Тёмные воды

Когда мы выехали из города, я ещё раз взглянул на него. Он крепко спал на переднем сидении моего «Феррари», мертвецки уделанный виски. Его голова, то и дело, болталась из стороны в сторону. Он что-то бормотал во сне, и на его полудетском лице проступала испарина.
    У меня постоянно возникало ощущение, что он вот-вот откроет глаза, осмотрится и придёт в панику. Начнёт спрашивать, кто я и куда я его везу.
    Ещё, чего доброго, подумает, что меня надо бояться.
    Но сон мальчика был глубок м спокоен, и вскоре я тоже выдохнул с облегчением.
    Всё будет хорошо. Я не слишком пьян и отлично помню дорогу. Меня никто не разыскивает. И у меня есть чётко сработанный план.
    Я ведь не затеваю ничего предосудительного.
    Мне просто нужно удостовериться в том, что долгие три с лишним года потрачены мной не напрасно.
    Что я всё ещё могу играть в эти игры.
    И мне всё ещё удаётся выходить сухим из воды.
    Или я не прав?..
    Я мчал по ночному шоссе, воображая себя сумасшедшим гонщиком на заколдованной трассе. Снова и снова я наблюдал один любопытный эффект, но лишь в ограниченных пределах своего восприятия: фонари гасли, один за другим, неутомимой чередой, но как только я оборачивался назад – они вновь зажигались, а те, что расположены дальше – словно бы так и горели, не затухая ни на мгновение.
    Но это всего лишь обман моего восприятия. Никогда не знаешь, к чему могут привести неумеренные эксперименты с химическими веществами. Однажды я пытался вызвать у себя состояние летаргического сна с помощью специальных инъекций, направленных напрямую в головной мозг.
    Помню, когда я проснулся, то лежал на полу, всё ещё сжимая шприц в руке. Воротник рубашки был заляпан кровью, которая, вероятно, накапала из носа. В голове был странный туман – все звуки доносились словно издалека. Я не слышал собственных шагов, а когда пытался говорить – не узнавал свой голос. Сложно было фокусировать взгляд, но я всё-таки включил телевизор и с каким-то извращённым ликованием, отметил про себя, что проспал, оказывается, целых три с половиной недели.
    При этом, я был в отличной форме. Ни одна из естественных функций организма не была нарушена. Более того, я мог бы поклясться, что после этой процедуры, я как бы родился заново. Или, во всяком случае, изрядно помолодел.
    Я разглядывал себя в зеркало, даже не стараясь сдерживать восторга, порождаемого самолюбованием. Тогда, особенно в тусклом свете не выключенного ночника,  мне нельзя было дать больше двадцати семи. Морщины разгладились, в глазах появился утраченный, ещё едва ли не в юности, блеск. На щеках поигрывал нездоровый, возбуждённый румянец, но я тут же устранил этот недостаток, густо присыпав лицо пудрой, душное облако которой мгновенно окутало моё ухмыляющееся отражение. 
    В глубине комнаты что-то маняще искрилось. Свет ночника преломлялся в разбитом, испещрённом длинными трещинами, зеркале. Словно его разбили изнутри, а не снаружи. Вместо оглушительного звона послышался глухой треск – словно кто-то колол лёд для освежающего коктейля.   
    Я отпрянул, глядя на чужое отражение в зеркале.
    Светлое пятно на полу постепенно разрасталось и вскоре залило всю комнату безумным, фосфорическим блеском.
    Человек в зеркале укоризненно покачал головой:
    - А ты всё-таки опять взялся за старое, Эдвард, - он говорил низким, раскатистым голосом, об острые края которого, казалось, можно было порезаться.
    - Все мои эксперименты касаются теперь только меня, - попытался вразумить его я, - Я не причиняю никому зла.
    - Боюсь, ты зашёл слишком далеко. Тебя бывает очень сложно контролировать.
    Он, наконец, шагнул из зеркала в комнату, и в эту самую секунду на меня повеяло таким сильным, ледяным ветром от его мантии, что я едва удержался на ногах. У меня лишь перехватило дыхание, и волосы мгновенно заиндевели. На пол, с глухим звяканьем, посыпались осколки.
    Он протянул мне руку в чёрной, атласной перчатке:
    - Ну, вот мы и вновь свиделись с тобой, Эдвард. 
    Я хотел было пожать ему руку, но в это самое мгновение, мой автомобиль врезался в обочину, и я проснулся. В тревоге, поглядел на мальчика, - если бы не ремни безопасности, его бы точно расплющило о лобовое стекло. Он сидел, судорожно пытаясь понять, что произошло, и какого чёрта он забыл посреди ночи, вдали от города, с каким-то незнакомым мужиком подозрительной наружности.
    - Всё в порядке? – слегка заторможено спросил я, не в силах отделаться от мерзкого ощущения, навеянного этим тревожным сном.
    - Вроде, - кивнул мальчик, потирая ладошками заспанные глаза.
    Голос у него был хриплый и сорванный, губы еле шевелились:
    - У тебя нет чего-нибудь попить?
    - Надеюсь, на этот раз, чего-нибудь безалкогольного? – прищурился я, любуясь его смущением. 
    Он вымученно улыбнулся, судя по всему, с трудом сопротивляясь рвотным позывам. Ярко-голубые глаза воспалённо блестели. Над верхней губой выступили крапинки пота. Светлые волосы слиплись отдельными прядями, и я невольно обратил внимание на его тонкую, белую шею, обрамлённую воротником наглухо застёгнутой рубашки. Было видно, что ему душно, и что он измучился, но я не подал виду, что меня всё это странным образом взволновало, и лишь закусил губу – до крови.
    Это незначительное физическое страдание, присутствие слабой боли, которую я добровольно себе причинял, ещё больше распалило меня. Как порой бывает приятно порезать палец о книжную страницу и сладостно изнывать от ощущения, когда стягивает кожу, словно под тонкой живой тканью вращается маленькое, остро наточенное, лезвие. Словно эта тянущая, изысканная боль пронизывает тебя до самого мозга – так она отвратительна и чувственно изощрена, так всепроникающа.
    Но можно ли сравнить с этим чувством ощущение полной беззащитности, откликающейся извращённым удовольствием, когда миллионы гигантских лезвий проворачиваются у тебя в голове, при виде одного хрупкого, дрожащего существа, смотрящего на тебя своими наивными, ясными глазами?
    Мне становится трудно дышать. Руки слабеют, и я понимаю, что не могу сейчас вести машину.
    - Как тебя зовут? – спрашиваю, не глядя на него.
    Ветер дует тёплый. Совсем не такой, как в моём сне. Я начинаю воображать, что мы находимся неподалёку от моря. Представляю, как мы идём с ним по берегу босиком, ступая по остывшему песку, и волны плещутся, взбивая пену…
    Мои нелепые мечтания прерывает его глуховатый, тембрально ничем не примечательный голос, похожий на голоса подавляющей части уличных американских ребят:
    - Фрэнк, - говорит он, напряжённо сдвигая брови у переносицы, - А ты что, только сейчас спрашиваешь?
    - А когда же? – искренне удивляюсь я, с нескрываемым блаженством, стаскивая с себя ботинки.
    Эти у меня на размер меньше, чем те, что я ношу обычно. Поэтому, когда день проходит особенно неудачно, я просто разуваюсь – и сразу чувствую себя гораздо лучше.
    - Я думал, мы провели вечер вместе, - озадаченно произнёс он.
    - Так и есть, - подтвердил я, - Я угощал тебя виски, а потом ты проиграл почти все мои наличные в казино.
    Он напрягся. Видно было, что он ничего не помнит, а если и помнит, то предпочёл бы всё поскорее забыть.
    - Эээ.. я, - пробормотал он, ёрзая на сиденье и ещё больше бледнея, - Я что, нехило бабла прое*ал?
    - Для юного джентльмена с такими интеллигентными манерами – не так уж много, - заверил его я и самодовольно улыбнулся, глядя на его покрасневшие ушки, - Не переживай об этом. Деньги – это всего лишь средство, а вот опыт – вещь поистине бесценная. Теперь-то ты знаешь, какие заведения лучше обходить десятой дорогой?
    Он неопределённо кивнул.
    Я ещё раз непринуждённо рассмеялся.
    Взгляд невольно остановился на его воротничке – вся рубашка была основательно пропитана потом, волосы прилипли к лицу.
    Внезапно меня ослепило лезвие гигантской бритвы, полоснувшее воздух в нескольких миллиметрах от моего горла.
    Фрэнк сидел рядом, и я больше не мог этого выносить. Я задыхался от этого подросткового, насквозь пропитанного вязкой половой идентичностью, запаха. Рывком, выскочив из машины, я привалился к ближайшему фонарному столбу, чтобы не упасть. Меня била дрожь, а сознание словно окутывала тошнота – меня бы вырвало собственным мозгом, если бы подобное было возможно. Но я просто сжался в комок, прямо на дороге, возле машины, и некоторое время тяжело и часто дышал, пытаясь успокоиться и умерить пыл.
    Хорошо, что Фрэнки так и остался сидеть в машине. Я не вынес бы его заботы. Так и вижу перед собой картину – как он ласково склоняет голову и кладёт руку мне на плечо:
    - Тебе плохо? Я могу чем-то помочь?
    В общем, слава богу, что он остался в машине.
    - Едем, - прохрипел я, до упора вжимая в пол педаль сцепления, - И сними свою чёртову рубашку. От тебя несёт на весь салон.


                * * *


    - Так куда мы едем? – беззаботно осведомился он, когда мы уж подбирались к моему загородному особняку, вечно окружённому завесой таинственности.
    Я никого никогда сюда не возил. Во всяком случае, после той истории с Эмилем. Он и был последним и на данный момент единственным, кому посчастливилось побывать в этих местах.
    Помню, одним прохладным, сентябрьским утром, мы пришли вместе на озеро. Над водой был такой густой туман, что казалось, всё кругом утопало в дыму. Можно было подумать, что это лес горит. Мы с ним, не отрываясь, смотрели в наваристую белую гущу, поглотившую всё вокруг, и воображали себе, что кто-то раскуривает гигантский косяк с марихуаной.
    Нам обоим сразу же нестерпимо захотелось курнуть, а у Эмиля в кармане тут как тут обнаружился маленький пакетик с травкой.
    Всё-таки он был волшебник.
    Мы курили в туман, и он окутывал нас, накрывал – казалось, мы сами застыли в невесомости над холодным, пастельно-размытым озером. Никто из нас не произносил ни слова. Но Эмиль всегда умел читать мои мысли.
    Никогда – ни до, ни после, я не испытывал такого прихода. В тот день мы чувствовали друг друга настолько отчётливо, что боялись сойти с ума или невзначай обменяться телами. Я не знал, где заканчивался он, и начинался я.
    Мы были едины.
    Я чувствовал то, чего никогда не смогу почувствовать ни с кем другим, и в частности – с этим вот мальчиком, который даже не мог меня понять, - настолько он был в другой плоскости.
    Когда я смотрел на Фрэнка, то не видел ничего, кроме его убийственной внешней привлекательности. Он был ангелом. Я никогда прежде не видел таких глаз. Ведь кто знает – может быть, я лишь искорка в этих глазах. Не исключено, что я живу в их реальности. Вязну в них, словно насекомое в ложке с сиропом. Они затягивают меня в свои отражения, но сам я – ничего не отражаю. Даже себя. В этих глазах.
    Ведь это всего лишь Фрэнк.
    Не Эмиль.
    С последним же - я изменял Богу.
    - Мы уже приехали, - рассеянно ответил я и перевёл, наконец, дух.
    Что ж, всё было как всегда. Мой дом встречал меня привычным безмолвием, и только в траве мерно перешёптывались насекомые.
    Вдали чернел лес. Лес – хамелеон. Я видел его и таким, как сейчас, и зелёным, и жёлтым, и оранжевым.. и даже кислотно-сиреневым, когда мы с Эмилем закидывались ЛСД.
    Лес занимался с нами любовью. Он заключал нас в свои объятия и накрывал шорохами, щебетами, запахами. Он скрывал нас ото всех, кроме Бога. В такие моменты я не знал, кого же из них я ревную больше.
    В любом случае, я всегда и во всём уступал Эмилю.
    Но он не любил меня, сукин он сын… Ни черта он меня не любил!..
    Я с яростью захлопнул дверцу «Феррари», не забыв предварительно захватить свои ботинки:
    - И поделом ему, - сам не зная, к чему, сказал я.
    Стрекотанье сверчков заполнило всё вокруг. Оно лишь нагнетало воцарившуюся атмосферу пульсирующего напряжения. Словно внутри каждого маленького тельца работал безжалостный механизм, направленный на самоуничтожение.
    Казалось, насекомые были чем-то встревожены. И только ветер спокойно шелестел в густой траве. Точно так же он шумел двенадцать лет назад, когда мы приехали сюда с Эмилем в последний раз. Он был уже слаб, и мы оба знали, что ему оставалось недолго. С тою лишь разницей, что я ещё мог остановить этот процесс и изменить не совсем естественный ход событий.
    Но я этого не сделал.
    Пока мой яд циркулировал в его крови, я чувствовал свою власть над ним, и это единственное, что примиряло меня с его нелюбовью ко мне, и безразличием ко мне Господа. 
    - Какая дивная звёздная ночь! - неожиданно подал голос Фрэнки, и я с нескрываемым отвращением натолкнулся на его мечтательный взгляд.
    Тоже мне, поэт долбаный…
    - Охренеть просто, - угрюмо отозвался я, пряча ключи от машины в кармане брюк.
    Подумать только, этот придурок притащился с каким-то незнакомым мужиком в загородный дом, не известно даже, по какому назначению,  - и может ещё так беззастенчиво восхищаться красотами живой природы!
    Посмотрел бы я на его восторженное личико, если бы тот узнал, что имеет дело с убийцей.
    Мы вошли в дом - я пропустил его первым, воображая, как бы мог всадить ему сзади топор в голову. Он бы даже пикнуть не успел. Истёк бы кровью прямо у меня на пороге. А потом, я бы осторожно вынул топор, сходил на наше с Эмилем озеро, и утопил бы в нём своё орудие убийства.
И труп мальчишки. Или, что ещё удобней – я бы привязал к нему топор, как к бестолковой дворняжке, и поглядел бы, как он камнем уходит на дно – тёмное-тёмное дно мёртвого озера…
    Но я же не убийца с топором, прости господи.
    Я бы никогда не решился проделать такое с бедным мальчиком.
    Сколько ему? Восемнадцать? Девятнадцать?.. В этом возрасте лучше всего кончать жизнь самоубийством, потому что потом – ни за что не решишься.
    Да и нелепо как-то, когда взрослые люди лезут в петлю или бросаются из окон – уж им-то пора бы привыкнуть к жестокости мира и несовершенству бытия.
    Ещё, в возрасте Фрэнка, можно погибнуть от передозировки наркотиков, и это будет на совести его родителей, потому что он несовершеннолетний.
    - Эй, Фрэнк, ты когда-нибудь принимал героин или ещё что-нибудь сильнодействующее?
    - Нет. Мои друзья помешаны на галлюциногенах и всякой синтетической хрени, - словно бы мимоходом, объяснил он, - Иногда я закидываюсь с ними, но если это происходит – я уже ни на что не гожусь, и приходится до утра торчать в клубе.
    - А что ты делаешь, когда не закидываешься?
    - Когда я не в настроении, то ухожу к Ребекке, - она моя подруга, и мы всю ночь жрём пиццу и смотрим кабельное. Класс! – он расслабленно откинулся на спинку дивана, - Кстати, а у тебя есть кабельное?
    - У меня нет телевизора, - сказал я, только чтобы он отвязался.
    - Так вот же стоит, - он указал на пыльный, давно забытый и всячески презираемый мной ящик.
    - Он не работает. Точнее.. я использую его не по назначению, - пространно ответил я.
    - Это как? – озадачился Фрэнк, совсем по-детски приоткрыв пухлые губки.
    - Так, - я неопределённо махнул рукой в сторону окна, - Он помогает мне принимать сигналы из космоса. Удобно, чёрт возьми… Так чем ещё ты занимаешься с этой Ребеккой?
    - Мы с ней можем всю ночь болтать, - захлёбываясь от восторга, тараторил он, с ногами забравшись на диван, - У нас с ней есть свои приколы…
    - И всё? – перебил его я, надменно подняв правую бровь.
    Конечно, он был всего лишь подопытным кроликом, но даже для этой роли он, казалось, был слишком примитивен и скучен.
    Разочарованию моему не было предела.
    - Что – ВСЁ? – не понял он.
    - Это всё что вы делаете? – уточнил я, мысленно взывая к Эмилю и его святой, интеллектуальной милости.
    - Ну.. иногда трахаемся, - пожав плечами, сообщил он, со всей непосредственностью, на которую только был способен, - Но не очень часто, потому что она всё время боится залететь, а я.. – он смущённо потупил глазки, - ..я, признаться, больше люблю парней.
    Отлично. Лучше б не спрашивал, Эдвард.
    Но внезапно что-то как будто переломилось в моём сознании. Я больше не боялся его. Мой многолетний страх, не позволяющий мне прикасаться к людям, постепенно растворялся, окутывая всё тело приятным теплом, которое больше не причиняло мне привычной боли – оно нежными толчками просилось наружу.
    Оно разливалось по венам, дурманило голову, стягивало низ живота, но в этом ощущении не было привычной муки, заставляющей порой исступлённо корчиться на полу, едва сдерживаясь от крика. Теперь это было одно лишь наслаждение – наслаждение человека, который сам себя поборол.
    Я с трепетом взял его ладонь в свою.
    - Ты дрожишь? – он робко заглянул мне в глаза, и я с трудом сдержал слёзы.
    - Замолчи, - в ту же секунду я впился губами в его красный, воспалённый рот.
    В этот момент неожиданного, райского блаженства, я представлял на его месте Эмиля, потому что знал – он никогда не сделал бы этого со мной. Он бы рассмеялся мне в лицо, если бы я озвучил ему свои истинные желания.
    Но он точно знал о них.
    Быть может, именно за это знание его и необходимо было убить.
    Я целовал его до крови, пока он со стоном не отстранился, приложив ладонь к искусанным мной губам. По его лицу текли слёзы – не то от боли, не то от удовольствия. Мне было всё равно. Сейчас Я получал кайф, а не он.
    - Фрэнки, - я произнёс его имя и безумно улыбнулся, - Мы ведь ещё даже толком не познакомились. Меня зовут Эдвард. Эдвард Нокс.
    Мальчик нервно кивнул и тоже попытался выдавить некое подобие улыбки, пожимая мою протянутую руку.
    - Я сейчас покажу тебе кое-что, - с этими словами я проследовал в свою лабораторию, где в последнее время работал над одним синтетическим наркотиком, действие которого, по моему предварительному заключению, должно было затмить все существующие ранее препараты.
    Оставалось лишь установить степень зависимости от этого вещества и выявить побочные эффекты, если таковые имеются. Возможно, мой наркотик способен сильно навредить организму – тем более, парень совсем ещё по этой части невинен. Но других вариантов не было. Мне нужен был кто-то, за кем я мог бы постоянно осуществлять наблюдение. Кто-то, кто будет рассказывать мне о своих ощущениях, даже самых мимолётных – всё это крайне важно, ведь только так я смогу получить достаточно полную картину действия препарата.


                * * *


    Он лежал на диване – бледный, ослабленный, со слезами на глазах, и его била мелкая дрожь. Я ласковым жестом убрал мокрую прядь волос с его лба и накрыл его пледом:
    - Как ты себя чувствуешь?
    - Мне холодно, - едва слышно прошептал он, и в следующую секунду, потерял сознание.
    Я предвидел такую реакцию. В этом случае я точно знал, как привести его в чувства. Нужно было дать ему ещё кое-что. То, что могло бы спасти даже Эмиля, в самые последние его дни. Но была одна проблема. Дело в том, что я не знал, можно ли смешивать подобные препараты, и какими могут быть последствия моих экспериментов.
    Но сейчас уже было поздно думать. Я закатал ему рукав и ввёл приличную дозу универсального противоядия. Во всяком случае, оно могло нейтрализовать любой яд, изготовленный по моим рецептам. Такой своеобразный эликсир жизни от доктора Нокса.
    Я не смог удержаться от самодовольной улыбки.
    Мальчик понемногу начинал приходить в себя. Он уже не дрожал, и кожа его была не такой уж бледной.
    Я лёг рядом с ним, прижавшись щекой к его щеке, а он неожиданно взял мою руку и прошептал:
    - Я ещё никого в своей жизни не хотел так, как тебя сейчас. Ты такой красивый… такой красивый и сильный.
    Сложно было определить – бред это, или он правда так считает. Хотя, вполне возможно, что он действительно на меня запал – всё-таки до этого времени пределом его мечтаний была какая-то прыщавая слабоумная малолетка, с утра до вечера пялящаяся в телевизор.
    Невольно вообразив себе сцену их неумелого, дружеского секса, я скривился, и отпустил его руку. Впрочем, уже через пару минут меня снова непреодолимо к нему потянуло, и я принялся расстёгивать его рубашку – медленно, стараясь ничем не выдавать свой порывистый голод.
    Как я ждал этого момента! Теперь уже ничто не может мне помешать. Я буду наслаждаться им теперь до самого утра, постепенно подбираясь к самому главному.
    Сначала я расцеловываю каждый участок его тела, не скрытый рубашкой. Затем раздеваю его полностью, и он скользит на шёлковых простынях, словно лягушонок, пока я прикасаюсь к нему, и его гладкая, белая кожа оставляет незаживающие ожоги на моих руках.
    У меня уже слёзы текут из глаз, но я не могу остановить себя. Мне хочется утопить его в ванне, доверху наполненной сиреневой водой и забросать соцветиями магнолий.
    …Он с головой погружается в подкрашенную воду, а я словно парю над ним и изучаю изгибы его тела – снова и снова, уже не касаясь.
    Всё-таки я слишком долго ждал этого.
    Я заворачиваю его в полотенце, лапая везде, где только можно. Фрэнки бессильно свешивает голову мне на плечо, прикрывая глаза, в невыразимом блаженстве. Он прижимается ко мне, затем сползает на пол и трётся головой об мои ноги, словно котёнок под валерианкой. И смеётся. Смеётся каким-то безумным, нездоровым смехом. Его всего колотит, и я только сейчас понимаю, что он под кайфом. Судя по всему, смешанные мной препараты, дали весьма неожиданный эффект.
    - Чёрт тебя подери, - говорю я, ещё не зная, радоваться мне или плакать, - Что ты чувствуешь? Тебе хорошо? Тебе ещё когда-нибудь было так классно, как сейчас?
    - Однажды мы с Ребеккой… - мерзко хихикая, начинает он, но я не даю ему договорить, вместо этого оглушив его крепкой пощёчиной.
    Он театрально всхлипывает и бросается ко мне в объятия, принимаясь рыдать у меня на плече. Я отталкиваю его, и он приникает к стене, трагично устремив удолбанный взгляд в пространство. Волосы прелестно ниспадают на его заплаканное полудетское личико.
    Я расстёгиваю брюки и неуверенно подхожу к нему:
    - Ты всё ещё этого хочешь? Милый мальчик… только глупый.
    Кладу руку ему на плечо и увлекаю его в спальню. Мне уже всё равно, произойдёт это или нет. Я чувствую разочарование и пресыщение. Животное. Животное. Животное…
    Я пытаюсь его трахать – медленно и бесстрастно, вымещая многолетнюю агрессию, которая теперь резкими толчками вырывается наружу. Но злость, порождённая постоянной фрустрацией, во мне уже перегорела – осталась только какая-то вялая, ноющая слабость, тупой болью отдающаяся в самом моём нутре, и рассеивающаяся с каждый движением.
    Меня охватило вязкое, тягучее чувство – тёмное, как вода на дне озера. Озера моей надежды. Пристанища двух избранников, один из которых сейчас – свят и бессмертен, а другой – созерцает себя, погрязшим в порок и разврат, при том – самым бездарным способом.
    Не знаю, долго ли я в полубеспамятстве насиловал беззащитного мальчика, одурманенного моим снадобьем. У меня перед глазами была какая-то пелена. Мелькали жуткие, сюрреалистические образы. Предметы в поле зрения смещались. На меня смотрели комического вида карлики из моих детских галлюцинаций и уродцы, которых я видел прежде в огромных банках с формалином, когда мы всем классом ходили на экскурсию в кунсткамеру. Даже мультяшный Дональд Дак, непонятным образом сошедший с экрана сидел возле кровати и укоризненно качал огромным клювом.
    Теперь они все были здесь. Даже мой дедушка по материнской линии, ушедший на тот свет, когда мне было семь. Тогда он был частым гостем моих ночных кошмаров, так как я был уверен, что старикан гневается на меня за то, что я не был у него на похоронах и ни разу не приходил к нему на могилу. Кроме всего прочего у него была опалена левая часть лица, и из-за этого ему пришлось сделать себе искусственный глаз, так что, даже когда он был жив, я всегда старался его избегать, пропадая на улице допоздна в дни его визитов.
    Но мне всё время казалось, что он знает о том, что я его боюсь. Боялся ли я своего деда? Не то слово. Иногда, от страха, по ночам, я не мог заснуть и просто лежал, зажмурившись. Мне было противно оттого, что ночная сорочка, пропитываясь моим холодным потом, липла к телу, и соль щипала мне кожу.
    Я вздрагивал от малейшего шороха. Мне казалось, что сморщенный, одноглазый старик может в любую секунду схватить меня за плечи и прижаться ко мне опалённой стороной лица, пахнущего гнилью и смертью.
    Я не ходил в туалет, боясь, что когда вернусь и потяну на себя одеяло – обнаружу его, лежащим в моей постели – скорчившегося, как зародыш в утробе, с вечно смотрящим на меня и в то же время невидящим, искусственным глазом.
    Когда же я просыпался – робкий свет пробивался в окошко, из распахнутой форточки доносились весёлые ребячьи голоса, а мне нестерпимо резало низ живота от нужды, или же – я просыпался во всём мокром, обделавшись во сне.
    В любом случае, у меня остались не самые радужные воспоминания о своём дедуле, будь он неладен.
    …В какой-то момент я понял, что Фрэнку нехорошо. То есть, так, вероятно, подействовало на него моё лекарство. Он бился в конвульсиях, и со стороны это было похоже на эпилептический припадок, но я не мог остановиться – я всё ещё был в нём.
    Словно какая-то грубая сила вторглась в моё тело – кровь как будто стала желеобразной, загустевая всё больше и больше, превращаясь в ядовитый, рубиновый мармелад. Тяжёлое и тёмное чувство закрывало мне веки, наползало на плечи щупальцами гигантского кальмара, который трахал меня точно также, как я трахал несчастного, сонного и обмякшего Фрэнки.
    Когда я закончил, то с ужасом обнаружил, что лежу рядом с бездыханным телом. Он был ещё тёплый, и я в последний раз коснулся его губ своим языком. Слизнул с них сухую, безжизненную горечь и проглотил почти с упоением – как всего пару часов назад глотал его сперму, по вкусу – неразбавленный виски, которым я, собственно, его и угощал.
    На душе у меня было прескверно. Всё казалось каким-то нелепым, бессмысленным. И этот мальчик… Неужели он был создан лишь для того, чтобы я мог единожды воспользоваться им, тем самым, избавившись от преследовавшего меня всю жизнь страха?
    Хотя.. не такая уж незначительная роль.
    Его глаза по-прежнему были открыты – в них застыл ужас. Ужас самой долгой из ночей. Дивной и звёздной, как говорил этот бездумный, наивный романтик, случайно и навсегда запечатлевшийся на внутренней стороне моих век.


                * * *


    Светало. А я всё смотрел и смотрел на него, пока его тело окончательно не поглотили тёмные воды озера.
    На горизонте брезжил розоватый рассвет, словно кто-то вылил в небо воды, подкрашенной красным вином, и капли застыли в невесомости.
    Но природа ещё спала. Как спал сейчас этот безвременно почивший мальчик под толщей мутной воды.
    Мне хотелось почувствовать хоть одно живое существо, хоть с кем-то поделиться своей печалью. Я лёг на траву, и приник головой к земле, пытаясь расслышать жизнь, кишевшею в рыхлой почве, и глубже – под самой корой. Что там?
    Неясная тревога мерзкими личинками расползалась по моему разгорячённому телу. У меня был такой сильный жар, что я почти ничего не понимал и не мог ни на чём сосредоточиться.
    ЧТО ТАМ?
    Верхушки деревьев покачнулись, стряхнув отсохшие, мёртвые листья. Затем два ствола пиками сошлись над моей головой, я ощутил какое-то шевеление под землёй, и это заставило меня, содрогнувшись, нервно перекрестить грудь.
    ЧТО ТАМ, ЧЁРТ ВОЗЬМИ?!
    Под землёй, судя по звукам, копошился целый рой неизвестных мне, а от этого – ещё более пугающих, насекомых.
    Но насекомые ли это?.. Что творится там, где покоится столько усопших тел и почему они все ТАМ, ПОД ЗЕМЛЁЙ?
    - Я чувствую их, - дрожащими губами произношу я и ползу по земле, не смея поднять головы перед двумя сомкнутыми пиками.
    - Это всего лишь деревья. Просто деревья, - я давлюсь слезами, и мне хочется сунуть голову в озеро, чтобы избавиться от жара.
    - Меня зовут Эдвард Нокс и я ещё не готов к этой встрече, - холодные, липкие пальцы смыкаются у меня на горле и я покорно роняю потяжелевшую голову на землю. 
    АД?


                * * *


    Очнувшись уже в сумерках, я быстро встал на ноги, оправил одежду и зашагал по направлению к гаражу, стараясь не смотреть по сторонам.
    Меня преследовал стрекот сверчков, а где-то вдалеке – ухала сова. Лес дышал на меня прохладой, принося откуда-то запах мятного чая и спящих цветов.
    Всюду было умиротворение. Природа была безразлична. Казалось, я могу убивать и насиловать мальчиков каждый вечер, просто ради развлечения – в мире и травинка не пошевелится, и листок не упадёт с ветвей.
    Хотелось смыть с себя убийство.
    Сорвать с раздражённой кожи, изъеденной муравьями за те несколько часов, что я пролежал на земле.
    Точно также я чувствовал себя двенадцать лет назад, когда мне сообщили о смерти Эмиля. Сообщила его девушка, которую я всё-таки решил пощадить, потому что мне было жаль на неё тратить свои яды, которыми я тогда, в молодости, ещё неоправданно дорожил.
    Теперь-то я окончательно разочаровался в идее постепенного умерщвления. Пусть они мрут от жизни, а не от жалкого суррогата смерти, который можно хранить в стеклянной колбочке.
    Я помню тот день. Она назначила мне встречу в кафе. На ней был лёгкий, розовый плащ, какая-то идиотская шляпка и клоунский, разноцветный зонтик. Можно было подумать, она собралась на маскарад, а не на похороны.
    В общем-то, она была позитивная, но иногда перегибала. Как и в тот день. Это ж надо – заявится с таким известием и распахнуть над моей головой свой убийственный тошнотворный зонтик. Как будто мы были в каком-то грёбаном цирке. И макияж у неё был – закачаешься. Весёлый клоун. Ещё бы уголки губ подвела вверх.
    На самом деле ей, конечно, было грустно. Всё-таки она потеряла любовника. Хорошего такого мальчика. Ласкового, наверное. Только не так уж и велика была потеря – для неё. Другие же, вроде меня – потеряли в лице Эмиля целый мир. Мир, который уже никогда не станет прежним…
    - Что с ним случилось? – спросил я глухим голосом и откашлялся в ладонь.
    Бессмысленно поднёс руку к лицу, в надежде, что она, быть может, окрасилась кровью, и я скоро умру. Но, конечно, это были пустые мечты. А умереть мне суждено только в семьдесят восемь. На тот момент, когда умер Эмиль – мне оставалось ещё пятьдесят пять.
    Я чувствовал холод.
    - Состояние резко ухудшилось. В последние дни он был очень слаб…
    - Насколько он был слаб? – отозвался  я неожиданно серьёзным, почти прокурорским тоном – так, что девушка смутилась и лишь потупила взор:
    - Он не мог вставать с кровати, он ничего не ел… он не мог глотать воду, которую я ему приносила, - её лицо исказила гримаса страдания и она едва удержалась, чтобы бесстыдным образом не разрыдаться прямо у меня на глазах, - Мне казалось, что он.. тает.. просто тает у меня на глазах…
    Я едва совладал с собой, чтобы не взвиться на неё за столь избитую формулировку. Неужели такие штампованные фразы могут сгодиться для описания симптомов, вызванных моим совершенным ядом? Идиотка.
    - Таял, - я злобно сомкнул одеревеневшие губы, и всё-таки мне еле удавалось сдерживать триумфальную улыбку, - Таял… он спрашивал что-нибудь обо мне? Просил меня позвать?
    Эта разукрашенная сучка растерянно пожала плечами и попыталась сделать вид, что всё у всех окей, и вопроса она не слышала, глухая недотёпа.
    - ЭМИЛЬ. ОБО МНЕ. СПРАШИВАЛ?
    Она нервно заправила выбившуюся прядь волос за ухо и в это самое мгновение я отметил, что она даже не принадлежит к той особой категории женщин, которых я ещё могу терпеть. «Возлюбленная» Эмиля являла собой то большинство женщин, от которых меня выворачивало – излишне женственная, даже жеманная, при этом – полная дурёха, это видно по взгляду – глаза совершенно пустые, почти стеклянные, а жесты и манеры – шаблонные и однообразные, за ними неинтересно наблюдать.
    Наверное, худшее, что Эмиль мог для меня сделать – это влюбиться в такую вот курицу. Он же ИЗБРАННЫЙ, чёрт возьми. А трахался с кем попало, сукин сын.
    Когда он возвращался с этих свиданий, я в глаза ему смотреть не мог – противно было так, как будто сам запачкался. А я же тогда вообще никого не касался. Впрочем, не из брезгливости – из-за страха.
    - Нет, - она отвела взор, - Нет, он о вас не спрашивал.
    У меня возникло ощущение, что она недоговаривает. Слишком уж беспокойно она оглядывалась по сторонам, слишком часто опускала глаза.
    Я ещё раз нажал на неё:
    - Но он хотел меня видеть, не так ли? Я же его друг…
    - Извините, - она резко встала, неловким жестом смахнув чашку с остывшим кофе, которым тут же пропиталась безвкусная, кружевная скатерть, - Мне нужно идти. Эмиль сказал, что вы не приедете на его похороны. Он сказал..
    Она уже направилась к двери, и на ходу почти выкрикнула:
    - ..сказал, что вы сумасшедший! Он был в смятении! Как вы смели! Он доверял вам!
    На последних словах голос её дрогнул от слёз, и она выскользнула из кафе, хлопнув тяжёлой дверью.
    Я принялся аккуратно помешивать ложечкой чёрный кофе, в котором даже не было сахара. Бросил кубик-другой. Взглянул на испорченную скатерть.
    - Вот ведь сволочь, - вслух сказал я, и проходящий мимо официантик испуганно вздрогнул, судя по всему, приняв эти слова на свой счёт, - Мразь, чёрт её дери…
    Парнишка успокоено прошёл мимо моего столика и сгинул прочь.
    - Сссука…
    За соседними столами начали перешёптываться, неодобрительно косясь в мою сторону. Самое нелепое, что они все наверняка решили, что меня только что бросила девушка, или что-нибудь типа того. Вот ведь кретины. Смешно даже.
    - Грёбаный кофе, - процедил я сквозь зубы, при этом отъявленно играя на публику, - Просто отвратительный. Вы когда-нибудь пили более мерзкое пойло, чем этот кофе?
    Я вопросительно поглядел на двух пижонистых недомерков в одинаковых клетчатых шарфиках, повязанных на груди, на манер слюнявчиков. У одного из них волосы были так охренительно уложены гелем, что создавалось впечатление, будто ему на голову вылили по меньшей мере пол литра подсолнечного масла.
    Они переглянулись между собой, обменялись смешками и, будто по команде, принялись тянуть из трубочки свои напитки – молочный коктейль с шоколадной стружкой и гранатовый сок.
    - Бл*дь, - я постарался придать своему заявлению как можно более негативный оттенок.
    - Мы не брали кофе, чувак, - сказал пижон с гелевым сооружением на башке, - Ты только не парься, окей?
    - Чёрт возьми, - я ещё раз смачно выругался, - Ну вы её видели? Просто уродина!
    Тем временем в приёмнике надрывался Трент Резнор: “Suck!.. Suck!.... Suck!” И как я понимал его в этот момент…
    - Пролила свой кофе, - изрёк я с безнадёжным видом, уставившись на испорченную скатерть, - Мерзкая тварь.
    - Тебя не заставят платить, чувак, расслабься, - свойским тоном продолжал «прилизанный», - Оставь свой кофе. Всё будет в порядке.
    - В порядке? Ты думаешь, всё дело в кофе? – я безнадёжно развёл руками, - Господи, да ты всерьёз считаешь, что я так зол из-за этого чёртового кофе?!
    - Нет, конечно, нет, приятель…
    - Какой я тебе к чёрту приятель?! Сколько тебе лет вообще, ублюдок ты малолетний? Какое ты имеешь право говорить со мной в таком тоне?!
    Я едва сдержался, чтобы не припечатать его «уложенной» башкой к стенке, увешанной репродукциями каких-то неизвестных бездарных художников. Во мне так и кипело. Тем более, что мальчишка был хоть и смазливый, но не в моём вкусе.
    Но что-то мне не позволило тогда это сделать. Возможно, я просто поленился оторвать задницу от стула ради какого-то прыщавого недомерка.
    - Меня только что бросила девчонка, - сказал я неожиданно миролюбивым тоном, - Вы уже встречались с девушками, а? Дала вам хоть одна за всю вашу никчёмную, коротенькую жизнь?
    Я снова почувствовал приступ неудержимого гнева, но мальчишки попались на удивление терпеливые.
    - Всё хорошо, чувак, - ещё раз вякнул тот, что укладывал волосы гелем, - Ты на взводе, это ясно. Но вот - он, - он ткнул кривоватым пальчиком в своего изрядно офигевшего товарища, - Ему скоро четырнадцать, и он встречался с одной топ-моделью.. нет, с певицей.. кажется Стэфани? Или нет.. нет, её звали на «С»…
    - «Стэфани» начинается на «С», - ткнул его в бок второй парень, который выглядел как гибрид Гарри Поттера и чего-то ещё, столь же нелепого и обделённого – может быть, Золушки. В мужском варианте, кончено.
    - Я знаю, кретин. Но её звали не Стэфани…
    - Её звали Виктория. Виктория Бэкхем, твою мать.
    - Ну да, я всё время путаю эти два имени.. Так вот, прикинь, чувак, теперь эта тёлка замужем за каким-то футболистом и у неё, кажется, двое детей..
    …Я сел в свой «Феррари», предварительно сменив стрёмный прикид на новый ультрамодно-пид*рский. Я выглядел как Кортни Тэйлор-Тэйлор в клипе на “Bohemian like you”.
    Кто б знал, а.
    Кто б знал, что я на него так похож.
    Я ехал по освещённым фонарями, ночным улицам и думал о том, что я, несомненно, perfect killer, и что я в опять всех уделал.
    Я неуловим, чёрт возьми.
    Ты меня не поймаешь.
    ТЫ МЕНЯ НЕ ПОЙМАЕШЬ, ЭЙ, КТО ТЫ ТАМ ЕСТЬ.
    В данный момент Эдвард Нокс едет в какой-то там клуб, чтобы снять мальчика.
    Ему чертовски позарез нужен мальчик.
    Он слушает “Nine inch nails” в машине, включив дворники, потому что на стекло капает мелкий, противный дождь – как будто сверху кто-то плюётся. Кто кого переплюнет. Очень это всё неприятно, поэтому Эдвард вторит мистеру Резнору “ Suck!.. Suck! Suck!”, и тут его снежной лавиной накрывает дежа вю. Он вспоминает тот день в кафе, словно это было вчера.
    Он во второй раз вспоминает всё это дерьмо.
    Второй раз за последние два часа.
    Ему становится хреново, когда он окончательно осознаёт, что убил двух мальчиков, причём одного – совершенно случайно и бессмысленно.
    Теперь он думает, что убивать мальчиков с периодичностью в двенадцать лет – это не так уж и страшно, (пытаясь тем самым себя оправдать). Он убеждает себя в том, что это не простая случайность – ведь двенадцать лет – это цикл чего-то там.. ну да впрочем, он не очень-то верит гороскопам.
    ОН, то есть moi.
    Не очень силён во французском.
    Луна была полной, хотя и бледной.
    Какой-то перламутровой. 
   

                * * *


    - Тебе кто-нибудь говорил, что ты похож на вокалиста The Dandy Warhols?
    - Я – это он, детка.
    - Fucking shit, это что, правда?!
    - Не сомневайся, - выпуская сигаретный дым ему в лицо, - Давай я оставлю тебе свой автограф. Вот здесь…
    Моя рука оказывается у него между ног. Парнишка едва не лишается чувств от этого прикосновения. Он откидывает голову мне на плечо, его глаза самопроизвольно закрываются, а с губ срывается трогательный сладострастный вздох.
    - Кортни, - шепчет он, в полуотрубе.
    - Yes, - отвечаю я, затягиваясь зажатой между пальцами сигаретой.
    - Это действительно ты?
    Мне становится смешно и в то же время весьма и весьма неплохо. Почти приход. От одной кружки пива, так сказать.
    - Кортни?
    - Ты очень красивый мальчик, - говорю я, неожиданно ощутив прилив вдохновения.
    У них там, в этом клубе, всё так флуоресцентно светилось. Гоняли какой-то транс. Или грёбаный даун-бит. Никогда я не мог просечь всех этих тонкостей. Но я всё равно очень проникся – эстетика, бля, всё так здорово организовано, мать вашу, как будто это не просто место для ebli, а прям целая церемония.
    Вот ведь какое дерьмо, а.
    - Красивый, да. Я никогда прежде таких не встречал. Ты похож на Гиацинта.
    Вообще-то я ничуть не врал. Он правда был похож.
    - Гиацинт? – переспросил мальчик, с невинным видом сжимая ноги так, чтобы чувствовать мою руку, которая, вопреки его желаниям, не совершала никаких манипуляций, - Из какой он группы?
    - Проехали, детка, проехали, - говорю я, - Отпусти мою руку.
    - Что? – он вздрагивает, открывая заспанные глазки.
    Сразу видно, что я здорово обломал ему кайф.
    - ОТПУСТИ МОЮ РУКУ.
    Он покорно разжимает ноги. Обиженно, по-детски сводит бровки и демонстративно от меня отворачивается.
    Неподалёку от нас, какой-то придурок, с выкрашенными в кислотно-зелёный цвет волосами, развлекает народ тем, что спрашивает с самым идиотским видом:
    - Знаете ли вы, чем гей отличается от педика?
    Все заинтригованно следят за взмахами его длинных, костлявых рук, летающих в рваном свете ослепительных, разноцветных вспышек. Его лицо кажется мертвенно-бледным, а глаза сияют почти фосфорическим блеском.
    Жеманно ухмыляясь, он выслушивает их нелепые сентенции, успевая за это время ущипнуть за разные места как минимум десяток проходящих мимо мальчиков.
    - Ну типа геи.. это как мы все тут, - неуверенно бормочет какой-то разукрашенный пидо*ас под два метра.
    Пидо*ас курит сигару, и не знает, что большинство присутствующих скорее всего в этот момент воображают, что сигара – это фаллос, извлекают из этого всевозможные фрейдистские подтексты и ностальгически размышляют на тему минета etc. etc.
    - А педики?
    - Нну, педики.. во всём этом есть какая-то вычурность.. типа.. демонстративность.. знаете, я не разгуливаю по улицам во всех этих.. вызывающих нарядах..
    - Типа как Джейми пришёл в прошлую субботу?
    - Ах, Джейми, - двухметровый пидо*ас театрально выказывает ужас, прикладывая ладонь к блескучим губам, - Джейми, Джейми.. кстати, его сегодня нет?
    - Я здесь, - капризным, бесполым голоском отзывается какое-то существо, скрытое от посторонних глаз в полумраке и сигаретном дыму.
    - Ух, Джейми, прости! – длинный парень нервно смеётся, принимаясь жрать вишню из коктейля, - Я только хотел сказать, что ты порой.. перегибаешь..
    Далее он в лучших традициях кинематографа демонстрирует всем своё умение завязывать черенок от вишни ртом, без помощи рук.
    Не знаю, кому оно как, но меня лично это ни хрена почему-то не удивляет. Ну, то есть, типа, язык же до Киева доведёт, или как там говорится…
    - Так на чём мы остановились? – непринуждённо так.
    Как будто не он только что показывал тут чудеса орального искусства и вообще всячески выпендривался.
    - На Джейми. Джейми и его педерастических нарядах.
    - Я говорил не о Джейми! Вы меня сбили, - он смущается и по его сияющему от бледности лицу, начинает распространяться ни фига не гламурный румянец, - Я говорил о том, что.. это так иногда вызывающе.. так претенциозно! Так.. нескромно, что ли.. Мы же не кричим на каждом углу о том, что мы.. мы НЕ_ТАКИЕ!
    После этого его пафосного изречения, на какое-то время воцаряется загадочное, почти священнодейственное молчание.
    - Да, не такие, - уже сдержанней повторяет он, - Я вообще не афиширую..
    - Мы не афишируем, - гордо кивает кто-то, у кого ещё хватает мозгов поддерживать диалог.. ну, или монолог.
    - Ни в коем разе, - подтверждает чей-то несмелый голос, - Но с другой стороны – почему мы не можем прямо и открыто говорить о своих.. предпочтениях?
    - Господи, ребята, - машет длинными руками тот парень, который, собственно, заварил всю эту кашу, - Чем отличается гей от педика. Чёрт возьми. НАЗВАНИЕМ.
    Нда, ему не откажешь в самоиронии.
    - «I wanna fuck you like an animal», - говорю я, отвлекаясь от этих пидо*ов, - Не плачь, детка. Ты мне правда нравишься.
    Я целую его со всей страстью, на которую только способен, так, что его потом едва ли не приходится реанимировать. Уж очень он всё время перевозбуждается. Как будто его в самом деле лапает Кортни Тэйлор-Тэйлор.
    - Я сейчас вернусь, детка. Мне буквально посетить одно место.
    - А потом? – срывающимся полушёпотом.
    Окидываю взглядом его внешний вид. Хм.. Гиацинт в эпоху расцвета гранжа. Но вот странность – на гомика однозначно не тянет. И это тоже хорошо. Просто замечательно. А то какой интерес трахаться с гомиком.
    - Потом? – я ещё раз оценивающе изучаю его хрупкую, подростковую фигуру.
    Остановившись на стыдливо сведённых коленях в потёртых джинсах, я поднял глаза и поймал его взгляд – это был взгляд жертвы, готовой на всё, лишь бы почувствовать себя жертвой.
    - Ты будешь вспоминать об этом всю свою жизнь, детка.
    Он бессильно откинулся на спинку огромного, красного дивана, обтянутого блестящей искусственной кожей. Чёрт возьми, да он весь дрожит от нетерпения! Маленький грёбаный извращенец.
    Всё в этом почти_совершеннолетнем мальчике выдавало преуспевающего мазохиста, с незначительным уклоном в дориангреевскую эстетику. Он был своеобразно нарциссичен – наверняка ненавидел себя, когда дрочил на своё отражение в зеркале. Ненавидел себя ДО и ПОСЛЕ. Но он, пожалуй, СЛИШКОМ любил себя ненавидеть.
    А меня он любил за то, что я его унижал.
    За то, что я поощрял в нём эту ненависть.
    Я поощрял в нём жертву.
    И ещё – я ведь был Кортни Тэйлор-Тэйлор.
    Тот самый, что поёт в The Dandy Warhols.
    Расслабленно так, с соблазнительной хрипотцой в голосе.
    Интимно.
    И только для тебя.
    - Всё-таки, секс – это грустно, - изрекает какой-то славный гейчик, повстречавшийся мне на пути в сортир.
    - Почему? – спрашивают его.
    На что он невозмутимо констатирует:
    - А вы когда-нибудь видели, чтобы люди трахались с широченными улыбками на лицах?
    Вот так жахнул. А я об этом и не думал как-то даже.
    Пробираясь по слабоосвещённым коридорам в уборную, (там всё утопало в сиреневой дымке, и тьма как будто затягивала внутрь), я невольно содрогнулся, вспомнив о том, как далеко зашли мои намерения «поразвлечься» прошлой ночью.
    От этой дурацкой, долбящей по мозгам музыки, разболелась голова.
    И до сих пор стояло.
    Попробуй-ка, отлей, когда у тебя стоит.
    ..Когда я уже заканчивал, меня неожиданно смутило ощущение чьего-то немого присутствия. Как будто сзади меня пристроился какой-нибудь хмырь.
    Я хотел обернуться, но чьи-то ледяные, дьявольски сильные ладони сомкнулись на моей шее. Должен признаться, что в тот момент я испытал какое-то извращённое удовольствие. Я ощущал нехватку кислорода, у меня не было сил, чтобы вырваться, и тот факт, что на меня напали СЗАДИ…
    В общем, мне было немного стыдно за свою эрекцию.
    Я задыхался, не подавая никаких признаков сопротивления. У меня уже потемнело в глазах, когда мой истязатель, наконец, смилостивился и отпустил меня, грубо оттолкнув к стене, выложенной голубым кафелем.
    Окинув взглядом тощую, долговязую фигуру, я с трудом сдержал разочарованный вздох. Какой-то очередной удолбанный шизик – только и всего. И это из-за него я только что пережил ярчайший в своей жизни оргазм? О, нет…
    - Ты что, о*уел? Какого чёрта ты вытворяешь?! – возмутился я разве что для вида, расслабленно привалившись к писсуару.
    По всему телу разливалось приятное тепло. Я даже не чувствовал своих конечностей, ощущая почти мистическую невесомость.
    Надеюсь, этот кретин не догадывался о тех чувствах, которые я испытывал по поводу только что произошедшего «удушения».
    - Хотел тоже самое спросить у тебя, - невозмутимо отпарировал этот сумасшедший, и я с удивлением отметил, что голос у него был абсолютно спокойный, а интонации – осмысленные.
    Его лицо было почти полностью скрыто капюшоном. Сам он был в длинном, чёрном плаще, что, кстати сказать, выглядело весьма стильно и очень ему шло.
    Так что, возможно, насчёт торчка я и погорячился.
    Или я сказал «удолбанный шизик»?..
    - О чём это вы? – я напрягся, - Говорите яснее, пожалуйста.
    Он подошёл ко мне вплотную и скинул капюшон.
    - ТАК тебе яснее?
    - Fuck! – вырвалось у меня помимо воли.
    - Я тоже рад тебя видеть, Эдвард, - он сдержанно улыбнулся, и его тонкие, плотно сжатые губы так и сочились ядом, - Только не говори, что моё посещение стало для тебя полнейшей неожиданностью?
    Какое-то время я не мог вымолвить ни слова.
    Он был всё тот же. Огромные, чёрные, как ночь, глаза. Нижняя часть лица скрыта тенью. Высокие скулы и впалые щёки придают ему поистине устрашающий вид. Он выглядит, словно обтянутый кожей скелет. Но кожа его подобна шёлку. На ней нет ни морщинки, ни изъяна.
    Всё это вкупе делает его человеком без возраста.
    И годы действительно не касаются его.
    Потому что он вне времени.
    Он всегда жив и всегда мёртв.
    Он – воплощение всех моих самых жутких кошмаров, и он – один из них.
    - Ты пришёл за мной?
    Я некстати замечаю, что у меня трясутся руки. Впрочем, быть может, всему виной холод, навеянный его присутствием.
    - О, что ты, Эдвард, - он разражается сардоническим хохотом, и его глаза угрожающе сияют во внезапно воцарившейся тьме, - Ты мне не нужен. Ты НИКОМУ не нужен, если уж говорить начистоту…
    - Тогда зачем ты пришёл? – я с трудом сглатываю горькую слюну.
    Он подносит костлявую ладонь к моему лицу и медленно проводит длинным, указательным пальцем по моей щеке. Его руки холодные, как лёд. Я пробую отстраниться, но он силой удерживает меня, властно положив вторую руку мне на плечо. Он такой сильный, что, кажется, может свалить меня с ног одним пальцем.
    Он дышит мне в лицо смертельным холодом.
    Всюду, где он – холод.
    - Я не приходил, Эдвард, - нарочито мягким, даже нежным голосом, отвечает он, - Я - ЯВИЛСЯ.
    - Тогда почему именно сейчас? Когда я, так сказать, ЯВИЛСЯ, чтобы отлить? – из последних сил попытался отшутиться я.
    - Идиот, - он царапнул меня презрительным взглядом, - Если бы ты знал.. если бы ты видел сейчас себя со стороны. Как ты жалок… Жалкий, жалкий человечишка. Даже смерть тебя не спасёт.
    - А ты? – внезапно я ощутил в себе желание покаяться – не для того, чтобы очистить совесть, -скорее, чтобы почувствовать себя униженным, - Кто ты? ТЫ можешь мне помочь?
    - Тебе НИКТО не может помочь.
    - Что, всё так безнадёжно? – с комическим ужасом отзываюсь я, вновь принимая привычно-расслабленный вид.
    - А у тебя снижено чувство опасности, Эдвард, - рассудительным тоном замечает он.
    Наблюдательный сукин сын.
    - Ты же сказал, я тебе не нужен.
    - Скажем так.. мне не нужна твоя душа. Она у тебя, словно иссякший родник. Даже мне нет с неё никакого проку.
    - Тогда что тебе нужно? – спрашиваю я, и мой вопрос бессмысленно повисает в воздухе.
    Он удовлетворённо улыбается, заметив печать страха на моём лице.
    - Не надо меня бояться, Эдвард, - произносит он полушёпотом и, в следующее мгновение, грубо впивается губами в мой рот.
    ..В тот момент, у меня потемнело в глазах. В моём мозгу молниеносно всколыхнулось несколько десятков видений, от которых я едва не потерял сознание. Все самые ужасные картины, преследовавшие меня с самого рождения, пронеслись в голове в одну секунду. Скрюченный старик с опалённым лицом и искусственным глазом, прижимающийся ко мне сморщенной щекой. Маленькая девочка с синдромом преждевременного старения, прыгающая вокруг меня на одной ножке. Двухголовые младенцы, заспиртованные в банках. Комнаты, кишащие пауками. Пустые коридоры лепрозориев. Мальчик, с проломленным топором черепом. Уродливые гидроцефалы, постоянно возникающие рядом со мной в автобусах, на улицах, в метро. Безжалостные болезни, выгрызающие человека изнутри. Насекомые, копошащиеся в земле и откладывающие там свои личинки. Мертвецы, утопленные в тёмных водах озера…
    Он пил мою слюну, пил моё сознание, высасывая всё хорошее, что я когда-либо имел в жизни, не оставляя мне даже воспоминаний.
    Ледяные руки, словно щупальца, облепили моё тело. Он всюду прикоснулся, всюду оставил свой след. Затем, словно этого ему было мало, он накрыл меня своим плащом и попытался слиться со мной воедино, при этом, не производя лишнего шума. Я не слышал даже шороха наших одежд. Просто в какой-то момент, меня ослепила пронзительная вспышка. Словно мозг разорвало надвое. Я ощутил его в себе, и в тот же миг во мне как будто что-то оборвалось. Я больше не чувствовал себя живым человеком, способным испытывать хоть какие-то эмоции. Меня, словно бы, никогда по-настоящему не было. То есть, я существовал чисто механически, и только теперь очнулся – обворованный, выпитый и мёртвый.
    - Я люблю тебя, - сказал я одними губами, не слыша своего голоса, повинуясь каким-то неведомым силам, - Прошу тебя, не делай мне больно.. верни мне всё.. верни мне.. меня..
    Но он лишь рассмеялся мне в лицо всё тем же жутким, смертельным холодом.
    - Не уходи.. не уходи.. пожалуйста, - я стоял перед ним на коленях, рыдая и целуя его остроносые сапоги, пахнущие формалином, - Пожалуйста, сделай меня прежним.. я люблю тебя..
    - Ты никого не любишь, - бесстрастно бросил он, и отшвырнул меня крепким пинком в грудь, - Ты одинок. Даже хуже - тебя самого нет.
    - Это не так…
    - Прощай, Эдвард, - он запахнул плащ, и сгинул, оставив меня корчиться на кафельном полу.
   

                * * *


    Примерно в половине четвёртого ночи, Эдвард Нокс покинул клуб, у самого выхода оттолкнув от себя какого-то назойливого мальчишку, упорно называвшего его именем «Кортни», затем сел в машину (чёрный «Феррари»), включил музыку (Nirvana, “In Utero”)  и поехал, не останавливаясь и не сбавляя скорости.
    Он катил по безлюдному шоссе, устремив взгляд в одну точку – туда, где в одной ослепительной вспышке растворялись все его представления о прошлом, будущем и настоящем. Туда, где преломляющийся свет становился невыносимым для глаз.
    Только раз он обернулся назад, на гаснущие фонари, в надежде разглядеть во мгле призрак того, кто навеки остался там, за полосой горизонта.
    Но темнота оставалась безликой.
    И в какой-то момент он осознал, что так будет всегда.
    И это шоссе никогда не кончится.


                март, 2009