Видмедь в небесех

1.
В невесть каки времена проживал в одной деревеньке видмедь. Не на вольных харчах, но и не последний человек там щиталси. Рядили иво в шелкову да росшиту рубаху с воротом, в габардиновы штанцы с енаральским лампасом, да в щиблеты лаковыя: чисто тебе щегол-купецкий сын али шантрапуп-заморский выкормыш. Обчиство в той деревеньке, хотя и прижимисто, да и смекалисто не в рост: выстроили всем миром видмедю не хатенку заваляшшу, а избу-пятистенец большу – с печкой об четырех столбцах да со крыльцом резным, с писаным наличником по оконцам. Бабцу одну бобылку отрядили на хозявство к видмедю – ладну да сноровисту, огонь баба! Все-то у ней летат, все-то ладится-спорится. Трудяшша женшшина, телом округла, лицом бела да гладка-улыбиста. Живет за ей видмедь – ни горя, ни сухояду не знаит, наваристы щи ведерком хлебаит, ситничком вполпуда на раз закусыват, медку бочоночком захлебыват!
Как солоньце вскакнет – шасть к видмедю на крыльцо два красных молодца: «Пожалте, свет-Потапыч, в колясоньку!» А на дворе колясонька-бричка расписна, на рессоре, с атласным верхом малинова цвету, а в ей пара коньков – вороной да буланый, один плетеной гривкой потряхиват, другой чесаным хвостом помахиват, копытцами в железн;й подковке о мощеный двор – цок-поцок: чисто жарм;нка-музыка!
Выходит видмедь на крыльцо вперевалочку, картуз с околышем с гвоздя чеплят, а за им – бабонька иво, с котомкою-чеймоданой, а в котомке – горшок каши грешневой с маслицем, пироги подовы с расстигаями, да кваску идренова загашничек. Влезаит видмедушка в колясоньку, аки барин разваливаится: мяхко иму да начальствинно. Молодцы – прыг-поскок: один – на облучки, другой – на задки. «Но, милыя, поехали!»
Со стороны впогляд – становой с присталетом, альбо гибельнатор с ревизьей. От же, щастья иному человеку навалит, хучь бы он и видмедь!

2.
По дорожке попылят, лесок проскочут, глядь – уж и городок, а в городке – ярманка: слезай, приехали! На ярманке – народишшу! Кто торгует, кто мошной трясет, а кто и потрухиват. Как видмедя увидят, все – в круг: «Спляши, видмедушка, станцуй, родненький, потешь православновых!» Ан, видмедь и рад стараться: понапляшет-понатопчет – пыль столбом, от вертипьянов с вальцами да романцами щепа брызгаит! А народ рад – и стар, и мал, все загляденье, все потеха, чудися вся земля русскыя видмедю. Антиллигентная публика видмедем не брезгаит, барин серебряным целковиком дарит, барыня ассигнацией с калачиком, юна барышня – платочком кружевным, наимоднейшшово по самым столицам плетенья, да полтинничком. В каменны палаты видмедя зовут, чудом как есть всей науки величают, к благородному обчиству в обнимочку. А тут и купец – покутить молодец, а там и народ – на двор, на потеху скор, и все по копеечке да по гривенничку, по бубличку да по ватрушечке, по окороку да по бочоночку! Красны два молодца знай успевают оттаскивать, в обоз наваливать, рядком запихивать, рядном запахивать.
Наберут добра обоз, и – домой, восвояси. Впереди видмедь в колясоньке, позади – обоз со деньгой-подношеньицем, да под стражниками: как бы лихой люд на чужо-то добро не позарилси! Воротятся в деревеньку, добро по анбарам-закромам рассуют, и вся деревня сыта да принаряжена – почитай, до другой ярманки. И работу работать не в чин, ни орать, ни сеять, ни жать, ни земли-матушке кланятися. От лень-то кака по народу завелася!
Отсель и видмедю почет-уваженьице, прокорм да во всем довольствие.

3.
А и жили в той деревеньке два мужика – Хитер-мужик и Востер-мужик, всем делам от обчиства заправлющия. Составили те два мужика собрание, сели в горенке и давай вполголоса говорить слова себе умнейшшия. Хитер-мужик и баит, чайку индейскова из плошечки тазиком посербывая: «Состареется, издохнет видмедь, все в разор пойдем». Востер-мужик, наложив блинок, да поверх ишшо дюжинку, да маслицем со сметаньшей сдобрив, отвечат: «Верно, брат Хитер-мужик, баишь. Надо-ть с иво, с благодетеля видмедушки, пока час есть, чучелу справить, а вовнутри невидимо муханизьм поместить, штоб чучело само плясало – нам без трат, иму без различия».
А и как чучелу с жива видмедя справишь, - задерет ить! Сговорились Хитер-мужик и Востер-мужик люту потраву видмедю сготовить. На том и по рукам ударили, а для конечнова исполненья порешили важну персону с нимецкова иноземства выписать – анжинера-муханика, штоб видмежью чучелу в самопляс выправил.
Однак-ыть, как ни таились лиходеи, а от тараканьства со блинком масленым сам-друг нидде не укроешьси. Услыхалось в том племени тараканьском о злоумысле Востра-мужика да Хитра-мужика, и нарядило тараканьство скорохода к видмедю с донесеньицем. Прискакал тараканьский гонец-посол к видмедю в избу-пятистенец, на резно крыльцо – скок, в спаленку – шмыг, на постелю – прыг, в ухо видмежье влез и все как есть перешептал по-своиму, по-тараканьски, то ись беду-злощастие. Видмедь послушал тараканьского гонца, с бобылкой пошушукался, да и решил притвориться, бутто сам издох, штоб потравой не потравливаться, мукой не мучиться, живот-брюхо сберечь, а там будь што будет.

4.
Приходят Хитер-мужик да Востер-мужик наутро ко видмедю на двор, кедрового дерева пузат бочоночек с медком потравленным пред собой покатывают, в усы-бороды посмеиваются, а бобылка с резна крыльца голосом заходится: «Помер батюшка-заступничек, издох видмедь чудесной!» Побежали Хитер-мужик да Востер-мужик в избу, к балдахинской постеле, глядь – лежит видмедь, не шелохнется, без дыханиев. Как есть – до сроку издох.
Закручинился Хитер-мужик, а Востер-мужик иму на ухо: «Ништо, брат Хитер-мужик, чему быть, тово не миновать, а наше дело умом да смекалкою поправится». И пошли они восвояси, и скумекалося им хитроумство одно. Полез Хитер-мужик на колоколенку, а Востер-мужик побег в телеграфну контору. Хитер-мужик в колокольцы вдарил, народишко созыват, а Востер-мужик в нимецко иноземство лепортуит, аванец шлет, анжинера-муханика поторапливат, штоб дирижабой летел, чучелу видмежью поскорей в самоплясы выправил.
Собрался народишко деревенский, а Хитер-мужик ему и глаголит: «Издох наш отец-благодетель видмедушка, от природного недогляду». Народишко – в ахи-охи, горюит, рыдаит, и стар и мал, бо никому неохота с печи слезать, работу работать, вместо барского пирога пусты щи хлебать, а што поделашь? Токо-токо прослезились, бежит со всех ног Востер-мужик, несет грамотку, подметно письмо, самоей видмедевой лапою быдто писано: «Восстану, деск-ыть, ко третьиму-то деньку, заполночь, поджидайте».
Народишко-то прост, во всем как есть доверительный, возликовал да и в пляс за видмедушку пойди. Пляши баба, пляши дед, пляши завтрак на обед! А не знаит тово народишко, что грамотка та подложна, Востер-мужиком накалякана, а про третий денек в ей сказано для тово, што анжинер-муханик токо на третий ден с нимецкого иноземства прибыть должон самоплясну чучелу из видмедя выделывать. От беда!

5.
И поставили видмедю палисандровый гроб с золотым подонцем на высоком месте, и накрыли шатром шелковым, от самово турецкова султана. Лежит видмедь во гробе день деньской, глаз не открыват, дышать не дохнет, лапой не шевелит, с боку на бок не ворочаится. Ночи дождется – шасть из гроба в лес, а там иво бобылка поджидаит – пирогами с кашей, кваском с крендельком потчеваит, в мохнату морду челомкаит, ласковым словом дарит: «Видмедушка мой, ненаглядновый...» От така загогулина, бабья-то любовь!
А народ в деревеньку валом валит, со всех окрестностев да и с самого городу: лапотное да сермяжное – топотком с котомкою; смазное-поддевошное – в картузах да на тройке с бубенцом, купецки женки поднизью побрякивают, шалью помахивают; высокородье ж со всей  импузантностею, в каретке четверней с выносом, со брульянтом да моноклей, камки хрущаты, парчи золочены – капризы тешуть. И все сей час – ко видмедю: от диво, деск-ыть, знаменитое – животина издохла, а воскресенью обещаится. На гроб палисандровый с золотым подонцем глазеют, шатер шелковый шшупают, ахи ахивают, шептукуются, поджидают, што завтра завтрее станет.
Всю-то деревеньку заполонили, наехамши, постой на постое, важничают, носы дерут: то барыня авантажныя, ато купец мошноватый, альбо вся ихенняя зиятельность при мундире с галуном.  Всякому кошт подавай да прещений избегай. Одному папорок лебедин с папошничком, другому овощ не доморощенный, а тож привозный, третьяму – жаворонков с мазулей. Оно как водится: семь гостей – еда, девять – бяда!

6.
А Востер-мужик да Хитер-мужик тем времечком на колоколенку взгромоздясь, все-то небокрай скрозь позорную трубу глазком дерут, намозоливают: не летит ли важна-скоролетна дерижаба с анжинером-мухаником из нимецкова иноземства. Те ишшо зажиги-интересаны! Весь-то деревенский народец с печей да с лавок посгоняли вкруг шатра с гробом видмедевым хороводы водить, приставленья заежжей публике встраивать, грошиком да семиткою пробавлятися. «Ужо вам, - припретили, - альбо двери райския, альбо чертогон в дышло!»
От и пляшет ленива деревеншшина день-полдень. А тут и дерижаба в окоем нашествует – плывет, тучки прогоняит, важно пожужживат. До колоколенки долети, снурком привожжись, чудо-лесенку веревошну до земли спусти – иноземна машина-страхолюдина. И вылазиит с той машины нимецкий анжинер-муханик – лупоглаз, усом рыж, носом долог, весь во фраках с галстухами. Васисдаскаит по-своиму, по-нимецкаму, а Хитер-мужик да Востер-мужик тут как тут, с обниманьями рыжиков солить: «От, деск-ыть, хер-анжинер, поздравлям прилетемши летучу вашу особь!»
Тут власти беспокойство, урядник с приставом, припотемши: «Што за птица?» – пачпорт с анжинера нимецкова требуют. Анжинер запазухой почесал, пачпорт вымаит – весь запечатленный,  из самого Питербурху. «Их бин, - дебушируит, - есть как есть нимецкова подданства лепортер, самого дергроссе канцлер Бесмарха рукамандацию имаю, попрошу без прикосновениев!» Урядник-то с приставом и заелозили как на секуции, а господа нашинские, городские, обручкиваться с нимецким как бы лепортером пошаркали, барышни вприсядку никсенами, барыни фрыштыкать обзываются. От как хитро да востро чучельно-то тайное дело завернуто!

7.
Пока суть да дело, отчихонастился нимецкий анжинер-муханик, нафрыштыкался с господами-барышнями, Востер-мужик да Хитер-мужик все в нетерпении: важнецко-ть дело надыть в ночь-полночь спроворить, видмедя выпотрошить, чучельну муханику сфаршировать, как есть «воскресенье» приставить, штоб ни сучка ни задоринки, ни комаринова писку. Токо-токо анжинер с господского крыльца, с благороднова собрания – Востер-мужик да Хитер-мужик тут как тут, под белы ручки иво, и в избу, под каганец, расшушукиватися. «Вышла, - толмачат, - сама рассекретна депеша, што буде видмедь и впрямь из гроба восстанет, да в живот войдет, так сей же час велено обрядить иво в енарал-фермальшальский мундир с иполетами, ленту через плечо, алмазну медалю на груди и саблю-шпагу под бока. Потому для государьства енто сама разважнецка новость, штоб видмедь заместо человецев воскресал, и тово видмедя велено сразу в гибельнаторы всей окружности и к самому Анпиратору во дворец доставить на свидетельствованье. А нас, Востра-мужика да Хитра-мужика, при ведмежьей особе на государев шщёт содержать, как наиглавнейшиих иво помошшников. Вот как!»
А нимецкий анжинер – им в ответ, себе на уме: «Яволь, херы мужики, будь по-вашинскому. Дас ист ганц эйнфах. Сарбайтироваю из видмедя муханическу чучелу – сам Государь Анпиратор не различит. Токо кондиция у меня к вашим херовостям имается: желаю, штоб меня, как есть наилучшева нимецкова анжинера-муханика Анпираторским указаньицем пожаловали в наиглавнейшшие анжинеры-муханики вашинского государьства, штоб моя личность мой штадпункт реализирен».
«Какой такой штадпункт?» - дивятся Востер-мужик и Хитер-мужик.
«А такой, - антригантствуит нимецкий анжинер. - Имею айн идея всех как есть подданных русскова Анпиратора очучелить, штоб настал во всем муханический орднунг и не возникло никаких оппортюнистов высшему произволению».
Покумекали Хитер-мужик и Востер-мужик, а делать нечево: видмедь-то во гробе лежит, а там и авось не за горами. Согласились, пенной водки четверть откушали, да и побегли видмедя под ночным покровом с затишью потрошить, пока господьство догуливаит, а мужиковство захрапываит.

8.
А видмедь-то настороже: тараканьство уж добегло, в ухи вспрыгнуло, всю правду донесло шептуечками во гроб с золоченым подонцем. Притворился видмедь пуще прежнева, зажмурилси: вот-вот смертодеи вступят, востры-ножики вынут, живот отнимать зачнут, мертву муханику в пустотелость наставят. «От, думаит, видмедя хоть на мякине в нимецком пальто не проведешь, а все спаси-пронеси Господь Бог и ведмежья сила райския врата!»
Токо-токо взошли Хитер-мужик да Востер-мужик, а с ими и нимецкий анжинер-муханик в шатер, вскочи ведмедь из палисандроваго гроба с золотым подонцем, да хвати Хитра-мужика да Востра-мужика по загривкам, да как страхни нимецкова тово анжинера, што тот токо и мог молвить по-нимецкому: «Er ist irre im Kopfe!»
Смял видмедь Хитра-мужика да Востра-мужика с нимецким анжинером, в палисандров гроб впихнул впримяточку, крышкой задвинул, гвоздиком приколотнул, а сам – в бега, за бобылкой своей-надежей: «Мила-люба, вопиет, бегим да летим отсель, от человечьева лютованья!» А тут и бобылка как раз – иму под лапу, в обнимочку: «Бегим, видмедушка, летим, видмедушка, токо куда да на чем, милой?»
И побегли оне к колоколенке, иде дерижаба примотана на нижних небесех провисаит, и полезли по веревошной лесенке, и вскарабкались в люлю дерижабову, и перегрыз ведмедь зубьями-клычьями снурок привожженый, и полетели оне в чистыя небеса – как раз к полнолунию, да запели на два голоса, радостныя:
Дум высоких, одиноких
Непонятны мне слова.
Я играю, слез не знаю
Все мне в жизни – трын-трава!..
И еслиб хто видал их в ту минутку, в небесех плывущих, видмедя с бобылкою, то рек бы по-нимецкому, как в высокой што ни на есть трагедьи, штихом нескладновым: Tr;nen flossen ;ber ihre Wangen, Der Schwei; flo; von seiner Stirn!..
 

Енто-пилог
... А как оне полетели, видмедь-то с бобылкою, тут колокольцы на звоннице сами-то возьми да задребежжи! И поднялси невесть какой перезвон, а там переполох в поднебесьи деревенсковом, повыскакивали в чем мать родила да в исподнем бары-барышни да мужики со мужичками, глядь в небеси прилунновыя, а там – воскресший видмедь в дерижабе с бобылкою пролетаит. От чудо чудесновое, от любовь беспощадная! И побегли ко гробу палисандровому, и отколотили крышку тяжелу, и вынули Хитра-мужика с Востром-мужиком, а с ими и нимецкова анжинера – помятых да живехоньких. И было смушшенье великое, и донос Государю-Анпиратору – о воскресшем видмеде в небесех и непорядках в приземности. И молвил Анпиратор на тот донос, что, деск-ыть, «Das ficht meine Ehre an», и повелел доставить к своей превеличественной особе Хитра-мужика с Востром-мужиком, а с ими и нимецкова анжинера-муханика, для следствия. И слышно-ть, што Хитер-мужик и Востер-мужик ныне при самоей особе Государя Анпиратора советчиками похаживают, а нимецкий анжинер-муханик с гибельнаторов муханическия чучела мастерит. Для орднунгу...
Вот и вся сказынька, сестробратие, отплясалася. А нашептана та сказынька мне тьмутараканьским моим в мозг; тараканьством. Ох и люто то тараканьство, я вам скажу, ох и люто! Работу работать нудит-понуждаит, поплясать некогд-ыть...

Словарик моей знатности барона Фри фон дер Фло:
Папорок лебедин – лебяжье крылышко. Жаворонок – пирог в виде птички. Папошник – мягкий домашний пшеничный хлеб. Мазуля – сушеная, толченая репа с медовой патокой. Избегнуть прещений – избежать угроз. Зажига – заводила. Интересаны – имеющие корысть. Семитка – монета в две копеечки. Чертогон – крест. Посолить рыжиков – прилюдно поцеловаться. Фрыштыкать (искаж. нем.) – завтракать. Дебушировать – здесь: возмущаться, от дебош. Чихонаститься – мыться, чиститься. Каганец – керосиновая лампа. Дас ист ганц эйнфах – это совсем просто (нем.). Standpunkt – точка зрения (нем.). Пенная водка – самогон. Er ist irre im Kopfe – он с ума сошёл (нем.). Tr;nen flossen ;ber ihre Wangen – слёзы катились по её щекам (нем.). Der Schwei; flo; von seiner Stirn – пот струился с его лба (нем.). Das ficht meine Ehre an – это оскорбляет мою честь (нем.).