлался над полями и хорой. Речка, что зарождалась от источника у храма Артемиды, петляла по равнине между полями и перед тем как смешать свои тихие мутные воды с Гипанисом, образовывала в своем устье небольшой остров, на котором возвышались могилы прежних  владык Синдики.
Проезжая мимо острова синдских царей и примыкавшего к нему кладбища жителей Синдика, Тиргатао, слегка пришпорив коня, на скаку сорвала несколько полевых гвоздик и воткнула их в горит. Рысью всадники миновали хору, въехали через высокие ворота в оживший и воспрянувший ото сна город. Теперь  спутники синдской  царицы ехали один впереди, а другой сзади. Первому приходилось расчищать  путь среди торговцев и прохожих, шедших на рынок к городским воротам.
Под священными деревьями, у капища Хвара  и  храма Великой Богини, что стоял на агоре Синдика,  пестрели летние цветы, посаженные  Тиргатао с рабынями-служанками. Возле них лежала горстка сухих желтых листьев.
Лениво кружась, медленно падал на землю  одинокий лист, вещая  о приближающейся осени.
После охоты на душе у Тиргатао было легко и спокойно. Теперь ей казалось, что она возвратилась из далекого путеществия. Въехав во двор царского дома, она заметила Асту с бронзовой гидрией на плече и Гекатея, остановившегося у входной двери.
Гекатей поднимался в дом по каменной лестнице, когда во двор въехали всадники на разгоряченных лошадях. В одном из наездников он узнал Тиргатао. Из-за плеча у нее выглядывал горит, среди оперений стрел  алели гвоздики. От быстрой езды грудь Тиргатао поднималась и вздрагивала.  Карие глаза ее светились тихой радостью; на губах теплилась  улыбка.
Царь синдов встретился взглядом с женой и на мгновение, как и два года назад потерял власть над своими чувствами и желаниями. Мир вокруг озарился особым светом, и все  в жизни стало ясным и понятным.
Гекатей  с трудом вспомнил свои утренние мысли. Перед  ним стоял образ возбужденной и радостной, похожей на саму Апсару, Тиргатао. В душе невольно оживало впечатление от их первой встречи.
Тем летом Гекатей, едва вступивший в царствование Синдикой, после освящения “царским огнем”, отправился к правителям соседних племен, с которыми был заключен договор о взаимной помощи, чтобы возобновить его и  согласовать цену продаваемого боспорскому царю и купцам хлеба, а также по возможности договориться о закупке леса,  скота и прочих товаров для их перепродажи боспорцам. Важнее всего молодому царю синдов  было заручиться  поддержкой не только близких, родственных, но и дальних соседей. С великим скифским царем Октамасадом, во владения которого входила  Лабрита, он заключил мир и торговое соглашение, а также исполнил обряд побратимства. Поднявшись вверх по Гипанису, Гекатей договорился о свободной торговле с фатеями, а затем и с яксаматами, чьи земли подступали к большому меотскому торжищу с юга.
В  племени яксаматов Гекатея радушно встретил старый  вождь Ксатраг. На пире, устроенном в честь царственного гостя, Гекатея обслуживала юная дочь вождя, стройная черноволосая девушка, от которой исходила жизнерадостность и бодрость. Двойным бронзовым крюком она ловко доставала из большого котла лучшие куски  бараньего мяса, и склонив голову, опускала их в чашу Гекатея.
Почти все племя собралось тогда на священной поляне под старым раскидистым ясенем, где на большом каменном жертвеннике  были принесены жертвы богам. Как только Гекатей съедал или выпивал, его серебрянная чаша и канфар всегда оставались наполненными  мясом и вином, а рядом с ними лежала лепешка.
Гекатей  разговаривал с Ксатрагом и лишь исподволь замечал мелькание бронзового прута с мясом и алую струйку ароматного вина, лившуюся в канфар с высокими витыми ручками. Разговор двух владык становился, по мере выпитого, все оживленнее, а душу Гекатея  наполняло предчувствие радостного умиротворения.
После пира самые храбрые и сильные юноши племени показывали свою силу и ловкость в конной скачке, борьбе, метании копий, стрельбе из лука. Гекатей наблюдал за атлетами, бросавшими копья в цель, когда ощутил на себе чей-то зовущий взгляд.
Он оглянулся и его глаза ослепил смеющийся взгляд карих девичих глаз темноволосой дочери Ксатрага. В тот же миг он забыл обо всем на свете, забыл, где находится, с кем и о чем говорил несколько минут назад и даже зачем приехал в горы. Да разве это  имело тогда смысл… Весь огромный и такой понятный мир перевернулся и сузился до темных сияющих ярче солнца зрачков .
В один миг все смешалось; горы с высокими соснами, бездонное небо и далекое море. Гекатею показалось, что он постиг сокровенную тайну бытия и понял силу великой богини Хордад , или как ее называли греки Афродиты Урании. Храм этой богини находился в Синдской области между Гермонассой и Фанагорией. Тогда сердце вспыхнуло огнем от разящей невидимой стрелы Эроса, и жар его до сих пор не гас в груди.
Что было в том взгляде ?.. В нем было обещание верности, мольба и бесконечная нежность, и необузданность страсти, что насылает дикая богиня любви скифов и яксаматов  Аргимпаса. Вся девичья душа до самых потаенных уголков отразилась в том взгляде. Она не могла не вызвать ответного чувства.   
Гекатей не успел еще прийти в себя, а девушка галопом неслась на сером коне прочь. Она скакала в сторону гор, покрытых желтеющим лесом. И только волосы ее, схваченные на голове золотым обручем, развивались змеями по ветру. Тиргатао мчалась по долине в сторону багрового заката, а Гекатей смотрел ей вслед, ожидая, очередного взгляда. И когда он стал терять надежду снова встретиться с ее глазами, Тиргатао еще раз оглянулась, и, откинув назад голову, весело рассмеялась. Царю синдов показалось, что вместе  с нею рассмеялись небо, лес и окружавшие долину горы. В этот раз они сказали друг другу то, что переполнило их души. И только после этого Гекатей обратил внимание, что его о чем-то переспрашивает Ксатраг, решивший, видимо, что гость опьянел от  вина. Гекатей и в самом деле опьянел, но не от вина, а от взглядов кареглазой дочери вождя яксаматов.
* * *
Поездку к храму Артемиды Тиргатао запланировала несколько дней назад, в самом  начале  месяц коня по яксаматскому календарю. Близилось время, когда солнце на несколько дней останавливало свой  бег.  Ей так  хотелось увидеть свою звезду, всходившую под утро. Едва она со спутниками выехала за ворота, впереди заметила среди прочих звезду, которую ей еще в раннем детстве показала Лулубея, жрица племени,  готовившаяся совершить переход и ступить на священный путь.
«Звезда тебе многое  расскажет, надо только понимать ее язык, и следовать ее велениям. Видишь, как далеко она стоит от Небесной дороги, значит, жить тебе еще долго…» - вспомнила Тиргатао ее слова.
Звезда блеснула над лесистым холмом и скрылась в пелене  большого облака. “Не хочет мне раскрыть будущее,- усмехнулась Тиргатао. – Ну и ладно, надо еще раз обратиться с жертвенной молитвой к Великой Матери, она все скажет”.
Вернувшись домой, Тиргатао принесла бескровную жертву богине, воскурила фимиам из сухой полыни, чабреца, и взяла в руки черный лощеный кубок с тремя ручками. Указательный палец правой руки она стала вести снизу вверх по зазубринам, полосам и точкам, шепча названия и назначения камней, затем трав и растений, животных и, наконец, духов и богов.
Иногда она останавливалась, с трудом припоминая слова, говоренные Лулубеей. Потом, спохватившись, скороговоркой проговаривала их несколько раз, чтобы запомнить навсегда.
Голубые стены просторного гинекея, опоясанные вверху синим меандром, навевали покой и негу. Возле кипарисового стола, перед  Тиргатао, смиренно склонив голову с  расписной чернолаковой   леканой стала  Аста. По бокам леканы в обрамлении нарядного орнамента летел белокрылый Гименей с горящим факелом над головой. Под ним стояла Афродита с парящим  Эротом. Эта лекана, как и та, что стояла в нише над лампионом, напоминала о свадьбе с Гекатеем.
Лишь Асте и Афродиске с ее белокурой сероглазой дочерью Агапой, игравшей глиняными куклами у порога гинекея, дозволялось входить в покои царицы и прислуживать ей при облачении.
Тиргатао достала из леканы бусы из  самоцветов, одела их на шею и стала смотреть в зеркало – подходят ли они  к хитону из пестрой персидской ткани. Бусы из сапфиров и бирюзы, а также золотая диадема на голове оттеняли ее темно-русые волосы и чистоту карих глаз.
В зеркало попало отражение курильницы с закопченным краем. Она стояла на краю стола рядом с терракотовой статуэткой Великой Богини, под свисающими гроздями на толстых нитях арибалами и амфорисками с благовониями и притираниями. От курильницы, разделенной на две части перегородкой, тянулся вверх и рассеивался над потолком жгут сероватого дыма, наполняя гинекей ароматом степных трав. В  курильнице лежала также веточка боярышника с засохшими цветами и  листьями, привезенная Тиргатао с охоты еще весной. Неожиданно струйка качнулась из стороны в сторону и оборвалась. Тиргатао увидела в этом  плохой знак.
* * *
Курильницу  и статуэтку Великой Богини Тиргатао купила в  Апатуре, когда они с Гекатеем возвращались из Пантикапея и заехали по ее просьбе в знаменитое святилище, чтобы почтить Афродиту. В селении под Апатуром, где находилась переправа из Гермонассы в Фанагорию, царица синдов купила для жертвоприношения белого голубя, а Гекатей петуха.
Их повозка, влекомая  четверкой лошадей, медленно поднималась по узкой петляющей дороге к вершине горы, где в сизом  колеблющемся мареве летнего дня белел храм вечно юной и прекрасной богини.  Тиргатао сжимала в руке присмиревшего голубя, с волнением ожидая встречи с той, что управляла сердцами и судьбами людей не меньше, чем Мойры. Она глядела по сторонам и невольно думала: “Почему именно эту гору с выжженными солнцем склонами выбрала богиня, одно появление которой, как гласит предание, наполняет воздух благоуханиями и укрывает землю  цветами, для  своего храма ?..”
Богини синдов Хордад в отличие от греческой Афродиты  была суровой и почти такой же всесильной, как Великая Мать Богиня, в жертву которой меоты приносили собак. Та завлекала, заманивала ночью в дебри и отнимала у людей жизнь. Афродита не во всем походила и на Аргимпасу, но не лишена была схожести с Табити и Афсати . Греческие боги такие переменчивые и капризные; они далеко не во всем походили на синдских и меотских. Они были более игривыми и непосредственными; их проще было задабривать. Боги синдов требовали к себе особого внимания. Так трижды в день следовало молиться, повернувшись лицом к дневному светилу и Митре; особо почитался огонь в нескольких ипостасях. Его следовало беречь, ублажать и ни в коем случае не пятнать. Особо почитался святой огонь Великого Бога, который скрывается до поры до времени в растениях и животных. При его поддержании нельзя было использовать ворованные или чем-либо оскверненные дрова, на нем нельзя было готовить пищу, особенно добытую насильственно.
Богиня воды также требовала поклонения своей сущности во всех ее проявлениях. Перед едой делался бадж – зарок молчания,  перед началом которого  просили богиню быть милостивой и содействовать во всех начинаниях. Жертвы богам совершались в  особые дни месяца и праздники.
Чтобы не предпринимал набожный синд, всегда и везде он должен был помнить о богах и молить их о помощи. Но так было когда синды вместе с другими арийцами, потеснив киммерийцев, пришли к Киммерийскому Боспору полтора столетия назад.
Тогда они с благословения Ормазда заняли большую страну по реке, названную ими Верхудом  и по берегу “Матери моря”, то есть по  Меотийскому озеру до его устья.
Явились греки, стали селиться на бывших землях киммерийцев и синдов. Вместе с торговлей, удобствами единство арийских племен стало распадаться. Для греков синды были такими же варварами, как и остальные меоты.
Место синдских богов стали занимать греческие; сначала они выступали как заменители труднопроизносимых синдских имен,  а затем и полностью заменили собою их. Теперь уже и сами синды стали называть свою богиню-жизнедательницу Афродитой и смирились с ее названием Апатуры, то есть "Коварной", а не как “Хранительницы многих вод”.
Со слов Гекатея Тиргатао узнала, что где-то недалеко от этой горы,  находится легендарная пещера, в которую  заманивала богиня домогавшихся ее любви гигантов, а поджидавший там Геракл убивал их дубиной. Потому-то Афродита и получила эпитет Апатуры.
Так говорили греки, синды же считали ее богиней, управляющей стихиями, любовью и водами.
* * *
Посреди пути белобокий храм, а вместе с ним и все святилище пропали из виду. Вокруг виднелись лишь кусты желтой сухой травы, среди которой то тут то там мелькали синие, желтые и розовые цветы.
Через некоторое время лошади вынесли повозку на вершину горы и, перед путниками во всем величии предстал  четырехколонный храм, небольшой, но более изящный, чем храм Аполлона  в Фанагории. Этот храм был посвящен сыну Афродиты и ее посланнику – коварному и безжалостному богу Эроту, вскормленному двумя львицами. Немного в стороне  от храмов Деметры, Персефоны и Адониса стояли культовые постройки, алтари и жилища жриц Афродиты. Все святилище было ограждено невысокой каменной оградой с деревянными  въездными воротами.
Повозка въехала в сонный  двор святилища. Тиргатао сошла с повозки и направилась к жертвеннику, стоящему на площадке перед храмом. За нею последовал Гекатей с петухом в руках.
С волнением в груди Тиргатао поднялась по ступеням к площадке и остановилась перед жертвенником, не зная, что делать. Рядом замер Гекатей. Вокруг было  знойно и тихо, казалось, все живое укрылось от жгучего солнца в тень, и лишь ящерицы шмыгали по плитам у ног да возле круглого бассейна. Над храмом летали стайками воробьи и голуби. Большой мраморный жертвенник был украшен барельефами со сценами расправы Геракла с гигантами.
Из храма вышла пожилая жрица в длинном белом хитоне. Приветствовав странников, она сказала, что Тиргатао может положить голубя на алтарь, попросив богиню даровать ей желаемое. Тиргатао положила на горячий мрамор изомлевшего от жары голубя и не успела мысленно произнести даже слова, как голубь вспорхнул и стремглав скрылся за крышей храма. Петуха же, принесенного Гекатеем, по приказу жрицы зарезали ее помощницы и кровью окропили голову Гекатея.
Во время жертвоприношения богине Тиргатао казалось, что они с мужем находились на виду у многотысячной толпы, хотя рядом, кроме жриц и двух охранников, стоявших  у ворот под тополями, никого не было. Далеко внизу виднелись серые воды Боспора Киммерийского, Фанагория, укрытая садами, переправа через Гипанис, вытекающий в залив, и холмы, убегающие далеко на восход.
На другой стороне, словно на ладони была видна вся Синдская область; до самого горизонта простирались воды Корокондамского озера и широко разливающийся там рукав многоводного Гипаниса.
* * * 
Тиргатао поправила на голове диадему, кивнула Асте и поднялась с высокого дифроса. Настало время завтрака, после которого многие заботы ожидали внимания хозяйки царского дома. Необходимо было закупить продукты для обеда, навести порядок в доме, проследить за стиркой и работой ткачих, - хорошо ли ткут полотно и  заготовляют ли растения, необходимые для окраски полотна.
Выходя из гинекея, Тиргатао глянула на площадь перед домом из узкого высокого окна. Ветер раскачивал крону высокого дерева. Там вздыхала глупая горлица, устроившая гнездо  из нескольких тополиных прутиков между толстыми ветвями, надеясь вырастить в нем уже повзрослевших птенцов.
“Какая неразумная птица !” – подумала Тиргатао. В самом углу у порога играла с куклами и цветами Агапа, и  царица синдов позавидовала Афродиске. Как бы  любила она такую же маленькую дочь или сына !.. 
Тиргатао  вспомнился  день, когда перед ней предстал молодой, стройный  с продолговатым  лицом  и русыми кудрями на голове голубоглазый  синд. В лице его была простота и наивность, а в ясных бесхитростных глазах, казалось, отражалось само небо. Весь облик его выражал простоту, открытость и непосредственность ребенка. Он смотрел по сторонам, не останавливаясь ни на чем, и казалось, пытался взглядом охватить весь мир. Она же доставая из котла мясо во время пира, желала одного – поймать его взгляд. Теперь он изменился, возмужал, повзрослел, но для нее он оставался по-прежнему тем же непосредственным молодым синдом.
Тихо сновали нити рабыни-пряхи  в тенистом уголке двора, а в чанах настаивались краски для пряжи. Работа спорилась.