Она

Она стояла на лестнице, облокотившись на перила, и смотрела куда-то в пустоту невидящими глазами. Автоматически подносила ко рту сигарету, затягивалась и, не вдыхая дым, выпускала его. Губы беззвучно шевелились, словно она пыталась высказать мысли, переполнявшие её, но не могла выпустить их на волю.
Она стояла так уже минут пятнадцать, изредка вздрагивая и испуганно оглядываясь, словно просыпаясь, но уже через секунду снова застывала, и сигарета снова взлетала к губам...
На глаза начали наворачиваться слёзы. Она стёрла их кулаком, рывком оторвалась от перил и подошла к стене. Провела ладонью по шершавой поверхности, покрытой извёсткой, и запрокинула голову, чтобы слёзы не вытекали. Она знала, что это не поможет, но такая уж у неё была детская привычка. Она глубоко и прерывисто вдохнула и снова будто остекленела. Снова поднесла сигарету к губам. Сигарета уже потухла, но она этого даже не заметила.
Она не отнимала ладони от стены и всё шептала и шептала что-то. Со стороны её можно было принять за ненормальную. Она прекрасно знала, что многие именно так о ней и думают, и почему-то получала от этого какое-то болезненное, горькое удовольствие. Всё равно у неё не получалось быть как все и быть со всеми. Её просто сторонились. Или принимали, но для забавы. А она так устала быть одна... Слезинка всё-таки вытекла, сорвалась с ресниц и растеклась по руке. Она вздрогнула, вытерла руку о джинсы. Прошептала что-то, вдруг резко отдёрнула ладонь от стены, будто обожглась, и с размаху ударила кулаком по извёстке. И ещё раз. И ещё... На белой стене начали отпечатываться красные пятнышки. Костяшки пальцев покрылись белой пылью, которую перечёркивали тонкие красные линии. Она даже не морщилась, а просто методично лупила. Всё, что угодно, только бы не плакать. Расплакаться - значит принять своё бессилие. Боль физическая уводила куда-то вглубь боль моральную, уводя за собой слёзы. Плакать нельзя. Особенно сейчас. Ещё удар. И ещё... Пальцы второй руки комкали фильтр давно остывшей сигареты.
Руки повисли вдоль туловища, голова опустилась. По правой руке стекала струйка крови, пачкала джинсы. Казалось, будто её вдруг взяли и выключили. Вдруг, она негромко хихикнула. Через минуту она уже вовсю хохотала, не поднимая головы. Хохотала, а глаза оставались мёртвыми. И вовсю текли слёзы. Она вытирала лицо обратной стороной руки, пачкалась в белом и красном. И казалось, что из глаз течёт кровь. Потом упала на колени, закрыла голову руками и разрыдалась навзрыд. Рыдала так же отчаянно, как до этого смеялась.
Так не плачут взрослые, потому что у них уже закалилось сердце, закаменело. Не впускает и не выпускает. Так не плачут дети, потому что они не могут чувствовать безысходности и обречённости. Для них непонятно, как можно ненавидеть этот мир. Так плачут только взрослые, у которых, по глупой и злой шутке жизни, осталось детское сердце...