Повезло. Рассказ

        Ей повезло. А девчат уволили. Даже тех, кого, казалось бы, увольнять нельзя. У всех у них были положенные по Закону льготы, даже перед ней, Светланой. То есть уважительные причины, по которым следовало бы их оставить на заводе. У той же Серафимовны  –  двое детей, мать-одиночка; у Сони  – тоже две девочки и муж полгода как умер, вернее, был убит где-то под Нижним Новгородом, дальнобойщиком был; у Вали – сын инвалид, семь лет; да и другие под КЗОТом ходили, как под бронью, – уволили. А ей повезло, оставили…
        А вначале, так переживала, так напугалась. Шутка ли, остаться одной с двумя детьми. С Колькой, как под "крутого" закосил, жизни не стало, весь искрутился – год как развелись. Старший, Рома, в МГИМО учится, на второй курс перешёл. Сколько на него вбухали: за поступление, за обучение, за проживание. И что не семестр – десять-двадцать тысяч отвали. Образование бесплатное – ха-ха! – два раза. Не учёба – грабёж. Спасибо Кольке, хоть и козёл, но не бросил мальчишку, и, говорит, поможет выучиться. А ведь мог бы после развода послать по матушке, и учи, как знаешь. Сын-то не его, её, без него нажит. Да и Серёжка, их совместный, в пятом классе. Тоже растет, как на дрожжах, не напасёшься. Тут поневоле затоскуешь.
        Предупреждать о сокращении, с приказом в папочке, пришёл в цех начальник отдела кадров Лобковский, по заводскому – Лобок. Мужчина лет пятидесяти, а то и с хвостиком, немного ссутуленный. Глаза простоквашные, щеки круглые, с провисом. Головка клинышком, с высокими залысинами спереди. Серафимовна окрестила его, скажи кому – себя в краску введёшь. Но прозвище точное, тут же пристало и накрепко, лучше родного имечка: х...хрен плешивый.
        Начальник цеха собрал всех в актовый зал. И Лобок затянул речь, дипломатичную, витиеватую.
        Слух о том, что на заводе грядёт сокращение, прошёл раньше – ещё недели за две предупредил. Ну и те, у кого нервы слабые, и у кого все шансы оказаться за воротами, уже суетились, метали икру. Все близлежащие и вдали стоящие предприятия обежали, работу искали. А они, матери-одиночки, многодетные, у кого инвалид в семье – энергию свою в труд вкладывали, на благо и процветания родного акционерного общества. Та же Серафимовна ходила нос кверху. Самой-то бабёнке чуть за тридцать, но все её величали по отчеству, даже старше её, из-за редкого имени папочки. В наш век такое имя – тоже ископаемое, и потому на устах оно звучит реликвией, и не изнашивается. Её, наверное, ещё в девках так прозывали. Мужики порой подзуживают: "Серафима, Серафима, как ты нам необходима..." – вкладывая в шутку фривольный подтекст. Хотя особой распущенности за ней не наблюдалось, однако, замужем не была, а двоих нажила. Говорит, ветром надуло! Мать-одиночка, а это уже гарантия!
        Лобок долго говорил о том, что как сейчас туго живётся предприятию. Завод, говорит, как на кочковатой дороге, то в одной колдобине засядет, то в другой. Из-за этого приходится снижать объёмы производства, выпуск продукции, отчего и зарплату нечем выплачивать.
        Оказывается, завод сильно зависит от внешних экономических связей. Стоит где-нибудь хоть одной связи, как пуповине, перетереться, и производство встало. Но объяснять: почему же эти жилочки перетираются? – он не стал, или же сам не знал. Да по нему – они хоть все разом полопайся.
        Слушали, слушали, Серафимовна возьми да и ляпни, сидевшим рядом с ней, Соне и Вале. Вроде бы тихо, а услышали.
        – Ну, член парламента, всю душу вытянул своей политграмотой. И за что его бабы любят? – а она-то знает, что говорит.
        Все засмеялись. Но сдержанно, в кулачок.
        Однако член парламента услышал. Усмехнулся.
        – Видать есть за что. И некоторые даже очень довольные, – ответил он с нескрываемой, но мягкой злобой. – Скоро и ты полюбишь.
        Показалось, что эта злоба тучей опустилась на головы и ядовитой кислотой окатила души. На Серафимовну закосились, зашипели. Прикуси язык, мол, шутница. Сиди, прижми уж... И все притихли.
        Лобок тут же от дипломатии перешёл к делу. Стал со списком знакомить. Исправлять чего-то, на ходу приписывать.
        Как пакетом тетрадей по голове огрел, когда их фамилии зачитал, четверых. Она, Светлана, тоже подхихикнула.
        Соня с лица сменилась. Валя ойкнула, как испуганная наседка. И у неё, у Светланы, глаза навыкат. Вот те раз! Это по какому такому?..
        – Так по праву члена парламента, ха!
        Серафимовна взвизгнула.
        – Да я к прокурору пойду! Пойду в комиссию по трудовым спорам! Ответишь!..
        Все гумусом зашумели, на Серафимовне зло срывать стали. Лубок сидел, молчал, потом почти без крика, весь гвалт прекратил.
        – Да что к прокурору, – говорит. – Давай выше. К президенту, Ельцину. А лучше в ООН, в комитет по правам человека. Он вас облагодетельствует. Трудоустроит где-нибудь в Африке. Ха-ха! К кучерявым и черноголовым, которые без плешин. – И тут же скомандовал: – Марш расписываться под приказом!
        Кстати, их фамилии, четверых, были вписаны рукой. В самом конце списка. А четыре другие, отпечатанные, вычеркнуты из сокращаемых. Перестановку на ходу ввёл.
        Соня по наивности спросила:
        – А почему нас не напечатали?
        – Пропустили. Расписывайтесь.
        – А я не... не буду, – робко отказалась Валя.
        – И я... – сказала она, Светлана.
        – А как хотите! – парировал Лобок. – Составлю акт об отказе и дело с концом.
        И составил. И подписали: сам, начальник цеха, мастер. Как и полагается при сокращении, соблюли все формальности, законный вид и лад.
        Лобковский Дважды всех сокращаемых, а кого и по три раза, приглашал в отдел кадров, предлагал работы. Вначале тех трудоустраивал, кто подписался под приказом. А потом за них, четверых, взялся. Они, грешным делом, уж думали, что пронесло, может директор запретил, или своя совесть заговорила. Всё-таки под законом ходят. Нет, новый приказ отпечатали и их фамилии в него внесли, чтоб, видимо, не испытывали они дискриминации.
        Вначале Лобок вызвал Соню. Предложил ей аж две вакансии, видать, от доброты душевной, исключительно из уважения, как к передовику производства.         Первая – на склад готовой продукции, грузчиком. Мужик-то хлипкий пошёл, не выдерживает, увольняется или спивается. Вот, подбираем женщин. И вторая – в ОХЧ (в отдел хозяйственной части) уборщицей, на сортиры.
        Соня аж подпрыгнула, и не от восторга. Спасибо, благодетель вы наш!.. Это ей-то, матери двоих детей, высококвалифицированной работнице?!.
        – Да вы!.. – и поперхнулась. Ведь не всякая добродетель маслом смазана. Бывает и с горчичкой.
        Валя тоже в слезы. И она, Светлана, тоже не обрадовалась. Правда, на её счёт Лобок немного смягчился, дал понять, что на этом у них разговор не окончен, мол, попробует для неё что-нибудь подыскать. Но и ты, Светик, будь ласка. И вообще, он давно, оказывается, заприметил её каштановые кудри, а к ней питает некоторые чувства.
        – Жаль, конечно, что об этом приходится говорить при не совсем приятных обстоятельствах, – поморщился. – Ещё подумаешь, что я пользуюсь своим служебным положением... – глазки масленые, липкие. Она промолчала. – Вот и хорошо, – одобрил он. – Хорошо иметь дело с уравновешенными и понятливыми людьми. Давай обо всём об этом поговорим в более удобной обстановке. Ты ведь теперь в разводе?.. – и уже более наставительно: – Ты, Светик, о нашем разговоре помалкивай. Не хотелось бы, чтобы мои симпатии к тебе омрачились. Поняла? И потом, народ-то у нас, сама видишь, какой – злой. Только попади на язык. А мы с тобой... могли бы с тобой задружить... Словом, ты не девочка, понимаешь...
        Его еысокие залысины поблескивали на свету ионовой лампы. Узкий  клин коротких волос, уходящий от блестящего лба к затылку, разделял голову на два полушария и наводил на эротические ассоциации... И этот словесный блуд, намёки... Так и хотелось чем-нибудь трахнуть по этой головке!
        Но в позу становиться не спешила. Приняла условия игры. Время выгадать надо. Может как-нибудь выкрутится? Может Колька что придумает? Может случай какой поможет? Может...
        "Может, придётся и с этим членом парламента закадрить?" – словно кто со стороны подсказал. И душа её тоскливо заскулила. И никому не сказала об их разговоре. Постеснялась. Да и кто знает, как теперь выкручиваться?..
        Серафимовна терпеливо выждала, пока её пригласят в отдел кадров. Никуда не бегала, хотя в разговорах намекала, что этого дела так не оставит. Найдёт управу.
        Серафимовна, не смотря на своё архаичное отчество, была бабёнкой современной и недурна собой. Но враг у неё был один и постоянный – её язык. Могла, что называется, им гладить и брить одновременно. При первой процедуре собеседник расслаблялся, подпадал под гипноз её мягкой воркотни. Это, когда её саму по шёрстке гладят. Но, как только сорвалась рука – шерсть дыбом. Тут уж не взыщи. Обреет, саднить долго будет.
        Выскочила Серафимовна от Лобка, как ошпаренная кошка. Кричать не кричит, глаза горят, пальцы в растопырку. Так и думали – Лобок причесала по самой последней моде.
        Уметелила не то в ООН, не то сразу в Африку?..
        Какая к черту тут работа? – время провождение, нервотрёпка. Те, кто сокращаемые, смотрят на тех, кто ещё работает, как на баловней судьбы. "Баловни судьбы" на них с виноватинкой, с сочувствием, от чего ещё тошнее. Сокращаемые примеряют тех на себя: чем же они лучше их, или, наоборот, хуже? И, разумеется, их одёжка им не по размеру. У той, вспоминают, какой-то родственник в управлении работает. У той муж с кем-то в знакомстве. А эта – ха! – высококлассный специалист, – пристипома жареная-пережаренная. А на этой – вообще печати ставить негде.
        Что, думаете, вас запросто так здесь оставили? Ха! Знаем мы, чем это зарабатывается. Бельдюги! Не завод, а сплошной аквариум! И как они здесь вместе с ними работали?!.
        Когда кто-то в чём-то ущемлён или унижен, всегда найдёт в себе тысячу достоинств, но ещё больше недостатков в своём оппоненте. И свои (достоинства) как будто бы благороднее, выше. И, если ты чувствуешь, что они подкреплены ещё и правами, законом, но всё равно это, всё вместе взятое, не срабатывает, тут надо копать глубже: связи, родство, отношения... По старому – блат. А блат, как известно, выше Наркома. Тут сдай назад и смирись. Наслаждайся своим подлежащим положением.
        – Сейчас времена не те, девоньки! – по мнению Серафимовны. И она докажет. – Сейчас суд, профсоюз, комитет по труду...
        И Соня, Валя во главе с Серафимовной устремили свои стопы в заданном направлении. А она, Светлана, не пошла. На что-то понадеялась. То ли на Кольку, – с ним уже по телефону обговорили ситуацию. Сказал: не суетись, разрулим. То ли на себя, то ли на случай?.. Не было ещё такого, чтобы её что-нибудь да не выручало. И она в этот крайний случай верила.
        И точно! Правда, не совсем приятный получился случай, но ведь не смертельный. И никаких связей не надо стало, прокуроров, комиссий, профсоюзов...
        Дорабатывали последний месяц. Ходили на работу без интереса, без душевного подъёма, как будто бы все моральные обязательства были сняты с них этим приказом, и теперь: лишь бы день да ночь – и сутки прочь. Расслабились.
        На конвейере стояла, как робот, тетради фасовала. Туда-сюда, туда-сюда отсортировывала. Да и работа, действительно, привычная, с первого взгляда видно, куда какую тетрадку. А над конвейером растяжки движутся. Раньше и не замечала их, инстинктивно выработалось безопасное расстояние. Даже при желании никогда бы до них не дотянулась. А тут, словно какой черт толкнул, голову подсунула – уснула что ли? Одна из железяк, ка-а-ак шандарахнет скользом по черепу – белый свет перевернулся под гром и молнии. Отключилась.
        Очнулась в сан пункте. Рану спиртом (ещё нашли где-то!) обрабатывают, нашатырь под нос подсовывают, в чувства приводят. Очнулась, и от боли тут же едва не скончалась. Садисты! Нет, чтобы, пока была без сознания, издеваться, или лечить. Обязательно оживить надо…
        Десять дней отвалялась в больнице, и выписали с диагнозом: производственная травма, сотрясение мозга, скальпирование волосяного покрова головы. Дома ещё две недели по больничному отсидела. И на работу вышла, с больной головой. Можно было бы ещё с недельку прихватить, а если закосить – то и больше. Так тот же Лобок уговорил выйти. Когда надо, без мыла, куда не надо влезет. У них там, мол, по каким-то правилам, не то по технике безопасности, не то по возмещению (оказывается, есть ещё такой закон, – никогда бы не подумала!) нежелательна долгая госпитализация. Руководству чего-то там наворачивается, за травматизм на производстве.
        – Ты ж не враг своему родному предприятию, – говорил Лобок. – Подумай. Каждый день в копеечку встаёт. Директору неприятности. А он тебя теперь в беде не оставит. И работой по-прежнему месту обеспечит, и премию какую подкинет...
        Нет, когда дело касается сознательности, то мы что – не люди? Мы ж с понятием.
        И всё! Девчонки-бабёнки куда ни бегали, как не крутились, на то же самое и сели. То есть их под это самое место и вымели, ни на что не посмотрели. С ними ж все формальности соблюдены? – соблюдены. Администрация им работу предоставляла? – предоставляла. Какие к ней претензии? А другой работы, вам по нраву, нет, извиняйте...
        А её оставили. Из-за производственной травмы оставили. Двадцать процентов нетрудоспособности, ВТЭКом засвидетельствовано! Куда администрации деваться? Обязана? – на все сто обязана. Теперь ей и Лобок по фигу, кобель плешивый. Хотя, в конфликт с ним лучше не вступать. Себе дороже.
        Так что, повезло ей. И всё по закону. Никто не скажет, что она рыба, чёрте знает под каким соусом.
2005г.