Мещерская история

     МЕЩЕРСКАЯ ИСТОРИЯ

     Вокруг была заболоченная низина. Солнцу не долго оставалось играть пятнами света на стволах деревьев. Местами оно ещё освещало траву и кочки мха, по которым я мягко ступал, медленно двигаясь в сторону деревни. До неё оставалось не больше километра. Я не торопился, наслаждаясь вечерней тишиной и запахом Мещёрского леса. Да, именно таким  представлялся мне этот край, описанный Паустовским. Край бесконечно далёкий от городской суеты, с другим воздухом и другими людьми.
     Можно было идти по лесной дорожке, но мне захотелось посмотреть, как отражается ярко-синее небо в прозрачной коричневатой воде, поблёскивающей кругом. Вспомнилось, как мальчишками мы с друзьями любили надеть высокие сапоги и измерять глубину всех окрестных луж. Почему детей так влекут эти лужи, тогда как взрослые равнодушно обходят их стороной? Нам эти маленькие водоёмы казались частью большого водного мира, особенно весной, когда неудержимое любопытство влекло проследить искрящийся ход многочисленных ручейков, в которые мы запускали самодельные кораблики. А еще мы любили найти самую большую глубину и смотреть, как вода плещется прямо у кромки голенищ.
     В голове крутились картинки из детства, я сразу и не заметил, что вода медленно просочилась в мои старые кроссовки и стала холодить кончики пальцев.
     – Дядя, не заблудились? – по дороге весело прошли трое молодых ребят.
     – А далеко до озера?
     – Да вон оно, идите за нами!
     Я вышел на дорожку и увидел мальчика лет двенадцати с таким серьёзным лицом, словно он был озабочен решением трудной задачи. Одежда на нём была очень бедной. Выцветшую, с подвернутыми  рукавами рубашку, похоже, он донашивал после старшего брата, а перешитые в шорты брюки были от старой школьной формы советских времен. Парнишка подошёл к пивной банке, только что брошенной на землю одним из подростков, стряхнул остатки жидкости, ловко смял жестянку ногой и бросил её в большой мешок, который волочил за собой.
     – Природу бережно и чутко охраняй, и соберешь богатый урожай! – продекламировал я стишок из старого мультика, решив познакомиться с необычным мальчишкой. Но мне он ничего не ответил – только устало отмахивался от комаров, которые садились на его лицо, поцарапанные руки и худые ноги. Потрогав большую болячку на локте, мальчик повернулся в сторону пожилой парочки. Из-за недалёких кустов вышли мужчина и женщина и помахали ему руками.
     – Ладно, догонят, – пробурчал он и поволок мешок дальше.
     – Давай помогу, – я взялся за край мешка, – нам всё равно по пути!
     Мальчик не стал возражать и мы молча потащили его богатство, издававшее глухое металлическое побрякивание. Парнишка то и дело посматривал по сторонам. Вдруг, отпустив ношу, он устремился к кустам. Вскоре в нашем мешке стало на две банки больше.
     – Ну, ты и глазастый! – мне и самому стало интересно приглядываться ко всем кучкам мусора, которые часто попадались на нашем пути. – Мы прямо, как грибники! – пошутил я, но на лице мальчика не промелькнуло и тени улыбки.
     – Тебя как зовут-то?
     – Сергей, – ответил мой спутник.
     – Серёж, в каком классе учишься?
     – В восьмой перешёл.
     Я удивился, парнишка на вид был моложе.
     – Трудно учиться?
     – Не-а.
     – А друзья у тебя есть тут? Или в деревне мало ребят?
     – Есть один друг. Витька Булкин. Мы с его братьями и его отцом иногда путешествуем.
     Я разглядел на руках и ногах Сережи старые желтоватые синяки.
     – А что это у тебя – следы от побоища?
     – Да так… В школе подрался… – Ответил Сережа. – Пацан один дразнился, ну я ему и двинул! Есть у нас такие: курят, уроки прогуливают, над учителями издеваются, как хотят, у нас в школе учителей-то нормальных нет, пенсионеры одни остались. Их всё уговаривают не уходить, а то школу закроют, придётся на автобусе в райцентр ездить.
     Тут вспомнилось мне, как недавно я посещал родную школу, куда пошёл в первый класс тридцать лет назад. Тогда мы с родителями и братом жили в большом селе недалеко от Москвы. Школа была трёхэтажная, из красного кирпича. Но я был совершенно растерян и подавлен, когда вместо неё увидел груду мусора и заросшие бурьяном остатки фундамента, среди которых паслись козы. Неподалеку сидел на скамейке и присматривал за своей бородато-рогатой паствой седой растрёпанный мужик. Он рассказал мне, как много лет назад школу сначала закрыли, переведя всех учеников в соседний посёлок, а затем местные жители постепенно растащили всё, что только можно было: сняли двери, рамы, сорвали кровлю, а затем и кирпичи в ход пошли…


     – Ну вот, у нас теперь помощники есть! – сказала догнавшая нас старушка, – а Вы к кому приехали, не к Булкиным? – обратилась она ко мне. – Наверное, турист?
     Что-то родное было в этом приветливом лице,  помолодевшем, когда на нём заиграла улыбка.
     – Нет, художник. Путешествую, решил ваши озёра посмотреть, – я похлопал по своему этюднику с красками, – может, картину напишу.
     – Да, места у нас красивые, рыбаки из Рязани приезжают, из Москвы. Мусора только от них много, поди, у себя-то дома такого свинства не разводят! Одно хорошо – вон,  сколько после них добра набрали, – женщина кивнула на Серёжино хозяйство.    
     Мы подошли к краю большого озера. Место действительно было на удивление красивое. С нашей стороны расстилался пологий берег, по склону которого поднималась деревня, по-видимому, бывшая когда-то большим селом. Тут и там виднелись старые баньки, мостки и лодки, наполовину спрятанные в высокой траве. Невдалеке раздавался визг купающихся детей. Весь противоположный берег был залит мягким вечерним светом, освещающим песчаный откос и высокую ровную стену сосен. Они слегка дрожащим перевернутым рисунком отражались в зеркале воды. Природа как будто торжествовала, прежде чем перейти к ночному покою.
     – Остановиться-то, у кого собираетесь? – старушка прервала мое состояние очарованного созерцателя.
     – Не знаю, попрошусь к кому-нибудь.
     – Да кто Вас пустит? Сейчас все приезжих боятся. Приходите к нам, вон наш дом, с краю стоит. А меня Евдокией зовут.
     – Спасибо, зайду, – машинально поблагодарил я. И даже забыл представиться. Потому что сам уже был всецело погружён в предстоящую работу и прикидывал, как бы лучше передать в красках восхитительное вечернее освещение и чёткий силуэт теплой хвои сосен на фоне плотной синевы неба. Времени на живопись оставалось мало. Зная, что скоро свет будет меняться буквально на глазах, я начал быстро устанавливать этюдник и, не раздумывая, выдавливать масляные краски на палитру.
     Работал я минут сорок – пока не наступили сумерки. Потом, уже больше по памяти, продолжал энергично наносить краски на свой этюд. Душа ликовала от такого трудового праздника. Никакие большие холсты, написанные в мастерской, не сравнятся в правдивости с творимыми прямо на природе пейзажами, хоть и маленькими, но живыми. Ради этого стоит ездить в любую даль!
     С озера потянуло сырым холодным ветерком, начал появляться туман. Я стал собираться. И вдруг, оглянувшись, увидел маленького мальчика с большой головой на тонкой шее. Казалось, что он стоит на коленях. Я посмотрел в его широко открытые глаза и понял, что тут он уже давно – и всё это время он наблюдал за мной. Быстро холодало, мальчик, легко одетый в старенькую заношенную одежду, дрожал всем телом. Но любопытство удерживало его и, спрятавшись за деревом, как дикий зверёк, он следил за моей работой.
     Я ласково улыбнулся мальчугану и спросил:
     – Ты кто, дружище?
     – Пафа, – почти прошептал он и шмыгнул носом.
     – Павлик, значит! Что, пора по домам? Ты где живёшь?
     Парнишка показал пальчиком прямо на крайний дом, куда меня пригласили.
     – Надо же, – удивился я, – так ты Серёжин брат! Ну, тогда пошли вместе!
     Я повесил этюдник на плечо и взял его за ручку. Паша отпустил дерево, и как-то неловко заковылял за мной на своих крохотных и кривых, как я теперь увидел, ножках. Сердце мое сжалось.
     – Да ты брат, весь замерз! Давай ко мне! – я подхватил его на руки. Две ладошки сначала упёрлись в мою грудь, но тут же тщедушное тельце прижалось ко мне, оно было лёгкое, как игрушка.
     – Побежали, побежали скорей домой!
     Пашина голова раскачивалась из стороны в сторону, в такт моим шагам. Свободной рукой я отгонял комаров, которые садились на его лоб, просвечивающий голубыми сосудиками.


     Подходя к дому, я заметил, что нас давно ждут. Бабушка Евдокия воскликнула, увидев на моих руках ребёнка:
     – Вот ты где, пропащий, а мы уж тебя обыскались! Что, вместе с дядей рисовали? Да ты сырой! Ну-ка, раздевайся!
     Мы вошли в тёплую избу, печка была уже затоплена, потрескивали дрова, в большой кастрюле варилась картошка, наполняя своим запахом большую тёмную комнату.
     Опытные руки быстро сняли сырые детские штанишки и отправили их в таз с водой.
     – Давай-ка к теплу, быстро! Да смотри, не обожгись!
     Павлик был поставлен греться перед печью, в которой шумел огонь. Он украдкой покосился на стирающую бабушку, поднял с пола длинную щепку, и, приоткрыв чугунную печную дверцу, сунул палочку в огонь. Пламя ярко осветило худенькую фигурку.
     Мне стало тяжело дышать, а голову как будто стянуло обручем: я увидел уродливые детские ножки,  виднеющиеся из-под  Пашиной рубашки…
     Когда палочка обуглилась, малыш стал рисовать ею прямо на фанере, свободной от дров. Постепенно начали появляться очертания какого-то животного с ногами и шеей, как у жирафа.
     – Он у нас тоже художник, вон все стены изрисовал, – женщина повернулась в мою сторону и, поймав мой взгляд, со вздохом добавила, – да, плохо у него растут косточки. Врачи говорят, не хватает организму чего-то…
     Она ещё рассказывала, как ходили они по специалистам, покупали разные лекарства, но до меня это уже доносилось как будто издалека. Захотелось что-то сделать, хотя бы накормить бедного ребёнка. Достав из сумки апельсин, я очистил его и стал класть в рот Павлику дольки. Скушав две, он вытер губы рукавом рубашки и деловито сказал:
     – А у меня ещё сестлёнка есть и блатики. Им тоже надо оставить…
     Тут я заметил какое-то шевеление в дальнем углу избы. Из-за больших картонных коробок выглядывала девочка лет семи. Увидев, что я её обнаружил, она хотела спрятаться, но ей это никак не удавалось, тогда она закрыла лицо руками, и слегка раздвинув пальцы, продолжала наблюдать за мной.
     – Оленька, не надо дичиться! Иди, дядя тебе тоже апельсин даст, – сказала женщина.
     Оленька помотала головой и кокетливо улыбнулась.
     – А где их родители? – спросил я у бабули Евдокии.
     – Так они наши с Федором, – ответила она и похлопала по сутулой спине мужа, тот уже молча чистил сваренную в мундирах картошку. – У нас их девять было, да одного не уберегли…
     Мои глаза всё больше и больше округлялись.
     – Старшая, Леночка, как раз двадцать лет назад появилась! Да вот она – на фотографии. Умница, в Рязань уехала, в медицинском сейчас учится. Её недавно по телевидению показывали, в концерте художественной самодеятельности. Да только телевизор у нас плохо работает, а вот соседи видели.
     С прибитой к стене гвоздиками фотокарточки на нас смотрела милая девчонка. Две светленькие косички, добрая наивная улыбка. Сразу видно – хорошая девушка.
     – А где остальные ребята?
     – Саня в армии, весной забрали. Володька у нас сейчас за старшего, ему шестнадцать. Молодец, руки у него золотые. Вон – в углу его хозяйство, со всех помоек тащит радиодетали какие-то, приёмники разломанные. Всё паяет что-то без конца. Хоть бы наш телевизор починил, а то не допросишься. Зато вся деревня ходит к нам, если что отремонтировать нужно или провода электрические куда протянуть. И приносят – кто яички или молоко, иной раз и деньги предлагают. А ещё Коля у нас есть. И Олег. Они сейчас во дворе, Серёже помогают.
     Пока мы разговаривали, с улицы раздавался глухой стук чего-то тяжёлого по металлу. Вскоре вошли трое мальчишек и втащили коробку, доверху набитую сплющенными алюминиевыми банками.
     – Вот, ещё пятьсот штук, – сказал Серёжа, – пусть Володька потом свяжет всё, как следует, он к Булкиным ушёл, вернётся поздно.
     Ребята заметили меня и смущённо поздоровались.
     – Всем мыть руки и за стол! – скомандовала мать Евдокия, а потом повернулась ко мне, – и Вы присоединяйтесь!
     Я соврал, что не голодный, но она подтолкнула меня к рукомойнику.
     – Давайте без разговоров, картошка у нас своя, и огурчики сами только засолили, в городе таких не поедите!
     Когда мы молча ужинали, я украдкой рассматривал избу. Повсюду висели старые географические карты, вырезки репродукций картин из разных журналов, детские рисунки, во многих из которых узнавалась рука Павлика – это были какие-то фантастические животные с крепкими и длинными конечностями.
    Половину стены занимал стеллаж, сплошь забитый книгами. Он поражал обилием научной литературы, в основном математической: «Теория матриц», «Высшая алгебра», «Теория групп». А ещё тут и там попадались знакомые обложки: «Слово о полку Игореве», «Записки о Шерлоке Холмсе», «Женщина в Белом»…
     Прочитав на моём лице изумление, Евдокия пояснила:
     – Фёдор у нас математик, все друзья думали – в науку пойдёт, останется в Москве, а он учителем почти всю жизнь проработал в нашей школе. Теперь говорить не может. С голосовыми связками серьёзные проблемы, да вот никак денег на операцию не соберём. Больше Леночке помогаем, ей в городе не легко приходится.
     – А как же субсидии, пособия? – удивился я.
     – Вон наши главные субсидии, – кивнув на коробки с банками, усмехнулась Евдокия, – в каждой по триста рублей. Наберём – и в Люберцы везём. А раньше-то вообще в Москву таскали.
     – А неужели здесь нельзя сдать?
     – Так у нас в районе по двадцать копеек за банку дают, а там – шестьдесят. Вот и корячимся. Зато в одну ходку по шестьсот рублей привозим.
     – Да ведь за проезд платить надо!
     – Нет, мы до Рязани на попутке добираемся, Петрович на базу едет и нас берет, а дальше – на электричке. Коробки оставим в вагоне – кому они нужны, и бегаем по составу от ревизоров, спортом занимаемся.
     «Боже мой, двадцать первый век на дворе», – подумал я. Вспомнились слова героини одного из рассказов Гарина-Михайловского: «Суета, суета бескорыстная…»
     После чаепития, всем захотелось посмотреть мою картинку. Тогда я достал из этюдника пейзаж и поставил на печку – пусть краска сохнет.
     Дети столпились перед ним и шёпотом стали обсуждать, Коля и Олег толкали друг друга в бока:
     – Ты так не сможешь!
     – Сам не сможешь!
     Павлик потянулся к картинке:
     – А мозно я там зайчика налисую?
     – Ну, давай вместе, – я взял его ручонку и мы, подцепив с палитры остатки краски, поставили маленькое пятнышко между деревьями, – вот и зайчик прячется!
     Мальчик довольно улыбнулся и повернулся к матери, ожидая одобрения.
     – Молодец, молодец, вот вырастешь, станешь настоящим художником! – Евдокия украдкой размазала по щеке слезу, изобразив на лице улыбку.


     Спали все на полу, на матрасах и старых покрывалах, которые наверняка достались от соседей. Родители давно ещё решили, что раз так много кроватей не поставить, то пусть уж все будут в равных условиях. Только у Паши была персональная старенькая кроватка, она предназначалась для самых маленьких и много лет служила по очереди всей детворе этой большой семьи. Мне досталось почётное место для гостей – большой раскладной диван.
     Прежде чем уснуть, дети долго о чём-то перешёптывались, хихикали и  стаскивали друг с друга одеяла. У них были свои радости и секреты.
     Рано утром, когда ребятишки ещё не проснулись, а родители уже что-то делали во дворе, я тихо собрался. Осторожно, чтобы не смазать краску, написал на обороте своего вчерашнего этюда: «Павлу Фёдоровичу от соавтора», подписался и поставил его обратно на печку…
     – Вы приезжайте к нам, в любое время, как захотите! – грустно сказала Евдокия во время нашего прощания. Когда я вышел за покосившуюся деревянную калитку, Федор помахал мне рукой.
     – А на Касимовский автобус поторопитесь, следующий не скоро будет! – крикнула мне вслед добрая женщина. Она долго смотрела в мою сторону…
     День начинался свежей прохладой и радостным щебетом птиц.


     2007