Гретхен из России

   Объяснить человеческую жизнь так же невозможно, как и прожить ее заново. Почему меня тянет пересказывать чужие истории? Не знаю.
В дощатом, вросшем в землю бараке, стоявшем на окраине с тридцатых годов, жили две женщины, мать с дочерью. Старуха с отвисшим, беззубым ртом и немолодая, но крепкая еще женщина с застрявшей в глазах печалью. Жили отдельно от всех, обособленно, ни с кем не разговаривали и без нужды не общались. Будто тянули век по необходимости – однообразно, сурово и безрадостно. Соседи отвечали им взаимностью – обходили барак за тридцать метров. Кое-кто догадывался о том, что с ними произошло, но никто не хотел ворошить старое.   
   Старуха застала Победу девочкой-подростком. Одна, в разрушенном войной городе, без всякой надежды на существование. Когда в городе были немцы, пропитание еще можно было найти – не все оккупанты были нелюди. Находились те, кто жалел высохшую как прутик девочку и тайком сливал в подставленную миску остатки супа или каши. Девочка шептала слова благодарности и уходила. Поначалу девочку гнали от столовой, где она простаивала часами, качаясь на ветру, потом к ней привыкли и перестали обращать внимание. Пусть себе стоит – вреда от нее никакого. И стал к ней присматриваться и ухаживать молоденький солдатик, Юргенс. Полагая, что война выиграна, он решил выходить девочку и остаться с ней в России. Россия давно влекла его своими просторами, культурой и людьми, в которых он видел много общего со своим, немецким народом.
Три месяца подкармливал Юргенс девочку, пока та, наконец, не отошла от голода. И тогда попросился к девочке в гости. Девочка не стала отказывать своему благодетелю. То, что увидел Юргенс, поразило его. Разве так живут, спросил немец. А как живут во время войны, ответила вопросом на вопрос девочка. Юргенс смутился. Действительно, как жить, ведь война еще не окончена. И немец принялся обустраивать жилище девочки. В нарушение всех законов и правил, рискуя собственной жизнью. Вот построим дом и сыграем свадьбу, смеялся немец, показывая крепкие белые зубы. Какую свадьбу, мне ведь только четырнадцать, отвечала девочка. Ничего, Люба, это не страшно, говорил немец, целуя девочку в губы. Что такое любовь, девочка не знала. И по ночам, когда немец, пыхтя, преподавал девочке первые уроки любви, она не испытывала никаких чувств. Лежала и думала, удивляясь себе, что лежит в одной постели с врагом, пришедшим без спросу на ее землю убивать русских людей, таких, как мама, папа, братик, как она сама, а ей все равно, кто он, лишь бы ее кормили. Видимо, я такая ненормальная уродилась, думала девочка.   
Свадьба так и не была сыграна. Случилось так, что спустя шесть недель немцы ушли на запад, побросав все свое имущество. Драпанули под натиском Советской армии. Расставание было коротким. Юргенс обнял девочку, погладил по растущему животу, сказал, я найду тебя, и пропал. Люба растерянно поглядела ему вслед. И все.
Вместе с Победой пришел голод и расправа над теми, кто пособничал немецкой власти. Соседки, вздыхая, посматривали на девочку, с жалостью думая, что живот у нее распух от голода, помогали, чем могли. Но нашлась завистница, шепнувшая, что в животе у девочки не голод поселился, а вражий сын. И рассказала, донесла, куда следует, чем занималась с немцами по ночам обессилевшая от голода русская девочка.
Любу посадили в машину и увезли. Родила она в неполные пятнадцать  дочку, которую назвала Гретхен. Имя это часто слетало с губ немца, который тосковал по оставленной в Дрездене матери. По документам новорожденную записали Ритой.
Рита росла зверьком, глядела на всех отчужденно, никому не верила, постоянно хотела есть, отнимала хлеб у матери. Говорить начала поздно, но когда пошла в школу, проявила способности к языкам, в особенности к немецкому.  Молодая мама боялась дочери и со страхом ждала, когда Рита спросит ее о своем отце. И Рита спросила однажды, за ужином – где мой отец,  что с ним? Люба рассказала ей все, без утайки – про войну, про голод, про немца. Что если бы не Юргенс, она, наверное, умерла бы. Так что выходит, враг спас ее от неминуемой смерти. А что касается любви и всего остального, то она даже не знала, что от этого могут появиться дети. Никто же ничего не объяснил.
Рита немногое поняла из рассказа матери. Только то, что отец ее далеко и, возможно, она его больше никогда не увидит.
Прошли годы. Умер Сталин, грянул ХХ съезд и Люба вернулась к себе в город. Квартира была занята завистницей, и пришлось ночевать в заброшенном сарае. Ночью подъехал воронок, и их забрали. Люба приготовилась к очередным  испытаниям, но ее ждал сюрприз. Лысый майор протянул ей пакет, письмо с иностранным штемпелем, сказав, что оно из Германии. Сердце Любы учащенно забилось, когда она разворачивала вдвое сложенный листок, исписанный ровным, аккуратным почерком. Немецкого она не знала, поэтому переводила Рита. Для мамы и для майора, который тоже хотел знать содержание письма. Ему это было положено по службе.
Дорогая Люба, читала Рита. Я чудом остался жив. Полгода ваша армия гнала нас, пока нога моя не ступила на родную землю. Боже праведный, что я увидел! Земля германская, древняя и богатая, в огне и разорении. Что с ней сделал Гитлер! Что с вами сделали мы, поддавшись на его обман! Я и сейчас плачу, как только вспомню то горе, которое мы вам принесли. Мою душу спасает одно – твоя любовь ко мне. Я знаю, что ты меня любишь, моя маленькая худая девочка,  любишь и помнишь. Скажи, как ты поживаешь, кто у тебя родился, мальчик или девочка. И как ты назвала младенца. Мне все интересно.
Мама моя умерла. Я живу один. У меня дом и большое хозяйство, одному управиться трудно. Приезжай, Люба. Адрес указан в письме. Приезжай, если в твоем сердце осталась хоть капелька жалости к одинокому немцу, который спас тебя от смерти во время жестокой восточной войны. Твой Юргенс.
С Любой случился обморок. Стул под ней качнулся, и она глухо ударилась головой о бетонный пол. Рита с криком бросилась к матери.
Когда Люба очнулась, над ней, склонившись, стоял майор. Надеюсь, вы понимаете, сказал он, что поехать в Германию не сможете ни при каких обстоятельствах. Поэтому советую как можно скорее найти подходящую для этого причину. Майор посмотрел на верхнюю, расстегнувшуюся часть кофточки, из-под которой выглядывала молодая женская грудь, и добавил, загадочно улыбаясь, может, мы вместе поищем. Рита подняла на майора ледяной взгляд и сказала, отпустите ее, видите, в каком она состоянии. Хорошо, ответил майор, ее отпущу, а тебя оставлю. И снова гаденько улыбнулся. Любу прошибло так, словно она под ток попала. Она встала, пошатываясь, сказала, не трогайте дочь, ей только четырнадцать. А тебе сколько, сучка, было, когда под немцем лежала, забыла, закричал майор. Так я тебе напомню. И бросился к Любе, с треском разрывая на ней кофту и затаскивая ослабевшую от обморока женщину на обитый сукном письменный стол. А-а, истошно закричала Рита, но подоспевшие красноармейцы оттащили кусавшуюся девчонку, и умело выпроводили в коридор, заткнув рот бумажным кляпом. Не первый раз они это проделывали, повадки майора им были известны. Работа у него тяжелая, хочется и отдохнуть, развеяться.
После того случая их больше не трогали. Барак, где остановились мать с дочкой, да так и застряли в нем навсегда, привели в порядок. Майор прислал красноармейцев, кое-какую утварь, меблишку, да и сам заходил порою с проверкой, когда Риты не было. Смотрел с грустью на как-то враз постаревшую Любу, вздыхал, качая головой, и уходил, не дождавшись ответа.
Шли годы, барак уходил в землю, вместе с ним клонилась к земле старуха, и только немолодая, но крепкая еще женщина смотрела от скуки по дому, поддерживая никому не нужное хозяйство. Но время не остановить, не задержать, оно неумолимо и бессердечно, оно – ничто, пыль. Только люди делают время своим или чужим.
Через четырнадцать лет Любу отнесли на кладбище, где похоронили тихо, без отпевания, а еще через год из Германии пришло второе письмо. В нем сообщалось, что Юргенс Динге скончался шестого сентября одна тысяча девятьсот семьдесят пятого года в своем доме в возрасте пятидесяти трех лет и что письмо это отослал сосед по улице Франс Бауэр. Письмо не нашло своего адресата. Время оборвало последнюю нить, связавшую когда-то два сердца, случайно встретившихся на дороге жизни.