Тогда продолжение 1

Между Волгой и Доном - пески да бурьян,
Между Волгой и Доном   - горелые степи.
В тех местах без вина, лишь от воздуха пьян,
Не земля - человеческий пепел...

Меж белесой водой и водой как янтарь
Жарким летом – лишь пыль да убогость.
Я ворот междуречья бессменный вратарь,
Здесь я свой, как архангел у бога...

Тут в короткие зимние вьюжные дни
Заперт в хате, как будто в остроге,
От печи раскаленной на стенах огни,
Полумрак, и сугроб на пороге.....

Мне милее нет мест, чем степной тот клочок
Между рек величавых зажатый,
Лучшей песни не знаю, чем пел мне сверчок
Там за  печью и ржавой лопатой.


               Стихотворенье “Междуречье” из цикла “Полынь”


ВСТУПЛЕНИЕ.

Весь период, о котором пойдет речь, я хотел назвать “Под ясными небесами”. Однако реалистичность событий превысила пафос. Облака жизни начали сгущаться уже во время, которое так хотелось назвать “Под ясными небесами”. Пока облака выглядели лишь как нежный пух, но в нем внутри уже зарождалось роковое облачко. Кто знает, быть может, оно созревало, рождая степной тайфун, который заставил меня мальчишку молиться, стоя на коленях в луже.
Иное дело “жизненные тайфуны”. Позднее я стал намного закаленней и просто не так близко к сердцу  принимал “жизненные вихри”. За описываемый период было столько дурных событий, мимо которых трудно пройти или назвать произведение просто “Облака”.
Название “Кучевые облака” победило, так как только такие метеорологические образования могут принести и маленькие вихри, и крупные торнадо. В таких облаках могут зародиться воистину бедственные явления, которыми оказался богат этот период жизни.
Когда я закончил 15-ю городскую школу Сталинграда, в которой, кстати, учился знаменитый актер Николай Рыбников, то передо мной встала проблема - где же продолжать образование. В те годы, в отличие от нынешних лет, очень многие мечтали о высшем образовании. Сейчас больше думают не о высшем образовании, а о дипломе, подтверждающем наличие высшего образования. Мама, не желая отпускать сына от себя, настаивала на поступлении в Тракторный институт (так назывался тогда Политехнический университет Волгограда), а я мечтал только о Менделеевке, где преподавал мой отец.
Кто же мог подумать, что придет время и  менделеевка падет так низко, что я буду мучительно страдать от этого падения.
А пока, я хотел доказать отцу, что можно обойтись и без его покровительства. Покровительство не нужно и даже обидно было для меня. Мучился я долго. Даже уже подал документы в тракторный институт, но дней за десять до начала вступительных экзаменов, забрал их и решительно заявил маме, что поступаю в Московский химико-технологический институт (МХТИ) на инженерный физико-химический факультет.
Меня соблазнила таинственность этого факультета и подсознательное чувство, чем я должен буду заниматься, окончив учиться на этом факультете. А то, что я поступлю и окончу институт, у меня  сомнений не было. Уже тогда физики были таинственной и привилегированной кастой. Мальчишки только и говорили об атомной бомбе и атомной энергии.

АБИТУРИЕНТ

Абитуриент или абитура - было почетным званием. Его носили гордо, а не как при поступлении в технические Вузы сейчас. Экономисты – вот кто сейчас в почете. Поближе к деньгам. Бухгалтер - говорили раньше брезгливо, а теперь  радостно поют “Бухгалтер, милый мой бухгалтер – вот он какой ...”. Не конструктор, инженер, атомщик, а тем более химик. Лишь бухгалтеру – почет. Он сам назначает себе зарплату. Тогда я, подозревая род будущих занятий, раздувался, как мыльный пузырь.
Но вдруг – затор, мне лишь только-только исполнилось шестнадцать лет. Пришлось ездить на Трубную площадь (тогда там находилось Министерство высшего образования) и прорываться к самому замминистра за разрешением. Меня  встретили с интересом и как-то радушно, улыбаясь, подписали бумагу, в которой было написано, что в виде исключения и хорошей успеваемости и т.д. и т.п. Я начал готовиться к экзаменам, до которых оставалась одна неделя.
Вспоминая прошедшее, я удивляюсь, откуда у меня взялась такая решимость и храбрость.
Число экзаменов достигало семи, и только по одному (он был, к счастью, последним экзаменом) я получил 4. Реакция преподавательницы была сверхлиберальной. Она сказала так: “Надеюсь, что вы все поняли. Занимайтесь и занимайтесь!”. Это была Мира Львовна Фабрикант – жена физика, который только по небрежности не зарегистрировал в виде изобретения лазеры, о которых он говорил, как об известном деле.
Я оправдал доверие Миры Львовны, занимаясь потом в ее группе. Выставляя за семестр отметку “хорошо”, она улыбалась, а я мечтал о пятерке. Однако, видимо, время не подошло. Потом в Англии или в Америке и Канаде я всегда с благодарностью вспоминал эту милую женщину, давшую дорогу провинциальному мальчишке.
Больше всего я боялся, что меня раскроет Черноплеков, с которым отец получил Сталинскую премию. Но, как всегда, мужчины в таких вопросах слабы. Вскрыла родство, которое так тщательно скрывалось, Ратобыльская Вера Александровна – ученица отца и благодарная читательница моих стихов. Надеюсь, что она будет одной из первых, кто прочитает мои мемуары.
Получив на вступительных экзаменах тридцать четыре балла из тридцати пяти, я вернулся домой и не ходил по Сталинграду, а летал.

ПЕРВЫЕ НЕУДАЧИ

Мне казалось, что все пойдет легко, и я стану учиться легко, как в школе. Да не тут-то было. Некоторые предметы, например, начертательная геометрия, стали для меня настоящим кошмаром. Удивительно, что, вызывавший непроходящий стыд – воблообразный учитель, и институтский преподаватель начертательной геометрии были чем-то похожи друг на друга. Это было постоянным напоминанием мне о моем грехе.
Не пошло сразу, и вот перед глазами назойливо стоит учитель, тощий как бумага. Я еле вытянул на “три” за семестр и имел серьезный разговор с Павлом Авксеньтьевичем Загорцом, которого безгранично уважали все. Загорец пообещал отчислить меня с физико-химического факультета при повторной тройке - такие строгие правила царили на физхиме. Кого это отчисляют из института сегодня? Видимо, только того, кто убил собственную бабушку.  Мы гордились не только факультетом, но даже тем, что получали повышенную стипендию – 45 рублей.
Вторая беда, навалившаяся на меня, состояла в том, что меня замучили чирьи. Тот, кто не знаком с этой напастью – счастливец. Конечно, это не способствовало лучшим показателям в учебе в первом семестре. Я почти уверен, что чирьи были следствием ужасных условий жизни в Жаворонках по Белорусской дороге. Правду сказать, я страдал этим мучительным заболеванием еще в Молдавии и пил там пивные дрожжи, которые, говорят, помогают.
Не всем досталось общежитие, и часть первокурсников снимала дачи в Жаворонках. Как назло, зима была с лютыми морозами, и приходилось спать в той же одежде, в которой ходил в институт, включая пальто и укрываться еще одним матрацем. Ни о каких серьезных занятиях в Жаворонках не могло быть и речи. Для изучения предметов задерживались в библиотеке до ее закрытия. Затем студенты, с конской колбасой в сумке, полуголодные, спешили в Жаворонки, до которых электричка шла почти час.
Основной едой на завтрак была все та же конская колбаса, замерзающая за ночь так, что куски приходилось отрубать топором, потом нести колбасу к хозяину дачи (Степановичу). У него была печь, на конфорках которой мы быстро разогревали завтрак. Мылись в бане мы только в Москве на Селезневке. Чистка зубов была возможна только при положительной температуре или при благосклонности Степановича.
Несмотря на холод, мы не унывали. Правда, некоторые из ребят попали в больницу с чирьями и другими радостями, как я.
Однажды весной я спешил с чертежами на электричку, подскользнулся и упал, зачерпнув грязь чертежной трубкой. Слезы душили всю дорогу, но принимающей оказалась добрая преподавательница. Она посмотрела листы понимающе и бросила их в корзину, поставив 5, при этом сказала: “Прекрасно выполнено!”. У меня глаза полезли на лоб. С этого момента наступила полоса везения.
Закончилась весна. Мира Львовна была мной довольна, а физика и химия оказались любимыми мной предметами. Ну, как не быть в восхищении от рассказов профессора Анатолия Федоровича Капустинского?! Все шептали, что он недавно вернулся из США, где стажировался у самого Льюиса. Я не записал ни одной лекции: просто сидел и, как зачарованный, открыв рот, слушал.

НА СОКОЛЕ

Вдруг объявили, что все, живущие в Жаворонках переезжают на Головановский переулок общежития Сокола. Мы уже начали держаться вместе (я, Женя Дзекун, Юра Носач (временно), Слава Круцко и Артур Помогаев) - сначала в четвертом корпусе, затем в первом. Здесь уже сложился дружный коллектив: к названной тройке присоединились гитаристы – Кадосов Боря, Малыгин Эрик и Семенов Юра. Несколько обиняком держался Саша Колесников. Все эти студенты жили на четвертом этаже. К ним, с пятого этажа, присоединились Федосеев Дима, Маковский Дима, Владислав Зуев и Гена Сергеев. Интересно, что Борис Кушунин – наш сокурсник и ровесник, сторонились нашей компании. После окончания института он также слабо поддерживал связь с выпускниками. Среди них были и позже окончившим МХТИ, но, со временем, далеко пошедшие студенты, такие как Володя Виноградов.  Сначала Володя был на заводе дипломником у меня, потом, как и я, технологом цеха, в котором получали соединения тория и редкоземельных металлов, а затем, вдруг, ушел в Министерство среднего машиностроения заместителем министра по экономике. Непонятный для меня, но понятный для многих, крюк.   
Самым старшим на факультете был Сергей Колесов. Он во время войны участвовал в боевых действиях пулеметчиком. Имел награды, и мы видели как-то, что у него на праздник Победы мелькал орден Красной Звезды. Однако он не был заносчив, как мой отчим и другие фронтовики – все время говорившие: “Мы воевали, мы кровь проливали, когда вы ходили под стол”.
Конечно, мы для Сергея были мальчишки, которым дается все слишком легко. Сергею приходилось учиться с напряжением. Однако учился он ровно и хорошо. Видимо, он был приблизительно на десять лет старше нас, но выглядел моложавым, по крайней мере, до момента, когда он сменил меня – технолога цеха №2.
В общаге любили появляться москвичи – Чекмарев Саша, Жаворонкова Ксения, Оксана Мостовая (Синегрибова), Михайличенко Анатолий, Скленская Эмма, Вадик Борисов. Вадик поддерживает связь и после случившейся со мной беды.
Собравшись, слушали игру на гитаре или пели. Совсем другие цели преследовал сильно пьющий, но умнейший сокурсник – Сарветников, который считал общагу местом своего отдыха. Девушек на факультете обычно не держали, но были исключения. К таким относились названные девушки и девушки, жившие в общежитии, например Калужских Надя и Иванова Лида.


14
На снимке (слева направо) Ксения Жаворонкова, Оксана Мостовая (Синегрибова), Эмма Скленская, Анатолий Михайличенко, 
Таня Ларина (1954 год)

15
Валерий Тарасов в 1957 году.  Сокол. Головановский переулок


16
На снимке (слева направо) - Оксана Мостовая, Ксения Жаворонкова, Саша Чекмарев, Эмма Скленская.
Двух парней не узнаю.

Жизнь на Головановском переулке была веселой, но далеко не сытной. Собирались вскладчину и покупали на рынке мешок картошки, съедая его в течение недели. Когда присылали посылку из дома – обязательно делились. Становилось совсем худо - шли в столовую и набирали хлеба, который тут же ели с горчицей. Потом приспособились ходить на разгрузку вагонов здесь же, недалеко, на станции Балтийской. Но как бы голодны не были, никогда не жульничали и не воровали.
Писать о времени на Соколе – писать новую повесть. Я попытаюсь разбить ее на отдельные забавные эпизоды, связанные с чудесным временем и чудесными людьми.

СОЖИТЕЛИ

Моими сожителями по общежитейскому номеру были Женя Дзекун, Слава Круцко и Артур Помогаев. Последний из названных парней быстро остепенился, женившись на Гале Мурзаевой. Она была из другого корпуса и другого факультета. Чем она взяла красавца Артура, я тогда не понимал, а сейчас знаю, что бывает такая внутренняя сила притяжения, которую трудно преодолеть. Видимо угловатая и грубоватая Галка обладала такой силой, которую не смогли перетянуть другие девушки, вздыхавшие по красавцу Артуру. Двое оставшихся “свободными” парня из комнаты 64: я и Слава Круцко, держались еще долго холостяками даже после института. Женя Дзекун сдался на четвертом курсе, но я до сих пор не разбираюсь в его одиссее: то ли он связал свою судьбу с девушкой, которая сделала его одержимым настолько, что он притащил в 64 комнату “зеленого пионера”, то ли он нашел позже свою судьбу. Несмотря на близость наших взглядов и долгую дружбу, он остался для меня “закупоренным кувшином”.
Женя Дзекун был исключительно талантливым студентом. Я помню, как он делал дипломную работу по электродиализу под руководством Аполлона Васильевича Гордиевского, несомненно, поняв в этом процессе больше, чем руководитель. Правда, такое положение встречается сплошь и рядом. По окончании института Женя был распределен на одно из самых секретных предприятии, которое сначала называлось “Челябинск-40” (или Чикаго, как назвался в студенческих кругах этот “ящик”). Затем, через много лет это “ящик” стал называться – “Предприятие Маяк”. Через много лет и Женя стал большим человеком. Я мечтал попасть на это предприятие, но мне было отказано. И хорошо! Иначе я бы не встретил, после долгих лет блужданий, свою судьбу.
Слава Круцко или, просто, Крутя поражал меня умением схватывать материал. Садясь, перед экзаменом за тетрадки с лекциями и семинарскими занятиями, он просто их перелистывал, бормоча: “Это я знаю. Это я помню”. Я всегда восхищался, наблюдая за работой его головы. Парень учился совсем без усилий. После защиты дипломной работы он был распределен во Всероссийский институт химических технологий (так зашифрован был институт, занимавшийся ураном и другими редкими элементами). ВНИИХТ и его общежития соседствовали с нашим общежитием-квартирой. Мы часто встречались и я хорошо знал, что Крутя занимался литием, а затем, бериллием – металлами термоядерных бомб и, возможно, термоядерного синтеза. Помню даже его руководителя Остроушко Юрия, чья книга по аналитической химии лития была известной в научном мире.

ЕГОР

(Юрий Владимирович Назаров)

Юрий (Егор) Владимирович Назаров появился у нас в общежитии и расположился в той же комнате, что и Эрик Малыгин. Правда, Егор посещал наше общежитие время от времени. Тянуло к людям техники. Он уже поступал в Щукинское театральное училище. Не поступил и пошел бродить по стране. Странствовал два года и стал вновь поступать в это же училище. На этот раз удачно. Эрик Малыгин был из того же Новосибирска, что и Егор, но не имел столь богатой биографии. Он поступил на физхим сразу, как и я. Я заострил внимание на Егоре не только потому, что парень был очень интересный, но и потому что это - единственный человек из нашей среды, пробившийся в знаменитые актеры.
Егор был со всеми радушен, но почему-то особенно отмечал тройку из комнаты Малыгина и меня из 64 комнаты, вероятно как самого молодого. Мы же любили Егора за добродушие и бесконечное количество частушек, которые он исполнял, играя на гитаре. Многие из них были откровенно скабрезными. Сдружились крепко, и Егор стал приводить молодых артисток и артистов, которым нравилась техническая атмосфера (с намеком на атомную бомбу и энергию).

А для плоти - появились ткачихи из Павлово-Посада. Эти знакомства превратили меня в парня, переставшего краснеть при первом же скабрезном слове.
В присутствии Егора всегда было легко и весело, что бы не произошло в институте. Потом жизнь разлучила компанию. Егор даже стал депутатом в одной из дум. Вновь начал много сниматься в кино.

Читатель сразу узнает Юрия Назарова – заслуженного артиста России по его знаменитым фильмам “Горячий снег”, “Очень важная персона” и, конечно, “Маленькая Вера”. Общее количество фильмов, в которых Юра снялся, превышает 140.
Юра! Ты ведь помнишь Тарасова Валерку, который слушал твои бесконечные “перченые” частушки в первом корпусе Головановского переулка недалеко от метро “Сокол”?


Слава Круцко

В нашей комнате кроме меня, Жени Дзекуна, Артура Помогаева жил еще Слава Круцко. Артур быстро “определился”, проводя большую часть времени со своей будущей женой - Галей Мурзаевой. Поэтому его можно не считать, но парень он был интересный и способный. Галка училась на другом факультете и, потому жила в другом корпусе. Артур большую часть времени проводил в этом корпусе, а его кровать часто пустовала.
Слава Круцко, кажется, был из Казахстана, точнее, из города Чимкента. Мы хорошо были осведомлены о химической промышленности этого города.
Слава - “легкий” по характеру коллега, обладающий тонким юмором. Я никогда не видел его грустным. Кроме того, он был большая умница. Своеобразно Слава готовился к сдаче любого экзамена. Он садился на кровати по-турецки, обложившись тетрадками с конспектами лекций (не своими!) и бубнил под нос: “Это я знаю, это я понимаю, а это мне не достанется”. Просидев так несколько часов, он убегал куда-то.
Прекрасно окончив институт, он распределился в десятку, как было принято говорить у нас. Я оказался на п/я 125, а он в десятке, которая располагалась в 500 метрах от моего ящика. Открытое название организации, на которой Слава делал дипломную работу, куда он впоследствии был распределен и, где он провел всю жизнь. Название его ящика было туманным. Всесоюзный научно-исследовательский институт химической технологии (ВНИИХТ). Таким названием  мы старались ввести “врагов” в заблуждение, но они все же не поддались.
Слава в своей организации защитил кандидатскую диссертацию, но дольше не пошел. Во ВНИИХТе работала целая плеяда выпускников МХТИ, с которыми я учился: Гена Сергеев, Саша Колесников и Влад Зуев. Все это были лучшие кадры физико-химического факультета. А сколько всего выпускников физико-химического факультета работали в девятке, десятке и на производствах п/я 125, а также на знаменитом “Маяке” - просто трудно сказать. Все эти молодые кадры (тогда!) фактически сделали современную технологию редких и радиоактивных элементов в нашей стране.         




ЭРИК МАЛЫГИН

Удивительно талантливый парень. Ему все давалось легко. Сибиряк. Теперь он, говорят, защитил докторскую диссертацию в области наследственности. Это настолько естественно, что оправдывает бесконечное число поклонниц и постоянно воткнутую в дверь кнопку. Эта кнопка означала, что у Эрика посетительница, и он занят любовью. Сухой, жилистый и неимоверно сильный парень, чем-то напоминавший Григория Распутина. Мог согнуть пятак. Эрик играл на гитаре легко и свободно. Однако не подпускал к себе близко никого из ребят и не имел настоящих друзей, кроме Егора.
Девушки его страстно любили и, осаждали Эриково обиталище тучами. Это дало право Маковскому Д. написать такие строки:

Он не прославил факультета
Учебой, жатвой трудовой,
Но приводил всех в восхищенье
Своею силой половой.


  Из стихов, принадлежащих Д. Маковскому 

Неправдой в этой эпиграмме является то, что Эрик не прославил факультета успехами. Как раз его успехи были замечательными.

ЮРА СЕМЕНОВ

Юра Семенов был самый тихий, скромный и добрый. Родом он из Воронежа. Учился легко, даже незаметно, но успеваемость была хорошей. Я не знал, как это Юра делал, но никогда не видел его занимающимся. Скорее всего, он занимался в библиотеке, а в “общаге” появлялся, чтобы отдыхать, иногда выпивать, играть на гитаре. Любил сходить на рынок и наготовить на всех жареной картошки. Ему присылали посылки, и немножко помогала незамужняя сестра Людмила, некрасивая, как и Юра. Но, если Юра был мил и симпатичен, то того не скажешь о Людмиле. Она была простой доброй деревенской бабой.   

ЖЕНЯ ДЗЕКУН

Женя Дзеукун – казак родом из большой станицы Тихорецкой. Это близко к Волгограду (Сталинградской области, как я каламбурил). Конечно, это не могло не сблизить меня и Женю. У Жени был волевой, квадратный подбородок, широко расставленные маленькие серые глаза, сильно выступающие скулы и тонкие губы. Все говорило о волевой натуре, а колючие серые глаза и твердый взгляд о хитрой натуре. Как–то Женя даже приезжал в Волгоград и жил у меня. Однако и у Жени и, особенно у меня, были очень заносчивые характеры. Женя долго не мог продержаться у меня дома. Мы поссорились из-за игры в ножичек, который втыкали в песок на косе громадного острова. Этот остров делит Волгу на две протоки: Старую Волгу и Новую Волгу. Остров находится сразу напротив многочисленных дебаркадеров, служащих местами отправки трамвайчиков, мелких и крупных теплоходов.
О Жене я могу писать много. Талантлив и горд. В конечном итоге он блестяще окончил кафедру технологии редких и рассеянных элементов (слово радиоактивных специально упускали, чтобы не привлекать внимание “врагов”). Женя был распределен на предприятие в Челябинск-40 (Южный Урал). С этим предприятием связаны десятки имен, создавших ядерный щит страны. Но главное из них – Игорь Васильевич Курчатов – организатор и даже создатель физико-химического факультета в Менделеевском институте.
Как-то на праздновании 100-летия со дня рождения Виктора Борисовича Шевченко (он читал, совместно с В.В. Фоминым лекции по радиохимии и ядерной химии), Евгений Дзекун, будучи уже заместителем директора радиохимического производства завода “Маяк”, в 2001 году с трибуны Всероссийского научно-исследовательского института неорганических материалов (ВНИИНМ имени академика Бочвара) сказал: “Мы, то есть большинство из присутствующих здесь, не начинали с И.В. Курчатовым, но мы те, которые продолжили его дело и создали современную ядерную технологию”.
Я вдруг воспрянул и произнес, обращаясь к Тане Румянцевой, сидящей рядом: “А ведь, правда, мы - создатели современной ядерной техники и технологии. Я никогда об этом не думал таким образом”.

ЖЕНЯ ВЛЮБЛЕН

Жене можно посвятить много частей рассказа, но у меня много и других тем. Яркие моменты я все же опишу. Шел 1955 год. Я построил электронный усилитель для воспроизведения музыки и был очень занят покупкой деталей на улице Пятницкой, а также в магазине “Пионер” на улице Горького рядом с Белорусским вокзалом. Я был занят, кроме того, пайкой, отладкой усилителя на осциллографе, взятом Виктора Ивановича Ермакова - первого учителя электроники у меня. И за занятостью как-то не заметил, что с Женей творится “неладное”. Он ходит какой-то грустный, рассеянный, даже стал хуже учиться. Ну, понятно ухудшение учебы у меня - я был увлечен радиотехникой, а чем увлечен Женя? Женя был молчун, и из него нельзя было вытащить ни слова, особенно, если это касалось личного.
Прояснилось как-то сразу. Я, как всегда, копался со своей электроникой до поздней ночи. Жени не было. И вдруг, он вваливается, волоча какую-то статую. 
- Что это и зачем оно? – спросил я с удивлением.
Второй вопрос возник после того, как я попытался сдвинуть принесенную статую. 
- Женя! Как ты смог дотащить эту херовину? Разве это возможно?
- Если я дотащил, значит, возможно - был ответ.
Я понял, что Женя влюблен, причем любовь окрылила Женю настолько, что он может горы сдвинуть.
Наутро только и говорили о таинственной пропаже зеленого пионера, который открывал вход в Говановский сквер и был талисманом в учебе всех студентов. Студенты не знали, что теперь этот пионер служит вешалкой для галстуков и шляп жителей 64 комнаты общежития 1-го корпуса на Головановском переулке.
Коменданту Лапо (простите, что не называю по имени и отчеству). Этот человек их не имел и никто его не называл по имени или отчеству. Просто товарищ Лапо. Сначала он не мог привыкнуть к такому обращению, но, поскольку так поступали абсолютно все, то трудно было бороться с такой забастовкой. Его не любили за то, что он не разрешал пускать девочек к мальчикам и мальчиков к девочкам без документов. Ну, скажите, разве есть у девочки, встретившейся на улице, документы. А таких желающих встреч была тьма.
Китайцам, которые жили в корпусе, мы подсказали, как правильно называть начальника: “Товарищ гоминдан”. Так они и делали, вызывая негодование коменданта.
Товарищ Лапо, увидев гипсового пионера в 64 комнате, сказал: “Убрать!”. Ответ был наивно-глуповатым.
- Мы не знаем, откуда он пришел. Мы ничего не имеем против того, что он отдает пионерский салют. Если вы, товарищ Лапо, против пионерского салюта, помогите убрать бюст. Товарищ Лапо сам не мог даже оторвать от тумбочки зеленого пионера. Он только спросил: “Кто это сделал?”. Мы только пожали плечами.
Круцко же сказал: “Разве, товарищ Лапо, вы видите здесь такого, который может справиться с пионером? Нет и нет!”

17
Туристический поход. Стою я. Сидят – слева направо: Анатолий Михайличенко, гитариста не узнаю, Слава Круцко.
Сидит спиной Ксения Жаворонкова.
Подмосковье, 1958 год

18
Турпоход.
На снимке Ксения Жаворонкова, Слава Круцко, гитарист

19
             На фото - Вадик Борисов, я, Артур Помогаев

ИЛОВЛЯ

Когда приходило лето, у нас с Володей Рабиновичем – моим Волгоградским другом - зрели планы, всегда связанные с речкой Иловлей, протекающей через казацкую станицу – хутор Крапивин. Этот хутор находился рядом с железнодорожной станцией Иловля в 80 километрах от Волгограда (к этому времени Сталинград только что был переименован в Волгоград).
Хутор Крапивин состоял из приблизительно 20 домов, огороженных плетнями. А вокруг - пески и колючки. Пустыня и только, лишь за плетнями - сады.
Я всегда думал: “Почему плетни покосившиеся? Неужели нельзя их подправить?” Потом я понял, что основная рабочая сила – бабы, у которых просто не хватает времени на это. Тетя Тася встает в 4 часа утра и ложится с темнотой, проводя все время в работе. Нужно подоить коров, и ходить за козами, иначе они обрастут репьями. Надо выгнать их к идущему рано утром стаду, напечь нам пышки и приготовить каймак, сделать постные щи, вычистить хлев, убрать избу, сходить к проходящим пассажирским поездам и продать запеченную рыбу, пышки и яблоки; встретить возвращающийся скотину, почистить ее, накормить ужином нас. Потом еще масса мелкой работы. А рук всего четверо - женских, натруженных. Я искал способ помочь Тасе. Но она от всего отказывалась: “Вам нужно отдыхать, студенты”. Володя был студентом Волгоградского института городского хозяйства. Тася гордилась столь почетными гостями, говоря всем: “Они у меня  - студенты! Пусть отдохнут. Потом – много работы”. Я все же напросился пасти скотину и, когда пришла очередь Таси, я встал рано и весь день провел, гоняя коз и коров. Эта скотина все норовила залезть не туда. Когда я привел стадо домой, у меня болели ноги и, я уснул, как убитый. Даже не стал ужинать или вечерить, как говорили.
Зато на следующий день я занимался рыбалкой с чувством исполненного долга. На рыбу, которую мы приносили, Тася смотрела скептически, как смотрят на игрушки любимых детей: “чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало”. Окрестной красоты она, как и соседки,  не видела.
Да разве уловы “детей”  могли сравниться с уловом уклейки частым неводом в лунную ночь, который продемонстрировали нам мужики, работающие на железной дороге. Один заброд невода и у вас ведро жирной уклейки, которую, подсолив, вы завтра разбрасывали в тени по горизонтально положенному плетню. Через 2-3 дня уклейка или, как говорили местные мужики, “уклея” - готова. Ешь ее, как семечки. Однако насыщаешься быстро. Жир так и капает.
Мужики показали нам, как ловят и крупную рыбу, но во всех случаях нужны не наши поплавочные удочки, а сети. Но мы же, с Володей, предпочитали удочки.

В двух часах от Волгограда
Сердце так волнуется,
Будто в юности, отрада,
Мы с тобой целуемся.

То местечко - все в песках -
Хуторок Крапивин -
А крапива лишь в лесках,
Где склонились ивы.

Вдоль речушки Иловли,
Что течет до Дона,
Место рыбной ловли.
Здесь в гостях, как дома.

И т.д.

Здесь круги уклейки
Вызовут улыбку,
Запах пальцев клейких,
После ловли рыбки
          
             Из стихотворения “Хутор Крапивин” в сборнике “Полынь”


20
Мой школьный друг Володя Рабинович (справа) и его приятель, также имеющий родственников на хуторе Крапивин.
1953 год.

21

Карта родных мест на Иловле и Дону. Хутор Крапивин не отмечен, но он примыкает к железнодорожному мосту через Иловлю, эта речушка встречается с Домом в 5-7 километрах от станции Иловля. Это место на черно-белых фотографиях выделяется темным пятном. Именно здесь мы добыли двух крупных сазанов. А в 1982 году мы с Владом скрывались выше станицы Новогригорьевская. Здесь имеется хорошие автомобильные подъезды. 


Я уходил в дебри Иловли, поев пышек или пирогов с картошкой и выпив стакан каймака. Мы с Володей предпочитали проводить время врозь, как будто мы мешали друг другу. Я не любил присутствия кого-то, да и Володя, похоже, то же. Мне нравилось одиночество: лишь в таком случае я мог ощущать всю прелесть природы. Видимо, то же чувствовал и Володя.
Я любил менять места, уходя все глубже и дальше по правому берегу, забираясь в такие дебри, что сам начинал сомневаться в правильности маршрута. Около железнодорожного моста через Иловлю образуются настоящие джунгли, которые обычно никто не посещает. Здесь место старицы Иловли, называемое Лавленкой. Сюда меня тянуло с особой силой. В этой старице можно было поймать щуку и язя, заблудившегося весной, когда все воды объединяются, образуя громадную заводь. В этой заводи, превращающейся летом в старицу, купались мои мысли, фантазии, и чаяния.



Вот - сердцу милая картина:
Заросший берег, камыши,
Тропинка тайная в тиши,
Осоки островки и тина,
Прогретая июльским днем.
Как часто думаю о нем,
Том уголке в степи полынной!

Чуть в сторону - такая гуща
Кустов и напоенных трав...
Туда неугомонный нрав
Толкал меня, и сердце пуще
Стучало, будто вскрыл я клад.
Все мило мне, все было в лад
С мечтой о счастье в жизни этой...

Здесь окропляли меня ивы,
Ужи шипели свои песни
О том, что в мире нет чудесней
Краев и мест. Неторопливо
Струились воды, жук жужжал...
Зачем так рано я сбежал
Из тех краев в края иные!?

И т.д.

 Из стихотворения “Края”  в сборнике  “Полынь”

Так описывал я заветные места на Иловле. Сколько времени прошло, а я никак не могу забыть “края”, которые открывали мне травы выше пояса, болотные птицы, ужи и коряги. Это было то, что можно назвать одним словом - счастье.
От Иловли не так уж далеко было до Дона (не более 8 -10 километров). Мы не очень часто посещали Дон, который был по нашим меркам все же далековато. Но рыбаки знают: если хочешь поймать крупную рыбу – иди на Дон и побудь там несколько дней в палатке, покорми комаров. Пребывание обязательно окупится – не в первый же день, но рыбацкая удача обязательно придет.
Однажды мы с Володей и маленьким деревенским парнишкой поехали на Дон на велосипедах, одолжив их, у станичников. Не везло: все попадались маленькие голавли, язьки и подлещики. Мы же ждали сазанов на продажу.
Перед тем, как уезжать, расстроенные мы бесцельно бродили по пояс в воде. Я споткнулся обо что-то в воде. Это оказалась толстая веревка, а на ней что-то дергалось. Оказалось, что это два огромных сазана на кукане. Человек, поймавший сазанов, скрылся куда-то, боясь разоблачения и обвинения в браконьерстве. Действительно, такую рыбу не поймаешь на разрешенную снасть. Каждый сазан был килограммов по пять. Хорошая добыча для тети Таси. Мы ни минуты не сомневались в правильности наших действий, снимая с кукана сазанов и располагая их в мешке: они уже были почти уснувшие и не отошли бы, если отпустить их на волю. Браконьер попал в руки воришек. Мы вернулись в станицу, не испытывая ни малейшего стыда, а только страх, что нас поймают, изобьют и отнимут добычу.
Жара была такая, что марево весь день стояло над землей. Мы уснули при закрытых ставнях.

И в этом знойном междуречье
Лишь суслик - царь, княжна - коза.
Здесь пятна варежек овечьих
Да птиц парящих голоса...
Я был в краю том так беспечен!!!

                Из стихотворения “Бивак” в сборнике"Полынь"

СЕЛЬДИ ЗАЛОМ

У меня в 1955 году появилась рыбацкая лодка, но двигатель еще не был поставлен. Поэтому далеко от места причаливания лодки к мосткам дебаркадера нельзя было отойти. Слишком тяжела была рыбацкая фелюга. Вид у нее был красивый и когда я говорил о ней, как о паве, то Виктор Ильич Гадышев – мой отчим – растекался в улыбке. Это означало, что он очень доволен, но невозможность отойти дальше 500 метров от места причаливания говорила о необходимости скорейшей установки двигателя. Он был, но ... И это выходит за пределы данного повествования.
Рано утром, хотя и было тяжело, я отчалил и встал недалеко от дебаркадера. Говорили, что наступает пора прохода сельдей. Глупая сельдь зачем-то клюет на красную тряпочку (самодур).
Опускается груз с леской до дна. На основной леске 3-5 поводков длиной по половине метра, оснащенных крючками размером № 8 -10. Эти поводки с крючками прикрепляют к заранее заготовленным петлям основы, идущей ко дну. На крючки привязывают красные ленточки. И все – самодур готов. Опускаешь его до дна и ждешь поклевки. Она выдает себя резкими рывками основы. Если хочешь – тяни, а если хочешь – жди другой поклевки.
В тот день было бешеное количество качественных поклевок. Иногда удавалось подсечь сразу трех сельдей, которые называются “залом”. Вес заломов достигает 0.5 – 0.6 килограмма. Вы не купите такую прелесть в магазине: из нее приготавливают пластовку. Пластовка – вяленая сельдь, имеющая форму пласта. Иногда этот пласт имеет ширину, равную длине или даже больше. Исключительно вкусная рыбка. Теперь ее трудно найти. О ней вспоминают как о былом волжском богатстве.
В тот день я не смог отнести улов домой за один раз. Представьте улов из 132 сельдей-заломов. Это, по меньшей мере, 40 килограммов рыбы. Пришлось отдать смотрителю дебаркадера 10 килограммов заломов, чтобы он охранял лодку и улов, который я смог перенести домой только за два раза. Ничего подобного я никогда в своей жизни не видел и теперь уже не увижу.

НОВЫЙ ГОД

Москвичи-сокурсники были хорошими парнями и девчатами, стремящимися скрасить жизнь иногородних студентов. Я вспоминаю приглашение отпраздновать Новый Год 1954-1955 года совместно с москвичами. Это была квартира в доме, расположенном недалеко от Москва-реки. Кому принадлежала эта квартира я не в состоянии вспомнить. Имеются два варианта: хозяевами могли быль Таня Юрасова или Валерий Легасов. Дом, скорее всего, находился в районе недалеко от Москва-реки. Встретили Новый Год, хорошо повеселились, захотели на воздух, и самые “шустрые” ребята – я и Лида Иванова побежали к Москва-реке. В темноте мы не заметили обрыва и свалились в него. Первым (на тысячную долю секунды) упал я, а на меня рухнула Лида. Ей была подготовлено ложе, и она радостно и ничего не понимая, вскочила, готовая дальше бежать. Но я был плох. Сначала я с  минуту лежал, потеряв сознание. Затем, кряхтя, поднялся, потеряв всякий интерес к Москва-реке. Добраться бы до дома. Выбрались из ямы, и “считать мы стали раны” уже дома. У меня явно было небольшое сотрясение мозга: меня тошнило, но я подумал, что от вина. Вся левая часть лица было ободрана. На лбу образовалась шишка, и начал красоваться синяк, который потом приобретал различные оттенки. Я вспоминаю об этом, как о случае, который повлиял на мою трагичную судьбу. Это было второе серьезное сотрясение мозга.
      
НАСТОЙЧИВОСТЬ

Я копался с карбюраторным двигателем СМ-255Л целую неделю. Мне хотелось иметь лодку с мотором, но консилиум лучших слесарей во главе с Гадышевым постановил: “Мотор не подлежит ремонту, а его необходимо заменить  другим”. Второй двигатель оказался с тем же дефектом. Я бесился от беспомощности и попросил отчима разрешения попытаться разобраться самому. С ехидной улыбочкой Ильич разрешил, дав на попытки два дня, а дальше он отвозит мотор и сдает его в магазин, как негодный.
Удивлению не было предела, когда я подъехал к Волгалессплаву – организации Ильича – на крсавице-лодке с работающим мотором. Все работники этой организации высыпали на берег и аплодировали мне. Это было настоящее торжество всех слесарей. Они по настоящему радовались, радовались как дети. Они болели за судьбу мотора и считали результат своим. Коллектив не опозорился, и кто-то один из коллектива “усмирил” эту капризную “лошадку”. Меня приняли в свой коллектив! Один Ильич стоял насупясь, почти плача от досады. Он не одобрил мою быструю победу. Я должен был подарить ее Ильичу, но не сделал этого. Это была главная моя ошибка! Правда мне не кажется, чтобы Ильич принял бы победу. Нужно было подстроить так, чтобы победа была только его. У меня не хватило хитрости, кроме того, и у меня была своя гордость, чтобы подарить победу обидчику женщин.
В чем была суть всех просчетов специалистов по двигателям и, что я обнаружил? Прокрутвшись почти весь день до  тошноты на качающейся лодке – я, который не раз разбирал и собирал систему всасывания горючей смеси из карбюратора в картер, я вновь, в последний раз разобрал систему всасывания и сел на горячий песок. Меня шатало как на волнах.
Закрываю глаза и вижу, как горючая смесь засасывается в картер, как она  сжимается в нем и поднимающимся поршнем. Ну, думай, думай, что дальше...   Здесь должна быть заковыка, ну, точно, здесь! Я заметил, что карбюратор образует смесь, а она всасывается и тут же, при обратном ходе поршня, выплевывается. Система “чихает”! Я впервые точно знал, что делать и какой будет результат!
Это уже потом я начал говорить о слишком высокой жесткости пластинок-клапанов и о прочих деталях. Как только я заменил стальные (перекаленную) пластинки на гитенаксовые (почти бумажные), толщиной 0,5 мм (то, что было под рукой!), так двигатель заработал.
Кстати, за все почти четыре года, ни разу не пришлось заменять гитенаксовые клапаны. Вероятно, какой-то инженер рассчитывал этот клапан и доказывал, что вот такой именно должна быть его жесткость и только такой, а мальчишка взял да поменял клапан на какую-то дребедень.
У этой истории – ясное дальнейшее развитие. Я во всех своих инженерных и научных решениях не боялся оригинальности и не верил  тому, что могла сделать девчушка-конструктор или маститый ученый.
В этот день – 12 июля 1956 года - Ильич пришел домой сильно пьяный и злой, а я стал его кровным врагом.

ВРАГ

Виктор Ильич Гадышев относился к тем людям, которые все время говорят о своей роли в военных действиях с Гитлеровской Германией. Такие люди все время твердят: “Мы воевали”. Я не разу не слышал об этом от сокурсника Сергея Колесова, но от Виктора Ильича – постоянно. У Сергея были награды, в частности, орден Красной Звезды, а у Виктора Ильича ничего не было. Правда, он служил на крейсере “Киров”, которого ранила немецкая подводная лодка недалеко от своих вод, даже не дав ему участвовать в боевых действиях. Матросы спасались, кто как мог. Среди них был и раненый Гадышев, что потом давало ему возможность постоянно говорить: “Во время войны я служил на крейсере “Киров””.   Нужно было бы говорить: “Я служил на немецком крейсере, переименованном в крейсер “Киров” и почти потопленном под Кенигсбергом, т.е. под Калининградом”. Правда, пафос при этом бы терялся, и изменялась окраска. Вообще ни одному большому кораблю немцы не позволили выйти из “балтийской лужи” – немецкое выражение. Славились только наши подводные лодки, которые, в ответ, топили немецкие крейсеры.
Разве можно было об этом сказать Гадышеву. Я и помалкивал, когда он распалялся за выпивкой. История умалчивает о том, что он делал после печальной истории с крейсером “Киров”. Он намекал на службу в морской пехоте, но события являются какими-то туманными. И об этом я ни слова не спрашивал.
Есть два типа пьяных. Одни становятся тем добродушнее, чем больше выпьют, а потом окончательно “отключаются”. Другие становятся тем злее и сложнее в беседе, чем больше потребили зелья. Но финал у тех и других – один.
Виктор Гадышев – был из второй группы пьяных. Выпив, он придирался к своей жене (к моей маме) и доводил меня до озлобления. Честно говоря, мама приготовила столько браги, что я, несколько часов назад приехавший из Москвы в июле 1956 года на каникулы, также был пьяненьким.
Сначала зашел разговор о доблести русских матросов (обычная тема для Виктора Ильича). Я, который читал о печальной истории балтийского флота, позволил себе комментарий, который вывел из себя Ильича. Вдруг мать, видя назревающий скандал, попыталась ослабить напряженность ситуации и только подлила “масла в огонь”. Ильич перенес огонь главной артиллерии на нее и полез с кулаками. Я вступился за мать и был доволен, что Ильич ушел. Однако это был не успокоительный отход, а поиск оружия. Он вернулся с толстостенной вазой в руках и я, даже не успев что-то промолвить, как ваза разлетелась об мою голову. Дальше мне рассказывают, что я упал в груду стеклянных осколков ...
Я очнулся, говорят, на второй день со страшной головной болью, болью в пораненном правом плече и лопатке, которые “смягчили” удар об груду хрустальных осколков.
Пробыл я в больнице две недели. У меня были “видения”, делавшие жизнь в палате на 8 коек, более интересной. В поезде “Москва-Волгоград” мне удалось прочитать “Хронику времен Карла IX” Проспера Мериме. В моих мозгах что-то щелкнуло, и я стал видеть каждую страницу, будто она была перед глазами.
Пострадавшие также как я, просили рассказать что-нибудь интересненькое. Для рассказа я выбрал книгу “Хроника времен Карла IX”, каждую страницу которой я видел, как бы книга не только запомнилась, но была прозрачной.
В этот же день сосед умер: его ребята долго били, надев ведро на голову. Видимо, это испытание было похлеще моего – у него сотрясение мозга было на балл выше, чем у меня. Но у меня это было третье сотрясение, а эффекты, вероятно, накапливаются. Быть может, читатель помнит, что первое сотрясение мозга было от встречи моей головы с летящим кирпичом в Кишиневе. Тогда не было злоумышленника, и я не держал зла против бедалаги, который попал в руки директора школы и сам обливался горькими слезами. Второе сотрясенье было на первом курсе на Новый год в компании с Лидой Ивановой. Здесь также не было врага, а моя только беспечность. В третьем случае был враг, который не убил бы меня, так убил бы мать. Причину злобы Ильича я понял позднее. Из этого понимания стало ясно, что Виктор Ильич Гадышев не простил мое умение.
Потом уже, после инсульта я познакомился с Юрием Москвитиным, который почти 2 года ничего не говорил после инсульта, но, заговорив, обнаружил у себя истинный дар поэта. Я его рассматриваю как поэта, равного по силе Максимилиану Волошину. Вот на такие выкрутасы способен наш мозг. Если бы я не был столь изранен, я бы попытался заняться проблемой мозга. Тем более у меня была не опубликованная, но признанная академиком Красновским и с успехом доложенная в МГУ статья: “О механизме переноса возбуждения в аксонах”.
Недавно мне позвонила моя институтская подруга и соседка по дачам. Я, вдруг заговори с ней о том, как интересно ведет себя мой мозг.
“Сумасшедший Лерка! Ты еще думаешь об этом, когда пора подумать о другом” – сказала Оксана. Она права, но по-другому - я не могу.

22

Моя сестра Лариса рядом с моторной лодкой – источником радости и будущей вражды

В ДРУГОЙ БОЛЬНИЦЕ

Вернувшись в институт, я никому не рассказал о своей травме и, о ее виновнике. Меня, как в Молдавии, опять начали мучать чирьи, к которым добавилось воспаленье среднего уха. Особенно сильно эта напасть проявилась весной 1957 года, когда я был уже на третьем курсе. Мне предложили лечь в больницу на Соколиной горе. Палата была чистенькой, рассчитанной на четыре койки. Лечились молодые парни, причем, самому старшему было 37 лет. Все они страдали воспалением среднего уха, а старший уже потерял слух из-за запущенности болезни. Мне было не по себе от такой перспективы.
В палату приходила миловидная сестренка. Она измеряла температуру, меняла повязку на ухе и капала в него какую-то жидкость. Мне сестренка была глубоко симпатична, и я искал встреч с ней. Но девушка не обращала внимания на меня. На такого симпатичного с забинтованной головой и текущим ухом! Хотя бы из жалости, но ведь можно подарить улыбку, предназначенную только мне. Я уже потерял надежду, как вдруг Таня изменилась и стала отвечать на многозначительные взгляды. Я объяснил это выздоровлением и его перспективами.
Когда я выписался из больницы, то много раз приходил к Татьяне на Соколиную гору, но эти приходы становились все реже, и я совсем потерял к Тане интерес. Спросите меня, что случилось, я не смогу ответить. Любовь как легко вспыхнула, так легко и погасла. Потом такое явление много раз повторялось, и я стал волноваться, что настоящей любви вообще нет. Ее не было и при первой женитьбе на Лиде Харламовой, ее я не понял и при второй. Я понял, что  такое настоящая любовь, только в позднем возрасте, когда мне пришлось познать и великую любовь, и великую  печаль.

ЩУЧЬЯ СВАДЬБА

О Бакалде, месте отдыха Волгоградцев, уже я приводил стихи. Но когда была приобретена моторная лодка, купленная на сбережения части алиментов, выплачиваемых профессором Тарасовым сыну Валерию, он, по, крайней мере, на время каникул становился полным хозяином лодки. После ужасного происшествия 1956 года отношения стали натянутыми, и Ильич перестал заниматься моторной лодкой вообще. К счастью, лодка уже не требовала особого присмотра и сохранялась до продажи в преддипломном 1959 году.
Но летом 1957 года я использовал ее во всю. Я часто посещал на лодке Бакалду, разведал более дальние места, но пока еще считающиеся Бакалдой. Сюда отдыхающий народ не решался заходить из-за отдаленности дебаркадера: необходимости не только добраться до места, но и отправляться обратно. Чтобы достичь отдаленных этих мест, нужно было долго идти по жаре, проваливаясь в зыбучие пески, пройдя не меньше, чем 5 километров.

К описываемому времени, хорошими приятелями у меня (благодаря Володе Рабиновичу) стали студенты института городского хозяйства, по каким-то причинам, не уезжающие домой. В тот день я собрал команду из шести человек, которые были рады отправиться за Волгу на моторке.
Было выбрано места далеко за Бакалдой. Всю дорогу веселились: что в этом возрасте (18 – 19 лет) может надолго огорчить здорового парня?
Прибыли на косу рядом с лесом, но подальше от комаров. Здесь нетрудно было найти сушняк, выброшенный Старой Волгой. Среди сушняка были даже какие-то ящики. Вечерело. Вспыхнул костер, как всегда, окрашивающий жизнь особым цветом и смыслом. Если отойти от костра на десяток шагов – в небе вспыхивают звезды. Они, загораются тем ярче, чем дальше ты от костра и чем сильнее внутри жжет вино. Наконец, парни, сморенные воздухом, вином и полной тишиной, решаются спать. Байки закончились и я – один. Я никогда не могу спать, если всходит полная луна, и гаснут звезды. Что-то зашевелилось в воде. Сначала мне стало жутковато: он подумал о змеях, кишащих, как он однажды наблюдал на Дону. Тогда тоже не было никаких всплесков. Так,  по-моему, могли вести себя клубки змей.
Первый же заброс блесны прояснил ситуацию и привел к дрожи во всем теле, поскольку сразу удалось вытащить щуку граммов на 800. Второй заброс – и ощущение такое, будто я тяну что-то сильно сопротивляющееся. И, вдруг,- легкость. Я вытаскиваю оборванную леску. Слишком тонкая леска на спиннинге. Кто же ожидал такую удачу?
Когда кончились все блесны, у меня уже было 18 щук. Далее приходится менять блесны на их имитацию - куски жести от консервных банок и тройники, которых, к счастью, было много в рыбацком ящичке. Вновь подсчет пойманных щук, а частота поклевок не уменьшается. Я уже поймал 43 щуки, но кончились даже жестянки. Возникает бешеная идея - ловить на створки раковин-пеловиц. В лунном свете они вполне могут сойти за приманку. В результате я поймал еще 9 щук. Вдруг, как по команде, щуки отошли от мелководья. Я заметил, что уже стало совсем светло.
Парни вылезали из палаток по нужде, заспанные и ничего не понимающие. Самым понятливым ребятам я показал щевелящееся месиво из 52 щук в рыбном отсеке лодки.
Все стали быстро просыпаться, как будто их облили холодной водой, расспрашивая и удивляясь. Я и сам был предельно удивлен, но не показывал виду. Такой улов щук у меня был только один раз в длинной жизни, и я не знаю, чем его можно объяснить.
Рыбу поделили, 2/3 взяли ребята в общежитие, а треть использовала мама для приготовления маринованной щуки. Ильич принципиально не ел рыбу, как будто она была отравленной. Ни одного вопроса от него никто не услышал. Да бог с ним, с Ильичем! Ему действительно не легко при наличии такой гордыни.
Невероятная рыбалка и наш бивак на косе у кромки леса навсегда остались в памяти.

23

На фото – я, Лариса и мама на отдыхе за Волгой



Бивак разбит у кромки леса,
За ним озера, сочность луга,
Земля, не видевшая плуга,
Дорога, пыль совсем без веса,
Стоит над нею, как завеса.
А ночью черный бархат неба,
Удары рыб, как взмах бича.
Средь дня предельно горяча
Песка постель. Загар плеча
Опять блестит …
То быль иль небыль?!
         

             Из стихотворения “Бивак” в сборнике “Полынь” 
ВОЛГА-ДОН

Канал Волга-Дон кончается в Красноармейске – этом городе, который не считается уже Волгоградом. Хватит! И так Волгоград растянулся почти на сто километров от гидростанции имени 22 съезда КПСС  до поселка имени Саши Чекалина. За этим поселком на протяжении 10 километров идут частые разрывы сплошности построек. Город начинает представлять собой чередование поселков, разделяемых оврагами и степью (см. карту).
Самое широкое место Волгограда – 12 километров – заканчивается быстро. За этим вздувшимся животом - тощие ноги. Здесь расположились знаменитые заводы: Красный Октябрь, Баррикады и Тракторный. Два первых завода, знаменитые на всю страну, почти совсем перестали работать в 90-е годы, но, вдруг, нашли силы подниматься (в 2000-х годах). А Тракторный совсем погиб. Хорошо чувствует себя алюминиевый завод – источник серьезного загрязнения воздуха фтористым водородом и бенз-а-пиреном. Дают, дают жить наши капиталистические друзья самым вредным производствам. А трактора - покупайте за границей! Во втором Волгограде не столь развита промышленность. Гидролизный завод – теперь биохимический, никогда не останавливался – да разве можно прекратить выпуск спирта-сырца. Завод Петрова, занимающийся производством бурового оборудования. Это – уже за Ельшанкой. Однако завод им. С.М. Кирова, которому я обязан своей научной карьерой, производил такие вещества, от которых падало все живое. Существовали биоиндикаторы благополучия – птички канарейки, которые указывали бежать из цеха или оставаться. На этом заводе производились пестициды. А где пестициды, там самые коварные военные яды: зоман и зорин.
Одним словом мама знала, где выбрать свое жилье. Оно располагалось напротив завода С.М. Кирова в местечке, названном не без юмора – Веселая Балка. Там, высоко над Волгой били ключи с полезной Ергеньевской водой. А выше, совсем на плато, располагалось, я думаю, хвостохранилище завода пестицидов, поскольку в нем не водились даже лягушки. Туда не шел и скот, несмотря на бешеную жару. Однако в соседней балке, заросшей терновником, шиповником и деревьями жерделей, было удивительно уютно. Туда тянуло отдохнуть, если устанешь от длинных очередей...
От Веселой балки до Красногвардейска – города строителей канала Волга – Дон – совсем рукой подать: не более десяти километров.   
Мой любимый Волгоград чем-то напоминает согбенного одноногого солдата, оставшегося живым после военных действий 1942 года. Голова этого человека – городок имени Саши Чекалина, а Красноармейск – святой ореол над головой. Туловище – центральная часть Волгограда.
Этот человек явно увечен и болен. Я родился тут, учился тут и провел самые замечательные дни в моей жизни на моей Волге. Меня трудно обвинить в пристрастности. А люблю я этот город до надрыва сердца!
Я все время думаю: такой ли участи достоин этот одноногий солдат? Его ли награждать лишь праздничными салютами?

Мы все – в полынной горечи степей
И в хлорке неухоженных сортиров,
Средь псов сорвавшихся с цепей,
Палящих в люд, как по мишеням тира.

Мы так устали от ворья и бед,
От нищеты, бесправья и насилья.
Почти всю жизнь, десятки лучших лет,
Свидетелем являюсь я бессилья.

Из стихотворения “Рабы” в сборнике “Зарницы”

Канал Волга – Дон – действительно уникальное сооружение. Едешь на поезде, который направляется в станицу Тихорецкую или в город Сальск и, вдруг, видишь, как движется пароходная или теплоходная труба по степи: самого плавсредства не видно. Сначала ты удивляешься: не мираж ли это, а марево так и колышется над степью, которая напоена непередаваемым воздухом, треском кузнечиков, удивленными шапками чертополоха. Это все только усиливает иллюзию от плывущей по степи трубы. Только потом, когда ты совсем подъехал к трубе, иллюзия наполняется смыслом. Это теплоход плывет по узкому искусственному руслу. Я так любил эти иллюзии, торговлю вяленой чехонью и лещами, уютных старушек, разносящих прозрачных рыб. Я так горжусь, что жил здесь.
Когда же ты, в разные годы, оказывался в Красноармейске, то тебя поражали два события: появление гигантского Сталина И.В. и соединение воды реки Дон с водой реки Волги. Вода Дона – семя. Она имеет даже белесый цвет мужского семени, которого не нужно много, чтобы зародить новую жизнь. Так бы оно и было, если бы не реализовался дьяволский план испортить все, построив каскад плотин, которые перегородили путь  жизни. Вода Волги – цвета янтаря. Интересно наблюдать приход в Волгу донской воды. Именно в Красноармейске сливаются две эти реки: Дон находится выше Волги и не надо качать воду – она приходит самотеком.
И.В. Сталин был колосс. Высота его достигала почти 100 метров. Сталин был виден из Сталинграда в бинокль. Но ничто “не вечно под луной”. Пришло время кланяться другим богам, и Сталина спихнули, да так быстро, что народ даже не успел прочувствовать смену декораций. На место Сталина встал его предшественник – Ленин, намного уступивший по гигантизму Сталину. А потом, когда и в этом вожде нашли изъяны, его также демонтировали, и теперь красуется прочнейший постамент. 
Мы любили начинать туристический маршрут, выступая из Веселой балки. Оттуда легко было начинать маршрут в Громки (см. карту). Сюда же можно было посылать гонца за пополнением провианта того, что льется.

Вода белесая от мела
Течет, сколь помнят, жизнь даря.
С востока струи янтаря
Простерла Волга. Коршун смелый
Усмотрит, будто с алтаря,
Степей бескрайние моря
И тихий Дон, и Волги мели.

            Из стихотворения “Бивак” в сборнике “Полынь”

ПРАКТИКИ

Студенческие практики всегда приносили радость. Они оставили неизгладимый след. Я, будучи профессором, часто задаю себе вопрос: “Как сейчас студенты могут обходиться без практик. Кого мы готовим?”. Мы пытаемся копировать американскую систему, забывая (нет, закрывая глаза!) об отсутствии в образовании главного. Каким же может быть технологическое образование, если студент видит производство только несколько часов за время обучения?
Практика – радость в познании производства. У меня, как и у всех, было три практики, каждая по одному месяцу, но если ты проявлял рвение, то мог устроиться работать на два и или даже три месяца.
Первая, ознакомительная практика, была на азотно-туковом комбинате Днепродзержинска. Мы хорошо узнали свой цех получения азота и аммиака из воздуха. У нас были строгие учителя и наставники. Мы помогали производству с энтузиазмом, а потом радостно, и с таким же энтузиазмом, ехали на трамвае или шли через этот чудо-город.
Город поразил нас концентрацией предприятий-гигантов. Два коксохимических завода, азотно-туковый комбинат, а ниже него “шлаковый” завод (мы уже знали, что это предприятие Минатома-Средмаша). Но самый главный завод был – металлургический завод им. Ф.Э. Дзержинского с его пятью доменными печами, мартеновским и конверторным производством. Ночью небо окрашивалось в ярко-красный цвет – это работали конверторы. У нас у всех мурашки позли по коже от гордости за мощь нашей Родины.
Тот, кто хотел (а хотели почти все) мог тут же помогать в цехе. Например, я помогал рабочим отвинчивать громадный фланец у колонны предкатализа. Операция, как сейчас помню, называлась “забивать гайки”. Иначе и не назовешь эту процедуру, так как она производится ключом длиной 2 метра при помощи ударов по нему “бабой”, подвешенной на тросе за тельфер гирей. Гайки были больше наших голов, и их открутить можно было только ударами по гигантскому ключу. Скажите, разве забудется эта операция и, заодно, конструкция колонны предкатализа аммиака, если ты работаешь в коллективе, заменяющем катализатор. Разве забудется процесс ректификационного разделения жидкого азота и кислорода. Почему нужно очищать городской воздух от ацетилена? Почему труба диаметром в 1,5 метра для забора воздуха тянется на десяток километров по Днепроперовску? Я уверен, что на эти, и много других вопросы, современный студент не ответит.
Можно сказать: “Зачем мне эти знания?”. Ответ прост: “Чтобы быть инженером”. Ну, а если я хочу быть ученым, ответы на эти вопросы не помешают. А потом, скажите, зачем нам столько ученых. Мы уже сейчас имеем массу квазиинженеров, квазикандидатов и квазидокторов. Существование плохих специалистов размывает и науку, и инженерное дело. Я мог бы назвать массу докторов и даже членов корреспондентов, ставших таковыми по ошибке.
Вторая практика 1958 года была в Запорожье на титано-магниевом комбинате. Места прикрепления – трехфазные дуговые печи выплавки шлака, который обогащен титаном - и установки получения титановой губки. В 2000 году я был в Китае в “небольшом” городишке (20 миллионов жителей) в Чунцине. Я прекрасно помнил титано-магниевый комбинат и 2 часа отвечал на вопросы китайских технологов, которые интересовались производством титана в России. Потом туда поехал Андрей Андреевич Титов. Ему, конечно, досталось еще больше вопросов о производстве титана в России. Я до сегодняшнего дня хорошо помню это производство и могу рассказывать о нем студентам не по книге, а по собственному опыту.
Забудется ли Днепр, часто посещаемый в свободное от практики время, зазноба – Т..., замужняя к этому моменту, но не потерявшая шарма, остров Хортица, на котором казаки писали письмо турецкому султану (соответствующую картину Репина можно увидеть в Третьяковской галерее), кульки бесконечно дешевой черешни и украинские вареники с картошкой и шкварками. Можно ли забыть подсолнечное поле и страстные поцелуи на нем.
Третья практика 1959 года была снова на Украине в местечке Волноваха. Изучая процесс хлорирования циркона (я остался официально работать). В цехе я сильно отравился хлором. Меня вынесли на свежий воздух, но место работы пришлось сменить из-за навязчивой идиосинкразии. Практика закончилась не только приобретением новых знаний (например, как мешать смесь цирконовой пульпы со щелочью деревянным веслом!), но и получением впервые крупных денег, на которые были куплены подарки маме и сестре.
В Волновахе я сблизился с Вадимом Борисовым и познакомился со студентами МИТХТ им. Ломоносова, среди которых была Вика Дубровская - будущая жена Валерия Владимировича Сергиевского – моего друга на многие годы аспирантуры и после нее.

ЦЕЛИНА

Поездка на целину

Отъезжающие на целину (добровольное дело) должны были собраться 20 августа 1958 года в институте. Отъезд был назначен, на 12 часов по полудню от главного входа в институт, куда будут поданы несколько троллейбусов.
Перед этим мы решили попрощаться с альма матерь, что делается при помощи беседы с Бахусом. Торжество было отменное, но на утро я болел “морскою болезнью” и выгуливал себя вокруг храма Александра Невского, который еще не разрушили. Разрушать было очень трудно: так крепка была кладка. Кроме того, говорили, что в земной глубине были найдены палочки холеры, что затормозило процесс разрушения. Я всегда был против разрушения: так величав был храм Александра Невского.
На этом месте потом построили (за Миусским сквериком) дом пионеров, а теперь он, кажется, называется дом творчества молодежи. Все время пока я болтался вокруг Миусского скверика, скрываясь, время от времени, в укромные местечки, чтобы облегчить свою участь.
Сейчас это событие и обостренное восприятие девушек можно описать стихами:


Мне запомнились сразу большие глаза -
Малахитовый цвет, затаенная нежность.
Я зашел в те глаза, как в салатовый зал,
Встретив в них удивленье, почти неизбежность…

А  затем я заметил тот чувственный рот,
Над губою пушок и на мочках сережки,
Веер длинных ресниц, головы поворот
И смешные косички - торчащие рожки.

Бирюзовые бусы на тоненькой шейке,
Строгий платья покрой, да браслет на руке
Пробегал по запястью подобием змейки.
В свете солнца купалась, как утка в реке.

Улыбалась ему, как давнишнему другу,
И светилась березкой на здешнем лугу.
Я смотрел на тебя почему-то с испугом,
Будто понял в тот миг, что сбежать не смогу.

Все цветочные клумбы политы из лейки,
Шел от них испарений земли аромат,
Ты сидела в Миусском саду на скамейке,
Я ж пришел в садик тот, получив "автомат" …
             


Стихотворение  “В  Миусском скверике” из сборника “Полынь”

У меня становилось на душе теплей, когда я вспоминал эту не к чему не приведшую встречу. Как нужны такие встречи, не к чему не ведущие! В них намного больше жизни, чем во встречах обязывающих. Сейчас, как и тогда, я не искал встреч ни с кем, я просто повторял какие-то стихи, чтобы занять голову чем-то. От этого становилось легче.
Объявили посадку, и все кинулись по своим троллейбусам, а я – опять в центральный корпус. Желудок был пуст, но ощущение тяжести в нем и головокружение не проходили. Дай, бог, благополучно доехать до Рижского вокзала, откуда отходил состав. Первые шесть вагонов принадлежали Менделеевке. Я последний раз “кашлянул” в платок и мне, вдруг, стало легко и весело. Дурнота прошла, как будто я выпил “кислого отрезвляющего квасу”. На самом же деле я съел два апельсина.
Стали занимать места. Я выбрал вторую полку нар у стенки, что позволяло мне отвернуться к ней и мечтать.
Заранее скажу, что все 10 дней пути до Барнаула, были наполнены сплошным весельем и радостью. Наш поезд шел умышленно медленно. Я объяснял это тем, что поезд не имел жесткого графика и ему давали зеленый свет в крайнем случае. Мы не должны были прибывать на крупные станции (скажем, в Куйбышев) днем. Но разве можно пускать такую толпу в культурный город? Больше всего, мы напоминали бурсаков; мы даже подражали их языку. Сказывается, вероятно, очаровавшая нас всех книга Помяловского “Очерки бурсы”. Однако мы могли присмиреть и быть очарованными несколько часов. Так было, когда мы лунной ночью пересекали Южный Урал. Мы знали, что где-то здесь располагаются закрытые предприятия Средмаша. Знал ли Женя Дзекун, что он едет по местам будущей его трудовой славы? Нас покорила невиданная красота этих мест. Мы даже говорили шепотом, а яркая луна плыла и плыла, как бы обгоняя поезд. Такой красоты я сроду не видел.
Я сидел на полу вагона, свесив ноги к убегающей назад земле, и беззвучно плакал от божественной красота и радости на душе. Такие чувства у меня рождал Южный Урал, и я поклялся, что буду стремиться распределиться сюда после окончания института.
Когда, потом, на распределении, меня спросили, где я желаю работать: ответ был готов – я хочу работать в “Чикаго” – так ребята называли предприятия Члябинска-40. Я чрезвычайно расстроился, когда мне отказали по здоровью. У Маковского, который жил на 5 этаже, есть такие шуточные строки, навеянные знаменитой песней “Москву я люблю” и, кроме того, постоянными разговорами о том, где работать:

Буду я в шестьдесят
Кандидатом на ниве столичной.
Я гнезда не совью,
Буду жить без жены, безрежимно,
Но Москву я люблю
И надеюсь, что это взаимно.

            Талантливый хулиган - Дмитрий Маковский.

 
Так, просидев почти всю ночь со свешанными за пределы вагона ногами, я начал бояться упасть, так как меня стало клонить ко сну. Ребята почти все разошлись по нарам, и пора было задвигать дверь. Только тогда я понял, что сильно замерз, хотя ночь была удивительно теплой, но телогрейки и вязаной шапки оказалось маловато. Я быстро пригрелся на нарах за Женей Дзекуном и уснул, как агнец.
Проснулся. Солнце уже было высоко. Парни шумели, и раздавался девичий визг. Это означало, что в вагон каким-то образом проникли девочки из своего вагона. Значит, поезд останавливался, пока я спал. Гости изменили всю нашу (и свою) жизнь. Прекратился мат, но двусмысленности царили.
Надписи мелом на вагонах требуют специального обсуждения! “Здесь едут самые красивые девочки!”, “Здесь – самые мужественные парни”, “Туалет”. Такая надпись красовалась на тамбурах вагонов. Сделал дело – почисть туалет во время хода состава. Если попал туда – жди следующей остановки. К счастью они были очень часто перед светофорами.
Каждый ел свои припасы, но время от времен, когда нас привозили на место с солдатскими казармами, нам удавалось хлебнуть горяченького.

НОВОСИБИРСК

В Новосибирске оказались на шестой день, как и ожидали поздно ночью. Новосибирска так и не увидели. Дзекун, я и Ефимов, которые были из одной группы и ехали вместе, чуть было не плакали от досады.
Уже изрядно усталые, как сонные мухи, ничего не соображая, высыпали из вагонов, оказавшихся в каком-то тупике. Появился майор (начальник состава), который, пока он объявлял “пассажирам” первых вагонов, обитающие последних вагонов разбрелись, и бедному майору пришлось их собирать в кучу, объяснять этому стаду, куда нужно идти и зачем нужно идти вообще. За это время нетерпеливая часть стада из первых вагонов уже танцевала, удивляясь, какая в Новосибирске шаткая почва.
Удивление резко выросло, когда люди стали на глазах исчезать, проваливаясь к дьяволу в преисподнюю. Горох людей, падающих в пропасть, прекратился также вдруг, как начался. Просто студенты сообразили, что от этого места нужно держаться как можно дальше.
Включились многочисленные фонарики, которые выявили три громадных дыры, ведущих с крыши овощехранилища (это было оно) в само хранилище. Стали подползать к дырам, как по льду, и я обнаружил ту дыру, через которую можно попасть на стропила, а по ним - к опорам, ведущим к полу. Студенты – народец смелый и, через несколько минут по овощехранилищу ходило уже человек пять. Упало четыре человека, причем трое получили небольшие травмы, так как высота была не более трех метров. Однако одной девочке сильно не повезло. Она упала на бочку с кислыми огурцами и получила черепно-мозговую травму, как теперь сказали бы, “совместимую с жизнью”. Об этом мы узнали от инспектора, приехавшего на наше место работы.
Возбужденные студенты дошли до солдатских казарм и, не потеряв аппетита, наелись солдатской еды. Несколько часов никак не могли прийти в себя все, обсуждая случай. А я, а я ..!

ВОНАВИ

Если прочитать заголовок этого повествования задом-наперед, то получится фамилия - Иванов.  Вообще-то он был парень не плохой, особенно нравящийся девушкам. Сеьезная история случилась с ним  уже при подъезде к Барнаулу – конечной стации нашего железнодорожного пути. Дальше все разъезжались кто куда. Оставались каких-то 400 километров, и прощай, транссибирская магистраль! Здравствуй, дорога на машинах.

Поезд остановился на полустанке и довольно долго не давали зеленый. Вонави вышел прогуляться по перрону в повышенном настроении. 
- “Чего-то я тебя часто вижу, майор!?” – радостно и панибратски произнес Вонави на глазах у приятных девушек, которые так и прыснули.
Майор пришел в ярость и тут же, понюхав воздух, установил нарушение “сухого закона” и как Вонави не доказывал, что он только что побрился с использованием тройного одеколона, провести опытного вояку было трудно. Ведь он сам в свои времена пробовал это зелье.
Майор объявил, что снимает с поезда товарища Иванова, за нарушения “сухого закона”. На какой же протест девушек натолкнулся майор!
- Не тронемся с места, если Вы снимите Иванова с поезда – кричали девушки и сели впереди тепловоза на рельсы. Конечно, их поддержали ребята, которым только бы насолить майору.
Дали зеленый свет. Транссибирская магистраль военного назначения не работает. Прибегает машинист и, чуть не плача, умаляет майора разобраться с хулиганом, арестовав его. Так майор и сделал, но поезд был задержан на многие минуты. С Ивановым потом раздирались люди из МГБ. Но у Вонави там была “мохнатая лапа” и, дело замяли.
 
БАРНАУЛ

До Барнаула поезд шел почти десять дней. В Барнауле мы - веселые и игривые - пробыли половину дня, т.е. столько, сколько нужно было, чтобы сколотить группки и дождаться машин. Не всегда в группу попадали знакомые лица, т.к. кто-то хотел ехать в тоже место. Мы, т.е. человек десять, согласились ехать на работу в предгорный Алтай, Краснощековский район, станицу (и здесь казацкие станицы) Усть-Белую. Она называлась так потому, что находилась на слиянии реки Белая и мощной горной реки Чарыш.
Была прекрасная солнечная погода 31 августа 1958 года. Машина (полуторка со скамейками) быстро бежала по грунтовой дороге мимо уже скошенных полей. Остались только клочки зерновых в неудобных для косьбы местах. Эти клочки пшеницы были уже полностью побеждены отцветшими васильками и чертополохом, который раскрыл коробочки и пускал пух – привет лета. Так и хотелось сказать:

Чертополох – мой старый друг.
Ах, как красив сорняк!
Люблю, коснувшись его вдруг,
Воспринять ясный знак,
Что красота и боль – сродни.
Как жаль: недолги боли дни.
 
               Стихотворение “Чертополох” из сборника “Зарницы”



24
На фото - я и моя подружка Ирина, а на обеих фотографиях
Славуха.
Другие девушки – неопознаны по именам.

25
На фото – Женя Дзекун и моя подружка Ирина, фотографирую я.
Славуха и девчонки - те же.

РАБОТА НА ЦЕЛИНЕ

То, что мы сбежали с таких важных предметов, как химическая термодинамика (студенты называли ее химдым), потом нам икнулась, но никто не сожалел.
У меня не сохранился в памяти весь целинный коллектив. Точно могу сказать, что были три девушки. Ирина, с которой у меня начало завязываться что-то наподобие романа, но в Москве все лопнуло из-за химдыма. Раиля – миловидная татарочка, жившая в четвертом корпусе общежития. Таня - бесцветная, но добрая и справедливая  девушка и Оля. Остальные 7 человек – парни. Среди них Дзекун Женя, Ефимов Олег, Семенов Юра, безимянный парень из другого факультета, я, парень по имени Славуха, который очень удачно охотился. Девушки: Ирина, Раиля, Таня и Оля - полненькая девушка, красующаяся на фото.
Память подводит. Это легко объяснить тем, что часть людей были в некотором роде “инородцами”, тяжелой работой и делением коллектива на две группы, занимавшиеся разной работой. В частности, инородцы сразу откололись, и мы встречались с ними только во время обеда или ночью при отходе ко сну. 
Основная задача моя и Ирины – работать на веялке.
Воскресные дни было святым делом. Эти, свободные от работы дни, приносили много радости.
Расскажу о распорядке дня. Каждый день назначались назначением двух дежурных по кухне и один раз в три дня – назначался рыболов-охотник. Самым удачным рыболовом и охотником был Славуха, но ведь всем хотелось походить со Славухиной двухстволкой и спиннингом. Все остальные снасти, которые мы взяли, можно было выбросить. Ну, что ловить на леску, толщиной 0,3. Славуха приносил тайменей весом 6-10 килограммов, пойманных на блесну и леску толщиной не менее 0,8 мм. Мне тоже удалось вытащить тайменя не менее 4 килограммов. Я весь день дрожал от возбуждения и радости.
Второй назначалась на кухню стряпуха. И так, каждый день освобождались от работы на току два человека, а раз в три дня еще рыболов-охотник. Славуха работы не избегал: он просто занимал под дни охоты воскресенье.
Однажды он принес три утки, которые немедленно были пущены в дело. Славуха был признан как официальный охотник-рыболов.
При такой погоде и таких красотах можно было денек посвятить подъему на гору в течение всего воскресенья. Высота горы около 1,5 километра, но путь извилист и длинен. Никаких трудностей сам подъем не представлял, исключая усталость и сердцебиение. Останавливались, садились и опять шли, но, когда достигли голой вершины, открылся божественный вид. Речка Белая и мощный поток Чарюш сливались километрах в трех от станицы, и это слияние легко можно было достичь, двигаясь вдоль Белой. Чарыш же был неприступен.
Славуха сказал, что именно в тех местах он ловит тайменей, но ни разу не решился перейти Чарыш, хотя видел, что местные мужики это делают.
В следующее воскресенье та же группа решилась на мужественный шаг. Переходом Чарыша руководил Олег Ефимов. Его план был предельно ясен. Сначала форсируем реку Белую. Олег сказал, что при таком течении туристы переходят реку в сцепке, держась за плечи сразу двух коллег. При этом образуется круг, состоявший из пяти парней. Круг этот медленно вращается, но постепенно продвигается через бурный поток. Оказывается, так можно сопротивляться потоку даже, если он почти достигает груди. Один никогда бы не перешел бурную реку, а вместе мы – сила.
Олег научил нас взбираться на вертикальные скалы. Но этот трюк я никогда больше не повторю даже со страховкой, т.е. привязанным веревкой с карабинами. Это занятие не для меня: “Подумал я" и потерял интерес к альпинизму.
Подсчитывая выполненное, местный бригадир остался доволен и дал нам лишний день отдыха перед приходом машины. Даже в первых числах октября 1958 года погода была солнечной.
Мы уезжали с целины совсем не так, как приехали. Менделеевцев рассовали по разным вагонам пассажирского поезда, который шел трое с половиной суток. Это были мучительные дни: почти все целинники валялись на третьих полках в жару и бреду. Никто за нами не ухаживал, и я думаю, что мы ничего не ели, поскольку выданные пайки остались целыми. Посторонние мужики спасались водкой. У меня был жар более сорока градусов. Я метался в бреду, и меня несколько раз ловили при падении на пол какие-то мужики. На всю жизнь запомнилась мрачная песня: ее даже песней нельзя назвать.

“Бубенчики зеленые дуга, дуга, дуга”
               
                Народное?

Проходило время какого-то мычания и мужики повторяли с новой силой те же “бубенчики”. Поезда с больными целинниками прибывали целую неделю. Вернулся также больной  Валерий Легасов (в будущем Академик Валерий Алексеевич Легасов, возглавлявший ликвидацию аварии в Чернобыле). Однако он простудился сильнее, чем мы и отстал в учебе на целый год. Все помнят, как он организовал на целине коммуну имени Павла Авксентьевича Загорца. Его ругали комсомольцы и даже дали ему выговор. На комсомольских собраниях постоянно вспоминали Вонави-Иванова, но строгих оргвыводов не сделали.
Разве могли быть строгие оргвыводы целинникам, героям труда, особенно тем, у которых отец был полковник КГБ. Им нужно было давать награды!

ПОСЛЕ ЦЕЛИНЫ

Спецлабы
Памятными остались лаборатории по специальным предметам: физико-химическим методам анализа спецэлементов, технологии урана, технологии редких и рассеянных элементов, а также технологии расщепляющихся элементов. Крайне сложно было моделировать такие элементы, как плутоний, америций, технеций, бериллий и т.п. Одни элементы была сверхтоксичны, например бериллий, другие опасны в связи с возможностью возникновения цепной реакции (плутоний) и маленького ядерного взрыва, они же были крайне токсичными. Но технеций легко моделировался марганцем, а уран мы вообще за опасный элемент не считали и работали с ним очень “небрежно”, хотя опасность от него была значительной.
Одну из опаснейших лабораторий вела Валентина Ивановна Савельева. Какой дьявол закинул В.И. Савельеву на это совсем не женское место. Радиохимическую лабораторию также вела хорошенькая женщина - Глина Поликарповна. Почему в этих местах оказались женщины? Но, когда рассматриваешь фотографии в Радиевом институте имени Хлопина в Ленинграде, то берет оторопь: нашу атомную промышленность, в значительной степени, сделали женщины, а мужики отсиживались на командных местах.
Валентина Ивановна любила меня, а я знал это и хулиганил. Помнится эпизод с получением аммонийуранилтрикарбоната – АУТК. Это соединение широко применяется в технологии урана. Всем известно, что в этой реакции используется аммиак. Валентина Ивановна уличила меня в небрежной работе с аммиаком, но я, невинно глядя в глаза Валентины Ивановны и на колбу, откуда несло аммиаком, поднес ее к своему носу, имитируя вдох. На самом деле был выдох. Валентина Ивановна “повторила пробу” и чуть не задохнулась. Хотя за эту бурсацкую выходку я был наказан, но ненадолго.


26
В лаборатории доцента Савельевой В.И. Стоят слева направо: Евгений Дзекун и я.
Сидят - Миша Андреев, Бондарев Николай и Круцко Слава.

ОТЕЦ

Отец, Василий Васильевич, родился 21 августа 1902 года. Я не знаю его родословной, если даже мать ее не знала. Первая  встреча с отцом состоялась в ноябре 1958 года. Никаких родственных чувств я не испытывал – даже уважение было каким-то робким. При встрече отец поразил меня избыточной амбициозностью. Его совершенно не интересовала моя жизнь. Он даже не спросил о том, на каком я курсе, а я же единственно, чем мог похвастать это - признанием, что учусь хорошо на четвертом году обучения.
Видимо, Вера Александровна Ратобыльская, совсем не подготовила отца. Его успехи в науке меня не могли удивить, поскольку я читал его статьи, но ничего в них не понял. Особенно острой была статья-спор с Лифшицем. Она-то и произвела на меня неизгладимое впечатление. Тогда я подумал про отца, что он гениальный мужик, а мне никогда таким не стать.
Мне он рассказывал все так, как будто перед ним сидит академик. Судьба матери его не интересовала: он даже забыл, как ее зовут, и несколько раз называл мать Антониной. По-видимому, это - следствие сложного разговора Антонины Константиновны Беловой – моей тетки с Тарасовым. Сначала я принимал поведение отца за волнение, которое испытывал сам. В действительности никакого волнения не было.
На первом курсе отец читал нам лекции, но они не были нужны студенту, желающему знать предмет. Это были отрывки тем с бесконечным перескакиванием. У него был сальтоторный  способ изложения материала, предельно шокирующий меня. Отдельные части рассказа были блестящими, и я начинал верить, что он Мастер, а Маргарита  - Людмила Михайловна.
Одним словом, когда отец спросил, кого я слушал по предмету, пришлось схитрить и назвать не Тарасова Василия Васильевич. Мне всегда было стыдно признаваться, что я не дотягиваю до лекций отца. Слушатели, старше меня лет на 5-7 говорили, что лекции Тарасова собирали аудиторию со всей Москвы и, я привык думать, что лекции отца когда-то, действительно, были чудом.
Сдавать экзамены по лекциям отца было мучением. Я, как и в случае Капустинского, не записал ни одной лекции. Однако причины в этих случаях были разные.
Когда я окончил институт, и начал работать на заводе, отношения с отцом стали развиваться динамичнее. Меня пригласили на дачу на Николиной горе, где я провел прекрасный день. Отец расспрашивал меня о смысле выполняемой мной работы и остался доволен ответом. Мне позволили ездить на мотоцикле по Николиной горе. Я никогда не забуду той свободы, которую получил и, одаренный бобровой шапкой, вернулся в инженерное общежитие.
Назревал период аспирантуры, содержание которой все больше захватывало отца. Я торжествовал и, если отец был занят, то я разговаривал с его женой – Людмилой Михайловной, которая боготворила отца и очень хорошо относилась ко мне. Аспирантура окончилась, я удачно защитил диссертацию, по теме, которую выбрал сам и сам разработал, что понравилось отцу, который помнил члена–корр. Ягодина Г.А., бывшего некоторое время его аспирантом.
На моей защите присутствовали Вера Александрова Ратобыльская и жена отца Людмила Михайловна. Я уже начал считаться своим на кафедре физики и, вдруг, отца свалил инфаркт, и наступила практически мгновенная  смерть. Это было в марте 1969 года.
Как бы я мечтал так же, “по Тарасовски”, окончить жизнь, но мне была суждена тяжелейшая доля человека, страдающего мучительными болями, наподобие тех, которые испытывал “Овод” и в придачу паралич всей правой половины тела. Я часто говорю себе: “Будь доволен тем, что имеешь. Главное – у тебя ясный ум и высокая работоспособность”.
 - Интересно, одобрил бы меня отец? – думал я частенько, и это означало, что я признал отца только после его смерти. Странная штука жизнь!




Отец

Цепные и слоистые структуры
Будили мысль его как медный гонг.
Житейское для столь живой натуры
Далеким было, дальше, чем Гонконг.

Рождали интерес алмаз, графит, рутил
Как атом с атомом в них сцеплен.
Модель кристалла он крутил,
И думал о движеньях мертвой цепи.

Был поэтичен, называл фононы
Неслышной музыкой цепей.
Но вот конфуз - чужое в его тоне
Мне слышалось - ну хоть убей.

Однажды я пытался  рассказать
О творчестве простого инженера...
Отец  спросил в ответ про мать
И снова о цепях, все в той манере...

Заговорил о Шульце и об Иоффе
- Людмила! крикнул вдруг сердясь,
- Ну,  где ж обещанное кофе?!
Мы разошлись, поспешно распростясь…

Через три месяца - звонок тревожный
И чей-то голос, хлесткий как удар,
Принес мне весть о том, что невозможным
Казалось мне. Ушел великий дар!

Мне знак об этом слишком поздно послан:
Извечная у нас, людей, беда.
Ценить мы начинаем только после,
Иль не оценим вовсе никогда. 
          


С именем отца всегда ассоциируются имена Оксаны Мостовой и Алика Очкина, которые на первом курсе решили задачу отрицательной инерции. Эту задачу отец предложил всем решить дома.
Как сейчас, я помню удивительное поведение шарика, наполненного гелием и привязанного к тележке. Шарик отклонялся при торможении тележки в сторону, противоположную той, которую мы привыкли видеть. Отец с восхищением говорил об Оксане и Алике, но я не завидовал. Я решил эту задачу почти сейчас же, но не признался.

27 Профессор Тарасов Василий Васильевич, заведующий кафедрой физики
Фото отца

НА ЗАВОДЕ

Мне не удалось распределиться в Челябинск-40 по состоянию здоровья. Завод А или п/я 125, а позднее п/я В-2822 было вполне современным предприятием. Оно и приютило меня как родного. Здесь многим можно было даже гордиться. Я попал в центральную научно-исследовательскую лабораторию (ЦНИЛ) – в руки Квашневской Марии Сергеевны, непосредственным начальником которой был Семенов Григорий Иванович. Мария Сергеевна была очень умной руководительницей-металлургом. Когда я стал заниматься гидрометаллургией гафния, она отстранилась от моего дела, дав мне полную свободу.
- “Я в этом ничего не понимаю. Радуйтесь” – у вас полная свобода – сказала Мария Сергеевна.
Пришло время, и меня вызвали к главному инженеру завода Крониду Викторовичу Орлову.
- “Я слышал от Геннадия Алексеевича Ягодина, что вы неплохо разбираетесь в методах экстракционного разделения элементов” – сказал Кронид Викторович. Я сделал такое движение головой, которое можно было трактовать и как – да, и как – нет.
- “Прекрасно. Вот и займитесь получением гафния из “хвостов”, которых накопилось у нас на берегу Москвы – реки порядка тысячи тонн” - сказал КВ. Так мы стали его звать в своих кругах.
- “Утрем десятке нос?! А то они уж очень высоко стали его задирать”.
Это только потом я стал разбираться, кто есть кто. Десятка – это знаменитый Всесоюзный научно-исследовательский институт химической технологии  (ВНИИХТ), расположенный рядом с заводом, а девятка – Всесоюзный научно - исследовательский институт неорганических материалов (ВНИИНМ), расположенный за метро Сокол. В названиях этих институтов ничто не выдало род их занятий. Разве ясно, что институт ВНИИХТ занимается проблемой получения урана из руд, а ВНИИНМ увлечен проблемой получения плутония в процессе вторичной переработки урановых стержней, вытащенных из атомного реактора. Эти тепловыделяющие элементы - стержни (ТВЭЛы) надо  очищать от ядов, т.е. элементов, накапливающихся в процессе ядерной реакции. Ведь не может же реактор работать вечно. Существует сложная и опасная технология очистки ТВЭЛов с получением урана 235, урана 238 и плутония 239.
Я понял, что мне придется иметь дело с проблемой получения гафния, который является сильным поглотителем нейтронов и может мгновенно остановить ядерную реакцию. Эта задача была чрезвычайно актуальной. Из гафния легко получить стержни управления и защиты (СУЗ) атомных реакторов подводных лодок.
- “Я хочу, чтобы вы через год поставили на этот стол  первый килограмм чистой окиси гафния. Я даю вам свободу действий. Если возникнут трудности – прямо ко мне. Я оповещу всех начальников цехов и служб о вашей деятельности. О ней вам придется отчитываться регулярно” – сказал жестким тоном КВ. Из этого требования КВ я понял, что, порученное мне дело - дело не шуточное.

Следует немного описать завод.
Это было передовое предприятие Министерства среднего машиностроения, министром которого был Славский Ефим Павлович – уникальный человек.
Цех № 2 – основной цех, технологом которого придется стать мне, а после моего ухода в аспирантуру - Сергею Колесову. Начальник цеха Билютин Аркадий.
Цех №3 – производство тория, технологом которого со временем станет мой дипломник Виноградов Владимир Григорьевич. Потом он станет заместителем Министра Средмаша. В этом же цехе будет, на свою беду, работать Александр Колесников.
Цех № 6 – производство редкоземельных элементов (РЗЭ), технологом которого являлся талантливый инженер Логинов Алексей.
Цех № 60 – современное производство РЗЭ. Виноградов В.Г. стал - со временем - начальником цеха №60.

Производство тория, загрязнив территорию завода протактинием, было закрыто. Но реакторы на быстрых нейтронах прекрасно работали на полуострове Мангышлак (Каспий, Казахстан). Только благодаря этим реакторам был построен прекрасный город Шевченко - Актау. Этот город питался технической водой, получаемой с помощью реакторов на быстрых нейтронах (РБН).

Цех № 1, где производили стержни управления и защиты атомных реакторов. Начальник цеха – Виктор Пономаренко.
Установка № 14, на которой получали оксид бериллия.
Производство плавиковой кислоты.
Центральная заводская лаборатория – ЦЗЛ.
Центральная научно-исследовательская лаборатория, где я начал работать на построенных по моим чертежам установках.
Котельная.
Кроме того, было хорошее конструкторское бюро под руководством Спартака Павловича и механический цех, руководителем которого был Ион Барухович Соркин. Трудно забыть имя и отчество Соркина. Он был очень добрый человек. Естественно, что имелось мощное заводоуправление, где работали уже упомянутый КВ и директор Андрюшин Александр Иосифович – очень строгий, но справедливый осетин, от которого мне не раз доставалось – мир праху его.

ЗАВОДСКОЕ ОБЩЕЖИТИЕ

Заводское инженерное общежитие находилось в доме № 45 по тогда единственной улице Москворечья. Весь рабочий поселок назывался деревней Беляево, а сам завод находился на взгорье платформы Москворечье, у которой останавливала, да и сейчас останавливается электричка, бегущая до Подольска и дальше. Подольск сам был завязан на атомные проблемы.
Деревня Беляево еще долго сохранялась. Как это далеко тогда было от Москвы! Тридцать минут поездки с Курского вокзала электричкой до Москворечья. Но можно было до завода и общежития добраться и автобусом. Но этот путь был чреват постоянной давкой. Зимой давка согревала, а летом – приводила исступление. Теперь Москва проглотила Беляево.
Чтобы добраться теперь до конца Москвы, надо доехать до остановки метро “Каширская”, а дальше на автобусе или троллейбусе еще 35-40 минут до московской кольцевой автомобильной дороги (МКАД). Вот тут только и кончается Москва! Однако теперь имеется и более короткий путь до конца  Москвы только на метро - станция Красногвардейская. Завод находится недалеко от метро “Каширская”, от ВНИИХТ и Московского инженерно-физического института (МИФИ).
А ведь я помню такое время, когда, чтобы добраться до завода, надо было сначала ехать до последней станции метро “Автозаводская”. Дальше – почти час троллейбусом или автобусом до деревни Беляево и общежития.
Общежитие было квартирного типа, состоящее из кухни, ванной комнаты, туалета, трех комнат выходящих в общий коридор. Мне трудно распределить кто, где жил. Это не было постоянным состоянием. Точно могу назвать следующее.
Погорелов Гриша, Володя Виноградов, я, Борис Кушунин, Борцов Гена, Шубин Виктор, Колесников Саша (временно).
Всего 7 человек – по двое-трое в каждой комнате. После трагического случая с Сашей Колесниковым, в комнате Погорелова поселился Зотов Виктор – инородное тело для нашего инженерного корпуса.
Несколько слов об упомянутом случае. Саша был сменным мастером в цехе № 3. Другие (например, Виноградов или я) пошли быстро и намного дальше, т.е. за пределы прямой ответственности, а Саша все торчал сменным мастером. Конечно, это нельзя объяснить злопамятностью директора А.И. Андрюшина. Наверное, случай с Андрюшиным играл, но не фатальную роль. Директор Андрюшин не был злопамятным.
Как-то Александр Иосифович проходил по цеху № 3, и возмутился тем, что кислота капала из фланцевого соединения под потолком. Директор спросил Александра Колесникова: “Что это? Кислота? Почему капает?!”. Колесников скаламбурил: “Капает, потому что кислота тяжелее воздуха”. Андрюшин вспыхнул и велел наказать сменного за отсутствие технологической дисциплины.
Прошло несколько месяцев и в цехе в смену Колесникова случается ужасная беда. Выбросом кипящей щелочи накрывает рабочего Сычева. Его поливают водой из шлагов с большим напором. Это была главная ошибка: нельзя обварившегося человека подвергать резкому воздействию струй. Надо было помочь снять одежду и струями с малым напором, но обильными потоками воды смыть щелочь. Нельзя было сдирать кожу с Сычева. Он сильно ослаб, простудился и умер.
Виновным был многодетный Бершадский, который стал уговаривать Колесникова, отвечающего за другое отделение, взять вину на себя. Колесников не был ответственен за операцию щелочного вскрытия бразильского монацита. Он был совсем в другом месте, но жалость победила.
Колесникова судили. Дали год условно с выплатой семье в течение 5 лет половины получаемой им зарплаты. Саша ушел с завода во ВИИХТ. Место, на котором он стал работать, было богато спиртом и, Саша спился, а был талантливым поэтом из села Константиново – родного места Сергея Есенина. Стихи Саши были пропитаны грустью. В конечном итоге Саша уехал в Константиново. Здесь его следы теряются, поскольку его не смоги найти потом и в Константиново. Сашу очень любила моя мама за доброту и отзывчивость.
Еще одна печальная судьба, также связанная с алкоголем. Гриша Погорелов тихо ушел из жизни, накинув себе петлю на шею. Пил он темными ночами, скрываясь от семьи и от всех знакомых. В одиночку. Ушел давно, давно, лет двадцать назад.
Виктор Шубин пережил великую трагедию. Его брат Андрей, приехавший из Майкопа, расположился у нас в общежитии, чтобы готовиться к вступительным экзаменам в Московский институт химического машиностроения (МИХМ). Хотел следовать по стопам брата. Не удалось. Он свернул себе шею на Борисовских прудах, во время ныряния в воду. Этот трюк оказался смертельным. Господи, под тобой ходим!
Борцов Гена жил со своей женой (фактически) Валентиной Мещеряковой, начальницей ЦЗЛа, где Борцов был ответственен за отработку новых аналитических методов.
Казалось, что все в порядке, они счастливы и здоровы, Гена пишет диссертацию. Угораздило же меня познакомить Гену с виолончелисткой из Гнесинского театрального училища. И все! Жизнь под откос. Гена разрушил семью с Валей, а новой семьи с виолончелисткой не построил. Откуда же Гена (из северного Кирова) мог знать об особенностях богемной публики. Он летел к ней, а она уже была с альтистом. У Гены было шило, которым он поранил “альтиста Данилова”. Его судили и наказали тремя годами тюремного заключения в родном северном крае. Кажется, он стал отходить от безумной любви, но как-то на сенокосе у него “схватило сердце” и, он умер совсем молодым.

ПОЛУЧЕНИЕ МЕТАЛЛА ГАФНИЙ

Когда я начал работу над проблемой гафния, мне казалось все ясным, но жизнь расставляет свои многоточия. Я мог бы сделать список работ, которые мне пришлось выполнить с лаборанткой Валей Мареевой, списка, наподобие того, который уже был сделан при описании выполнения дипломной работы. Однако такой список следовало бы увеличить в 5 – 6 раз. Достаточно сказать, что количество растворов, которые были получены в реакторе объемом 50 литров, измеряются десятками кубических метров. Пульсационная колонна была высотой 3,5 метра. Перекачка растворов производилась самодельными центробежными насосами. Но главными отличиями было то, что работа проводилась не только на пульсационной колонне, но еще на 20 ступенчатом смесителе-отстойнике. Все это оборудование и арматура к нему были сделаны по моим чертежам. Работа шла и день, и ночь. Я был свободен от семейных обязательств, так как единственная моя связь с Лидой распалась по ее инициативе. И, слава богу: я знаю, как печально закончилась ее судьба. Все вино! Оно угрожает не только мужчинам, но и женщинам. Последним даже сильнее.
Я часто по нескольку дней не выходил с завода: спал на диване Марии Сергеевны, ел в заводской столовой. Завод охранялся автоматчиками, которые не обращали внимания на то, ушел или нет работник. Только пропускная система была жесткой. Не выходить с завода можно было, сколько хочешь. Трудности только при входе. Часовые иногда посмотрят на тебя при выходе и только улыбнутся.
Прошло больше, чем пол года, а оксида гафния было порядка десятка граммов. Я держал связь с МХТИ (Г.А. Ягодиным и О.А. Синегрибовой). Не хватало нового экстрагента - диизоамилового эфира метилфосфоновой кислоты, который был исследован О.А. Синегибовой. Пришлось ездить с двумя пустыми канистрами в Волгоград на завод С.М. Кирова, возле которого (на Веселой Балке) будет жить потом моя мама. Удивительно переплетаются судьбы. Порой кажется, что все это было во сне, но строго отрепетировано.
Доставка экстрагента в Москву – отдельная история. Чтобы провезти канистры с горючими жидкостями, пришлось всю ночь пить с проводниками.
Когда экстрагент был закуплен, перебои стали редкими и работа пошла более интенсивно. К концу года работы  удалось накопить больше килограмма оксида гафния чистотой более 98 %. В один прекрасный день все это богатство было поставлено к главному инженеру на стол.
- “Ну вот, теперь я верю, что ты (КВ так обращался с теми, кого считал своим)сможешь получить промышленные количества гафния. Я направляю тебя цех № 2. Делай там крупную установку  на 10 килограммов оксида в месяц, заодно ты будешь технологом этого цеха” – засмеялся КВ.
- “Заметь! Ты будешь самым молодым технологом в Министерстве среднего машиностроения. Ведь тебе 25 лет. Не боишься?” – утвердительно спросил главный.
Ответ был предельно наглым: “Я боялся бы, если мне было, как Вы думаете, 25 лет, но мне пока еще 23 года - изрек я”.
Кронид был удивлен, и мы вместе рассмеялись.
- “Вот чиновники в Министерстве будут сражены. Но это хорошо” - изрек Кронид.
А когда во время одной из командировок на конференцию со мной случился опасный случай: печать и расписка провалились в туалет поезда, мчащегося в город Глазов (студенческое название Глазова - Глазго), у меня появились опасения неминуемого краха. Но эта провинность стоила мне всего лишь строгого выговора. Я решил, что меня охраняет провидение. Шел 1964 год с его послаблениями.

ТЕХНОЛОГ ЦЕХА №2

С конца 1962 года началось строительство крупой установки получения гафния. Хотя с 1963 года я был официально назначен технологом цеха, я был настолько занят строительством промышленной установки, что начальник цеха Аркадий Билютин фактически выполнял функции и технолога. Он понимал, что с кого-то снимут шкуру, если требуемое количество гафния не будет получено. Замены мне не могло быть на всем заводе. Никто не понимал в моих делах. Я был монополист. И опять Соркин Ион Барухович стал главным моим помощником. Я потом получил премию Совета Министров, но ее по праву следовало бы разделить с Соркиным. Рабочие Соркина действовали очень уважительно, и я был непререкаемый руководитель. Установку сделали к осени 1963 года. У меня были сомнения в том, что я решился на изготовление эрлифтных экстракторов. Ясно, что такие экстракторы были намного проще, но зато оказались в работе намного более капризными. Приходилось одного рабочего все время держать начеку, чтобы уровни раздела фаз были в одном положении. Это было сродни эквилибристике, поскольку на экстракции было двенадцать ступеней, на промывке – шесть и на реэкстракции – четыре. Я ругал себя за то, что сам же польстился на такую “простоту”. И все же рабочие приноровились к функционированию столь капризного каскада, и я все больше стал появляться в отделениях цеха.
Экстракционная установка стала давать до 12 килограммов оксида гафния. В цехе я не смог удержаться от рационализаций. В иодидном отделении я начал работы по введению пульсаций вакуума на опытной реторте. Это была самая бредовая идея, которую я выдвигал в моей жизни. За потерянное время и энтузиазм рабочих мне просто стыдно. Бесполезной оказалась и работа по применению полого сверла на стадии получения заготовок сплавов 110 и 110Б, содержащего присадки бора. Я пугал своими идеями рабочих и мастеров, которые привыкли к старой технологии и ничего нового не допускали. Я тоже знал, что мне будет трудно “пробить” какое-либо новшество. Иван Петрович Лысых был наиболее близким ко мне начальником отделения. Он все время предупреждал меня сторониться новшеств.
Когда разразилась гроза, мне припомнили мои новшества (кто-то донес в “органы”), расследующие причину аварии на атомной подводной лодке. В одном случае было найдено увеличение подшихтовки на 0,1 %. Всем было ясно, что причина в плохом проплавлении бора из-за его температуре плавления очень близкой к 3000оС. Всем было ясно также, что это просчет ВИАМа (Всесоюзного института авиационных материалов) – разработчика технологии плавки сплавов 110Б в дуговых печах в медном водоохлаждаемом тигле. Для надежности требовался двукратный переплав этого “трудного” сплава. Тогда я побывал на многих предприятиях, участвовавших в изготовлении труб и кассет для реакторов.  Я понял, что заводская трусливая технология не для меня и в сентябре 1965 года ушел в аспирантуру с уменьшением зарплате в 4 раза.
Директор и главный инженер не одобряли моего решения,  назвав его трусливым. Если бы знали они, что я ни разу не сожалел о таком “трусливом” решении.

САШКА

Саша Колесников был угрюмым и немногословным. Лицо одутловатое, сколько я его помню. Парень роста ниже среднего – около 172 см. Тело полноватое для столь небольшого роста, не знавшее физических нагрузок, не говоря уже о спорте. Глаза навыкате и голубые-голубые, как бывают озера в определенную погоду. Скажем, озеро Голубое, которое находится на станции Луховицы по казанской железной дороге, немного ближе Голутвина. Я узнал Сашу лишь в инженерном общежитии, где он ходил шаркающей походкой.  Создавалось впечатление, что и речь была тоже шаркающей.
Саша был из деревни Константиново, где родился и жил великий Есенин. Саша тоже писал неплохие стихи, но скрывал их от коллег. Нужно было подпоить его, чтобы услышать стихи.
Первые два года, до страшного случая, мы жили в соседних комнатах, хотя из-за наличия места в моей комнате, Саша часто ночевал у нас с Володей Виноградовым, который стал технологом ториевого цеха после несчастного случая, о котором пойдет речь. Я работал в ЦНИЛе и трудился над своими технологическими задачами, а Саша – цехе № 3, в котором пытались получить из бразильского монацита торий. Задача была наитруднейшая: уж очень плохо вскрывался монацит кипящей щелочью. Видимо, эта технологическая деталь исковеркала многим жизнь, а главное, Саше.
Неудачная шутка Саши, поставила крест на его продвижении, что, видимо, тоже сыграло отрицательную роль.
В цехе всегда что-нибудь капало. Директор Александр Иосифович, чрезвычайно строгий осетин, проходил по цеху, раздраженный неудачами.
- Это что капает? – спросил директор.
- Азотная кислота – ответил Саша, сопровождавший директора.
- Почему?! – вскипел Андрюшин.
- Потому что кислота тяжелее воздуха – ляпнул Сашка.
Директор вылетел из цеха, как пробка шампанского. И в тот же день Сашка получил строгача, а Андрюшин перестал его замечать.

Через некоторое время в цехе случилась авария, к которой Саша совершенно не имел отношения, но к нему прибежал перепуганный Бершадский, который, по всем правилам, должен был отвечать за аварию с несчастным случаем: рабочий Сычев был обварен кипящей щелочью. 
Человек выжил бы, но его поливали холодной водой из бранспойтов. Ослабленный организм не выдержал, и Сычев умер от воспаления легких. Саша ходил сам не свой: ведь он обещал многодетному Бершадскому взять вину на себя. И взял. Судили, дали 2 года условно с выплатой половины зарплаты. Выплачивал ли Бершадский, я не знаю. Но печаль была не в деньгах, а в том, как воспринял беду Саша. Он и впрямь стал думать, что несчастье случилось по его вине. Запил по-черному. К нему стали ходить всякие нечистоплотные маргиналы. Соседи стали протестовать: уж очень часто звонили в дверь. Саша придумал, как избавиться от укоров соседей. Он предупредил всех, кто ходил к нему играть в преферанс, чтобы визитеры не стучали в дверь, а только в стену комнаты, где он жил.
Потом я видел, как образовалась большая яма в стене, выдолбленная металлическим рублем. Этот указывал, что есть рубль на выпивку, который не производил шума.
Когда я перебрался в аспирантуру, Саня еще некоторое время продержался в десятке (так называлось НИИ – 10 или ВНИИХТ). Честно говоря, работа никогда не захватывал его. Сколько раз я не начинал любимые мной научные темы, это захватывало Сашу. Он зевал. Я думал, что он увлекся поэзией: уж очень ярким талантом он обладал. Но Саша не хотел говорить и об этом. Моя мама, которая очень любила Саню за отзывчивость и обходительность, серьезно за него волновалась и все говорила о невестах из Волгограда (а там красивых девиц пруд-пруди), но парень только отшучивался.
В девяностых годах Саша исчез. Говорили, что уехал на родину, но недавно я услыхал, что Саши уже нет. Неужели, дорогой Сашка?

ПЕРЕХОД В НАУКУ

В сентябре 1965 года я получил расчет на заводе, но с ним не порвал отношения и еще приблизительно 10 лет посещал его с целью разработки новых технологий. Андрюшин простил и ласково принимал. Он даже дважды выдавал мне квартиры, улучшая жилищные условия моей семьи.
Аспирантура на физико-химическом факультете МХТИ, а точнее на кафедре технологи редких и рассеянных элементов, стала родным домом. Руководитель – Ягодин Геннадий Алексеевич - уехал в Вену. Я был предоставленным сам себе. Конечно, академику Сажину Николаю Петровичу, на которого рассчитывал Геннадий Алексеевич, было не до меня; этот душевный человек (академик) одобрял все мои решения и даже восхищался ими. А я все никак не мог остановиться на какой-то теме. Я считал, что, в крайнем случае, защищу работу, выполненную на заводе. И вдруг - спор на экстракционном семинаре двух предельно уважаемых титанов экстракционной науки и практики члена-корр. Золотова Юрия Александровича и члена-корр. Фомина Владимира Владимировича, решил проблему выбора темы диссертации. Спор касался вопроса локализации реакции образования экстрагируемого соединения. Один из спорщиков утверждал, что реакция протекает на границе раздела фаз, а другой склонялся к мысли о решающей роли водной фазы.
Я, посещавший семинары, вдруг попросил слова. Мне дали, и ждали с улыбкой, что я скажу. А я сказал, что поднятый вопрос нельзя решить термодинамическими методами, которые все используют, говоря о локализации реакции образования экстрагируемого комплекса. Необходим совершенно другой - кинетический подход. Все согласились. Это решило мою судьбу на десятки лет. 

КАФЕДРА 43

Я знал на кафедре технологии редких, рассеянных и радиоактивных элементов очень многих.
Прежде всего, я заметил, что заведующим кафедрой был Арест Евгеньевич Звягинцев, но он быстро ушел на пенсию, и вся моя аспирантура была освещена именем Бориса Вениаминовича Громова, Героя Социалистического Труда – человека феноменального. Мы все гордимся, что нам посчастливилось работать с ним. Я позже постараюсь рассказать о Борисе Вениаминовиче отдельные курьезные случаи. Заместителем заведующего кафедрой служил Селезнев Валерий Павлович ныне покойный, хотя он был моложе меня. Валерий являлся правой рукой Бориса Вениаминовича, что делало его очень представительным в кругах технологов, многие из которых занимались тем же, что и Селезнев - кинетикой процессов фторирования. Кто хоть чуточку знает суть технологии урана и последующих процессов переработки облученного ядерного топлива, тот тут же скажет, насколько важна эта тема. По ней сделаны и защищены десятки докторских и сотни кандидатских диссертаций, но все же конца не видно.
Гордиевский Аполлон Васильевич читал те же лекции и специалист он был незаменимый, но упорно не хотел защищать кандидатскую диссертацию, считая это дело молодых. Он воспитал много кандидатов, не будучи сам кандидатом. Это у него делал дипломную работу Евгений Дзекун – мой друг, быстро пошедший в гору в Челябинске-40, откуда вышел Громов.
Кандидат  технических наук Геннадий Алексеевич Ягодин (в то время, а теперь он член корр.) занимал некоторое время пост декана физико-химического факультета. Он еще не брался за докторскую диссертацию, пока не пришло время. Созрел он сразу и для докторской и для поста заведующего кафедрой № 43 после возвращения из Вены, где занимал место заместителя директора международного агенства по атомной энергии (МАГАТЭ).
Какой была во время моего студенчества, такой я и застал  Валентину Ивановну Савельеву. Она читала курс технологии облученного урана. После прихода Бориса Вениаминовича этот курс приобрел советчика-практика. Савельевой и Громовым  был совместно написан и выпущен учебник по облученному урану. Вы, может быть, заметили, что я следую фотографии, которую  датирую 1971-1972 годами. Она не содержит всех людей кафедры. Нет, например, Чекмарева Александра Михайловича, который к тому времени уже был деканом физико-химического факультета и активно занимался докторской диссертацией, нет Геннадия Алексеевича.
Правда, на первом ряду прилагаемой фотографии вы можете увидеть Синегрибову Оксану Афанасьеву. Она, как и Чекмарев, уже защитила кандидатскую диссертацию и развивает экстракционное направление.
Продолжает ряд сидящих кандидат химических наук, уникальный Раков Эдуард Григорьевич.
На первом ряду можно видеть (совсем слева) Наталью Коцарь, которая стала заведующей лабораторией, заменив знаменитую Кутырину.

Фото кафедры № 43.
 28

На первом ряду сидят слева направо Наталья Коцарь (Науменко), Аполлон Васильевич Гордиевский, Валентина Ивановна Савельева, Валерий Павлович Селезнев, Оксана Афанасьевна Синегрибова (Мостовая), Эдуард Григорьевич Раков. Остальные, не называемые стоят. Я во втором ряду, как всегда, рядом с Светланой Чижевской (слева).


Как мне милы  на стенах блики,
Профессоров ушедших лики
И корпус серо - желтоватый.
Повсюду трещины, заплаты.

              Из стихотворения “Новь” в сборнике “Полынь”
               

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Можно закончить повествование грустноватыми и в то же время оптимистичными строками, которые подходят к любому периоду жизни.

Эй, мой славный однокашник,
Сколько съел с тобой я каши!?
И какой Тарасов бойкий,
Помнишь, с бобриком в ковбойке.

Каждый здесь мне друг – приятель,
А все женщины – сестрицы.
Ах, как хочется принять мне,
Но боюсь я, вдруг, напиться…

Сердцу миллионы раз,
Сжавшему в кулак былое,
Нет судьбиночки без вас,
Мои милые герои.

                Стихотворение “Эй” из цикла “Зарницы”

И хотя эти строки были написаны 04.99 г. к 50-летию физико-химического факультета, их можно цитировать в любое время.

НАЧАЛО НАУЧНОГО ПУТИ

Аспирантура и соискательство
1965 -1969 г.г.

Аспирантура у меня славилась метаниями. Первые полтора года я никак не мог остановиться на какой-то теме. Как-то поговорил с Николаем Петровичем Сажиным и рассказал ему свою одиссею на покинутом заводе. Николай Петрович, убедившись, что никто на тему промышленного получения гафния не претендует, настойчиво рекомендовал не мучиться, имея “синицу в руках”, а “журавль пусть летает в небе”. Николай Петрович, хотя и не чурался науки, однако он был очень практичным человеком. Меня же все время тянуло на “подвиги”. То я загорелся сорбцией из водно-органических сред, потратив на создание установки почти год, но ничего не вышло. И вот тогда провидение послало московский Семинар по экстракции. Этот Семинар посещали весьма знаменитые люди, а вели его (попеременно) два члена-корр. - Золотов Юрий Александрович и Фомин Владимир Владимирович. Последний был очень хорошо знаком мне, поскольку читал на 5 курсе лекции по радиохимии. Эта наука в народе совсем не правильно понималась. Я помню, как на Каляевской угол Новослободской, долгое время висел плакат во всю стену неказистого дома, чтобы скрыть его изъяны. Он агитировал читать журнал “Радиохимия”, причем на крышке этого журнала была нарисована радио или телевизионная вышка, с расходящимися от нее кругами волн. Художник так представлял науку радиохимию. Если бы он понимал, что эта наука никакого отношения к радио не имеет, а имеет отношение к радиоактивным элементам и явлениям, происходящим с ними, то никогда не нарисовал бы такое.
Как-то на упомянутом московском семинаре по экстракции разгорелся спор о том, где образуется экстрагируемый комплекс. Владимир Владимирович говорил, что процесс обусловлен образованием комплекса на границе раздела фаз, а Юрий Александрович сказал, что, по его данным, комплекс образуется в водной фазе. Я понял, что в этом вопросе – белое пятно. Выступил. Мое выступление было сбивчивым, но содержало одну рациональную мысль – используя методы, исследования равновесия, нельзя ничего доказать. Надо применять кинетические методы. Меня поддержали учителя Владимир Владимирович и Юрий Александрович. 
В моей кандидатской диссертации я не избежал участи ученых, использующих термодинамический метод - изучалась растворимость ди-2-этигексилфосфорной кислоты в воде, водных и водно-ацетоновых растворах, а также взаимодействие ее с солями циркония, и сделана попытка оценить скорость этого взаимодействия. Одним словом, я приплел к объяснению несколько оригинальных методов, установки для которых разработал сам. Конечно, скорость не поддавалась измерению струйным методом, и мне пришлось признать, что я не в состоянии измерить искомую величину. Она – слишком велика. Но мне удалось измерить растворимость ди-2-этигексилфосфорной кислоты в воде, чего не было сделано ранее. Величина 4.35.10-4 моль/л вошла в справочники. Одним словом, была сделана банальная работа, без каких-либо искр. Поскольку я сумел выполнить эту работу за полтора года, то были применены заводские авральные методы с задержкой на ночь. Защита была в марте 1969 года, т.е. немного раньше смерти отца и, ставшего мне близким человеком, Николая Петровича Сажина. Сообщения об этих двух смертях пришли ко мне с разницей по времени несколько часов.

РОЖДЕНИЕ СЫНА ВЛАДА

Я решил выделить этот параграф в самостоятельный, поскольку был несказанно рад рождению сына, которого назвали Владиславом. Тогда в голове роилось много мыслей, но одна победила: отец - Василий Васильевич, я - Валерий Васильевич, мой сын – Владислав Валерьевич. Все имеют инициалы – В.В.
Я хотел повторения такой истории. Однажды, уже после окончания аспирантуры, я напечатал в журнале ЖФХ статью, и меня тут же поставили в черную рамку, думая, что это работа Василия Васильевича. Я захотел поиграть с судьбой в “кошки-мышки”. Представьте нескончаемый ряд инициалов “В.В.”. Теперь я знаю, что судьба не любит игр с ней.
Влад – так, для краткости, я стал звать моего сына, рос послушным мальчиком, каким был и я. Родители не знали с ним забот. Мальчишка хорошо учился, ходил на фигурное катание, позднее – на плавание. Сын рос крепким и благополучным.
Сейчас только и слышишь, что у того-то сын пошел по опасной стезе (курит, пьет, колется). У меня никаких забот с Владом не было. Никогда. Папа был счастлив.

ЯГОДИН Г.А.


(ректор МХТИ, 1973-1985 г.г., министр высшего и среднего образования - 1985-88 г.г., Председатель Госкомитета СССР по народному образованию – 1988-91 г.)

Я сильно заблуждался, считая самым важным свойством человека при работе в  институте – любовь к науке. Только в последние десять лет и, особенно, когда у меня открылась безграничная возможность думать, я резко изменил свое мнение. Я понял смысл слов Николая Михайловича Жаворонкова, выделявшего ученых-руководителей в особую касту, значение, которой трудно переоценить. Таким ученым, например, был Игорь Васильевич Курчатов. Видимо, таким ученым был и Геннадий Алексеевич Ягодин.
Что еще можно сказать об этом человеке? Таких людей характеризует обязательная многогранность интересов и широта взглядов. Я счастлив, что работал у него.

Фото
31
Ягодин Геннадий Алексеевич

ГРУППА ЯГОДИНА

Когда Ягодин вернулся из Вены, где был заместителем директора МАГАТЭ (1962 – 1966 г.г.), основной костяк его группы, в который вошел и я, ждал Геннадия Алексеевича с нетерпением. Все были заинтересованы в защите Ягодиным Г.А. докторской диссертации, которая была защищена в 1971 году.
Заработали групповые семинары, на которых, чаще всего выступал Саша Чекмарев. Оппонентом самоназначался я. Когда я вспоминаю об этих семинарах, краска стыда растекается по всему телу. Мальчишка!
Насколько мягче и осторожней в выражениях я стал в последние 20 лет, когда был назначен заведующим кафедрой промышленной экологии! Мое мальчишество явно обижало Сашу Чекмарева, который, по моему же мнению, был одним из наиболее талантливых моих коллег. Часто семинары (по моей вине!) превращались в бесплодные споры, которые приходилось гасить Ягодину. Конечно, самой мудрой была Оксана Синегрибова. На диспутах присутствовали аспиранты, и поэтому надо было выбирать слова, чего я частенько не делал. Если можно письменно покаяться и попросить извинение за мальчишество, то это я делаю сейчас.

ГЛАВНЫЙ КАЛИБР

У Ягодина всегда главными калибрами были Саша Чекмарев и Оксана Синегрибова (Мостовая), которые быстрее меня стали кандидатами наук и докторами, а Саша Чекмарев – даже чл. корр. АН СССР. Появившийся позже Валерка Тарасов, тянулся за ними изо всех сил, но я был слишком плохо собранным и бросался от одной идеи к другой. Появлялся Геннадий Алексеевич и спрашивал у меня: “Какие новые открытия в группе?”. Все улыбались, понимая, что вопрос относится ко мне, а Саша начинал докладывать, развиваемые взгляды шаг за шагом. То же делала Оксана в области устойчивых многоядерных соединений. Только меня бросало из стороны в сторону, особенно в чужой области. Как Геннадий Алексеевич руководил своими аспирантами, и как получал логичные выводы – одному богу известно. 

МОИ АСПИРАНТЫ И СОИСКАТЕЛИ

Я пишу - мои аспиранты, хотя считался соруководителем части из них, а руководителем был Г.А. Ягодин. Однако Геннадию Алексеевичу не хватало времени, чтобы быть ректором, заведующим кафедрой и еще руководителем аспирантов. Последнюю обязанность он полностью возложил на меня.
Основная научная работа началась после окончания аспирантуры и моей защиты диссертации (1969 год). Именно в семидесятые годы пришли основные идеи и мысли. С этим временем связаны имена таких талантливых соратников, как Николай Кизим, Евгений Юртов, Андрей Фомин, Анатолий Иванов, Наталия Кручинина, Сергей Ивахно, Алексей Дупал, Александр Новиков, Анатолий Пичугин, Володя Арутюнян.
Пятеро из названной десятки уже защитили докторские диссертации, а некоторые, такие как Евгений Юртов, стали член корр. АН. Российской Федерации.
Потом наступила пора иностранных аспирантов таких, как Чжан ДунСян, который не только защитили диссертацию под моим руководством, но и стал в Пекинском технологическом институте директором школы инженерной химии и промышленной экологии. Нужно понимать, что Чжан – это фамилия, а ДунСян – имя. Иногда в английской научной литературе пишут: DX. Zhang.

НИКОЛАЙ КИЗИМ

С именем Николая Кизима связана разработка одного из самых привлекательных методов исследования кинетики гетерогенных реакций. Правда, Коля работал с фильтровальными бумажками. С введением этого метода стали доступны на два порядка более быстрые реакции, которые нельзя было даже мечтать изучать традиционными методами.
Кизим - предельно яркий педант и аккуратист. Он не начинал работать, если не был изготовлен бланк проведения эксперимента и следовал ему. Большую часть своего времени в лаборатории он провел под черной накидкой, чтобы была возможность дольше наблюдать за послесвечением пятна луча осциллографа. Он не вылез бы из-под накидки, даже, если бы рядом взорвалась чья-то установка.
Его язык был каким-то медленным, будто он следовал за свечением  пятна осциллографа. Акцент выдавал в нем украинскую или казацкую кровь. Фразы, которые он строил, напоминали фигуры, складывающиеся из домино: замысловатые и неустойчивые. Например, он мог сказать, что проволочка электрода “обломалась и обломилась”. Это надо было понимать так: он долго работал с этой проволочкой, которая дала трещину и сломалась.
Исключительной доброты человек. Он мог отдать последнее и предельно нужное самому. Всегда серьезный и не очень склонный к шуткам.
Закончив аспирантуру и защитив  кандидатскую диссертацию в 1973 году, Коля распределился в Новомосковский филиал МХТИ, но связей со мной не порвал.  По тематике Коля недалеко отошел от моих идей, но педантичность и глубина исследования доминировали.
Когда Николай Федорович закончил докторскую диссертацию, то она поразила меня своим объемом. Диссертация состояла из двух томов (мне не удалось убедить его пожертвовать вторым томом!), каждый том по 400 страниц. Если Николай Федорович прочтет эти воспоминания, то он заметит, что не по 400 страниц, а назовет точное их число. Коля такой, он все помнит.
Ясно было, что такие фолианты никто не будет читать. Колю подвела его педантичность. Как выход из положения, я предложил взять в оппоненты добрейшего человека – Розена Адриана Михайловича.
- “Валера, это вы подсунули мне диссертацию Кизима? Я вам припомню эту подляну” – сильно картавя в словах “Валера и припомню”, сказал Розен. Но припомнить не удалось. Жизнь коротка!
У Кизима была только ему присущая манера. Увлекшись каким-то интересным, но не очень реальным случаем, он развивал вокруг него математику и постепенно начинал верить в результаты, как в реальность. Так, он поступил при анализе взаимодействия фаз в течение одной миллионной доли секунды. Бедный Коля и бедные оппоненты, имеете ли Вы метод, каким путем можно проверить все полученные результаты?
Защита докторской диссертации Николая Кизима состоялась 1998 году на кафедре № 43 физико-химического факультета.
Когда меня ударили инсульт и паралич, Коля не забыл о своем учителе и всякий раз радовал своими посещениями. Верный товарищ!

ЕВГЕНИЙ ЮРТОВ

Евгений – совсем не педант, но предельно спокоен и медлителен. С его именем связана разработка ячеек с тремя фазами, которые были забавны, но не нашли при изучении кинетики ожидаемого применения. Женя как бы смотрел вперед. Эти ячейки стали прототипом того, чем он потом стал заниматься – трехфазные системы. Он не стал мудрствовать, а быстро пошел дальше. Кандидатская (1976 г.) стала трамплином для выполнения докторской диссертации, которая была защищена по специальности  “коллоидная химия” в 1991 году. А присвоение звания чл. корр. АН РФ - в 2000 году.
Женя бросал многое из того, в чем я видел перспективы. Так случилось с миграцией молекул поверхностно-активных веществ по границе системы “воздух-вода”. Попытка изучить эту миграцию была сделана давным-давно, но явление было мной изучено только через 40 лет  и дало прекрасные результаты.
Женя уверенно шел своим путем, впитывая главные мысли от меня. Именно это обеспечило ему многое из того, что так и не удалось достичь мне самому.

АНДРЕЙ ФОМИН

Андрей (аспирантура - 1973-1976 г.г.)– сын Владимира Владимировича Фомина. Говорят: “Природа, поистратившись на гении, отдыхает на его потомстве”. В случае Андрея природа была щедра. Андрей не был способен делать красивые и тонкие эксперименты, но он получал вполне консистентные результаты. Это именно он впервые зарегистрировал  межфазные пленки, несмотря на их ничтожные размеры. Он не поверил в гидродинамическую причину, и правильно сделал. Его пленки на межфазной границе были доведены до такой очевидности, что просто нельзя было спорить с этим явлением. В каком-то смысле Коля Кизим и Андрей Фомин – антиподы. Первый любил работать с микроэффектами, а второй с макроэффектами.
Почти все мои ученики защищали  работы по специальности “технология редких и радиоактивных элементов”. Работа Фомина  без сомнения соответствует этой рубрике, а работы Кизима и Юртова больше “тянут” на специальность “Физическая химия” или “Коллоидная химия”.
После защиты кандидатской диссертации в 1976 году, Фомин ушел в знаменитый институт “Источников тока”, где за какую-то закрытую работу получил Государственную премию (коллективно), но, когда наступили тяжелые времена для науки, Андрей ушел продавать книги.   

НАТИЛИЯ КРУЧИНИНА

У Наталии Кручининой со мной связана вся сознательная жизнь. Сначала – “детская” научная работа, затем диплом, затем кандидатская  диссертация на основе соискательства и, наконец, образование Инженерного экологического факультета, а также совместная работа в учебно-методической секции (УМО), где я был председатель, а она ученый секретарь. В этой секции УМО, со временем, оказалось 67 университетов и институтов. Эту работу я не любил, и перекладывал на бедную Наталию Кручинину все заботы. Честно говоря, ей подходила и подходит даже сейчас такая работа. Она, хотя и отнекивается, но создана для работы командирского типа с большими массами студентов (видимо это - семейное).
Ее диссертация руководилась мной и выполнена также по специальности “технология редких и радиоактивных элементов”. Существенные достижения в ней связаны с использованием пористых тел и математического аппарата, развитого в работах Тарасова и Кизима. Она не склонна к формализации математическими методами, но исключительно трудолюбива. Когда Марат Мертуков (из института стали) командировал к нам свою сослуживицу – Тамару Фокину, создался незабываемый коллектив Кручинина – Фокина - Тарасов. Эта тройка могла работать как заведенная. Я за всю свою жизнь не встречал столь продуктивной парочки женщин.
Защитив кандидатскую работу в 1980 году, Наталья Кручинина ходила в “пристяжных”. Потом ее работа оказалась связанной с новым Инженерным экологическим факультетом, деканом которого она стала. Этот выбор был исключительно точен. Я часто задаю вопрос: нашелся ли другой человек, столь же подходящий для деканской работы? Она, совместно со мной и другими коллегами, за работу по методическому руководству экологическими специальностями технологических ВУЗов, получила президентскую премию Путина В.В.


32
Наталия Евгеньевна Кручинина

АНАТОЛИЙ ИВАНОВ

Один из самых талантливых моих аспирантов. Судьба его покрыта тайной. Закончив МХТИ, он уезжает в Алма-Ату по месту жительства своей жены Алеи. Алея,  очень способная гимнастка, рожает сына-красавца и, видимо, не желает отрываться от богатого казахского клана. Анатолию такая оседлая жизнь не по нраву и он уезжает в Москву для поступления в аспирантуру. Три года быстро заканчиваются, а диссертация, с точки зрения Анатолия, не готова. Он все мечется и ищет “жемчужное зерно”. Сколько я не убеждал его, Толя не согласен защищать диссертацию в таком виде, как она родилась. Более-менее сносный вид диссертация приобретает, по мнению Настойчивого Анатолия, после того, как удается математически решить задачу одновременного протекания поверхностной и объемной реакций. Защита прошла в 1979 году блестяще, но не оставила у Толи удовлетворения. Ему все казалось, что проблема надумана и, что она имеет малое значения в жизни. Он чувствовал себя не у дела и метался, метался.
Чернобыльская трагедия дала работу этой непоседливой душе. Он становится “ликвидатором” почти с первых дней грозной аварии. Не страх, а неразбериха заставила его покинуть Чернобыль, проработав там два года. Покинув Чернобыль, он вновь посещает Алма-Ата. Но через такое время, многое изменилось. Доцент одной из кафедр университета, он вновь увлекается проблемой поверхностных реакций. Теперь уже он видит смысл, и обращаясь ко мне, предлагая написать статью “Проведение нервных импульсов в асонах”. Иванов как будто предвидел, что эта тема будет актуальной для таких больных, как я. Академик Красовский Александр Абрамович, которого посетили я и Анатолий, встретил статью с большим интересом, предложив доложить материал еще в МГУ у В. Измайловой в присутствии некоторых специалистов по химической физике. Семинар прошел с блеском, и специалисты рекомендовали готовить статью. Радостные, мы возвращались в МХТИ.
И вдруг, я узнаю, что Анатолий увлекся торговлей, для чего купил два малых сейнера и мотается по морям. Потом вновь вернулся (разорился?) к преподавательской деятельности в МАДИ. Даже предлагал сотрудничество, но опять исчез, чтобы окончательно заняться его мечтой – подводным плаванием.

СЕРГЕЙ ИВАХНО

Ивахно Сергей шел вперед, как танк. Свою диссертацию кандидата химических наук он защитил почти в срок, в 1978 году. Талантливый, он был к тому же предельно рациональным. После защиты кандидатской я ему уже не был нужен. Другое дело Геннадий Алексеевич Ягодин, который принес из Америки тему, которую успешно развивал доктор Ли. Эта тема для СССР совершенно нова. На нее кидаются сразу двое Юртов и Ивахно. Они прекрасно ладят, поскольку у Юртова медицинский уклон, а у Ивахно - технический. Я, явно, - инородное тело и от меня мало толку. “Мавр” сделал дело, “мавр” должен удалиться. Но можно удалять мягко, а можно с треском. Сергей Ивахно выбрал второй путь. После защиты кандидатской, можно  было пикантно оспорить некоторые ее положения. Причем это выглядело так, будто я навязал Сергею идеологию, которую он проводил в своей диссертации. Выходит, что я бился за диссертацию Ивахно, а он топил свою же диссертацию, защитив ее. Вот ведь как бывает, если хотят покинуть прежнего руководителя и перейти к новому, более перспективному. Геннадий Алексеевич Ягодин в это время был ректор института и заведующий кафедрой. Через некоторое время он – министр.
Когда все утряслось, и Сергей в 1980 году защитил докторскую диссертацию, разногласия были забыты. Более того, Сергей, предвидя большие перемены в стране, стал заведовать банком, и эта деятельность также была успешной. Умный человек – во всем умный.

АЛЕКСЕЙ ДУПАЛ

Дупал Алексей Ярославович - аспирант (1981??), который был не по-русски кропотлив и въедлив. Его диссертация посвящена самопроизвольной конвекции в экстракционных системах. Экстрагент – ди-2-этигексилфосфорная кислота, экстрагируемые элементы – лантаноиды. Им были найдены области устойчивого состояния и области, в которых развивается самопроизвольная конвекция. Кроме того он доказал, что не взирая на форму стехиометрического уравнения экстракции в полулогарифмических координатах должна образовываться прямая линия. Если такая линия не образуется, то это указывает на развитие самопроизвольной конвекции. 

АЛЕКСАНДР НОВИКОВ

Новиков Александр Павлович. Я знаю, что в 2003 году он защитил докторскую диссертацию с ГЕОХИ им. Вернадского. Таким образом, это пятый мой аспирант, который сумел пойти дальше, чем от моего изначального толчка в виде кандидатской диссертации. Аспирант, прямо скажу, был способный. Работа, которую он выполнил, была осуществлена на системах с аминами. Ему удалось обнаружить явление бифуркации, при которой малейшее изменение содержания минеральной кислоты в водной фазе внезапно изменяет закономерности кинетики переноса массы. Это было настолько поразительным явлением, что я даже решился продемонстрировать его в Токио на конгрессе ICAS в 2001 году. Я объяснил это внезапным образованием слоя нанокапель воды, а точнее сэндвича из систем “масло в воде” и “воды в масле”. Одним словом, Саша оставил после себя заметный след в науке о поверхностных явлениях. Лет 8 тому назад - прекрасно защитил докторскую диссертацию, работая в знаменитом ГЕАХИ им. Вернадского, т. е. в институте, который был оппонирующим мою докторскую. 

АНАТОЛИЙ ПИЧУГИН

Пожалуй, самая драматичная история связана с именем моего талантливого бывшего друга – Пичугина Анатолия Александровича. Защита его кандидатской диссертации состоялась в 1983 году. Он разработал математические модели экстракции меди гидрооксиоксимами и способ вычисления вкладов поверхностных и объемных реакций. 
Самые лучшие идеи и мысли, приходящие в мою голову, всегда обсуждались с Толей, а его идеи – со мной. Толя и я были друзьями, несмотря на громадную разницу в возрасте. Мы дурачились, как мальчишки. Ходили в походы по Медведице и Ветлуге. А когда я оказался на Кубе (в 1984 году, после смерти Васи – младшего сына), между мной и Толей велась оживленная переписка. Толя помог мне получить нужные лекарства из СССР.

И вдруг, как взрыв, события 1992 - 1994 годов. Сначала я написал о них, но теперь, за давностью лет они потеряли актуальность. Скажу только, что я вмиг потерял друга, с которым провел около 10 лет. Теперь я понимаю, что парень был не прост и за будущее место под солнцем (в Великобритании), он мог легко пожертвовать нашими теплыми отношениями. Да только ли нашими? Для меня открылся другой Анатолий.

Недавно я позвонил ему сам, чтобы “попросить у него прощение” за то, что не удалось удержать нашу дружбу. Он что-то невнятное произнес. Наподобие: “Не волнуйтесь, Валерий Васильевич, я не обижаюсь”. Это он-то не обижается!
Далее будет глава о нашей веселой поездке на Ветлугу! Разве можно забыть такое?

ВЛАДИМИР АРУТЮНЯН

Арутюнян Владимир Ашотович выполнил свою диссертационную работу в период с 1978 по 1986 год. Он не был аспирантом, а соискателем. Тема его диссертации - самопроизвольной межфазной конвекцией в экстракционных системах, содержащих ди-2-этилгексилфос-форную кислоту, а также лантан, торий и уран.
Выходец с кафедры кибернетики химико-технологических процессов, он стремился применить свои знания для описания сложных процессов.
Обнаружил кризисы гидродинамических структур при изменении толщины слоев фаз. Сделанные им фотографии развивающейся конвекции, являют собой плод большого труда и умения. А возникновение межфазных, как сейчас бы сказали, пленок из наночастиц – результат умения и изобретательности.
 
ШАХЕРЕЗАДА

В сентябре 1977 года Геннадий Алексеевич Ягодин предлагает мне поехать вместе с ним в Польшу. Цель мне не была ясна, но разве говорят о цели, если едут с ректором. Нужно и все.
Достигли Польши поездом. Все радовало меня: и способ передвижения, и конечная цель – посещение Вроцлава. Прибыли, мы в место назначения через Познань, а дальше автомобилем. Во Вроцлаве нас интересовал (ну, очень интересовал!) политехнический институт во главе с паном Поремским, премилым человеком, членом ЦК ПОРП. Какими возможностями этот человек обладал можно и не говорить.
Прежде всего, мы слетали в Краков (через всю Польшу), чтобы посмотреть этот исторический город, где жил и работал Коперник. Мы побывали в Краковском университете и в старинной библиотеке. Я был переполнен чувством гордости от таких возможностей. Каждый день приносил что-то новое. Хотя это была не первая поездка по странам Народной Демократии, но именно она оставила след. После возвращения во Вроцлав, нас ждал сюрприз – поездка в польские Татры на какой-то заводик. В действительности, как оказалось, цели были иные. Запомните имя “Шахерезады”.  Ее звали Меерцалек – супергостеприимный host. Когда нас препроводили в его замок – там все дышало таинственностью. Даже Ягодин, видавший в этой жизни многое, крякнул от неожиданности.
В отдельных комнатах, убранных по-разному, нас в каждой комнате ждали прекрасные дивы, по одной в каждой комнате. У меня язык присох, но Геннадий Алексеевич все же спросил на английском языке: “Чем увлечены дамы”. Ответ был на том же языке. Дама сказала, что изучает влияние каких-то отходов на жизнь гидробионтов, и показала на аквариум, подсвеченный мягким светом. В каждой из комнат находилось по одной диве, также легко, говорившей на английском языке. Мне делать было нечего с моим тяжеловесным языком. А Геннадий Алексеевич быстро освоился, как будто тут и жил.
Когда мы отдали дань гостеприимству и обошли одну диву краше другой, откуда-то появился человек и занял не более, чем на пять минут ничего не значащей беседой на чистейшем русском языке. После этого что-то произошло и нас подвели к деревянным массивным дверям, которые сами, без какого-то нажима, открылись, являя большой зал с накрытым столом, за которым уже сидели люди. Единственная мысль, которая мелькнула у меня: где и как мы сможем помыть руки. Как бы отвечая на этот вопрос, нас препроводили в комнату, сверкающую чистотой и пахнущую фиалками.
Затем усадили за стол, как будто кто-то из нас был женихом. Пир начался. Чего тут только ни было. Я ничего не помню. Когда вся эта процедура закончилась, Меерцалек, как бы пошел проводить нас, но оказалось, что он едет с нами в венгерский ресторан. Тут недалеко, недалеко..., повторял он на русском языке.
Мерседес тронулся. Дивы махали ручками и, как мне показалось, смахивали слезы.
До венгерского ресторана, действительно, было недалеко. Нужно было только переехать в другой городишко и подъехать к домику в венгерском стиле, на пороге которого стояла полная, но очень красивая женщина и, как мне показалось, смахивала (от радости) платочком слезы.
В домике ждал накрытый стол, и все началось снова. Мне стало ну, совсем весело от венгерского токайского вина, начавшегося с какой-то огненной настойки. Я все пробовал, всему был рад, и даже не заметил, как Гена (а кто же он был для меня в тот момент!), показал на часы. Было час ночи. Мы заторопились уходить и прощаться. Меерцалек целовал меня. Я что-то говорил насчет другого раза в Москве, на метро, с русской водкой... и т.д.   
Мерседес летел со скоростью 200 километров в час или в минуту. Во всяком случае, мы сумели покрыть расстояние за час и двадцать минут. Опять меня обнимали, препровождали внутрь гостиницы “Горизонт”, показывали, где ванная комната, закрывали дверь.
На меня долго лилась вода, но потом меня, вдруг, заинтересовала фарфоровая ручка на цепочке.
- “Что это такое” – подумал я и дернул за ручку. Ничего не произошло. И я, как котенок, стал играть этой ручкой до тех пор, пока не раздался страшный стук в дверь и речь, видимо, на польском языке.
Укутавшись полотенцем, я выглянул в дверь и увидел здорового мужчину, который показывал что-то двусмысленное. Я  подумал, что мне предлагаются сексуальные услуги и, отрицательно затряс головой. Мужчина упорно показывал на красную лампочку, горящую у моего номера. Я был в смятении, так как действительно не нуждался в сексуальной помощи (так много говорилось о Польше, продвинувшейся в этом отношении далеко вперед). Наконец, мужчина, не обращая внимания на мои протесты, вошел в номер, зачем-то проник в ванную комнату и нажал на какую-то кнопку. Красный фонарь погас, но вместо него покраснел я от стыда. Мужчина, говоря какие-то слова:  “Дзенкуем, дзенкуем”, – вышел. Я был посрамлен, т.к. понял назначение лампочки, как свидетеля о плохом состоянии клиента. Вывод: не дергай то, что непонятно.
Вспомнился недавно услышанный случай с русским командировочным, который вычерпал не вытекающую ванну стаканчиком для бритья, чтобы не показать свою серость. А ванна действительно не работала, и должна быть полной, но она была пуста. Как это сделал русский, недавно плескавшийся в дефектной ванне, прислуга не понимала. Удивились и, на всякий случай, прочистили сток, найдя в нем пробку. Спрашивать было бесполезно.

На другой день мы улетали в Варшаву. Но, вероятно, холодный ветер Татр и слишком беспокойный предыдущий день, а также стыд от своей серости, совсем подорвали мое здоровье. Температура у меня скакнула за 40, и на предложение Геннадия Алексеевича сходить на стриптиз, я категорически отказался, ничего не объясняя.

Сокурсник Мирослав был любим многими. Не исключение составлял и я. Мирек, как мы его называли, учился согласно специальной программе: нельзя же было чеха учить тому же, чему русского, давшего подписку о неразглашении тайны. Специальные предметы начались с пятого курса, а до того Мирек мог посещать все те же лекции, что и мы. У Мирека была шикарная фамилия, состоящая из пяти букв, среди которых только одна – гласная. Мы привыкли, и нам не сложно было произносить его труднопроизносимую фамилию - Мрнка. Этот приятный парень был на десяток лет старше любого из нас, а главное серьезней. Он прошел войну. Не говорил, но мы знали, что Мирек прошел тяжелые годы в партизанском отряде, о чем мы говорили с гордостью за сокурсника. Владел русской речью прекрасно, но слова были какими-то округлыми и мягкими. Проседь отчетливо пробивалась уже в студенческие годы и, когда он женился на Верочке, живущей возле метро “Маяковская”, этот шаг Мирослава никого не удивил, а только обрадовал: уж больно подходящей была пара. Я пишу об этом, т.к. чувствую свою вину перед этим человеком. Слишком заносчив я был и считал, что весь мир принадлежит мне и не может обойтись без меня. Дорогой Мирек, мы оба были одинаково заносчивы, но я пока жив, а ты ушел в мир иной. Я бесконечно рад, что тогда, в столовой Менделеевки мы нашли мужество объясниться. Если бы этого не случилось, я весь остаток моих дней считал бы себя виноватым. Ты помнишь, Мирек, когда ты подошел ко мне, и мы, обнявшись, объяснились. Господи, как нужно людям такие мгновенья!

У МИРОСЛАВА В ПРАГЕ

Прошло 20 лет после окончания института и только двенадцать лет с момента вторжения советских войск в Чехословакию к нашим друзьям. Еще не во всех местах сумели залепить следы от пуль. Пражский Политехнический институт, который принимал меня, даже не захотел замазывать “раны” на стенах и они останутся вечным напоминанием о варварстве русских. Всегда мы краснели при виде этих пулевых отметин. Это мы, но краснеют ли те, которые отдавали приказ о вторжении. Ведь все равно никого не удержали!
В 1982 году, перед тем, как уехать на Дон, я показывал сыну отчетливые следы войны, продержавшиеся с осени  1941 года. На стенах элеваторе во втором Волгограде были такие же пулевые отметины, как на стенах Пражской политехники. Нас чехи называли фашистами в 1968 голу. А совсем недавно “ограниченный контингент” наших войск был введен в Афганистан. Когда кончится бесконечное сумасшествие?
Мы постарались замазать свои грехи в Чехословакии, построив пражское метро, но разве это может искупить нашу вину. Я постоянно встречался с косыми взглядами, отчего много пил и постоянно ходил под мухой.
Однако наибольший удар меня ждал в Ржеше – центре ядерных исследований – где я, дурак, решился сделать доклад по теме моей докторской диссертации. Хотя я делал его на русском языке, и меня все понимали, но вопросы были заданы на английском языке, которым я в то время плохо владел.
С таким провалом я не сталкивался никогда. Я даже видел улыбки ученых рангом намного меньше меня. Всем оркестром заправлял Род, хорошо знакомый мне по статьям, написанным им совместно с англичанином Хьюзом. Этот ученый намног позже меня опубликовал статью о конденсированных межфазных пленках, возникающих при экстракции металлов. Кроме того, он стал монистом, т.е. человеком, придерживающимся монистических взглядов, в которых не было места поверхностным реакциям. Такой же точки зрения придерживался и Род. Он решил растереть меня в порошок. Лучшим путем для этого было мое плохое владение английским языком. Я вышел с семинара, сопровождаемый профессором Мишеком, то и дело повторяющим: “Все хорошо, очень хорошо!”. Но я то знал цену этим словам. С Мишеком мы удалились в ресторан, где он не уставал подбадривать меня. Видимо, вид у меня был действительно ужасный. Мишек пытался вспоминать общих знакомых, в частности, Адриана Михайловича Розена, который очень ценил меня.
Знали бы Род и Хьюз, что они разбудят нездоровые силы: с некоторых пор все работы по кинетике стали исповедовать точку зрения ученых, придерживающихся представлений о поверхностных реакциях. Это была крайняя точка зрения, не совпадающая с точкой зрения Рода и Хьюза. Я даже не успевал разъяснять, что такая точка зрения является узкой. Но специалисты отказались от правильной (в определенных случаях!) точки зрения Рода и Хьюза. Видимо, свою лепту внесла знаменитая книга Полянина и Дильмана – крупных теоретиков и практиков. В этой книге был целый параграф, посвященный поверхностным реакциям. Вопрос был закрыт, и монисты потерпели поражение. А как ехидничали!

В сентябре 1985 года мы вновь встретились с Родом, но я уже был в окружении Пьера Данези, Генри Фрайзера, говорившего о моих достижениях с трибуны, а также Хиточи Ватараи, который стал после наших дискуссий ведущим специалистом-лазерщиком. Род как-то присмирел, а Хьюз не приехал. Англичане вообще не любят русских, особенно, если последние рвутся вперед.
Но тогда, в декабре 1980 года я был раздавлен и в голову лезли самые дурные мысли. Действительно, с конца декабря 1980 года начались мои трудные дни: потеря уверенности в науке и, наоборот, обнаружение Василия в плачевном состоянии. Этот тяжелый период длился до отъезда на Кубу в сентябре 1984 года.
Иногда думаешь, что трудности обязательно надо пережить: каким радостным было начало 1980 года, и каким печальным оказалось его окончание! Первое, что я услышал, при входе в квартиру было рыдание Елены.

Новый 1981 год – самый горький год моей жизни. По дороге из Чехословакии домой (у меня уже были серьезные подозрения о тяжелой болезни Васи), я простудился. Все лежал на второй полке, не сходя с нее. Было так грустно, как грустно бывает только теперь после 18 мая 2004 года.

ДИМА ВЛАСОВ

Один из дорогих моему сердцу людей был Дмитрий Александрович Власов. Пришел он группу Ягодина в 1971 году и сразу был принят, я чуть ли не сказал, всеми. Судьбу его сверхтяжелую мы знали. И то, что он убил своего сына из охотничьего ружья, и то, что коротко сидел в тюрьме, и то, что мучительно переживал случившееся. Я не знаю, как бы на его месте поступил. Скорее всего, так же. Правда, был еще один исход – застрелиться самому. Но что может сделать человек в аффекте. Не буду говорить дурные слова о его сыне – мальчишке, но уже прожившем целую жизнь.
Конечно, я не осуждал Диму, а от души жалел. Судьба сложилась так, что работали мы вместе над проблемой увеличения производительности смесителей-отстойников на Днеподзержинском почтовом ящике, которым бредили еще в студенческие годы. Кто из нас не знал шлаковый завод – открытое название данного предприятия. Вот туда и стала забрасывать судьба Диму Власова, меня и Володю Грузинова. Урановый цех нуждался в увеличении производительности экстракторов. Мы придумали вибрационный смеситель-отстойник, который показывал поразительные результаты: вибрация разрушала межфазные барьеры-пленки. Нас поддерживал цех, а мы любили посещать этот город, с которым, почти у каждого, были свои воспоминания. Любили мы город и за черешню, и за хохлушек, которые славились своей привлекательностью и весельем, за теплый Днепр.
Красавец Дима нигде не скучал.  Много времени проводили на Днепре, где со мной случился солнечный удар. Всю ночь бредил и галлюцинировал. Думаю, что я напекся на солнце и дремал в кустах под высоковольтной линией. Ребята встревожились, но через два дня я встал “на крыло”. Дима очень помог мне. Все посерьезнели как-то вмиг.
Потом мы с Еленой не раз выручали Диму, которого любила моя жена. Были и другие, близкие к нему люди, которые любили его много больше нас. Очень часто Дмитрий нуждался в человеческой поддержке: его психика была сильно подорвана несчастьем, которое постоянно мучило его. Находить забытье в вине было ему просто противопоказано, но именно это он и делал. Он постоянно мучил себя. Возник порочный круг: он не мог жить спокойно, а беспокойство убивало его.
Каким он был хорошим и чутким поэтом, так и не опубликовавшим своих стихов! Правда, среди них было слишком много таких, которые сжигают сердце и вносят в душу разлад. Но бывают ли хорошие стихи такими, которые не сжигают сердце?
Удивительно, у него было физическое здоровье буйвола, а психическое – хрупкая тонкостенная рюмка.
В 1979 году он так ушел из жизни, что, наверное, ему казалось, как он улетает в бесконечность.   

ВАСЯ - СЫНОК МОЙ НЕСЧАСТНЫЙ

06.10.1980 – 24.03.1984)

В 1980 году в октябре месяце у нас с Еленой родился хорошенький мальчик обычного веса. У него на лице была крупная красная родинка на ножке, которая казалась большим горем. Но, несмотря на родинку, я ходил неописуемо счастливым: сразу три события привели к такому жизненному взлету, в который трудно было поверить.
Первое событие – удачная предзащита докторской диссертации в мае месяце. Второе  – участие в Международной конференции по экстракции (ISEC-80), на которой я имел несомненный успех. Третье – рождение сына. Эти события расположены не по значимости, а по порядку. Я же считал рождение самым главным событием и ходил окрыленным. 
Немного тревожащая родинка была удалена в Сокольниках простым прижиганием жидким азотом. Однако уже тогда стали проявляться ужасные признаки: Вася стал плохо тянуться за подвешенными игрушками, причем, чем дальше по времени, тем заметнее он отставал в развитии. Его движения стали резко-угловатыми (как у меня теперь – “зубчатка”). Вася стал выгибаться и дергаться. Врачи признали, что Вася страдает детским церебральным параличом (ДЦП). Было тяжело видеть, когда он перестал координировать действия. Спазмы потрясали его тело. К году ДЦП набрал силу. Вася не произносил ни звука, только кривился и все худел и худел.
Когда я в детской коляске вывозил его на улицу, то занимался мистическими упражнениями: мне казалось, что, если я пройду с коляской десять раз вокруг роддома, где появился на свет Вася, то случится чудо. Воистину героическим было поведение Елены. Три с половиной года Вася висел лемуром на ее руках, корчась и изламываясь, но она продолжала драться за мальчишку. Это подобно геройству моей любимой Наташи, которая полностью отдала себя мне парализованному в 2004 году после инсульта – нервному и нетерпеливому. Если Вася чувствовал то же, что чувствую я - его отец, то я не могу понять, почему Вася не плакал.
В случае Васи мы прошли всех врачей, большинство из которых, как и в моем случае – шарлатаны. Мы обращались к экстрасенсам, для чего из Риги выписали женщину, о которой шла удивительная молва. Я съездил за ней в Ригу.  Она неделю жила в нашем доме и получала большие деньги. Мы торжествовали: с Васей стали твориться чудеса. Он начал держать головку, спастика уменьшилась, он даже схватывал игрушки (все молча!). Мы потихоньку плакали – каждый в своей комнате (и уверен – молились!). Вспоминаю о неумелой  молитве безгрешного пятилетнего мальчишки, стоящего на коленях в луже. Тогда молитва ли или просто рок спас меня с бабушкой (читай маленький эпизод, названный “Молитва” в главе “Чудесное тогда”).
Поскольку основные заботы упали на плечи Елены, она торжествовала особенно явно от действий рижанки. И, вдруг, все положительное исчезло. Наша гостья сказала, что она бессильна: так далеко зашла болезнь. С этого дня, хотя мы потерпели крах, я поверил в невероятные силы человека. Ведь я  своими глазами наблюдал за чудодейственными изменениями. Но человек - не бог!   
Елена сникла, но не бросила свои заботы о сыне. Ей сказали, что в Махачкале есть один кореец, который иглоукалыванием делает чудеса.
Тогда я уже знал, что никакие иглы не помогут, если в мозге прошли органические изменения. Дальше – только обман ради выкачивания денег. Но поддержал Елену в стремлении к иглоукалывателю - корейцу. Пусть едет, хуже не будет!
Я помню мартовские сугробы по пояс, которые возникли вдруг, как бы препятствую отъезду Елены. Тропинки не было и от дома до метро мы прокладывали лаз.
В Махачкале Елена остановилась у матери Эльдара Парпачевича Магомедбекова, который сейчас занимает пост заведующего кафедрой химии высоких энергий и радиоэкологии.
Спасибо твоей маме, Эльдар! Она взяла на себя большие заботы. Эти заботы потребовались сразу и, особенно, на третий день, когда кореец отключил сердце мальчика. Оно просто не выдержало нервных встрясок во время иглоукалывания.

Я проснулся в 1.35 ночи за минуту до звонка о смерти Васи. Я уже знал, что сейчас буден звонить телефон и, он зазвонил. Тревожно и с плачем звонила механика. Я знал, что скажет Елена и, не дав ничего сказать: “Лечу” - почти крикнул. И здесь я допустил ошибку: а разве в такой момент поступаешь осмысленно.
В Махачкале я обнаружил, что не знаю адреса, а телефон, на который я рассчитывал - не работал. Точно в эту же ночь прошла такая буря, что все телефоны Махачкалы отключились. Единственное правильное решение я все же сделал, приехав на махачкалинский  рынок. Как и везде на юге, все можно узнать на рынке. Часа через три блужданий, я набрел на женщину, которая сказала, что недалеко от ее дома кто-то умер. Я тут же пришел в названный дом: на столе одной из комнат этого дома лежал гробик, обитый оцинкованной жестью. Его успели сколотить и обить местные добрые люди, не взяв ни рубля.
Когда я слышу что-то дурное о дагестанцах или других кавказских меньшинствах, во мне разгорается злость. Разве нашел бы я кого-то в воскресенье здесь в Москве.
Но чиновники – везде чиновники, и Елена не смогла найти ни одного чиновника, чтобы получить нужные документы о смерти. Так и улетели без документов: чиновники были несколько дней в горах и ели шашлыки.
Мы бы не похоронили Васю без нужных документов, если бы Геннадий Алексеевич Ягодин, по своим министерским каналам не приказал найти, достать и немедленно выслать по телеграфу в Москву все, что надо для законного захоронения. И все же гробик простоял почти неделю на балконе. Геннадий Алексеевич помог и с участком: крохотный клочок земли был найден на Котляковском кладбище, на котором потом был ужасный терракт афганцев.
Если вспоминать все благие дела Геннадия Алексеевича, то этой страницы не хватит.

СТЕПНОГОРСК

1974 г.
У меня и Андрюши Фомина появилась дипломница Ирина Смирнова - дочь директора Степногорского горно-металлургического комбината. Вместе с появлением Ирины открылась возможность увидеть это чудо в степи. Когда мы прилетели в Целиноград, между шофером и Ириной состоялся какой-то напряженный разговор. Оказывается, что Ирина ожидало прилета папиного самолета, который забрал бы нас и доставил в Степногорск. Однако вчера летчик отмечал какую-то дату и Смирнов не разрешил ему лететь.
Степногорск еще строился, а строителями были зэки. Все дорожки для прохода вольных людей, были ограничены колючей проволокой, и город представлял занятное зрелище.
Командировка оказалась короткой из-за занятости Смирнова, и удалось увидеть только шикарный прием у директора комбината, который был царь и бог всей округи, строительство города и побывать в “не очень отдаленных” местах. Не очень отдаленные места были на расстоянии 150 километров от Степногорска.
Я не видел такого чуда. Среди степи, ровной, как гладильная доска, вдруг возникают горы и скалы, а внутри них озеро. Правда, в декабре оно было замерзшим, а окружающие его березы – спокойны, что позволяло рассмотреть их причудливые формы: постоянно дующие ветра так исказили березки, что их трудно признать. Такой лес называется танцующим. Однако, в тот декабрьский день был полный штиль, солнце и небольшой морозец. Красота колдовская. Я, Андрей Фомин и Ирина Смирнова вышли на лед озера, а шофер готовил закуски и выпивку. Мы замерзли: и лед озера, и пирушка была кстати.    
Вообще говоря, командировка оказалась чистой формальностью. Смирнов Сергей Артемович соскучился по дочери, а она закончила свою дипломную работу уже под местным руководством, а государственная экзаменационная комиссия была создана на комбинате и кто-то из наших (кажется, В.А. Зайцев) выезжал на защиту. Это была самая легкая и самая не нужная для меня дипломная работа.


Тут солнце, мороз  да ветрило - шут пьяный
Создали, как в сказке, танцующий лес.
Здесь, нет - не стволы, здесь березы - лианы
Мир дивных озер среди прочих чудес.

Из стихотворения “Боровое” из сборника “Полынь”
               


35
Слева направо – я, Ирина Смирнова (дипломница), Андрей Фомин (аспирант).
Озеро танцующих берез. Казахстан. Степногорск.
Январь 1972 год.

ШЕВЧЕНКО-АКТАУ

1975 г.
Практика студентов кафедры технологии редких и радиоактивных элементов часто проводилась в Шевченко. Студенты любили такие экзотические дали. Однако преподавателя для такой практики найти было не легко. Я уже давно защитил кандидатскую диссертацию, получил звание доцента, Влад вырос (ему уже около пяти лет) – самый раз поручить руководство отдаленной практикой. Да и я сам не против того, чтобы побывать в городе-легенде, за проектирование и строительство которого получена Ленинская Премия.
Город в пустыне, где пресную воду получают дистилляцией морской воды, использую тепло единственного в мире атомного реактора на быстрых нейтронах. Побывать там, где имеется уникальное месторождение урана и лантаноидов, возникшее миллионы лет назад на месте гибли рыб. Самому увидеть места, где иттрия столько, хоть лопатой черпай. Говоря это, я уговаривал себя побывать в таком месте, где, быть может, никогда не удастся побывать.
И в действительности эта студенческая практика оказалась одной из самых интересных. Я прилетел сюда на самолете, чтобы подготавливать приезд студентов, которые движутся на поезде: тоже незабываемая поездка – почти день по пустыне. Когда студенты приехали, только и слышались возгласы удивлений.
- “А ты видел, как верблюд жевал консервную банку” – взволнованно произносил кто-то.
- “А ты видела барханы” – спрашивала девушка.
Общежитие уже было подготовлено по моей просьбе. Установлены места практики и мне стало легче. Сам я расположился в шикарной гостинице “Актау”. Знал бы я, что сбегу через несколько дней из этой гостиницы, как ошпаренный. Мне просто не дали жизни тараканы, от которых было только одно средство – спать при свете. Но и света они не очень-то боялись, и устраивали настоящие тараканьи бега, как только я открывал глаза. “Пентагон” сдался, как-то прочитал я в газете заметку о тараканах. И сбежал в заводскую гостиницу “Зеленая”. Моя комната была на двоих, но медики (а там жили медики) решили жить гуртом, чтобы было веселее. Таким образом, мне было вольготно. Медики были хорошими парнями, приехавшими сюда, чтобы контролировать санитарное состояние столовых и ресторанов. Надвигался дизентерийный период. Я жил с медиками дружно. Их было пятеро: три парня и две девушки из соседнего номера. Мне стало намного веселее: медиков боялись и везде кормили всех нас бесплатно, Юрий Александрович – директор комбината, дал нам ключи от финской бани с бассейном, питаемым морской водой.
Однажды мы задержались в парной до двух часов ночи. Когда почти дошли до гостиницы, заметили, что какая то белая стена надвигается на нас. Это был никогда невиданный мной ливень. Он как начался, так и закончился, но мы были мокрыми до нитки. Пришлось возвращаться, чтобы согреться и высохнуть. Холодильник был полон едой и пивом. Пришли мы в гостиницу только в шесть утра и на работу в этот день не ходили. Это была самая веселая практика в моей жизни.

МЕЛЕКЕС

1977 – 1979 г.г.
Часть работ для моей диссертации была выполнена в городе Мелекесе (Научно-исследовательский институт атомных реакторов - НИИАР) в 1977-1979 годах. Там я познакомился с Володей Лебедевым, брат которого стал действующим космонавтом. Володя был человеком безграничной доброты и гостеприимства, но собеседник, хоть и интересный, но тяжелый из-за сильного заикания. Чтобы сказать что-то он начинал с протяжного звука ху. Получалось так: Ху-ху-ху ..., и далее начинался любой текст. Ему и самому было смешно, поскольку все, кто не привык, ожидали, что текст начинается с крепкого слова, но текст был совершенно безобидным.
Работал он на одной из радиохимических установок, расположенных за толстенными свинцовыми стеклами. Сама рабочая часть установки располагалась в каньоне глубоко под землей. В тот период Володя занимался выделением из облученных мишеней смеси америция и кюрия и последующем экстракционным разделением этих трансурановых элементов. Все радиохимики хорошо знали друг друга, где бы они ни работали: в Мелекесе, т.е. под Ульяновском, в радиевом институте им. Хлопина в Ленинграде, в Обнинске под Москвой или на предприятии “Маяк” - недалеко от Свердловска. Я говорю так открыто, поскольку расположение радиохимических установок или цехов давно уже не секрет. Даже тогда, в 70е годы, эти предприятия легче посещали американцы, чем русские.
Когда я приходил в НИИАР, то переполнялся гордостью за могущество советской науки. Мне было приятно от мысли, что, возможно, где-то неподалеку ведет исследования Глен Сиборг. Этот колосс не поедет в плохое место.
Володя Лебедев рассказывал, что как-то Сиборг посетил реактор “Бор” – нашу гордость. Его заинтересовала активная зона и величина потока нейтронов. Он спросил об этом и ему назвали цифру на порядок меньше действительной. Глен измерил шагами активную зону и высказал мнение, что поток нейтронов должен быть на порядок больше. Пришлось признаться, что рассказчик ошибся как раз на порядок, что эта ошибка – следствие перевода. Не удалось скрыть! С этого момента Глену не пытались “повесить клюкву”.

Залезть в “горячую” камеру и провести там ремонт требует мужества. Слесарю дают время, скажем две минуты, и за это время он должен отвернуть какую-то гайку и быстро покинуть камеру. Так было и при мне, когда шел ремонт на экстракторе. Запустили молодого слесаря внутрь. Он должен был добраться до места ремонта и сделать небольшую часть его. Парень испугался и, имитируя работу, стал стучать по железным ступеням гаечным ключом. Все, кто был, восприняли это с юмором.
 - Коля, как работалось? – спросили потом.
 - Было трудно! - ответил Коля.
Все рассмеялись и показали ему запись на телекамере, прокрутив обратно. Коля понял, что обмануть электронику нельзя. Это один из многочисленных эпизодов, свидетелем которого я был во время выполнения дипломной работы Арыстана Сарсенова в Мелекесе.
Интересно, что в Мелекесе происходит сейчас? Похоже ли это на полный развал работы, который я наблюдал на предприятиях города Королева (бывшие подмосковные Подлипки)? Не потому ли Боря Кадосов, полностью потерял веру и ушел из Подлипок служить в церковь? Сколько таких молодых специалистов, потерявших веру в нашу науку и технику, бродит по свету, отдавая свои знания чужим дядям за бесценок?

ШКОЛЫ ПО ЭКСТРАКЦИИ

1970-1982 г.г.
Одна из первых научных школ по экстракции была в Костроме в марте 1970 года. Вообще этих школ была уйма, но запомнились немногие. Костромская школа запомнилась тем, что я недавно защитил кандидатскую диссертацию, а Елена ходила, мучаясь беременностью с ее первых месяцев. Как трудно ей дался Владик! Влад, заешь ли ты об этом? Потом, уже летом, она несколько раз лежала на сохранении: резко падал гемоглобин. Плод явно нуждался в кислороде. Повторение подобной ситуации со вторым сыном – Васей – не прошло бесследно для бедного мальчика!
В Костроме были знаменитые лекторы: Михайлов Владимир Андреевич, Розен Андриан Михайлович и только недавно оперившиеся Сергиевский Валерий, Николаев Влад, Тарасов Валерий. Было весело ходить за водкой через Валгу рядом с гигантской Костромской ГРЭС. В слушателях ходила (нечастая потом - Кручинина Наталья), и на этих слушаниях Влад Николаев очаровал Татьяну, которая стала его женой. Продолжению пребывания в Костроме помешало только болезненное состояние Елены, которое заставило возвратиться домой раньше времени.
Сколько этих школ было потом - не сосчитать. Особенно запомнились школы в Новосибирске и Шушенском, а также конференция в Красноярске. Они разместились у меня в памяти непонятным образом. Точно только то, что Новосибирская школа была первой в 1973 году. На ней, как всегда, был с Валерой Сергиевским, который знал многих и познакомил меня со знаменитым байдарочником и интересным мне человеком – Холькиным Анатолием Ивановичем. То, что это случилось в Новосибирске в Академгородке, я точно помню. Потом Холькин перебрался в Красноярск, однако это было в 80-х годах, кода мы с Валеркой Сергиевским уже успели защитить докторские. Защитил докторскую диссертацию и Анатолий Холькин, но в моей жизни все окрасила беда 1980 года - рождение Василия. Эта беда все перевернула в моей жизни. Поездки – даже нежеланные стали желанными. Так я убегал в Шушенское, где Холькин устроил великолепную школу (1981 г.?), так я убегал и в Красноярск, где тот же Холькин устроил Всесоюзную конференцию по экстракции (1983 г.?).
На этой конференции, помнится, была Ягодин Г.А., Михайлов В.А., Гиндин Л.М., Корпусов Г.В., Холькин А.И.. Эти воспоминания сохранились из-за посещения великолепной бани на базе, где и проходила конференция.
Чудесная школа по экстракции состоялась в Шушенском, где доктора выступали лекторами. Школа обогатила меня не столько экстракционными знаниями, сколько увиденными чудесами.
Домик, в котором отбывал ссылку В.И. Ленин и в котором он написал “Материализм и эмпириокритицизм”, был совсем новенький: не какая-то хибара, а великолепная сибирская пятистенка с отделенной одной уютной комнатой, принадлежащей Ленину. Хотел бы мне иметь такое помещение для занятий.
В Шушенском мы сблизились с Рижскими учеными (я их знал и раньше, но не так близко), среди которых выделялся веселым нравом Бруно Андреевич Пурин (Пуриньш). Этот президень Латвийской академии наук был – кладезь анекдотов и любви к жизни, а также к спиртному. Его извечная спутница  - Лидия Дмитриевна Куликова, вызывала во мне смешанные чувства трепета и настороженности. Среди рижан был и Александр Попов, который в трудные годы отдалился на своей любимой яхте с любимой женщиной, чтобы загасить чувства ненужности. Он был истинным электрохимиком в экстракции и экстракционщиком в электрохимии.

Увидеть Саяно-Шушенскую ГЭС означает увидеть то, что останется в памяти, пока она тлеет. ГЭС является самой мощной  электростанцией в России. Бетонная арочная плотина высотой 245 м, длиной 1066 м, шириной у основания – 110 метров. Мощность ГЭС – 6400 МВт, а среднегодовая выработка энергии - 23,5 млрд кВт часов.
Когда мы посетили ГЭС, она готовилась к пуску седьмого из десяти гидроагрегатов. В полноводные годы теперь, когда работают все 10 гидроагрегатов, ЛЭП не в состоянии пропустить всю электрическую энергию и, ГЭС вынуждена сбрасывать часть воды мимо турбин, что приводит к недовыработке 1,6-2,0 млрд кВт час энергии. Избыточная энергия будет использоваться  Хакасским алюминиевым заводом мощностью 300 тыс. тонн алюминия в год. Окончание строительства намечено на конец 2007 года. Приятно слышать, что промышленность потихоньку встает на ноги.

ЗАЩИТА ДОКТОРСКОЙ ДИССЕРТАЦИИ

1981 г.

Защита моей докторской диссертации по специальности физическая химия  состоялась в начале 1981 года, и в тот же год была присвоена степень доктора химических наук, а чуть позже – звание профессора. Я никогда не забуду полный малый актовый зал, отзыв ведущей организации ГЕОХИ им. Вернадского В.И., выступление оппонентов и желающих сказать слово. Все было исключительно благожелательно. Оригинальной была речь академика Третьякова Юрия Дмитриевича, который сказал, что он поражен воображением защищающегося, правда, в этой новой области не может быть никак иначе. Пожалуй, это самое критическое выступление, а все остальное – сплошные дифирамбы. Я был на седьмом небе и от души благодарил своих учителей и учеников, которые помогли выполнить этот десятилетний труд. А потом, как всегда, – опустошение... 

РАБОТА, ЭКСПЕДИЦИИ, ПУТЕШЕСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ

Поездка в Румынию

Самая первая рабочая поездка “заграницу” состоялась совместно Оксаной Синегрибовой в 1971 году в Румынию. Я вырвался, наконец, на просторы, но какие ... И все же я был счастлив.
Когда румыны называли Бухарест - маленький Париж, то они, наверное, были правы. Бухарест, т.е. Букурешть (по-молдавски и по-румынски означал “город радости”).  Встретивший нас Иосиф Нагь, побывавший в Менделеевке, заговорил на нашем родном языке, что было вдвойне приятно. Но я стремился применить свои “знания” молдавского языка и все никак не мог это сделать. Оксана избрала английский язык в качестве рабочего при научных разговорах, а я подстраивался под нее. И лишь по дороге в Румынские Карпаты я заговорил на молдавском языке. Этот опыт нельзя назвать удачным – румыны предпочитали английский моему полузабытому молдавскому языку. В Карпатах нам показали замок, где царствовал вампир Дракула. С ним связаны многочисленные фильмы и, когда 1980 году, будучи уже доктором, я посетил Льеж, этот  город пестрел от вывесок фильмов про Дракулу. Кстати, по-молдавски - Дракула – черт. Молдаване говорят: “Дуте ла дракул”. Это означает – “пошел к черту!”.
У меня, можно сказать, что Румыния оставила неизгладимый след, особенно бедностью и громадным количеством жуликов, цыган и нищих. Когда Румыния в новом веке стала страной общего европейского рынка, Европа и, особенно, Италия, были наводнены этими маргинальными элементами.
Лишь один ночной поход в садик Чизмиджиу врезался в память тем, что, я по ошибке заказал мартель, а не мартини, не разобравшись с ценами. Пришлось оставить в ресторанчике почти все деньги, которые были отпущены Минвузом на существование. К счастью, были обнаружены десять долларов, подаренных мне на день рождения.

МОЙ ДАВНИЙ ДРУГ

В качестве разрядки мне хочется рассказать о давнем друге – Валерии Владимировиче Сергиевском. Дружба началась еще в 60-е годы, когда были живы Валерины мама и отец ( Я никогда не называл их по имени и отчеству). Тетя Ася, т.е. мама Валеры, напоминала мне маму Бумы, а отец - дядя Володя, напоминал моего кишиневского дядю Володю Костина.


36
Валерий Владимирович Сергиевский


Простые и совсем бессеребренники, они имели еще двух сыновей, один из которых – красавец (или как я говорил – улучшенный вариант Валеры). Но из всех сыновей только Валера Сергиевский ушел в науку, что и сблизило нас. У него оказался совсем нестандартный ум и способ мышления, всегда поражавшие меня. Мы дурачились, называя друг друга гениальными. 
- “Кто еще назовет нас так, кроме нас самих” - дурачились мы. И в этом баловстве была правда.

Эту фотографию я не решился поместить в период, относящийся к аспирантским годам: слишком явно он здесь намного старше тех прекрасных времен, которые мы проводили у него на даче.
Валера объяснил мне казус так: “Ты видел, когда-либо Менделеева без бороды и молодым. Не бойся, помещай меня в раздел о молодых ученых. Я всегда был таким, как на этой фотографии”.
Это, конечно, неправда – и мы были молодыми, как двухлетний Валера Тарасов на руках у его мамы (одна из первых фотографий).

Дачу Валеры также трудно было назвать дачей, а квартиру на Абельмановской, где сейчас гиганты – дома, трудно было назвать квартирой.  Но как свободно и весело мы проводили время. Теперь, когда часто болит и кружится голова, философ – Валерий Сергиевский, все равно назовет каждое время самым лучшим. У нас много было смешных историй, но я, зная строгость моего друга, никогда не решусь болтать о прошлом. Прошлое, согласно философу – Сергиевскому, есть немного измененное настоящее. И все!

То, о чем хочется рассказать – это посещение Болгарии в мае 1975 года. Я, все время сталкивающийся с трудностями датирования, в данном случае никаких трудностей не испытываю. Мне вот-вот (13 мая, здесь в Болгарии) стукнет 37 лет.  А мы с Валерой Сергиевским, который на 2 года моложе, выступали на конференции в Софии, как “молодые” ученые. Мы смеялись: нашли молодых ученых! При отъезде домой на поезде, идущим через Яссы-Унгены, договорились отпраздновать мое 37-летие. К удивлению отъезд был 13 мая, солнечным днем, как по заказу. Договорились с Валерой до проезда через тоннель (почти уже Румыния) не пить ни глотка.
Поезд подошел к тоннелю и встал. Стоит и стоит. Прошли уже 12 часов дня, намеченные на начало торжества, а поезд все стоит. Мы уже перестали радоваться цветочкам за окном, птичьим трелям: все не хотелось нарушить обет. По вагону ходили мрачноватые болгары, которые, оказалось, ждали также заветного часа, а поезд все стоял, как прилепленный. Уже начали знакомиться с “братушками” и обсуждать ситуацию. Не стоит ли нарушить обет. И как только болгары раскупорили бутылку и стали разносить по страждущим попутчикам вино, поезд тронулся. Все закричали: “Ура!” и пир задымился, несмотря на тусклый свет аварийных ламп. К тому моменту, когда поезд выскочил из тоннеля к Руссе, все уже были розовыми.
На этом можно было бы поставить точку, если бы ни одно событие: я устал и придремнул. Время пролетело быстро, и поезд подошел к пограничным Яссам (я проспал всю Румынию).
Проверка документов, а я не могу найти паспорт. Искали всем вагоном. Наконец, пограничники не выдержали и попросили выйти из купе представителей V купе. Через пять минут мой паспорт был найден. Я засунул его в наволочку. Так берегут самое дорогое. Так "высоко" ценил и я советский паспорт, что слишком далеко спрятал его и чуть не был снят с поезда.

КОЗЕЛ

Моя мама (Браслина Ираида Константиновна) не могла жить на одном месте. Она из Волгограда уезжала в Кишинев, а из Кишинева – в Волгоград. Там она тоже не могла жить на одном месте. То она жила напротив Гидролизного завода, то совсем за Волгоградом на Веселой Балке, то она была соблазнена сестрой и переехала к ней в Первый Волгоград. Но потом, долго тосковала по Молдавии. Что ее остановило от “третичного” молдавского периода, я не знаю, но она сильно тосковала по этой солнечной стране наводнений, вина и винограда. С каждым переездом ее жизненный статус становился все более низким.

Моя сестра Лариса не обладала такой подвижностью. Она спокойно окончила “Институт инженеров городского хозяйства” в Волгограде в 1971 году, и спокойно вышла замуж, сделав свободной свою маму для реализации устремлений ее мечущейся натуры.

Я начинаю рассказ о жизни мамы и о моей жизни, которые переплелись в молдавском местечке – Страшены в 1974 году. Заскучав по сыну и внуку Владу, Ираида Константиновна взмолилась: “Приезжайте, дорогие дети!”
Меня долго звать не надо. Собрался с Владом и поспешил сначала к тетке Наде (Надежде Константиновне), живущей в Кишиневе. Бедная тетя. Влюбившись когда-то в Молдавию, и не поняв, что теперь это уже не та страна, в которой она поселилась в 1949 году и, быть может, была счастлива. Да, кажется, что была!

Я нашел свою маму почтальоном в Страшенах, в местечке западнее Кишинева на 40 километров. Она казалась, всем довольной. Но когда я стал часто приходить с запахом молдавского вина, моя мама заплакала.
- Мне и так тяжело, а тут ты. Каждый день! Что мне делать? – такие риторические вопросы мамы растревожили меня, и я присмирел. Стал ходить в магазин за молоком и другими продуктами, а за молдавским вином появлялся намного реже, но все же... В Молдавии да без вина! Стал надолго уходить с сыном в полудикие сады с абрикосами и жерделями. За время таких путешествий вино успевало выветриться, и запах изо рта стал такой же, как у всех молдаван. Не лучше и не хуже.

Но козлы! Если бы я знал, что они чувствуют запах намного лучше, чем мама!

Чтобы ублажить маму я решил покупать ею ацидофилин, какие-то сладости, также любимые мамой. Однажды даже зашел вместе с Владом в садик, где был привязан (на длинном поводке) козел, а в отдалении стояли скамейки, на которых сидели и покуривали мужики в больничных халатах, таинственно посматривая на пришедшую парочку и почему-то улыбаясь.
Я подумал даже: “Чем это так мужики заинтересовались? Почему они поглядывают на нас да посмеиваются?”.
Козел мрачно смотрел именно на меня, который только успел подумать: “Какая странная скотина”. И, вдруг, эта странная скотина развивает бешеную скорость, ударяя мощными рогами в мой портфель. Я совместно с портфелем  отлетели от Влада, как пинг-понговые шарики. А козел, полностью потеряв интерес ко мне, к моему раскрытому портфелю, из которого капал кефир, и высыпались конфеты, обозначавшей след моей траектории.
Ненависть захлестнула меня. Но козел опять подозрительно посмотрел на меня и, вдруг, мне стало жутковато.
 
“Черт с ним с этим козлом; пойдем домой, Владик” – сказал я, превозмогая боль в бедре, куда пришлась часть удара мощных козлиных рогов.

Каждый раз, когда я посещал магазин, козел подозрительно поглядывал в мою сторону. Что творилось в голове скотины, я не знал, а вот свои мысли я помню отлично: “Надо, чтобы все-таки реже от меня пахло молдавским вином, которое так раздражает скотину. Тогда никакие козлы не будут страшны. Особенно, если обходить их стороной”.
 
Пришло время и московские гости покинули маму. Но не долго Ираида Константиновна мучилась в одиночестве в Страшенах. Она успела вернуться в Волгоград, поселиться на Веселой Балке, навестить и пожить у своей дочери Ларисы на Камчатке. Очень хорошо поняла и поддержала дочь, которая покинула с мужем и мальчиками (второй родился на Камчатке) трудный для жизни Волгоград. Все эти комбинации были сделаны, чтобы заработать деньги и потерять их 1991 году, как теряли все, кто не понимал, что творится в этой сумасшедшей стране. А не понимал весь простой люд. Он продолжает не понимать и сейчас, веря и не веря, что когда-нибудь придут лучшие времена. А времена все не приходят – их приводят каждый как может.
 
“Валера, знаешь, что сегодня лимоны подорожали в 3 раза. Говорят, что они не уродились в Турции” – обычное объяснение быстро растущим ценам. А инфляция, оказывается, возросла всего на 6 %. Смешно! И это говорит президент Путин В.В.! Я перестаю верить своим глазам и ушам.

Новый президент уже не боится слова инфляция. Она пришла из Америки, но мы пострадали намного сильнее всех стран.
       

Расплескались, разгулялись бесы
По России вдоль и поперек -
Рвет и крутит снежные завесы
Выстуженный Северовосток.

М. Волошин



Разорвали, растащили бесы
всю Россию за короткий срок.
И ни чрезвычайки, ни совбезы
не пошли стране разбойной впрок!
Лишь все так же снежные завесы
рвет и кружит северо-восток.

Это начало моего стихотворения “М. Волошину” – моему любимому поэту, который каким-то образом избежал репрессий в своем Коктебеле.

ВТ.

СПОРТЛАГЕРЬ МХТИ

1975 и др. годы

Спортивный лагерь в Тучково стал одним из любимейших мест, где можно было ученым МХТИ/РХТУ провести время. Завсегдатаем этого места был Сахаровский Юрий - мой коллега. Юра никогда не размещался в финских домиках, а только в палатке. И две последовательно покинувшие этот свет его жены, предпочитали проводить лето в палатке. Я не слышал, чтобы Юрий отдыхал где-нибудь в другом месте, скажем в Турции или во время байдарочного похода. Нет, он был последовательным патриотом Тучково. 
Директором лагеря долгое время являлся заведующий кафедрой физического воспитания Постников Алексей Алексеевич. После его трагической смерти директором стал Каграманов Георгий Геориевич –ученый, доктор наук, специалист в области мембранной технологии.
Постников был исключительно добрым и бесконечно нужный лагерю человек, который являлся душой студенческих и преподавательских компаний. В первом случае он был строгий, но справедливый преподаватель, а во втором – коллегой, всегда понимающим ситуацию. Алексей Алексеевич – крепкий, как гриб-боровик спортсмен, никогда не жаловавшийся ни на какие болезни. Он сумел в 60 лет жениться на молоденькой симпатичной девушке. Родился сынок, тоже Алеша, которому, когда, по моим расчетам, стало 10 – 12 лет, вдруг, тяжело заболел Алексей Алексеевич. Его замучило засоление всех суставов. Оно привела Постникова к потере подвижности, а затем и к смерти.
Для преподавателей, с помощью Алексея Алексеевича, были построены финские домики, размером намного больше, чем в Громках (см. раздел Громки). Лагерь имел инвентарь для отдыхающих, которые любят игры в волейбол, баскетбол, бильярд, пинг-понг и теннис. Можно было получить комнату для проведения отдыха с семьей, а питаться в студенческой столовой. Так поступал и я, который обычно отдыхал с сыном. Я и Влад предпочитали купаться в пруду, ездить на велосипедах, а также собирать грибы и ягоды.
Грибы мы и Владом жарили в чайнике, что вызывало хохот. В чайнике можно было изжарить громадное количество грибов, постепенно добавляя все новые и новые порции.
Потом, когда я рассказывал это в Канаде, канадцы - коллеги по первой группе (Environmental Technology Group I), приходили в восторг и ужас, считая такую еду опасной. Я был, без ума от грибов, мог съесть значительную часть чайника, за что однажды был жестоко наказан. Видимо, в чайник попал какой-то ядовитый гриб и я два дня “умирал”, как в Сеитовке во время знаменитого совместного преподавательско-студенческого похода (см. карту Ахтубы, демонстрирующую маршрут похода).
В другой раз, когда я отдыхал с Владом в отдаленном домике, моим соседом оказался Валентин Ветохин с сыном Сашей, которому было меньше, чем Владу. Я думаю, что Саше было не более четырех-пяти лет. Кстати, потом он закончил МХТИ/РХТУ. Помнится, что он был крикливым мальчишкой, и по каждому поводу устраивал отцу концерт.
Как-то Влад спросил Сашку, является ли его отец доцентом. И вдруг мы услышали от Саши категорическое отрицание этого факта. Он стал капризно утверждать, что его папа не доцент и никогда им не был и не будет. Мы ничего не понимали, но когда услышали от него песню со словами: “Один известный мент - по прозвищу доцент”, то все стало понятно. Саша принимал слово “доцент” за ругательство. В лагере студенты узнало об этой слабости Саши.
“Мальчик! Скажи, твой папа - доцент?” – спрашивали студенты, в том числе, и ученики Ветохина.
“Нет! Гордо произносил Сашка. И никогда доцентом не будет” - с новой силой утверждал малыш, вызывая хохот.

Как далеко смотрел мальчишка в таком юном возрасте. Сейчас “доцент” – имя нарицательное. И сейчас нет более неуважаемых людей в деловом мире, чем доцент или профессор. Вот до чего мы дожили. Спи спокойно, Валя – ты не застал этих тяжелых времен.

ГРОМКИ

(ударение на последний слог)
Громки были часто и многими из моих знакомых посещаемым местом на Волге. Регулярные посещения начались еще со времени аспирантуры, когда у меня ушел отчим (и правильно сделал!). Ираиду Константиновну (мою маму) стал навещать добрейший усатый казак Тимофей Ефремович. Его жизнь не сложилась, и он не мог надышаться, глядя на свою “крупатку”, как он называл мою маму. Таким образом, Громки, сначала посещали я с первой женой Еленой, а затем стали присоединяться все больше и больше сотрудников кафедры технологии редких и радиоактивных элементов. Вот неполный список тех, которые, чаще других, были в Громках: Сергиевский Валерий, мои сотрудники - Иван Паршин, Саша Кувшинов, Жора Кузьмин, которого мы называли Шалюшка по названию маленькой речки. Это название речка получила с легкой руки Жоры. Конечно, когда ехал я, ехал и мой сын Влад. Следует вспомнить также покойного Володю Загорца. Редко посещала Наташа Науменко со своими друзьями и многие другие. Наиболее частые посещения я могу датировать 1967 – 1984 годам.
В это время можно было еще поймать за день десяток судаков, иногда попадались осетровые, а если не попадались, то красную рыбку обеспечивали “скормачи”, т.е. браконьеры. Почти бесплатно. А за бутылку водки ты становился постоянным “другом”. “Скормачи” пренебрегали тушками осетра, севрюги или белуги: им нужна была только икра. Поэтому они ездили вдоль берега и предлагали “рыбку”, что означало на воровском жаргоне – осетровые. Особенно “удачное” место для покупки “рыбки”, располагалось ниже по течению, в районе “Корщевитое”. Это место было напротив “Капустина Яра”, откуда велись запуски ракет, и где погиб маршал Неделин, сгорев как факел. Сгорели и человек 80, присутствовавших на испытаниях ракет, в том числе, и баллистических. Место это - пустынное на многие километры. Кроме того, по мере приближения к “Капустину Яру”, все чаще встречаются часовые. Можете проверить: любой компьютер не выделяют красным слово “Капустин Яр”, как прочие слова, которые кажутся секретными, а на самом деле, все секреты давно уже не секреты и в компьютере не отмечаются, как и слово “мама”.
Сначала в Громках было не обустроено, но когда я женился на Елене Костроминой, здесь уже поставили фанерные домики, которые сдавались за небольшую плату.
Тогда из Волгограда приезжали на “Ракете” гости, что можно увидеть на одной из фотографий. Туда регулярно наведывались Ираида Константиновна и Тимофей Ефремович Волбенко, казак, о котором я уже говорил.
Если ты увлечен рыбалкой, как я, то это место дает простор твоим самым фантастическим рыбацким планам. Я и  Влад часто питались осетровыми рыбами. За две недели отдыха ты мог на удочку поймать пару сотен отменных чехоней и завялить их, мог вдобавок завялить половину мешка густеры и подлещиков. Кстати, сегодня одна тушка вяленой чехони стоит в Волгограде 100 рублей.  Окуней брали только для ухи, которую делали тройной. Сначала отваривали в марле мелочь, среди которой обязательны – окуни и ерши. Отваренную рыбу выбрасывали. Во вторую порцию рыбы попадали судаки. Эту отваренную рыбу могли съедать, но чаще тоже выбрасывали. Третья порция – куски осетра, севрюги, но лучше – стерлядь. Если вы не ели эту уху, то ничего не ели.
Ходили в деревню за  квасом, который ценился более всего. Квас, взятый из погреба в жару, характерную в этой местности, являлся живительной влагой. Именно он заставлял ребят тащиться в пекле 45оС.


Каждый год  ты -  в затерянном мире
Приезжаешь, и ищешь здесь старое.
Непохоже ничто - как в трактире
После страшной попойки и свары.

Уж такое то место на Волге
Оно чудится, снится весь год.
Привезет на семь дней пароход -
Прикует твое сердце надолго.

Никаких тут красот - не в Тавриде.
Лес, поваленный прошлой весной,
Яр подмытый, песок наносной
Да протоки, где рыба как в сите.

А вокруг прогоревшая пойма
Да полыни дурманящий звон.
Хуторок недалеко и … вон,
Вон, где сом тобой в одури пойман.

Небольшие семейки ракит,
Наклоненных над пятнами вод,
И какой-то беспечный народ -
Непонятно, чем жив и, чем сыт.

По полгода - дороги без дна.
Остальное же время тут зной.
Все собаки - собака одна,
Комаров, хоть реви, а хоть вой.

Но кончается вечером ад,
И приходит покоя восторг...
Звезд - алмазов немой мириад,
Дум спокойных спокойный же торг.

Стихотворение “Громки” из сборника “Полынь”

Особенно спокойно на душе поздно ночью, когда жар спадал и, становилось даже прохладно из-за резко континентального климата, а главное, потому что ты напекся на солнце и даже 25 градусов кажутся тебе холодом, будто ты спустился в погреб. Тогда ты одеваешь на себя даже телогрейку. В ней настолько уютно и умиротворенно, что не хочется уходить с пока еще не остывшего песка. Лежишь, слышишь плеск волн, видишь мириады звезд.
Когда Чжан Дун Сян (Борис) увидел наше небо ночью (не здесь), он был поражен так, будто я увидел Янцзы.
У Константина Паустовского есть рассказ “Золотой линь”. Всякий раз, как я начинаю рассказ о случае в Громках, я обязательно вспоминаю “Валеру-Фогеля” и ловлю линей на мелководье во время похода Ахтубы-89. “Валерой-Фогелем” называли одного из аспирантов профессора Юрия Геннадиевича Фролова за длинный с горбинкой нос. Этот добрейший парень был почти ровесником мне, но никогда не был в походах, о которых он слушал рассказы, начиная с марта месяца. Это означало, что коллеги созрели, и постепенно сколачивается новая группа для очередного похода.
В тот раз вновь пошла речь о Громках, о неизведанности заливных лугов с многочисленными озерами и ериками. Тут “Валера-Фогель” запросился в поход с любой компанией, но только в Громки: так ему понравилось это место со слов коллег. Ребята, почти не думая, согласились.
“Выдержит ли парень?” – был единственный вопрос, а за остальное они были спокойны. Ведь сбежал же Саша Кувшинов через несколько дней после появления в Громках, испугавшись уховерток, о которых Ваня Паршин рассказывал страсти.
Но когда через пять дней пребывания в Громках Валера-Фогель поймал двух лещей весом каждый по 1,5 – 2 килограмма, мы впали в транс. Новичкам везет!   
Итак, вперед на ерики! Ериками в Волго-Ахтубинской пойме называют бесчисленные протоки и ответвления от Ахтубы, которые могут быть подвижными рукавами Ахтубы, а могут, пересохнув, потерять подвижность воды. В этом случае они являются очень удлиненными озерами. Порой  трудно разобраться, с чем ты имеешь дело – с текущей или стоячей водой. Движение воды настолько незаметно, что нет разницы между медленно текущей и стоячей водой озера.
Одним словом, решили убить сразу двух зайцев: базовый лагерь оставить в Громках с девушками, детьми, подростками и некоторыми парнями, такими как, Фогелем и Шалюшкой, а авангард выслать в луга, на ерики. Что из этого получилось, я расскажу дальше.


Авангард

Авангард, посланный из Громков на ерики, состоял из трех человек: меня, Вани Паршина и Володи Загорца. Такая команда подвижна, легко помещается в палатке и позволяет мужикам разгуляться вдали от детей и ворчливых женщин. Мы и сами не представляли маршрут: ну, в том направлении, куда я уже заглядывали, а может быть немножко правее. Так я сформулировал направление. Это означало, что я и сам не знаю куда идти, а хочу побродить по грудь в пахучей траве Волго-Ахтубинской поймы. Но до Лесхоза мы шли уверенно. Затем какие-то колеи в разнотравье привели нас к ерику. На другой стороне его был домик калмыков. Вокруг домика совершенно ни одного деревца, хотя по эту сторону, откуда пришел авангард – море деревьев и разнотравье. Понятно, что калмыки выбрали яр, на котором и расположили грязную – прегрязную хату, только спасаясь от весенних паводков. Но почему они не спасаются от солнцепека, если вокруг столько зелени мы так и не поняли, отложив процесс восприятия на ночь. Разберемся за чаркой.
Началось обустройство: все же простоим здесь пару дней. Но так только казалось. Азарт задержал нас на пять дней, за что пришлось отвечать: “Да мы не знали, да мы хорошие, да ничего мы не пили, мы просто заблудились. Девочки, мы принесли вам рыбы и раков. Ешьте!”.
Я, как умудренный опытом начал исследовать озеро. Уже знал, что в озерах застряла во время половодья мелкая рыба. Она глупее крупной и остается в таких озерах на год или даже на два, где и нагуливает вес. Это озеро оказалось с изюминкой. Первый же заброс поплавочной удочки и немедленная поклевка. Подсечка приносит крупную плотву.
“Случайность!” – подумал я, но когда ребята поставили палатку и нехотя, даже не взяв удочек, поинтересовались рыбой. Я показал кукан с десятком крупных (одна к одной) плотвиц. Удивление и восторг.
“Все это за полчаса” – сообщил я небрежно. Ребята побежали за удочками и, пока они бегали, я поймал еще 6 штук одна к одной и начал сматывать удочку со словами: “Надоело. Пойду, чтобы подготавливаться к засолке. Вы ведь хотите что-то привезти домой?”.
Часа через два пришли Ваня с Володей и большим уловом.
“Ну, ее. Поставим сетку и в один прием выловим, сколько надо” – высказались ребята.
А сколько надо, разве знает рыболов? Но сетку длиной всего 20 метров (это совсем маленькая сеть) взяли и поставили на ночь.
Утром, из любопытства, пошли все проверять улов, взяв большую плетеную корзину – настолько были уверены в успехе. Каково же было удивление, когда в сети не было ни одной рыбки, а только головы от рыб.  Посыпались предположения о том, что случилось ночью. Самое правильное предположение – раки. Сначала попадается много плотвы, и тут появляются раки, которые устраивают пир. Объяснение тому, что в сетке нет и раков, состояло в изменении режима ловли. Сеть надо вытаскивать немедленно после того, как она простоит пару часов, причем днем. Использовать лучше не сеть, а бредень, которого у нас не было. Да если бы и был, то ловля в этом глубоком озере представляла бы большой труд, если бы была вообще возможна. Сеть нужно ставить с надувной лодки, как мы и поступили с самого начала, но вынимать ее нужно почти немедленно (через час) и поднимать нужно, прежде всего, нижнюю часть, не трогая верхней. В таком, сложенном состоянии в сети задерживаются и рыба и раки.
Мы наловили два ведра раков и несметное количество плотвы.  Ночью был пир, но все мы были наказаны и больше не ели раков, хотя принесли в лагерь. Мешал еде израненный раками рот. Жадность многих сгубила.

СИРИЯ

В Сирию мы летел осенью 1977 года с большой радостью. У меня была уважаемая компания, включавшая начальницу иностранного отдела Тютину Калерию Максимовну и чиновницу Юзбашеву Елену Христофоровну. С ними было легко, т.к. эти женщины все знали, что надо делать, и я с охотой исполнял роль грубой физической силы.
Начало было неудачным: мы никак не могли расположиться с удобствами и спали в одной большой комнате. Такое положение длилось не долго и все урегулировалось через два дня (Калерия Максимовна нашла подход к этим арабам).
Все, что было дальше – интересно и, казалось бы, нужно для рассказа. Однако из всего “нужного” хочется поговорить о покупках в лавке араба – выходца из СССР, о поездке в Малюлю - православный храм, о посещении города Алеппо с его мечетями и армянскими поселениями, о встрече с развалинами Пальмиры и о “смертном грехе”.
Шел рамадан и мы тоже “придерживались” этого обычая, потихонечку отрезая колбаски и лакомясь сладостями. Но зато вечером, когда садилось солнце, наступала вакханалия разнообразных яств. Нам даже разрешалось выпить пива.
Дамаск поразил своими размерами и университетом, численность студентов в котором, доходила до 150 тысяч. Студенты сидели прямо на полу и что-то записывали на дощечках. Какими знаниями они обладали – одному аллаху известно. Аллах Акбар!
Почти каждый день мы обсуждали планы, которым не суждено было исполниться: каждый знал об этом и арабы, и мы. Но споры не прекращались, назначались ответственные (в том числе и я), а в глазах стояла Малюля и смертный грех, который, уже третий день сопровождал меня. Даже спутники-арабы стали как-то подозрительно поглядывать на меня. И каждый раз, как только солнце садилось, все спешили в ресторан, а мне вновь подсказывали, что у меня на лбу образовался черный крест, который хорошо бы смыть.
Тревога не давала покоя. Я стал нервным, и мне все казалось, что в этих намоленных местах крест на лбу это знамение.
Но диалектический материализм перевесил все мои вымыслы. Я стал трезво рассуждать, что дороги в Сирии пыльные, а очки – недавно подарены сирийцами. Очки складные и в шарнирах накоплена смазка, которая постепенно вытесняется из петель складного устройства. Как только я тщательно протер шарнирное устройство складных очков, на переносицу перестало вытекать масло и смешиваться с дорожной пылью. Все. Конец религиозным мучениям. Вместе с этим концом пришел конец рамадана.
   
С горы не видеть плоских крыш Дамаска,
Набитых золотом лачуг.
И не познать мне вновь как счастье-маска
Сменяет на лице испуг...

         Из стихотворения “Прощай” в цикле “Полынь”