Афонасий. Рассказ

Старик после смерти Авдотьи заметно сник. Все больше молчал, подолгу щурясь, рассматривал карточку в рамке на стене осиротевшей избы.Веселый, добрый взгляд у жены...
Вроде бы ничего особенного, а ежели хорошенько присмотреться, то можно угодать укор:"Вот, мол, все возле друг дружки были, все ладно, хорошо. А теперь как же?" Горький комок подступает к горлу всякий раз, глядя на портрет. И боль в груди нарождается непривычная, как сама смерть. Бывает так скрутит разум, что и жизнь не в радость, и человек не в милость. Вокруг люди, а вроде их нет...



Долго терзал сябя Афонасий разными грустными думами и однажды здоровье дало глубокую трещину.Видно недуги, почуявшие старческую слабину, напали скопом, да свалили в постель. Слетелись на беду дети, хлопочут, суетятся. Глядя на них легче, спокойнее становится.

Вот Митька - копия отца, высокий, кучерявый. Оброс детьми, как иголками. А вот младшая - Елена. Светловолосая от матери и глаза в нее... Лежит старик и чувствует, как жизнь затухает. Так тихо, медленно, словно лампадка по утру... Велел он своим готовиться к сметртному часу. Наказал, чтоб ордена и медали за две войны выложили на подушечки из красной материи.Тут же чтоб пристроили и мирные. Сколь годов с колхозом провозился не в пустую, и, как руководитель, имел почет да уважение не только у сельчан.

- Пускай все будет по-людски,- напоследок промолвил он.- Мои заслуги со мной пойдут. Вам они без надобы. Живите с миром, а мне, видно, пора подоспела... Замолчал старик, задумался и враз его перевернуло. Глаза на покойно - восковом лице вглубь ушли, догорают светлячками. И вздохи торопливее стали. Что-то бодрое сказал сын, встревожилась дочь, но ничего уже не беспокоило Афонасия. Не вымолвив больше ни слова, отвернулся к стене и затих.

Чудится ему, что попал в другой, опосля жизни, мир. Предстал вдруг перед ним черт - ну сущий дьявол. Уставился, глаза по пятаку. Лупает смоляными глазами и говорит вкрадчиво:
"Мой ты теперь."

Не усел старик глазом моргнуть, а тот вскочил на закорку и взялся мять да терзать тело в кровь. Такие муки выжимает - до крика. Только не кричится почему-то. Голос пропал, а вены
от немой боли пузырем дуются.

- Что? - спрашивает черт с издевкой. - Невмоготу?
- Привыкай, - сказывает злорадно, - мурыжить до тех пор буду, пока прошлое не проедем.

"Да что  же это такое твориться? За что наказание такое? Может за то, что ни в Бга, ни в черта не верил, а в разум человеческий?" - вместе с сомнениями неясная догадка взбрела в
голову. Но не успел добром осмыслить происходящее, как неожиданно перед взором возникла большущая площадь с ребятишками, а вокруг голубей, голубей вьется...

- Вспомнил?- прочитал его мысли черт.- Признал место адовое?

Ну как не вспомнить,  ежели ворота те Бранденбургские, ежели место то последнего, самого долгожданного и самого старашного боя. Здесь ждал он пулю, да не дождался, и, как
в гражданскую, целехоньким вернулся домой.

Опять неожиданно, как и возникла, пропала площадь. Из пространства выплыло колхозное поле. Просторное, с тугим, справным колосом на высокой стерне. На дворе вёдро. Покос в разгаре. Мужики хлеб косами валят,озорные бабы следом снопы вяжут. Урожай добрый. Радуется Афонасий и жаркому солнцу, и поту, и набитому колосу. Теперь артель крепко встанет на ноги. И сквозь радость незримо пробивается тревога за такое богатство. От кулачья всякой пакости можно ждать - уж больно они обижены. Так и есть, вон, из-под косогора сизый дымок к небу потянулся. На глазах хлеб  с угла поля занялся и дом одновременно, где Авдотья с грудным первенцем осталась. Бежать тушить надо, а черт не пускает, все вперед толкает. А куда идти, если сил нет, ноги подкашиваются, если вместо дымного пожарища возникло кольцо слепящее. При его виде черт пришипился. И вдруг небо разразилось громовым голосом.
- Не заслужил старец мук адовых, не заслужил. Жизнь прожил с идеей выстраданной, на благо братьям своим.

Только проговорил невесть кто, черта точно сдуло и боль отступила. Поднял голову Афонасий, захотелось увидеть - никого. А кольцо потускнело и вскоре растворилось в белом свете...

Очнулся старик, открыл глаза, а над ним дочь причитает, тормошит отчаянно. Думала помер отец, а нет, еще десяток лет прожил Афонасий и тогда, по весеннему зову скворца, отнесли его за околицу родного села. Положили под тень оживших берез, в землю, на которой стоял широко и смело.