Консервы

КОНСЕРВЫ



На кладбище было шумно. У оврага заунывно гудел  духовой оркестр, с краю  голосили две бабы и мешали Упаковщику сосредоточиться, отчего  штык лопаты то и дело  соскальзывал на  подвернувшемся камне. Еще его раздражало, что  неподалеку терлись двое мужиков из  ритуальной приемки, нетерпеливо курили, дымя на  черную, как стая галок, толпу и ждали, когда он закончит закапывать могилу, чтобы  начать  долгие и нервные переговоры с родственниками усопшего о памятнике. Упаковщик усмехнулся, подравнивая край насыпанного холмика, и прицелился глазом на ряд соседних могил – холмики должны стоять ровно, чтобы между ними оставался узкий проход. Сейчас хоронили тесно,  делая эту стежку в маленький женский шаг.
Упаковщик выпрямился, принял из сухонькой лапки старушки-вдовы скомканную сотню – дополнительная благодарность перепадала часто. Именно за выровненные края холмика. Который все равно уже через неделю начинал оседать, если только это была не зима. А если копали в мороз, то оседал  еще сильнее по весне.  Многие соседние могилы уже так провалились, что из ям торчали только перекладины крестов да нацепленные на них венки.
Упаковщик не трогал ни эти осевшие могилы,  ни  покосившиеся и выпавшие кресты. Его дело было закопать как надо в первый день. И делал он это  так, как  никто бы из непосвященных не сумел. А он был мастер, за это и звали его – Упаковщик.
Он знал, зачем он здесь – чтобы выполнить главное, закопать останки. Все остальное – траурные процессии,  вой над покойником да еще под духовой оркестр, венки и особенно памятники - вызывали в нем лишь кривую усмешку. Больше всего раздражали оставленные на могилах сигареты, конфеты, детские игрушки и водка в маленьких стаканчиках,  а также  раздавленная яичная скорлупа и раскрошенный хлеб. И только кресты не вызывали у него раздражения. Он сам ставил их, ловко врывая  в  землю на метр. Но труд пропадала даром - через год ребята из ритуальной приемки крест вынимали и ставили на его место каменную плиту. Плитами было утыкано все кладбище, словно костяшками домино – черными - из гранита, белыми – из мрамора. На иных могилах через год вставали памятники наподобие храмов и дворцов. Глядя на них, Упаковщик осуждающе качал головой и насмешливо усмехался, также,  как сейчас, чувствуя нетерпеливые взгляды за спиной, которые бросали на него мужики из приемки.
Оправив свежую могилу, Упаковщик пошел к своей сторожке, не оборачиваясь, угрюмо согнув плечи, всем видом показывая  равнодушие к плачущей черной стае.
В сторожке на старом диване в куче тряпья сидел белоголовый восьмилетний мальчик. Увидев Упаковщика,  радостно протянул к нему руки, и тот откинул  рваное одеяло, стал стягивать с ребенка мокрые штанишки, взял со стула сухие, надел, приподнимая неподвижные ножки. Налил в кружку молоко из пакета, протянул ребенку. Дал в руку кусок сладкой булки и сказал:
-Ешь, Белый, а то  ноги  таскать не будешь.
-Буду,- наклонил голову мальчик и откусил от булки.
Упаковщик нашел Белого здесь, на кладбище. Он сидел на земле рядом с оградкой могилы-храма, который изображал  обелиск из черного зеркального гранита, и Упаковщик подумал, что маленький бродяжка пришел сюда, чтобы собрать конфет с могил. Но мальчик продолжал сидеть неподвижно и даже не дернулся, чтобы убежать. Упаковщик потрогал его носком ботинка и сказал:
-Вставай, беги отсюда, а то мертвецы схватят.
-Не схватят. Я всю ночь с ними  рядом просидел, они не пришли…- мальчик наклонил белую давно не мытую голову и вздохнул, словно сожалея. Он сидел рядом с оградкой, за которой  вся земля на могиле была уложена черной блестящей гранитной плиткой, на ней  стояла  такая же черная гранитная плита  и   возвышался купол с выгравированным на нем голубем. На стеле был изображен портрет красивого парня,  а на ее тыльной стороне – лик Богоматери.
Этот монумент был одним из самых дорогих на кладбище, и Упаковщик начал догадываться, почему ребенок сидит именно здесь, но все-таки спросил:
-Какая  нужда заставила тебя тут всю ночь околачиваться?
-Меня мамка сюда посадила, а сама не пришла.
-Убежал бы, ее уж, видно, не дождешься…
-Я не умею бегать. У меня ножки не ходят.
Упаковщик постоял минуту рядом, поковырял землю носком ботинка. И тут увидел, что к ним спешит, спотыкаясь на узкой тропинке,  пожилая женщина  с высокой прической и в дорогом платье. Она издали закричала:
-Заберите своего ребенка с нашей могилы! Вы хотите  памятник испортить? Я вызову милицию!
Она подошла, запыхавшись, и сказала:
-Я давно наблюдаю, он с утра здесь сидит и сидит. Зачем ему тут сидеть? Здесь наше место! Нигде покоя нет. Даже на кладбище! Нашли парк культуры! Забирайте, забирайте своего ребенка. Вставай, мальчик, я тебе говорю или нет?
Упаковщик  наклонился, поднял мальчишку на руки и сказал:
- Напрасно рассчитывала твоя мамка, что  богатеи  пригреют тебя,  им не до сирот. Вот на памятник никаких денег не пожалеют. А живые им не нужны. Ну пойдем ко мне, что ли, Белый?
-Пойдем,- кивнул мальчик и обхватил его рукой за  шею.
-Сами нарожали, сами воспитывайте!- крикнула  старуха с высокой прической им вслед.
Тут Упаковщик обернулся и угрюмо спросил:
-Какие проблемы?
-Какие-какие, такие!
-Ну конкретно, какие? Туфли жмут или прическа чешется?
-Тебе зачем знать мои проблемы? – с ненавистью спросила женщина.- Ты, что ли, их решать будешь?
-Вот все твои проблемы,- кивнул на памятник с изображением красавца-парня Упаковщик,- а ты, видно, и не знала, потому что орешь много, ничего не слышишь. Ты послушай, послушай…
-Кого мне здесь слушать? Покойников, что ли?
Упаковщик  уже отошел и проговорил угрюмо себе под нос:
-Консервы… когда орут, в ушах закладывает. Плохо…
-Где консервы, дяденька?- спросил с интересом Белый.
-Здесь везде консервы. И мы с тобой консервы.
-И деревья?
-И деревья.
-И даже цветы красивые?
-И цветы.
-А они…вкусные?
-В самый раз, когда вызреют.
-А что мы у тебя делать будем?
-Консервы…
В сторожке Упаковщик усадил ребенка на рваный диван и дал ему кусок хлеба. Велел сидеть тихо и  ушел. Рядом со сторожкой стояла его машина – старый громоздкий черный джип. Его Упаковщику подарили братки,  которым он очень хорошо упаковал их застреленного товарища в том месте, в каком им хотелось. Теперь там стоял «дворец» из розового мрамора. На стеле красовался  усопший браток в смокинге рядом с тем самым джипом, на котором теперь  ездил в город Упаковщик. Когда хоронили братка, машина была совсем новенькая, а теперь состарилась и ржавела. Мужики из приемки смеялись : «Пора бы и ее упаковать!» «Упакую»,- бормотал могильщик.
Без него они заглянули в сторожку и, обнаружив  там Белого,  покормили его из своих запасов , включили телевизор и сами сели посмотреть. Шла передача про акул. Про то, как они вынашивают своих детенышей. Очень страшная акула с многочисленными рядами кривых острых зубов отдавала на съедение своему «сыночку» других детенышей, выметывая яйца в утробу. «Сыночек» пожирал их, а также материнские яйцеклетки, плавая  в супе из отгрызанных голов братьев и сестер. «Внутриутробный каннибализм присущ акуле этого вида…»- рассказывал голос за кадром. Один из мужиков побежал поблевать во двор. Вслед ему  другой крикнул:
-А свинину жрать тебе не хило? Свинья, говорят, на человека внутри очень похожая. Даже органы ее можно нам пересаживать.
-Да ладно, свинья, свинья, я вообще-то баранину люблю. Что ж, теперь  мясо, что ли, не жрать? Она все-таки не человек…
-А вот Гитлер мясо не жрал. Может, он потому столько народу загубил, что жрать ему все время хотелось мясного? Может, он от  травы  с ума сошел?
-А трава – это консервы,- вдруг сказал Белый и многозначительно посмотрел на мужиков.
-Это кто ж тебе сказал?
-Дяденька Упаковщик.
-А… тому все консервы. Что в земле, что на ней. Не признает он живую природу.
-Да он и мертвую не признает, говорит, ничего кроме консервов нет, - добавил его товарищ.
Тут дверь отворилась, и вошел Упаковщик. За разговорами мужики из ритуальной приемки не услышали, как подъехала машина.
-Пошли,  вещи из багажника вынем,- сказал он.
В машине был ящик дорогой водки,  пакеты с продуктами и какими-то тряпками.
-Чей пацан-то у тебя?- спросили мужики.
-Наверное, мой. На могиле нашел.
-Чего с ним делать будешь? Он же убогий, хлопот не оберешься.
-Пусть живет,  может, оклемается. Куда ему податься? Такие ни в детдоме, ни в больнице не нужны. Отдам, а через месяц упакую…
Он кинул пакеты с тряпками на диван и сказал:
-Наряжайся, Белый.
-Да ты бы его помыл, там небось вши…- сказали мужики.
-И так сойдет. Вечером воды нагрею, помоется. А вшей нет – не чешется.
Сели за стол. Под водочку пошли длинные разговоры. Тот, который блевал из-за акулы, его звали Серега, сказал:
-Слушай, Упаковщик, тебе мясо есть не противно из-за покойников?
-Какая разница, что есть,- усмехнулся тот, отрезая кусок копченой ветчины и укладывая его на ломоть черного хлеба,- если с этим ничего другого сделать нельзя?
-Но вот Гитлер же вообще не ел мяса, а евреи и мусульмане не едят свинину.
-Гитлер был придурок. Ведь хлеб-то он жрал? И траву… А это одно и то же. Хоть свинью ешь, хоть  человека, хоть  пшеницу жуй пророщенную. Все – консервы!  А евреи и мусульмане тоже придурки – выдумали  дьявольские копыта у свиньи. Дьявола-то нет!
-А что есть? – спросил товарищ Сереги, которого звали Юрец.
-Ничего.
-Как это – ничего? А кто же всем этим,- обвел он вокруг себя многозначительно рукой,- руководит?
-Земелька наша, ненасытная. Только она. Сколько не дай – все сожрет. Жрет, жрет и не лопнет. А может, когда и разорвется, если обожрется. Но она, видно, все-таки меру знает. И нам ее рассчитывает. Каждому.
-Как это?- обескуражено спросил Серега.
-А вот так. Все, что на земле – это  растущие, плавающие и ходячие  консервы. И все бегают только до того момента, когда приходит им пора консервироваться, чтобы насытить следующую партию…
-Тогда зачем все в жизни? Радость, любовь, деньги, золото,  машины, дома, болезни…
-Чтобы не скучно было в очереди стоять… Все забавы – только для этого.
-Даже власть и война?
-Конечно! Никакая власть и никакие ее прибамбасы никого не выставят из этой очереди к компостной яме. Хоть ты Гитлер, хоть Фараон, хоть любой наш президент. Конечно,  у них свободы побольше, игры поинтереснее, чем у простых людей, вот они навоображают о себе невесть что и начинают выдумывать, как бы половчее очередь к  общей компостной яме обмануть. Пирамиды строят,  мавзолеи. Магия, колдовство – все при  них. Смех да и только. Я бы главными сделал над людьми, знаете, кого?   Нас, могильщиков, а еще садовников, тех, кто хлеб сеет, и ассенизаторов. Все мы - упаковщики,  первые служим земле, этому ненасытному страшилищу. А не фараоны и президенты. Нам и почет должен быть особый.
-Ну а мумии?- спросил Юрец.- Они-то из очереди, выходит, выпали?
-Может быть, на какое-то время. Но это всего лишь издержки производства. Эксперимент над сырьем :  законсервировать или засушить? Но все уйдет туда же, веком раньше, веком позже. Убийства, самоубийства, аборты – это тоже сопротивление.
-Ты что же, и греха не признаешь?
-Это кому как забавляться приятно. Кто-то об очереди старается не думать и на сцене поет, кто-то молится. А кто-то убивает, насилует. Всем страшно одинаково,  а отвлекаются по-разному.  Кому страшнее, тот и зверствует.
- А вот говорят, иных преступников и земля не
принимает,- задумчиво произнес Серега.
- Всех принимает. Выдумки это,- сказал Упаковщик.-
Кого я только не  упаковывал тут – и детишек невинных, и монашек, и проституток, и зеков. Всем места хватило, наружу никто не вылез пока.
-Может, это про душу? Иносказательно так говорят,- предположил Юрец.
-Да нет, именно про похороны. Уж ежели такой злодей, как Гитлер или Берия, то и земля, якобы, не примет,- покачал головой Серега.
-Болталогия это, больше ничего.- сказал Упаковщик.- Земле по фигу, кто кого зарезал, кто в какую дырку свой отросток сопливый сунул. Ей бы только пожрать… Сожрет, переварит и всем консервы выдаст. А мы потом и Гитлера съедим, и Берию…- Упаковщик, нарочито  широко открыв рот, откусил от батона.
-Смотри-ка, Юрец,  прям, как в утробе у той акулы получается – друг другом питаемся,- сказал Серега и добавил, сглотнув слюну,- пойти блевануть, что ли?
-На, запей компотом,- протянул ему  открытую банку Упаковщик.
Серега запил и раздумал идти блевать. Помолчав, он  все-таки  продолжил тему:
-Заметил я, Упаковщик, что ты нас не любишь. Ты против памятников, что ли? Почему?
-Потому что глупость это на консервы камни ставить. Зачем их метить-то?
-Это что же, получается - наши памятники как этикетки на банках с  лососем?- изумился Юрец.
-Получается, что так. А главное, смешно: консервы-то одинаковые, а этикетки разные. У одних – высшего качества, у других - низшего. Обман зрения, ничего больше!
-Вот подумаешь – а ведь прав ты, Упаковщик!-  воскликнул Юрец.- В самом деле, зачем столько суеты вокруг, зачем все при жизни друг друга едят, если все стоят в одной очереди, и никто из нее не выйдет? Зачем, а? Все-таки, может, и есть вверху что-нибудь получше? Может, какой дух из всего живого выходит и улетает к свету?
-Там,- показал согнутым корявым пальцем Упаковщик,- ничего нет кроме лютого холода и темноты. И еще камни летают. Свет только под облаками. А под ними все видно – никто кроме самолетов там не летает. Навыдумывали вокруг  души много чего и все по-разному. Но понять можно. Например,  буддисты исповедуют переселение душ, чтобы  как-то отвлечься от мысли об очереди, иудеи – чтобы наколдовать и обернуться в надежде обмануть очередь, а христиане проявляют покорность и готовность стоять в очереди на компост до конца. Но ведь и они схитрили, когда Иисуса в библии к кресту  привязали – чтобы вознесся. Все так или иначе надеются улететь отсюда к чертовой матери. И я крест на могилке признаю, все-таки похож он на антенну. Может, кто на нее и прилетит. Но прибегают родственники усопших, кресты снимают, кидают их в мусорную кучу и  заваливают  свои консервы  гранитом и бетоном.  Всякую надежду  так утрамбуют, что и покойнику мало не покажется, и тому, кто к нему, может быть, прилетит…
С того вечера прошло двенадцать лет. На этом же кладбище продолжали работать Юрец и Серега, уже пожилые дядьки. Теперь у них был хозяин,  который прибрал к рукам всю ритуалку – и рытье могил, и изготовление памятников.
Осенний мелкий дождь мочил  стайку одетых в черное людей, похожих на мокрых галок. Завывал духовой оркестр. Юрец оправлял свежий  могильный холмик, но  причитания  женщин отвлекали его, и  лопата соскальзывала, натыкаясь на мелкие камни. Вдруг к нему подошел Белый и дернул лопату к себе. Отодвинул Юрца, стал быстро и ловко ровнять холмик. Протянутые деньги не принял, а, бросив лопату на узкую тропинку между могилками, кивнул Юрцу. Тот быстро подбежал и принял деньги из рук промокшей  под дождем старушки- вдовы. Белый уже уходил, тяжело опираясь на  костылку. На краю кладбища виднелся его новый джип, блестевший под дождем мокрыми черными боками. Юрец  вернулся к Сереге, стоявшему поодаль от свежей могилы, и сказал:
-Ишь, хромой черт, умчался, а про зарплату-то небось забыл?
-У него допросишься…- откликнулся Серега.- Деньги отовсюду лезут, да жадность заела. Даже отцу памятник не поставил. Похоронил с краю, крест воткнул – лежи Упаковщик, не тужи. А сам вон какой джип у братков взял – за могилку на аллее героев для их бандюка.
-Да и квартирку Упаковщик в городе ему  отдал. Только что-то он в ней не живет. Все здесь, в сторожке ошивается. И мертвяков не боится, по ночам по кладбищу шастает… Как нечистая сила.
-Нечистая сила и есть,- вздохнул Юрец,- наш Упаковщик консервов.